Время чёрных лесорубов

Время чёрных лесорубов
Очерк

Военное дело просто и вполне доступно здравому уму человека. Но воевать сложно.

Карл Филипп Готтлиб фон Клаузевиц,
«О войне»


1.
Не могу и не хочу

Когда-нибудь я стану лучше
И мудрее, чем теперь…
И кину взгляд с высот уже
прошедших лет,
Как будто осенью дождливой,
На солнцем залитый апрель.
Пойму, в чём счастья моего секрет...

Стихи из песни, исполняемой
Аллой Пугачёвой

Сейчас мне 34. Я здоровый и умный мужик с высшим образованием, хорошей работой, материальным достатком. Меня даже можно отнести к желанному в России среднему классу, то есть к тому, кто может обеспечить себя и свою семью. Моя жизнь никогда не была лёгкой, но и трудной её назвать нельзя. Всё по силам. Жил, никогда не рвал, ничем смертельным не болел, зарабатывал своим умом и всегда следовал своим желаниям. Моё кредо – следовать своим желаниям. Я считаю эту свою способность проявлением абсолютной свободы, той внутренней силой, которая делает меня отличным от других людей.
Иногда случаются вещи, которые нас раздражают. Иногда происходит что-то серьёзное и болезненное, например смерть близкого человека, что надолго выбивает из колеи обычного уклада жизни. И очень редко, совсем редко происходят события, ломающие человека пополам. Которые перечёркивают прошлое и будущее, которые выворачивают собственное Я наизнанку. В моей жизни такие события происходили дважды. Первый раз это произошло в молодости, когда из-за целой череды случайностей и событий я принял решение оставить работу следователя и уволиться из органов внутренних дел. Тогда это было личным потрясением и разочарованием в государственной службе. Я ушёл в никуда, решив порвать раз и навсегда с государственной службой, служил в армии, а затем совершенно неожиданно стал адвокатом. Со временем я стал хорошим адвокатом. Без хвастовства скажу, это совсем не просто и дано не каждому хорошему юристу – стать хорошим адвокатом. Специфика профессии, знаете ли…
У адвокатов, как и у всех людей других замкнутых сообществ, достаточно своих особых примет и правил. Есть в нашей среде расхожая поговорка ещё советских времён: адвоката из профессии либо выгоняют, либо выносят вперёд ногами. Можно утверждать, что адвокат – это состояние сознания. Сознания, настроенного на вечную борьбу за справедливость, за выгоду, за чужие жизни и судьбы. Это уж для кого как. Я принял этот путь и честно шёл по нему несколько долгих лет, сквозь победы и поражения. Я был уверен в себе, зарабатывал приличные деньги. Но внутри меня жило недовольство собственной жизнью. Я не хотел умирать адвокатом, не считал адвокатуру высшей точкой своей жизни, наилучшим приложением своих сил и способностей.
Многие довольствуются тем, чего достигли. Можно назвать это малодушием, а можно – и житейской мудростью. Но большинство из нас живёт именно так, так легче. Даже когда работа наскучит. Тогда мы начинаем выдумывать новые увлечения и интересы. Дома, машины, путешествия, прыжки с парашютом. Но это скучно.
Нет. Мне не было скучно в профессии. Пришло ощущение, что это слишком мало – быть адвокатом. Слишком просто. И я решил найти новый, третий путь своей жизни. Вернее, этот путь и был для меня единственным – путь самопознания. Должно было произойти что-то новое, настоящее, значительное. Я ждал этого события. И оно пришло.
Настоящая новая жизнь, отдельная от всего прошлого, большая идея, которая увлекла не только меня одного, но и многих людей вокруг меня. Эта жизнь оказалась настолько яркой, что впечатления от неё я переживаю до сих пор. И эта жизнь оказалась такой короткой, что уложилась всего в полгода.
По прошествии этого времени, так сложились обстоятельства, меня из этой новой жизни выкинули. Вернули в прошлое, в которое я возвращаться не хотел, да и не мог уже. Больше года с тех пор я пытался заставить себя вернуться в профессию адвоката. Я думал, что просто устал, что мне надо только немного отдохнуть.
Тогда я стал путешествовать, ездить и ходить без всякого смысла, менять картинки, накручивая новые образы и впечатления. Иногда мне казалось, что это срабатывает, что я уже готов к работе. Я даже работал, проводил дела. Но... Мне стало неинтересно, почти противно.
Тогда я впал в ступор. Бессмысленный и хаотичный разброд мыслей, близкий к грани умственного помешательства, отнимал все мои силы, разрывал изнутри. И писать я стал для себя. В надежде, что нить переживаний на бумаге позволит мне найти выход из состояния отрешенности и прострации, в которой я пребывал долгие месяцы. Не знаю, поймёт ли меня бумага: мало кто из моих друзей и близких понимает меня сейчас. Со временем я понял, что мои мысли и наблюдения могут быть интересны и другим.
Никогда не считал себя писателем. На мой вкус, писатель может передать мысли и чувства другого человека, вовсе ему не знакомого, а часто и вымышленного. Писатель может придумать, приукрасить, ввести новый поворот сюжета. Я так не могу. Всё, о чём я пишу, быль от первого до последнего слова. И лишь фамилии некоторых персонажей искажены мною сознательно, потому что все они существуют в действительности.

2.
Аксиомы

В 2008 году, когда весь мир уже сотрясал экономический кризис, а власти нашего славного государства уверяли народ в том, что наша экономика как никогда находится на подъёме и уж нашей-то Родины капиталистический кризис никак коснуться не может, в это беззаботное время и родилась идея, которую все действующие лица за глаза называли «лесной темой».
Бывают дела, которые решаются долго и трудно. А бывает и так, что всё складывается само собой, кирпичик к кирпичику. Тогда начинает казаться, что делом управляет провидение, нечто, не зависящее от воли участников. И тогда тебя вдруг захватывает это особое чувство причастности, которое принято называть судьбой. Лес стал нашей судьбой, а мы стали щепками в водовороте событий.
…Подход к самой истории требует несколько слов предыстории, так легче понять мотивацию. Лес я всегда любил. Ходил в походы, грибы собирал, ягоды. Собственно, и рассказывать тут нечего. Лес или любишь, или он тебе чужуль. Какое-то время даже мечтал связать свою работу с лесом – лесником стать или лесотехником. Правда, к концу школы, а время это выпало на самые дикие времена гайдаровского капитализма, работа в лесу уже не казалась столь привлекательной. Да и родители во мне, единственном в семье ребёнке, лесника видеть наотрез отказывались. Жил я в областном городе, учился в хорошей школе, так что особенно за поступление в вуз не переживал.
Было нас три школьных друга, как тогда казалось, не разлей вода. Макс, Веня и я. Хохол, еврей и русский – как в анекдотах. И решили мы все поступать в Высшую школу милиции. Выбор был не плох – бесплатное высшее юридическое образование, форма, дисциплина, перспективы работы, кто ведь тогда мог предполагать, что станется с матушкой-Россией даже через год. А здесь, как ни крути, какая-то уверенность в завтрашнем дне. Так уж получилось, что учиться в «вышке» стал только я, а два моих друга стали учиться в гражданских вузах.  Веня на финансиста, Макс на маркетолога. Получается, что в анекдотах про русского, хохла и еврея почти всё является правдой. Веня выпал из компании первым. Прыгнув с головой в мир финансов, вынырнул где-то в Москве. Может быть, он и успешен, но в журнале «Форбс» я пока его не видел. Только один раз я смог видеть явный успех Вени – в программу «Модный приговор» он привёл за руку свою маму, и там пятидесятилетней тёте объясняли, чего ей следует носить, а чего не следует. А потом Веня восхищался работой великих стилистов, хлопал в ладоши и радовался новой красоте своей мамы. Но с Веней мы прощаемся, уж извините за лирическое отступление, в этой книге он с нами больше не встретится. Впрочем, удачи тебе, Веня. В память о детской дружбе.
Дружба же моя с Максом сохранилась и имеет самое прямое отношение к этому повествованию. Хотя могло этого и не быть. Я учился в полувоенном закрытом учреждении и «гражданскую форму одежды» иногда не надевал по полгода. Столько же я мог не видеть и своего друга, а мобильных телефонов тогда ещё в нашей стране не было. В общем, видел я своего друга крайне редко. Он же в это время изучал странную дисциплину «маркетинг». Странную, потому что ни один из его преподавателей в то время не мог толком объяснить, что это такое. Макс учился неизвестной науке, пытаясь при этом как-то зарабатывать. Немного занимался акциями, немного ещё чем-то. Помню, что торговал он чугунными ваннами и унитазами, даже мне один достался на халяву. Но как-то не складывался у него бизнес. Так бывает иногда, будто бабушка пошептала. Приходит Макс работать в безымянную фирмёшку, и вроде всё там в порядке. Вдруг всё в фирме разладилось и кувырком пошло. Рок этот преследовал его довольно долго. И не одно место работы сменил он, пока не вытянул свой счастливый билет.
Свела его жизнь с нужными людьми, назовём их Тропилиным и Жаровым. Возглавляемая ими фирма поначалу была весьма невелика: подбирала мелкие контракты за нефтегазовыми гигантами. Тут требуются пояснения. У всех мелких, средних и крупных нефтегазовых компаний имеются свои прикормленные компании-поставщики. Все они едят из одного финансового корыта и, естественно, друг с другом дружат. Попасть в число таких высокоэшелонированных друзей постороннему коммерсанту никак не можно. Не пустят, хоть в лепёшку разбейся. Но это относится к заказам и поставкам крупным – трубы, техника, дороги. Там, где все заказы с шестью-семью нолями минимум. А на север нужно ведь всё везти: и спички, и бумагу туалетную, и запчасти отдельные, и уголки спортивные. Там ведь кроме ягеля и болотной воды нет ничего. Словом, существует множество мелких заказов, за которые монстрам поставок браться не с руки – уровень маловат, хлопот много, а выхлопа мало. Тут-то и рождается конкуренция между маленькими поставщиками, кто что достать сможет, да подешевше. Вот таким маленьким поставщиком и была изначально фирма Тропилина и Жарова. Работали они слаженно, взаимно дополняя друг друга – Тропилин был больше политиком, Жаров – въедливым производственником. Тандем их оказался удачен, год от года предприятие наращивало обороты, обрастая жирком и сотрудниками. В этот удачный момент к этому тандему собственников и прибило Макса. Его заметили, оценили и постепенно выдвинули на верхний уровень наёмного персонала. Фактически он стал другом и первым заместителем Тропилина, то есть третьим по значению человеком, управленцем высшего звена. Росло и значение фирмы – она уже не занималась поставками всякой мелочи, поставки пошли пожирнее. Так с годами, а точнее, к 2008 году, маленькое предприятие превратилось в достаточно крупное, с оборотом в сотни миллионов рублей и штатом в несколько сотен человек. Рос авторитет, росли связи. У нас, как известно, первое от второго неотделимо.
Что и является первым и главным экономическим законом России.
В принципе, Тропилин и Жаров уже давно заработали достаточно и для себя, и для своих детей. Но, во-первых, важны не только деньги, но и сам процесс их зарабатывания: каждый производственник знает, что предприятие должно постоянно развиваться и расти. Это такой закон – если остановишься, решишь, что всё, хватит денег, больше и не надо их, те, кто работает с тобой с главной, нужной стороны договора, удалят тебя из команды на скамейку запасных. А ¬там полгода–год, и всё, не нужен ты никому. Поезжай в Мексику чесать пузо и пить мохито. А на место твоё другие Тропилины и Жаровы пришли, голодные. Это как турнир в покер, где ставки могут только повышаться. По-другому быть не может. Так что если мысль не до конца развил – примите её за аксиому. А аксиомы, как известно, доказательств не требуют.

3.
– У вас нет совести!
– Конечно, я же адвокат!

Адвокатов надо брать в рукавицы и ставить в осадное
положение, ибо эта интеллигентская
сволочь часто паскудничает.

В.И. Ленин, Полное собрание сочинений,
том 49

Когда мой друг Макс в гору пошёл, с первой частью своей государственной жизни я уже распрощался и штурмовал вторую, под названием адвокатура. Здесь тоже несколько коротких пояснений дать надо. У каждого молодого адвоката, как и у каждого молодого предпринимателя, только одно состояние – огромное желание заработать побольше денег и состояться в профессии, которое оттеняется отсутствием клиентов, связей и опыта. У всех трёх составляющих этой нехитрой формулы есть свои специфические особенности. Клиенты бывают разные. Можно браться за все дела без разбора, носиться по судам со скоростью света, завалиться потоком мелких дел. Мелкие дела – мелкие деньги. На жизнь хватает, и не более. Ситуация меняется, если появляются на обслуживании юридические лица. Тут и доход стабильный, и арбитраж. Но это как повезёт. Может, попадётся «жирный» юридический карась, а может, и не попадётся. Юристов и фирмочек юридических к этому моменту развелось как собак нерезаных. Откроешь бесплатную газету – глаза разбегаются. Все же в юристы бросились. Ценность и престиж адвокатуры сильно снижены оказались в новых рыночных условиях. Так что об очередях перед коллегией адвокатов по утрам к моему приходу уже давно забыли.
Опять же все адвокаты разные, а их расценки зависят в первую очередь не от опыта, а от умения брать с людей деньги. А это целая наука, какую ни в одном институте преподать не могут. Один назначит десять тысяч за дело, а другой – сорок. Допустим, работать будут одинаково хорошо и результат у обоих будет хороший. Только первый всю жизнь и будет назначать за дело десять тысяч, а второй через год и шестьдесят возьмёт, и сто.
Науку эту я постигал мучительно. Народ у нас в целом бедный, прижимистый, с деньгами расстаётся трудно. Да и я выгляжу молодо – а в глазах клиента это дополнительное сомнение вызывает. И не дай бог опростоволоситься и дело проиграть. Жаловаться будут так истово, что ещё и деньги отдавать придётся. Более везёт тем молодым адвокатам, кто под крыло к опытному пожилому адвокату попадает. Ты на побегушках первое время, а затем, если ушами не хлопаешь, то уже и сам со своими клиентами, и при деньгах. Только мне с крылом не повезло, не сложилось как-то. Зато и на побегушках я не был.
И вот ещё жизненное наблюдение – для молодёжи. Работать надо парикмахером, зубным врачом. Потому как к парикмахеру человек раз в два месяца приходит, к зубному врачу – раз в два года. Но самое главное, никто сам себя подстригать не примется и зуб себе выдирать не будет. А к адвокату если за всю жизнь обратится человек пару раз – хорошо. Долго, очень долго клиентская база адвокатом нарабатывается. Большинство же наших людей вообще себя семи пядей во лбу по поводу юридической грамотности считает. А чё там, в суд сходить – не зуб выдирать. Нашёл в кодексе статью – и вперёд, в ведическую драку.
Спустя лет пять–семь своей адвокатской практики с осторожной уверенностью я уже мог говорить, что умею брать с клиента средние деньги, умею с клиентом разговаривать, умею правильно разрешать разногласия, если такие возникают, умею правильно выстроить линию защиты. Стали и мне попадаться средней и больше средней жирности караси. То есть второе слагаемое – опыт – в моём багаже тоже появилось.
А вот с третьим – связями – беда. И здесь никак себя не переделать. Это личностное свойство. Вот если дано кому-то лизать во все места, то он и трётся по судейским кабинетам, льстит, заискивает, связей ищет. И находит. Шоколадки специалистам и помощникам таскает, разговоры с ними участливые ведёт – вдруг они судьями станут. А под знакомого судью и деньги совсем другие взять можно. А если уголовное дело, так ты и вовсе в козырях… Много у нас таких, въедливых. И нечестными их не назовёшь, всё честно. Не работает закон – работают связи. А закон часто не работает… Так и не смог я преодолеть эту последнюю третью ступень. Не стал я мастером адвокатского Шаолиня. Один лишь раз попробовал решить проблему деньгами – потом месяц на себя не мог в зеркало смотреть, противно было. И понял я тогда, что не смогу сделать большего в адвокатуре. Не смогу ни лизать, ни заискивать, ни деньги заносить. Могу лишь честно своим честным трудом зарабатывать. Без денег сидеть никогда не буду, но и на карету с восьмёркой белых лошадей не заработаю.
Мне тогда уже перевалило за тридцать, а это самое время расцвета и силы мужчины, когда амбиции уже подкреплены опытом, но у тебя ещё вагон здоровья. Не было у меня к тому времени багажа в виде жены и детей, так что я мог ввязаться в любую авантюру. Был бы смысл. И ещё один момент раздражал меня в профессии адвоката – философско-этический, если можно его так назвать. Ты всегда решаешь чьи-то проблемы, зачастую не совсем законные, но всегда чужие. Тебе платят за это деньги. И тебя используют как проститутку, уж простите за сравнение. А умная проститутка ещё сильнее свою неполноценность ощущает.
Так я стал искать новую сферу деятельности, где кроме материального дохода смог бы получать от работы удовольствие. Выбор был не особенно велик – работать «на дядю» я уже отвык, а для бизнеса нужны партнёры. Таким партнёром для меня мог стать только сложившийся в бизнесе Макс. Других кандидатур не было. Многие утверждают, что с друзьями бизнес делать нельзя. Это всё ерунда. А с кем ещё, если не с друзьями?

4.
Политэкономия

– Бабушка, чего семечки у тебя такие
дорогие?
– Так баррель, сынок, подорожал!

Анекдот из 90-х, озвученный с эстрады сатириком М. Задорновым

Стал я друга Макса подталкивать к созданию «нашего» бизнеса – не надоедливо, но настойчиво. Задача упрощалась тем, что вокруг его предприятия какие-то новые проекты постоянно возникали и требовали всё новых и новых работников, а следовательно, и новых руководителей. К быту я не требователен, поехать мог хоть за Полярный круг.
Поначалу с идеями не ладилось. Какие-то они были мелковатые, вроде доставки морозильников для хранения рыбы на север и поставок рыбы на юг. Но предприятие развивалось динамично, шла хорошая прибыль. А как известно, деньги надо вкладывать. Потому что деньги – это бумага, а бумага почти ничего не стоит. В общем, руководители фирмы Тропилин и Жаров искали уже не средний, а большой инвестиционный проект, в который можно вкладывать деньги.
Здесь ещё одно пояснение требуется, историко-экономическое. Помните середину 90-х? Когда страной управляли олигархи, а девяносто процентов населения жило за пределом черты бедности? Вроде уже и товары все в магазинах появились, только денег не было. Деньги были у банкиров, бандитов и олигархов. Они и правили Россией, то борясь, то дружась друг с другом. Не знаю, как у вас, у меня лично самые дурные воспоминания о том времени сохранились. Гадкое было время. Промышленность в стране развалили, все предприятия приватизировали и растащили, многое попросту разграбили. Это ведь строить завод долго, а грабить гораздо быстрее получается: пару ночей – и не завод уже, а корпуса голые. В общем, хорошо жили только те товарищи, которые по странным схемам залоговых аукционов сумели завладеть предприятиями, добывающими природные ресурсы. Нефть, газ, металлы – вот что стало основным источником поступления денежных средств в наше государство. И если газ всегда оставался в руках государства, не успели Газпром «прихватизировать», то всё остальное очень даже успели. И появились новые короли России: Ходорковские, Березовские, Усмановы да Дерипаски. Налоги страна собирать не могла. Не с кого было. Граждане нищие, весь малый бизнес и торговля по чёрной кассе расчёты ведут, а олигархам закон вообще что дышло: занёс коробку денег в Думу, и всё. Весьма любопытный факт: ещё в советское время помогали мы вьетнамским братьям наладить добычу нефти, совместное предприятие создали. В пылу внутренних экономических разборок середины 90-х забыли про него. Чего там, какое-то маленькое нефтяное месторождение во Вьетнаме, свои успеть поделить бы! А вьетнамцы честными оказались, условия контракта чтили и всю положенную прибыль направляли с благодарностью в Россию. Так вот, то маленькое вьетнамское месторождение доходов в российский бюджет в год давало больше, чем все нефтяные компании новой России вместе взятые. Хорошо им в России жилось, олигархам. А чего там, назвал нефть не нефтью, а скважинной жидкостью, к примеру. И всё. Нету у тебя никаких доходов, одни убытки! Ты – бедный нефтяник, копеечку к копеечке собираешь. Всё красиво, всё по закону…
Ещё бы год–два, и развалилась бы Россия на княжества удельные. Молодежь уже не помнит, что такое дефолт 1998 года. А я хорошо помню, я тогда следователем работал. Случился этот самый дефолт, и моя зарплата в пересчёте на доллары США стала равняться аж 32 долларам. Вот житуха пошла – работаешь целыми сутками, а денег даже на сигареты не хватает. Пришлось папиросы курить, чтобы с голоду не сдохнуть… Куда уж там семью обеспечить.
Затем пришёл Путин. Начал мочить в сортире не только боевиков чеченских, но и олигархов.
Кто-то за бугор убежал, а остальные поняли и правильные выводы сделали – пошли деньги в казну. Правда, теперь государственная олигархия появилась, но разговор не о том. Как раз к тому времени и цены на нефть поползли вверх. Появились победные реляции про устойчивый экономический рост и социальную стабильность. Но все, кто хоть что-то смыслил в экономике, прекрасно понимали: Россия сидит на нефтяной игле гораздо глубже, нежели двадцать лет назад Советский Союз. Там хоть машины производили, станки, самолёты, а теперь только нефть и газ качаем.
И началась золотая эпоха путинского правления: войны нет, деньги есть, налоги собираются, Владимир Владимирович удваивается. Государство наше стабилизационный фонд копило, чтобы дыры финансовые затыкать, когда цены на нефть вниз пойдут. А нефтяники с газовиками свои стабфонды копили, не государственные, конечно, помельче, зато свои, личные. Потому что не только в правительстве и Кремле понимали: на одной нефти долго счастлив не будешь. Подсобралось таких личных свободных денежек немало. И встал вопрос: куда их вкладывать? В нефтегазовый сектор, включая всю его обслуживающую инфраструктуру, вкладывать было глупо, потому как на первом курсе в институте учат, что все яйца в одну корзину складывать нельзя, омлет может большой получиться. Оставалось искать новые сферы производства, которые лет десять–пятнадцать назад были успешно развалены. Благо их было немало.
Был такой фонд и у Тропилина с Жаровым. Первым значительным их вложением стало строительство завода по производству мела. Это только дети мел используют для рисования на асфальте. Во взрослой жизни мел –одна из неотъемлемых составляющих нефтехимии. Направление было перспективным, но требовало значительных финансовых затрат, более десяти миллионов долларов. Таких денег здесь и сразу у Тропилина и Жарова не было, поэтому проект получился интернациональным, с привлечением северных партнёров. К 2009 году проект ещё буксовал. Завод был построен, продукцию начали производить, но то не могли обеспечить постоянное качество мела, то были проблемы со сбытом. В общем, завод вместо принесения желанной прибыли постоянно был на подсосе и требовал всё новых и новых денежных средств. Вместе с тем взгляды в будущее по этому проекту были более чем обнадёживающие, что позволило Тропилину и Жарову думать о возможности развития новых проектов.

5.

Имелся и у Макса свой маленький бизнес-проект, который развивался на деньги Тропилина и Жарова и в то же время был частной инициативой Макса. Было это примерно в 2007 году. Всего лишь несколько лет назад стали появляться терминалы по оплате услуг. Сначала были они в диковинку. Подходишь к такой машине и опасаешься. Обманет, сволочь, и деньги не отдаст. Но достаточно быстро народ стал понимать, что терминалы – штука удобная и практичная. Стали они пользоваться популярностью. В то же время появились и более дорогие терминалы – по мгновенной печати фотографий. Подходишь к такому терминалу, вставляешь флешку в карт-ридер или просто с телефона мобильного через блютус перекидываешь фотографию, тут же купюру засовываешь в машину и фотоснимок получаешь через несколько секунд. На мой взгляд, полная ерунда, рассчитанная на молодежь. С таким же успехом и в фотосалон можно зайти фотографии распечатать, их по всему городу тьма – и стоит дешевле, и очередей нет. Да и сколько малолетка фотографий распечатает – одну, две для прикола. В чём тут бизнес? А аппараты дорогие, обслуживания требуют, охраны. В общем, с самого начала бизнес-идея этого проекта явно хромала. Да, видимо, никто Максу в то время не сказал, что идея его – хрень полная. Денег дали, аппараты купили, установили и спустя полгода поняли – да, полная хрень: прибыли никакой. Увезли тогда чудо-аппараты на склад, поставили в самый дальний угол, там теперь они и стоят. Потрачено было денег на эту диковину больше миллиона рублей. Их Максу благополучно простили, но не забыли… Узнал я историю эту только тогда, когда Макса уже постигло первое бизнес-фиаско.

6.
Подари мне Манзю!

Надо было такому произойти, что человек, ставший генератором и руководителем нового бизнес-проекта, к Тропилину и Жарову пришёл именно через Макса. Человека звали Александр Киселёв, и в поле зрения Макса он попал почти случайно. В какое-то время он был представлен Тропилину и Жарову. Доклад его о сути бизнес-идеи понравился всем, направление сочли перспективным. После этого Киселёву было выдано некоторое количество денег и времени для более подробного обоснования проекта и поиска места его воплощения. Идея заключалась в глубокой переработке древесины. Накануне нового 2009 года Макс доверительно сообщил мне: «Появилась интересная и перспективная идея с лесом. Готов работать? » – «Готов в любое время».
Спустя  некоторое время мне была предоставлена достаточно увесистая коробка с материалами, техническими обоснованиями, анализом рынка, бизнес-планом – для общего понимания проекта. Лесная тема, вернее, пока ещё идея, захватила меня настолько, что ни о чём другом в то время я и думать не мог. Это было новое серьёзное и большое дело, а лично у меня всё новое и серьёзное вызывает зуд исследователя-первооткрывателя, хочется самому всё понять, во всём разобраться. Это как на Луну слетать, интересно и почётно. К тому же это новые неизвестные места, новые люди, новые впечатления, новые заботы, то есть самое настоящее приключение. А я люблю приключения. Не в последнюю очередь была важна и перспектива заняться серьёзным бизнесом, то есть сделать тот шаг в жизни, к которому я стремился.
И ещё… Я увидел в этом проекте возможность по-новому взглянуть на деревообработку в России. И не просто взглянуть, а лично участвовать в этом. Для меня такая возможность дорогого стоит. Можно ведь и просто стать богатым. А можно стать первым человеком, наладившим полный цикл переработки древесины в России. Как говаривал Аль Пачино в фильме «Адвокат дьявола»: «Определённо, тщеславие – мой любимый из грехов». В общем, когда накануне моего дня рождения друг Макс спросил у меня, какой подарок мне подарить, я без колебаний ответил: «Подари мне Манзю!».
Однако прежде чем рассказать о самом проекте, требуется хотя бы кратко описать состояние всей лесной отрасли в нашей стране. А состояние было плачевным.

7.
Сказка о чёрных лесорубах

Не буду душить вас цифрами, попробую описать глубину проблемы простыми словами. Для этого надо сначала взглянуть на физическую карту России, которую школьники в пятом классе изучают. Про необъятные размеры нашей необъятной страны знает каждый. И большая часть этого пространства на карте закрашена зелёным цветом. А зелёный цвет – это леса, леса, леса. По запасам древесины Россия – первая на всей нашей планете страна. Это и есть наш национальный фонд благосостояния, а не тот, который Путин с Кудриным придумали. Фонд этот уникален и бесконечен, в отличие от тех же нефти и газа возобновляем каждые сто лет. Только надо уметь им пользоваться.
До начала технической революции середины девятнадцатого века лес оставался практически невостребованным ресурсом. Леса было столько, что его использование человеком можно было сравнить лишь с комариным укусом. Любил живописец Шишкин писать картины, где вековые сосны и дубы стоят. А за натурой далеко не ездил – отъедет от Москвы вёрст на 100–200, и вот они, вековые леса стоят. Затем пришло время, когда лес стали использовать как основной строительный материал при возведении индустриальных объектов. Железные дороги, фабрики, дома – всё из леса было. А ещё и бумага. Бумага стала символом двадцатого века. Никогда не делали столько бумаги. И не только в России, но и во всём мире. Словом, лес стал товаром. И вот тогда-то затрещал лес под ударами топоров – сотнями тысяч и миллионами кубометров. Но и тогда леса было столь много, что никто не мог подумать, что он закончиться может.
Есть хорошая русская пословица: что имеем – не храним, потерявши – плачем. Это как раз про лес сказано. Пока к лесу относились как к шпалам, балкам, доскам и сырью для химической промышленности, то есть как к грубому сырью, всем было до лампочки, сколько леса рубить и какого. Были у нас по всей стране леспромхозы-миллионники – в год по миллиону и больше кубометров леса заготавливали. А чтобы понять, сколько это, надо хотя бы раз небольшой штабель древесины увидеть, тысячи на три кубов. Стандартное произведение лесозаготовительного искусства представляет собой шестиметровое бревно с запасом в 5–10 сантиметров. Лежит такой штабель шириною в шесть метров, высотою в пять и длиною в сто метров – вот это и есть три тысячи кубов. А сто тысяч кубов – это тридцать таких штабелей, это уже гора леса получается. А миллиона даже я представить не могу: если собрать такое количество древесины в одном месте, то Вавилонскую башню построить можно.
И было таких леспромхозов у нас в стране много. Их функция сводилась к наиболее организованной и быстрой вырубке больших лесных массивов. Сделал план – премия и грамота, перевыполнил – работникам значок «Победитель социалистического соревнования», руководителю орден Ленина. И всем премия.
Чтобы максимально эффективно и быстро выполнять эту работу, государство средств не жалело. Прокладывались железные и автомобильные дороги, строились маленькие и большие мосты, огромные порты и лесозаготовительные посёлки. И нельзя сказать, что такое освоение леса было варварским. Просто время такое было. Надо было страну после войны восстанавливать, дома строить, железные дороги, крепёж шахтёрам в шахты. В общем, весь запас реликтового леса, что веками природа копила, за одно столетие мы проредить успели изрядно.
К тому же каждый, кто вдумчиво изучал лесную проблему, может с уверенностью сказать: вся лесная промышленность Советского Союза существовала по чётко определённым и научно обоснованным правилам. Да, они были рассчитаны на массовую переработку древесины, но они были экономически выгодны и логичны. Возьмём, к примеру, стандартную модель советского леспромхоза-миллионника. Это огромное предприятие со штатом работников под тысячу человек. Четыре–пять лесозаготовительных участков, которые находятся в разработке. Отдельные подразделения тяжёлой строительной техники, что прокладывает новые лесные дороги, строит временные мосты и переправы, оборудует склады и временные стоянки техники – краны, экскаваторы, бульдозеры, скреперы, тяжелые самосвалы. Много сложной и дорогой техники. С лесосеки лес собирается сначала на верхние склады, затем на большой нижний – основную площадку, с которой ведётся отгрузка древесины для дальнейшей переработки. А это десятки тяжёлых тягачей, валочные машины, трелёвочники.  Функция нижнего склада – рассортировать и максимально быстро отгрузить лес. Здесь по две–три смены в день работают специальные башенные краны, лесопогрузчики. Непрерывно идёт сортировка древесины на бирже. Огромное количество техники, которое требует топлива и технического обслуживания, – это гаражи, склады, хранилища топлива, ремонтные мастерские, слесарные цеха. Как правило, каждый такой леспромхоз ещё и цеха деревообработки имел собственные, пилорамы по-простому. Много леса надо и для самого леспромхоза – дома строить в лесных посёлках, цеха, гаражи, мосты, домики для лесозаготовителей в делянах. Много требуется для всей этой работы высококвалифицированных специалистов – техников, электриков, слесарей, водителей, мастеров. Как ни странно прозвучит, но деревообрабатывающая промышленность на переднем крае научного развития всего советского хозяйства стояла.
А если дальше по цепочке деревообработки пойти, то и там всё логично было выстроено. Большие деревообрабатывающие комбинаты привязаны к сети железных дорог. Это чтобы лес удобно привозить было в больших количествах и также удобно пиломатериалы отгружать. А рядом с таким комбинатом и лесохимия размещается, делают из отходов обработки древесины спирты, канифоль и другое сырьё для всей промышленности страны. Тут же могут и цеха готовой продукции (ЦБК) находиться. Они тоже отходы перерабатывать могут. Тут же и фанерные комбинаты. Тут же и комбинаты по производству ДСП и ДВП. Деревообрабатывающий кластер, как бы сейчас его назвали. Вся эта стройная и экономически интегрированная система а) устарела, б) рухнула, в) была разграблена и уничтожена в суровой реальности 90-х. Почему была разграблена, пояснений не требуется, как я уже говорил, ломать – не строить. А вот почему устарела? Здесь тоже всё просто. Новых материалов в мире напридумывали много. Шпалы – железобетонные, дома – тоже, окна – пластиковые. Даже мебель стали делать не из чистого дерева, а в основном из отходов деревообработки. Упал спрос, и цена упала на массовую валовую древесину. Остался устойчивый спрос на древесину качественную, которая дальнейшей переработке подвергается – на мебель, клеевой брус, вагонку. Стало в Европе модно жить в домах из дерева и окна ставить не пластиковые, а деревянные. Но для таких изделий и сырьё качественное требуется. Тогда и стало всем ясно: времена сплошных миллионных рубок в прошлое ушли и промышленность лесную перестраивать надо.
Все зарубежные страны, в которых ещё леса остались, достаточно быстро сумели приспособиться к новой реальности. В некоторых странах лес на целлюлозу даже рубить перестали: его просто подстригают. У нас же в это время хаос 90-х начался, мы, как в песне революционной, в очередной раз до основания всё разрушили. До века каменного. А затем… Затем ничего и не придумали нового. Большинство леспромхозов и деревообрабатывающих комбинатов просто умерло.
Как-то занесла меня судьба в маленький городок Мантурово Костромской области. Он в советское время специализировался именно на деревопереработке, сорок тысяч народу в городе жило, и у всех работа была. А теперь и двадцать пять тысяч не набрать: кто просто уехал, кто в Москву на заработки. Стоят дома брошенные, с заколоченными ставнями и дверями. Лесопильные цеха чернеют выбитыми окнами, фанерный комбинат последние дни доживает. А вокруг по-прежнему лес стоит… Город целый умирает, и не так далеко от Москвы он, километров шестьсот всего будет, и на железной дороге стоит. А что говорить про маленькие лесные таёжные посёлки, куда люди приезжали специально для того, чтобы лес валить. А те небольшие предприятия, которые всё же остались, дожимают на остатках советской ещё техники маленькие делянки и гонят кругляк на экспорт. Кто в европейской части России – в основном в Финляндию кругляк продают, кто в восточной – в Китай.
У нас в стране лес рубили по лесорубочным билетам.  Он мог достаться и большому предприятию, и индивидуальному предпринимателю, и даже простому гражданину. Заплати деньги и руби спокойно. А там хочешь – пили, хочешь – продавай, это уже твоя забота. Может быть, такая система была не совершенна, но она хоть как-то работала. А затем ввели в действие новый Лесной кодекс, которым все лесорубочные билеты отменили. Теперь ты лес только в аренду можешь взять – вместе с куском земли под ним. А если ты простой житель российский, тебе только грибы да ягоды в лесу собирать можно, и то не с целью наживы, а исключительно для личного пользования. Даже дров себе напилить не можешь: не положено по закону!
Теперь у нас, в России, как стало. Если ты при власти трёшься, для тебя лесоучастки найдутся обязательно. А если ты простой работяга, который хочет немного заработать,  –  для тебя леса нет. Вот и стали все простые люди, причастные к лесу, чёрными лесорубами. А как ещё деньги зарабатывать, если в лесу живёшь? Шишки дети грызть не будут. А поскольку лес ты нелегально рубишь (и все об этом, естественно, знают), то ты и отдай всем (и обэпнику, и гаишнику, и главе поселения, и лесоохране, и бог ещё знает кому). Официально лес продать ты не можешь. Продаёшь его китайцу (или другому перекупщику), а он сидит на железнодорожном тупике и цены свои диктует. Не хочешь продавать по низкой цене, не продавай, другие хотят. Зато расчёт наличкой. Так вот и живут – ночь поработал папа, утром есть что семье покушать. Был у меня один клиент, в маленьком городке  жил и нелегально лес попиливал. Соберутся человек семь–восемь в ночь, нырнут в лес, пару лесовозов спилят и на пилораму окольными путями, чтобы не поймали. А на них целые облавы устраивают, как на боевиков чеченских. А азербайджанцы, дружные с местной властью, спокойно пилят, спокойно возят, никто к ним никаких претензий не имеет. Все знают, что они главе посёлка (и не ему одному) каждую неделю котлету денег приносят. Так и живут теперь россияне – в лесу и без леса.

8.
Вот такие пирожки с котятами

Так что в нашем лесу не так? Почему нельзя его выгодно осваивать? Ответы на эти вопросы трудными оказываются, многоплановыми. Есть факторы объективные. Много леса вырубили, за лесом хорошим всё дальше и дальше ехать приходится. Все леспромхозы советские были рассчитаны на плечо в 20–50 километров (плечо – это расстояние от места рубки до нижнего склада). Раньше вся инфраструктура (и железные дороги, и посёлки) за лесом продвигалась. Делало это государство. Теперь это делать некому. Забегу немного вперёд, расскажу историю, которую мне рассказывал Геннадий Хомяков, руководитель лесоперерабатывающего завода, который в итоге купили Тропилин и Жаров.
В конце 90-х к нему в контору зашёл крепкий старик, поздоровался, объяснил, что приехал перед смертью места повидать, где в молодости работал. А затем, к удивлению Хомякова, достал из старого портфеля настоящую карту 1943 года и показал, где в военные ещё годы была железная дорога запланирована, где были запланированы к закладке новые посёлки лесозаготовительные, где планировались новые леспромхозы. Оказалось, что уже давно железная дорога должна была Ангару перевалить и там, раздваиваясь на правом берегу, охватить весь Ангарский бассейн. А её и сейчас не построили. Как дошла дорога до станции Карабула в военные годы, так и сейчас там рельсы заканчиваются. А от Карабулы до Ангары ещё 35 километров по холмам да горкам ехать надо. На машине – другой дороги нет. Лет через пять собираются дотянуть железную дорогу до Ангары, да и то только потому, что стали там алюминиевый завод строить и ЦБК. Показал дед карту, а скопировать не дал. От предложения выпить водки не отказался. Выпил рюмку, карту в портфель и уехал навсегда. Удивил он очень тогда Хомякова. Говорит, своими глазами не видел бы, никогда бы не поверил. А Хомяков тёртый мужик был, всю жизнь на Ангаре прожил, тридцать лет в руководителях ходил.
Теперь вокруг старых центров лесодобычи леса не осталось хорошего, возят его за 80–100 километров, что уже на грани рентабельности. А затем его ещё и до железной дороги довезти надо. А это всё транспортные расходы, значительные. Лесовозы много солярки жрут. Трудно прокормить их, могучих железных коней. Дороги новые лесные строить некому. Государство теперь даже федеральные дороги содержать в порядке не может, не то что новые лесные прокладывать. Дорого это очень. А телепортировать лес по воздуху ещё никто не научился.
Опять же лес весь разный. Раз в 100–150 лет случается в лесу большой пожар, так природой заведено, когда выгорают сотни тысяч гектаров одним разом. Природа очищается, новый лес расти начинает. Когда до него лесозаготовители дойдут, а это лет через сто, будет стоять лес смешанный. Очень редко в природе чистые однопородные леса растут. Если и бывают такие, то на ограниченных участках. Очень ценятся у лесозаготовителей такие участки – очень их мало. Где не лес, а «чистый мармалад». До них в первую очередь стараются добраться. А в основном смешанный лес растёт: сосна, лиственница, кедр, осина, пихта, ель, берёза, кедр. Всё вперемешку. Если кедра больше 10 процентов от расчётной лесосеки, этот лес уже рубить нельзя целиком, заповедный он. Кедр тоже рубить нельзя теперь, даром что раньше его на карандаши пускали. Осина с берёзой вроде и красивые стоят, тоже не нужны никому. Их только на ЦБК, как деловая древесина, не ценятся они, цена на них копеечная, их даже рубить не выгодно. Их никто и не рубит. Пихта и ель тоже копейки стоят, у них тоже структура древесины плохая. Их и не трогают. Всем нужна только сосна и лиственница. Только на них можно заработать. Но не растёт одна сосна с одной лиственницей, хоть тресни. Не бывает такого в природе. И если будет в лесосеке хотя бы половина древесины, пригодной к рубке, считай, повезло.
Сосна с лиственницей тоже разные бывают. Где-нибудь в Средней полосе России стоит сосна – здоровая у комля, не обхватишь. А высотою всего метров 10–12, как морковка: резкое сужение диаметра ствола от комля к вершине. Такие деревья морковками и называют. Во многих местах нашей страны весь лес морковками растёт. Спилишь такую, только первые шесть метров в дело и пойдут. Остальное всё в землю затопчут. А если есть сучья, то из неё уже ничего дорогого не получится. Или доска строительная, или брус. Есть в России леса, например по Ангаре, где и два, и три реза (по шесть метров) из одного дерева получается. Редко случается, что может быть четыре.
Дорогой – самый первый рез, от комля, его фанкряжем называют. Он ровный, без сучков, с минимальным количеством пороков. Именно такое бревно и считается экспортным, высшего качества. Из него можно дорогие изделия делать. Иногда чёрные лесорубы берут только один этот первый рез, а остальные двадцать метров в лесу валяются. Лично такое видел. И не потому, что леса не жалко, а потому что остальное брать не выгодно, везти далеко и цена маленькая… А первый рез только кажется желанным, у него тоже пороки могут быть… Изогнутость, свилеватость, трещины, засечки вздымщиков (это когда надрезы ёлочкой делают для сбора живицы), внутренняя гниль, отсутствие коры, поражения насекомыми – всё это пороки, значительно снижающие ценность древесины. И я их ещё не все перечислил, на память только. В общем, очень много «но» существует, за которые цену лесозаготовителю сбить можно. А цену на солярку никто тебе не снизит.
Среди объективных причин и урбанистическое воздействие человека на лес привести можно. Там, где лес сто лет назад вырубали, по законам природы новый лес вырасти должен. Но почему-то не растёт новый хороший лес там, где человек постоянно шастает. И здесь всё наукой лесной легко объясняется. Лес – живой организм, целостная экосистема. В лесу лишних деревьев нет и быть не может. Лес сам выбирает, какие деревья ему нужны. А здесь человек приходит со своим мудрым и не очень пониманием, и думает он о себе, человеке, а не о лесе. Лес ведь как растёт: прошёл пожар, выгорел лес полностью, всё выгорело – и деревья, и подстилка лесная. Стоят пепелища чёрные год, второй, только засохшие стволы на землю падают. Зарастает всё это пространство иван-чаем и другими травами выше роста человека. Но не все семена деревьев погибли. Начинают они из земли лезть или с нетронутых пожаром уголков леса пересеваться. Птицы и животные семена разносят, мышки да белки. Хвойные побеги медленно растут, лиственные в разы быстрее. Вот и покрываются гари сначала берёзой, осиной и другими лиственными лесами, то есть породами неценными с точки зрения лесодобычи.
Пройдёт 5–10 лет, стоят на гари заросли берёз пятиметровых, а внизу в тени их где-то сосенки и лиственницы прячутся. А потом новая фаза наступает – укореняются хвойные, начинают к свету тянуться, выстреливает тонюсенькая сосна выше берёз, она у земли в диаметре всего 5–7 сантиметров, а высотою под десяток метров уже выросла. Вытягиваются такие деревья иногда сотнями тысяч стволов на гектар. Посмотришь – стоит «спичечная» фабрика. Именно в этот момент лес будущий и сформировался. Расти ему теперь лет 60–100, чтобы «деловым» лесом стать. Почти все берёзы и осины погибнут со временем, задушат их хвойные. А как сформировался лес, так и расти будет. К примеру, стоит сосна трехметровая, у неё по всему стволу, и сверху, и снизу, ветви сильные, мохнатые. И вырастет из такой сосны морковка, будет она приземиста, с шикарной кроной. Красивая такая, какие Шишкину нравились. А для лесозаготовителя такая сосна потеряна. Или наоборот, тянутся с одного метра квадратного 3–4 сосенки, у них опушка зелёная лишь на макушке, к облакам ближе. А нижним веточкам света не хватает, засыхают они. Через 80 лет только одна сосна из них и выживет, зато будет она высокая и прямая. Вот это и есть настоящая сосна для лесозаготовителя.
Хожу вокруг своего большого города по лесу. Мёртвый он в основном. Года не проходит, чтобы в округе лес не горел. А прошёл пожар, пусть даже не сгорело дерево, но ослабло. Начинают его жучки-червячки разные грызть. Всё Подмосковье короед замучил, выгрызает еловые леса гектарами, и сделать ничего не могут. И правильно выгрызает, не короед в том виноват – человек.
Но и это ещё цветочки. Люди поодиночке и скопом много вреда лесу причиняют, но всё-таки это вред мизерный. Но мы ведь жить не можем, как природой заведено, мы под себя ландшафт меняем. Помните: пока враг рисует карты наступления, мы ландшафт местности меняем. Это про нас. Любим мы создавать водохранилища на реках. Сначала Волгу водохранилищами угробили. Потом Ангару из самой красивой реки в мире в болото превратили. А по Ангаре лучшие в мире запасы сосны росли. Она так и называется – сосна ангарская. Нигде в мире такой сосны больше нет. На неё когда специалисты смотрят, языком от восхищения цокают: ровненькая, как спичка, и высотой за 30 метров вымахивает. А лиственницы ещё и выше вымахивают, метров по 40. Стоишь в таком лесу и букашкой себя ощущаешь. Из-за водохранилищ (например, зеркало Братского водохранилища половине зеркала всего Байкала равняется), а плотин на Ангаре уже четыре штуки поставили, климат изменился. И стали в уже спелых деловых деревьях точки чёрные внутри ствола появляться, как каморки. Ничем их не вывести, брак это, серьёзный порок, значительно снижающий стоимость древесины. Никто не знает, от чего образуются эти точки, но всем понятно: от изменения климата. Или стала в стволах лиственниц сухая гниль появляться, как раз ближе к комлю, где фанкряж экспортный. Снаружи не видно, красивое ровное бревно, высший сорт по ГОСТу. А пилить его начинаешь – слёзы от досады льются, только на дрова такое бревно сгодится. И здесь речь уже не о гектарах идёт, о сотнях тысяч гектаров лесов, что по оба берега Ангары полосою тянутся. Не вырастет там нового леса хорошего, такого, какой раньше рубили. Не вырастет больше никогда. Другой будет лес, больной.
К субъективным причинам можно отнести безалаберную политику государства в лесной отрасли. Я уже упомянул лесорубочные билеты. А кроме этого много ещё решений государство наше напринимало совершенно бессмысленных. Раньше лесоустроение и лесоохрана в одних руках находились. Решили наверху, что не правильно это. Взяли и разделили на два отдельных ведомства. Стало порядка больше? Нет, не стало. Бардака больше стало. Схожие функции раздали двум разным организациям, а они друг в друга пальцами тычут. Мол, не они виноваты, соседи. Отменили лесорубочные билеты, бог с ними. Но сделайте понятную всем систему передачи лесоучастков под рубку. А то получается, ткнут тебе на карте в квадрат лесной, а ты его межевание сам проведи, межевые знаки обозначь, дороги проложи, минерализованные полосы, пожарные водоёмы сделай, а затем ещё и арендную плату заплати за лес, который ещё рубить не начал. Да не просто рубить можешь, а должен план рубок на год вперёд предоставить. Другие делянки, хоть и в своём отводе, но в план не вошедшие, рубить не можешь, это рубка незаконная. Штраф большой за это полагается. А не дорубил по плану – тоже штраф. Если указано, что рубка сплошной должна быть, то выборочно валить лес права не имеешь, после тебя в лесосеке одни пеньки должны остаться. Никого твоя экономическая убыточность не волнует.
А спросите: как лесосеки потом принимаются, когда вместо сплошной рубки выборочная ведётся? А просто денег приносят определённое количество государственным чиновникам, и всё. Принята лесосека, убрана по всем правилам. Хотя зайдёшь туда, а там – как после ядерного взрыва. Все остатки деревьев должны либо сжигаться, либо вывозиться, потому что гниют они, всякая живность в них разводится, для леса вредная. А на самом деле всё в землю затоптано. Не вырастет там новый лес здоровый, если пожара не случится. Выходит, что пожары для леса – благо. А случился пожар в твоей лесосеке, тебе штраф за то, что пожарную безопасность не обеспечил. Разговор глухого со слепым! В общем, взвалило государство все проблемы на лесоруба, а с такими задачами даже советские, мощные леспромхозы справиться без государства не могли. Да и что это за политика государства такая – продавать то, что само собой выросло, ничего взамен не давая?
Уже в эпоху Путина некоторые губернаторы постарались прогнуться. Отчитались перед властью – развиваем, мол, лесообрабатывающий сектор, построили новые мощные заводы с новыми заграничными станками. Да, действительно построили. Видел я пару таких в Красноярске. На открытие собрались начальники, ленточку перерезали, в ладоши похлопали, речь толкнули про возрождение… Государственные деньги, к слову, немалые, освоили. А когда все уехали – стоят заводы, а большая часть оборудования в полиэтилене, потому что леса-то рядом нет. На 300–400 километров нет. На машине везти убыточно, по железной дороге очень дорого и путей подъездных нет к заводу. И стоит огромный завод с действительно прекрасным оборудованием. Пеллеты делает, инновационный продукт двадцать первого века: это такие брикеты топливные, вместо дров берёзовых. Берёзы у нас до фига, не нужна она никому, топи ею печку сколько угодно. А там, где есть ещё лес, там нет завода деревообрабатывающего. Там китайцы и другие барыги по тупикам железнодорожным приватизированным сидят и цену тебе диктуют – самую низкую, только чтобы ты ноги не протянул. Зато вместо этого планируем мы там ЦБК строить (это я про посёлок Богучаны, который находится на берегу Ангары в 35 километрах от станции Карабула), а под ЦБК отдаём несколько миллионов кубометров нетронутой расчётной лесосеки. Последней доступной. Это чтобы потом можно было деньги себе в карман спокойно сложить, когда все лесозаготовители к тебе в очередь на поклон встанут: «Дай, барин, леса у тебя немного делового порубить. Тебе ведь что лиственница с сосной ангарской, что берёза с осиной – всё едино». Чувствуете, как хорошо деньгами пахнет?!
Или вот ещё пример отличный. Не помню точно, но вроде в 2010 году ввели Путин и Медведев вывозные таможенные пошлины на кругляк. Пошлины большие, по сто долларов на куб. А это действительно много, не каждый куб 100 долларов стоит у перекупщиков. Фактически цена двойная получилась, а пошлина заградительная. Её так и назвали. Идея такая была – вывозить кругляка меньше будут, а больше будут в стране собственной леса перерабатывать. И чего получилось? Лесозаготовителям от этого лучше не стало, для них цена как была низкая, так и осталась. Государство, конечно, дополнительно халявных 100 баксов с куба поимело. Китайцам правительство датировало эту пошлину в полном объёме, так что как вывозили они русский кругляк к себе в Китай, так и вывозят. А к нам обратно уже мебель везут, щит мебельный, а это уже товар со значительной добавленной стоимостью. Не знаю, как финны поступили, но что-то мне подсказывает, что точно так же, как и китайцы. А у нас как не было развитой деревообрабатывающей промышленности, так и нет её. Как говорит один мой друг, вот такие пирожки с котятами…

9.
Ананасы выгоднее везти в банках

Проект, который нам предстояло воплотить в жизнь, не был рассчитан на мегаобъёмы советских леспромхозов. Проанализировав состояние отрасли и рынка пиломатериала, можно было сделать два вывода:
– массовое производство пиломатериала для внутреннего рынка малоприбыльно в любых условиях. К тому же простых досок и бруса ценою в 5–6 тысяч рублей за куб в нашей стране и так достаточно.
Массовое производство пиломатериала для внешнего рынка тоже нерентабельно, потому что нет теперь потребности в огромных количествах относительно дешёвого пиломатериала;
– требуется производство продукта со значительной добавленной стоимостью, то есть не просто доски, а качественной заготовки для мебельной промышленности и строительства конструкций из клеевого бруса. И первое, и второе представляет собой заготовку, сделанную из качественного леса. Путём склейки доски и бруски превращаются либо в мебельный щит, либо в клеевой брус, либо в заготовку для качественных окон, дверей. Продукция такая стоит дорого и достаточно востребована в Европе. Кроме того, имеются значительные перспективы сбыта такой продукции и в богатых регионах России, в первую очередь в Москве и Санкт-Петербурге.
Понятно, что вариант массового лесопиления мы выбирать не собирались. Это общая идея, не более. Любая идея нуждается в экономическом и производственном обосновании. А здесь тоже не так всё просто. Заводы по производству такого «с добавленной стоимостью» пиломатериала в России уже существовали, правда, их можно было пересчитать на пальцах одной руки. Только заводы эти находились в Красноярске, Москве, Калининграде – там, где лес хороший не растёт, куда его везти надо. Строили их с таким расчётом, чтобы заводы находились максимально близко к потребителю продукции. Там со сбытом особых проблем нет – главное, произвести качественный товар. Логика в этом тоже есть, но она никак не учитывала грабительские и всё повышающиеся аппетиты РЖД. А везти брёвна через всю нашу страну, чтобы потом их на досочки и брусочки напилить, с учётом тарифов нашей железной дороги накладно стало.
Наша идея заключалась в обратном подходе – максимально ближе к месту рубки качественной древесины наладить первичную глубокую переработку леса. Везти потребителю уже готовый к дальнейшей переработке продукт. При этом транспортные расходы снижаются в разы – везти ананасы, порезанные кусочками, в банках гораздо выгоднее, чем везти ананасы целиком, с кустами, на которых они растут. Кроме того, с целью существенного снижения затрат на приобретение качественной древесины предполагалось одновременно с заводом по лесопереработке приобрести и предприятие, обладающее лесозаготовительными участками, то есть собственной сырьевой базой. И первое, и второе должны были находиться по возможности в одном месте: снижаются затраты по транспортировке. Развитие предприятия по переработке древесины предполагало постепенное наращивание глубокой переработки пиломатериала в течение 3–4 лет вплоть до производства готовой продукции. Согласитесь, что идея звучала очень перспективно.
Вся первичная работа по анализу рынка и экономической проработке проекта была произведена Киселёвым. Он же в результате поездки по местам, где возможно совмещение лесодобычи и лесопереработки, и нашёл место, где проект мог быть воплощён в жизнь. Им оказался таежный посёлок Манзя Богучанского района Красноярского края, расположенный в 130 километрах от станции Карабула, на левом берегу Ангары. От Красноярска до Манзи – 750 километров. Там имелся небольшой, но действующий завод по производству пиломатериала с частью инфраструктуры, оставшейся от некогда большого леспромхоза. А в 60 километрах от посёлка Манзя вниз по Ангаре на левом её берегу располагалась подходящая лесосырьевая база, которую также можно было купить. Оба предприятия – ООО «Ангара-Форест» (лесопереработка) и ООО «Аверс» (лесодобыча) – находились в разных руках, по разным причинам испытывали материальные затруднения, так что можно было торговаться.
Выбор на посёлок Манзя пал не случайно. Здесь совпали все те условия, которые были сформулированы в бизнес-проекте. И высокое качество лесоматериала, и наличие функционирующего завода, и относительная близость места заготовки древесины. К тому же в посёлке ещё проживало значительное количество квалифицированных работников бывшего леспромхоза.
Оставалось принять решение о начале проекта, распределить сферы деятельности и ответственности и начать работу. Естественно, что возглавить этот проект должен был Александр Киселёв. Об этом человеке надо рассказать подробнее.

10.
Человек без ИНН

Александр Киселёв был человеком без ИНН (индивидуальный номер налогоплательщика). Долгие годы Киселёв занимался бизнесом в сфере деревообработки, занимал руководящие должности на предприятиях, работал за рубежом. Вообще он был человеком с загадкой, с не совсем ясным прошлым. Но на афериста не походил. Было видно, что он досконально разбирается во всех аспектах деревообработки, хорошо осведомлён в тенденциях российского и мирового рынка и лесной отрасли в целом. Несколько лет работал директором на крупном деревообрабатывающем предприятии в Москве и даже несколько лет был исполнительным директором на лесоперерабатывающем заводе в Австрии, что, согласитесь, являлось бесспорным свидетельством его профессионализма. Свободно владел английским языком, немного немецким. С технико-экономическим обоснованием проекта он справился быстро и уверенно.
В целом Александр Киселёв производил впечатление опытного, умного, уверенного в себе человека. Его лицо – широкое, с высоким открытым лбом, мощными скулами, почти седыми волосами и испанской бородкой – выдавало человека волевого и решительного. В нужные моменты он мог быть мягок, внимателен и в то же время настойчиво и твёрдо отстаивал свою позицию. При всей своей решительности и внешней уверенности он показался мне человеком сентиментальным, что, впрочем, ему шло. Он вообще был больше похож на европейца, чем на русского. Мне он понравился, как, впрочем, он понравился и Максу, и Тропилину с Жаровым. Была в нём харизма, амбициозность, а это очень важно для двигателя такого непростого проекта.
Правда, был у него один недостаток, который по умолчанию смущал всех действующих лиц: при своём опыте и квалификации, в свои полные 55 лет… он был нищим. Конечно, не в прямом смысле этого слова, деньги на сигареты он не просил, но когда человек в таком возрасте остаётся на распутье, это всегда вызывает сомнения. Впрочем, он от ответов на неудобные вопросы не уклонялся. Он честно признавался: в силу возраста и болезни это его последний бизнес-проект. Он желает поработать 5–7 лет, заработать себе на старость и уйти из проекта. И хотя антропологически он был могуч, у него было какое-то заболевание суставов, которое скрючило его к земле так, что ходил он, сильно прихрамывая на одну ногу.
Самое же главное – он являлся опытным производственником, специалистом, знакомым со всеми техническими аспектами лесопиления и деревообработки. То есть был человеком, без которого наш проект не мог состояться.

11.
 Баба-яга против!

Как я уже неоднократно упоминал, судьба нашего проекта была в руках работодателей Макса. Тропилина и Жарова – единственных инвесторов проекта, которым должен был целиком принадлежать новый бизнес. И хотя эти люди для меня во многом и сейчас остаются загадкой, поделиться своими соображениями о них я обязан.
Уж извините за сравнение, но Тропилин лично мне напоминает Генриха Гиммлера, того самого, что рейхсфюрером СС был в нацистской Германии. Мягкие движения, небольшой рост, мягкие округлые черты небольшого лица. Интеллигентное и спокойное лицо, почти без эмоций и мимики. На лице живыми кажутся только губы, причём даже тогда, когда он молчит. Очень умён, дальновиден, склад ума аналитический. Цепкий холодный взгляд. Внешне почти всегда спокоен, но психологически умеет показать превосходство над собеседником.  При этом не надменен. Задаёт вопросы, на которые нельзя ответить просто «да» или просто «нет»: требуется отвечать только аргументированно, другой ответ будет означать полный провал собеседника в его глазах. Умеет договариваться с равными себе и расположенными рангом выше. Нижестоящих мягко и уверенно подчиняет. Наверняка тщеславен. При наружном демонстрируемом желании показаться демократичным явно является руководителем авторитарного типа. Никогда напрямую не занимался вопросами производства.
Жаров – более прост, открыт, эмоционален. Свои эмоции – от любви до раздражения – высказывает незамедлительно, не заботясь о том, как они подействуют на собеседника. Импульсивен. Планёрки и совещания у него могут проходить часами даже в нерабочее время. Считает себя прирождённым руководителем, который знает все технические детали и обмануть которого невозможно. Открыто недоверчив к людям. Из подчинённых доверяет лишь единицам. Все данные поручения проверяет лично по нескольку раз. В демократию не играет, может начать орать прямо с порога.  Руководитель тоталитарного типа. При всей равности Тропилину наверняка считает, что их компании он приносит больше пользы, чем Тропилин. Убеждён, что только на его плечах сосредоточено всё производственное управление компанией. Тем не менее понимает и принимает политические и лидерские позиции Тропилина.
Уверен: между ними существовала внутренняя негласная конкуренция, но в целом они взаимодополняли друг друга. Очевидно, что данный проект каждый из них оценивал не только с точки зрения общей выгоды, это была и их личная лидерская борьба, своеобразная партия в шахматы.
Тропилин был всецело за предложенный проект, а Жаров был и за, и против. Их доли в совместном бизнесе были равными, и формально они обладали равной силой голоса: несогласие любого из них означало, что проект не состоится. Изначально большая часть доходов поступала в их компанию именно благодаря Тропилину. Однако в тот год, когда принималось решение по лесному проекту, ситуация изменилась – большая часть средств стала поступать через фирму Жарова (у них было две фирмы, в каждой из которых они были генеральными директорами, но их доли в обоих предприятиях были равными). Таким образом Тропилину приходилось искать с Жаровым компромисс.
Жаров признавал, что проект очень привлекателен и перспективен, однако был против вхождения в него – по нескольким причинам. Поскольку Жаров был производственником и много лет назад лично сталкивался с лесопилением, он, как никто другой, знал, что из себя представляет старый советский лесопильный завод – старые станки, старые краны, всё предельно изношено. Жаров предлагал для начала сделать не такой амбициозный проект, а проект помельче, но на новом оборудовании и новом заводе. К тому же ему очень не нравилась удалённость выбранного места размещения завода, что, по его мнению, значительно осложнит контроль за проектом со стороны собственников. Ну и, наконец, он был принципиально против вхождения в большой новый проект в период экономического кризиса. К тому же, напоминал он, мы уже имеем один большой проект (меловый завод), который ещё не раскручен и который тоже постоянно требует новых дополнительных денег. Вынужден признать, что и тогда, и сейчас опасения Жарова не казались беспочвенными. Первое большое совместное совещание по проекту из-за позиции Жарова закончилось общим выводом: проект интересный.
Киселёв был явно разочарован, для меня же лично вопрос о столь сильных разногласиях инвесторов проекта также казался проблемой  неразрешимой. Однако Макс с уверенностью, которой следовало позавидовать, заявил, что Тропилин и он смогут «продавить» Жарова. Что всё будет хорошо. Нам только оставалось ждать, чем же закончится скрытая подковёрная борьба двух инвесторов. Какие именно доводы и действия Тропилина позволили повлиять на позицию Жарова, остаётся загадкой. Но примерно через один месяц со времени первого большого совещания Жаров свою позицию изменил, проголосовав за вхождение в лесной проект.
На втором общем совещании, которое проходило уже в более конструктивном ключе, было принято решение о проведении всеми заинтересованными сторонами ознакомительной поездки на место, чтобы принять окончательное решение о судьбе проекта. 31 мая 2009 года я вместе с Максом выехал на восток по маршруту Тюмень – Красноярск – станция Карабула – посёлок Богучаны – посёлок Манзя. В Красноярске к нам должны были присоединиться инвесторы Жаров и Тропилин и наши будущие партнёры по бизнесу, у которых предстояло купить предприятия. Настроение наше было приподнятым. Думаю, что каждый хоть раз испытывал такое чувство причастности к новому большому делу, когда кажется, что все проблемы разрешатся сами собой, а впереди – только хорошее.  В общем, мы были счастливы в те дни, полны надежд и новых планов.

12.
Новая любовь

Ангара, когда видишь её первый раз в жизни, поражает и захватывает тебя своей величественной красотой. Широкие реки Бирюса и Чуна, являющиеся притоками Ангары, тоже впечатляют, но Ангара покоряет. Покоряет силой, размахом. Широкий поток, более километра от берега до берега, мощно несёт миллионы кубометров воды от Байкала до Енисея. Не даром прозвали Ангарой ракету мощную, что наши спутники на орбиту выводит.
Ангара нас встретила сразу после ледохода. Представьте себе реку шириной в полтора километра, всю покрытую льдом от метра до четырёх толщиной, с торосами высотой по нескольку метров. В одно мгновение это огромное ледовое поле приходит в движение, со страшным грохотом и треском льдины начинают крушить друг друга, торосы наползают на торосы, огромные массы льда выталкиваются из реки на берега, как языки горных ледников.
Мы привезли на Ангару первые дни настоящей летней жары под тридцать градусов. Огромные глыбы льда, вытолкнутые силой ледохода из воды, расплываются туманом по каменистым берегам реки. Подходишь к такой глыбе в несколько метров высотой – приятная прохлада охватывает сразу. И только слышишь тихое шуршание – это распадаются и проваливаются вниз кристаллики льда. Идём мы по Ангаре на небольшом катере, а вокруг стеной стоят величественные лиственницы и сосны, берега расплываются туманом от тающего льда. Вдруг на небо наползает огромная грозовая туча и начинается светопреставление – стена дождя настолько сильна, что не понятно, где заканчивается дождь и начинается река. Струи дождя неистово лупят по воде, рикошетят от воды во все стороны на несколько метров. Наш катер швыряет ветром так, что иногда кажется – вот сейчас он не выдержит и развалится.  Гром вбивает нас в воду. Вокруг белая ревущая пелена. Страшно и красиво. Затем грозовой фронт уходит дальше, а над Ангарой, от берега до берега, как мост появляется двойная радуга, такая яркая и чистая, какой я никогда более не видел. А запах… Вся река наполнена запахами проснувшейся от зимней спячки тайги.
Дурманящий запах хвои, льда, воды, воздухом вкусно дышать. Вдыхаешь полную грудь – и выпускать этот воздух обратно из лёгких не хочется. Выглядывает солнце, и оба берега окутываются туманами испарений тайги. Ощущение такое, что пребываешь в каком-то сказочном мире. Чувство реальности стирается. Как мог, описал чувство своего восхищения, которое в тот момент испытывал. И чувствую, что не совсем это те слова, красивей всё было на самом деле. Во сто раз. Влюбился я в Ангару после этой грозы. Ей-богу, влюбился!

13.
Новые хозяева старой жизни

План нашей поездки предусматривал ознакомление и с лесоперерабатывающим заводом, и с лесосырьевой базой. Добрались мы без особых приключений, удачно. Тропилин тоже прилетел вовремя. А вот Жаров прилететь не смог. Или не захотел. Такое поведение одного из двух ключевых людей в данном проекте очень настораживало.
Надо немного вам о дороге рассказать, как в ту самую Манзю попасть можно. Из Красноярска федеральная автомобильная дорога направлением на восток ведёт, до города Канска. Так себе дорога, с выбоинами и колдобинами, даром что трасса федеральная. Город Канск ничем особо не привлекателен. В советское время был он мощным промышленным центром и одновременно тыловой базой Тихоокеанского флота. Стоит наш мирный крейсер где-нибудь в Охотском море, а торпеды да снаряды к нему в подземельях города Канска хранятся. На случай ядерной войны так было заведено. Представляете, как охраняли эту базу в советское время? А теперь и последний военный аэродром расформировали, сделали какой-то учебный центр. Едешь по трассе, а тебе наперерез «Сухие» и «Миги» пролетают. Раньше чего в этом Канске только не производили – от папирос «Беломор» до холодильников «Бирюса». Я уж про обработку древесины не говорю – там целый комплекс был деревообрабатывающий, полного цикла. Теперь нет ничего почти. Всё разграблено и растащено, а самая лучшая зарплата – дедушкина пенсия. Есть, правда, фишка местная, на весь Красноярский край известная. Ежегодный Канский международный кинофестиваль документальных фильмов называется. Говорят, там тоже красную дорожку расстилают для дефиле. Вот такая изюминка.
Дальше федеральная дорога на восток уходит, направо. Нам же на север повернуть надо, к Ангаре. Там асфальт километров через 60 заканчивается. Всё. Заканчивается цивилизация. Дальше или плиты, или улучшенное грунтовое покрытие  –  километров 300 до самой станции Карабула только несколько посёлков маленьких. Правда, по железной дороге посёлков побольше будет – Чунояр, Решёты, ещё какие-то звучные названия. Это всё зэковские посёлки сталинского времени. Там и теперь зон – как грибов после дождя… Основное назначение станции Карабула – железнодорожный тупик. Вся жизнь вокруг станции и вертится. Грязно, неуютно и очень уныло.
От  Карабулы до берега Ангары, где посёлок Богучаны расположен, 35 километров. Тут уж только одна дорога, асфальтовая, по приангарскому плоскогорью петляет вниз – вверх, вниз – вверх. Тягучие спуски, тягучие подъёмы. Много на них грузовичков в кюветы поулетало в зимние месяцы. Богучаны  –  большой посёлок, центр районный. Здесь все государственные конторы, здесь магазины большие, здесь в банке деньги получить можно, даже кафе есть с бильярдным столом. Больше таких выкрутасов вы нигде не встретите, дальше только маленькие посёлки таёжные. Правда, и здесь цивилизация – понятие условное. Пошёл мужик на гору веников нарубить, а его медведь съел. Не нашли медведя.
Для нас же Богучаны ещё не конечный пункт маршрута. Мы дальше налево уходим, вниз по левому берегу Ангары. Здесь уже дорога совсем попроще пошла. Проезжаем Богучанский ЛПК, про него дальше отдельный разговор будет. Проезжаем речку Карабулу, сюда железная дорога только дойти должна, здесь где-то ЦБК строить планируют, а алюминиевый завод уже строят. Быть теперь экологии Ангары ещё экологичнее, с такими-то заводами! Дальше мимо посёлка Пинчуга проезжаем, здесь последняя заправка существует, дальше нет заправок. Заправка – это сильно сказано: клетушечка с окошечком маленьким да две цистерны, в одной дизель, в другой бензин 92, других здесь не знали никогда.
А потом 50 километров лесной дороги по просторам бывшего леспромхоза – вот мы и в Манзю приехали. А за Манзей по левой стороне реки нет больше дороги. Одни только лесовозные. Потому что была бы дорога – леса бы не осталось. А так есть в Манзе лес. Остался ещё. И завод ещё живой остался. А нам того и надо – лесу побольше и завод. Вот мы и приехали, новые хозяева вашей старой жизни.

14.
Ловцы жирных карасей

Про новых хозяев мы представление хоть и смутное, но имеем. Надо про старых рассказать, нарисовать картину маслом.
В посёлке Манзя располагался советский леспромхоз-миллионник. Такие посёлки на двадцать лет жизни рассчитаны были. То есть за двадцать лет выпиливается лес кругом, а затем он дальше перебазироваться должен, потому как невыгодно лес далеко возить. Сам посёлок одноэтажный, из брусовых домиков сделан. Школа, два детских садика, администрация, поселковая больница, котельная, сельский Дом культуры – всё леспромхозом построено. А философия леспромхоза простая была как гвоздь: свезли лес на берег Ангары, рассортировали на нижнем складе, связали в плоты – и вниз по Ангаре на Лесосибирск.  А там, что на переработку, что на экспорт – дальше в Игарку. Улица главная вдоль Ангары идёт, широкая, как проспект, песчаная. По ней мужики пьяные на машинах ездят. Не принято в посёлке таёжном трезвым за руль садиться. Три магазина в селе есть. Три тысячи человек живут. А нижний склад леспромхоза за четыре километра вверх по реке от посёлка расположен. Там и заводик наш теплится.
К середине 90-х умер советский леспромхоз, стали его, как водится, растаскивать. Растащили прекрасный склад ГСМ – разрезали и на металлолом сдали. Растащили большую часть нижнего склада – там в советское время одиннадцать башенных кранов стояло вдоль Ангары. Теперь только четыре осталось. Растащили всё до последнего болтика и костыля. В конце 90-х приехал в Манзю варяг московский по фамилии Шабуров, из бывших военных, из армии в 90-х уволенных. Служил он в Генеральном штабе, видимо, связи имел приличные, поскольку на гражданке не пропал, а попал в деревообрабатывающий московский бизнес. Вот в конце 90-х и купил он на московские деньги остатки леспромхоза по бросовой цене. Купил, чтобы завод московский качественным сырьём обеспечить. Первое время развёл бурную деятельность по возрождению леспромхоза. С военных складов навёз техники списанной, запчастей, шин – словом, всего, чем армия наша богата была, и этим весьма пошатнувшееся к тому времени положение леспромхоза исправил. Поставил старого опытного руководителя  – производственника Хомякова  – на лесозаготовку. А он взял да за первый год сто тысяч кубов в лесу и рубанул. А не мало это – 100 тысяч кубов. Даже по советским меркам не мало. Правда, очень быстро понял Шабуров, что столько леса ему не надо, а надо очень немного уже обработанных досок, чтобы их потом до ума на заводе московском довести можно было.
Тогда он разделил старый леспромхоз на две части. Большую часть, с лесосырьевой базой, лесозаготовительной техникой, главной конторой и частью лесопильного завода, которая под сортировку древесины была приспособлена, продал казахам. Продал с прибылью, удачно. А для казахов любой лес как леденец, у них, в Казахстане, с лесами не густо. Себе же Шабуров оставил два лесопильных цеха с тремя башенными кранами и так попиливал досочки несколько лет, уже ничего в завод не вкладывая, дожимая то, что было. Теперь же он понял, что смысла в заводе для него нет совсем, потому что вкладывать в него деньги не хотелось, а содержать его в таком виде в дальнейшем смысла не имело. А тут и мы как раз, жирные тюменские караси.

15.
Про красные стрелочки на карте

Был такой прусский военный теоретик – Карл Филипп Готтлиб фон Клаузевиц. Родился он в восемнадцатом веке, а в начале девятнадцатого успел весьма активно поучаствовать в эпохе наполеоновских войн. В том числе и на стороне Русской армии. На русскую военную службу он был принят советником, так бы сейчас его назвали. Успел повоевать с французами и под Витебском, и на Бородинском поле. Говорят про него, что был отважным офицером и лично саблей махал направо и налево, не жалея живота своего. Ну и врагов, конечно. Но в истории и военной науке запомнился он навечно не ратными подвигами и не талантом полководца, потому что никто ему, простому подполковнику-иностранцу на русской службе, не доверял никогда ведение битв и сражений. Запомнился он тем, что сумел опыт всех известных к тому времени войн и сражений обобщить в самом важном своём труде, который называется «О войне». Книга эта была столь умна и столь прямолинейна для своего времени, что произвела настоящий фурор в области военной мысли. Это сейчас мы цитатами из голливудских фильмов живём. Раньше же мыслями великих людей оперировали, великие книги написавших. Одним из таких людей и считался фон Клаузевиц. Произведение его настолько актуально и вечно, что его и сейчас в военных академиях изучают. Есть за что. Это ведь только оружие поменялось, стало более разрушительным, а сама война как была войной, так и осталась. И законы её остались те же, что и в  девятнадцатом веке. Всем советую книгу фон Клаузевица прочесть, хорошо мозги прочищает. Одной из избранных и любимых мною мыслей фон Клаузевица, изложенной в труде «О войне», является фраза: «Военное дело просто и вполне доступно здравому уму человека. Но воевать сложно».
Так вот, понять, как работает лесопильный завод или как лес с делянки на завод доставляют, любой здравомыслящий человек может за несколько часов, в подробностях. Для этого вовсе не обязательно с экскурсией по заводу ходить. Достаточно один раз схему увидеть и запомнить. Завод, притом любой, построен на принципах строгой последовательности выполняемых отдельных производственных  операций. Чем более органично они выстроены, чем меньше между ними противоречий, тем эффективнее завод работает. На бумаге-то ведь очень легко эффективный завод построить. Вот в нашем бизнес-плане очень всё красиво написано было про космические корабли, бороздящие бескрайние просторы нашего грядущего финансового благосостояния, и посчитано всё. Наполеон тоже стрелочку на карте красную нарисовал и к Москве попёр. Все знают, что получилось.
Завод мне не понравился. Собственно, это когда-то раньше, в советские годы, он заводом мог считаться. Даже в хорошие советские годы рассчитан он был в первую очередь на сортировку древесины и её простую распиловку в основном для собственных нужд. Теперь даже то, что от завода осталось, было разделено на два самостоятельных предприятия: существовавший в советское время производственный цикл искусственно разорван был. Фактически нам предлагалось купить два старых цеха со старым оборудованием и три доживающих свой век башенных крана. Без инфраструктуры – ни РММ, ни слесарных мастерских, ни цеха заточки, ни склада ГСМ, ни гаража, даже столовой нет. Как нет забора и охраны. Стоят  на берегу Ангары два старых цеха, продуваемые всеми ветрами. И всё счастье. А цена за такое счастье была обозначена в районе 24 миллионов рублей.
Ещё более гнетущее впечатление произвело непосредственное ознакомление с лесосырьевой базой. Нет, она конечно была. Но как там лес валили… Я специалистом в рубке леса не был никогда, но на лесосеках всё же бывал, доводилось. Как и что должно делаться в лесосеке, представление имел. Видел я ранее, когда лесосеки плохо разрабатываются, варварски. Видел, когда убираются плохо. Но здесь… Помните, я про ядерный взрыв упомянул? Вот так и было. Одному из наших партнёров будущих, с которым мы по делянкам гуляли, только и смог сказать: «Да, похабненько вы лес добываете, похабненько».
А он и отпираться не стал. Согласен, говорит. Но теперь все так лес добывают…
В общем, вернулись мы через неделю домой со смешанными чувствами. Написали докладные записки короткие на имя инвесторов со своими соображениями по поводу увиденного и перспектив дальнейшего развития нашего проекта. Написал и я коротенькую записку, на два листочка всего, формата А4. Суть её сводилась к следующему: по заводу – оборудование старое, требуется оценка стоимости строений, оборудования, автотранспорта, кранового хозяйства, а уж потом покупать. По лесу – торг по стоимости базы и обязательное вовлечение в рубку одного из прежних собственников, потому что без его связей в лесхозе мы ни одной лесосеки никогда не сдадим. И одно из обязательных условий – приобретение обоих предприятий, потому что одно покупать нет никакого смысла. Когда Макс во время обратной дороги спросил у меня, не испугался ли я увиденного и хочу ли я по-прежнему участвовать в проекте, я ответил, что не испугался и в проекте участвовать хочу.

16.
О перспективах

Уехал на Колыму,  на золотые прииски,
молодой ещё человек, добра себе заработать
на всю жизнь. Возвращается через 10 лет –
худой, в грязном рваном плаще, а на спине,
под плащом, что-то топорщится… Его
родственники приветливо встречают,
трогают, гладят, заботятся:
– Сынок, ты плащ снимай, котомочку
в угол поставь…
– То, мама, не котомочка, то – горбик…

Анекдот советских времён

Теперь следует более подробно остановиться на той роли, которая мне отводилась в лесном проекте. Как вы уже поняли, проект складывался из двух отдельных блоков – лесодобычи и лесопереработки. Ни в том, ни в другом я специалистом не был, и при этом отношусь к той категории людей, которые считают, что кухарка управлять государством не может. Не зря лесотехникумы готовят специалистов в области леса: лесоустроителей, специалистов по лесоохране, техников отдельных производственных процессов, технологов, инженеров, специалистов по охране труда. Таким образом, не мог я вдруг и сразу возглавить ни деревообрабатывающий завод, ни лесозаготовительное предприятие. Хотя моя роль в этом и не заключалась. Киселёв должен был возглавить деревообрабатывающий завод и затем последовательно развивать его исходя из производственного плана развития. Не только наладить производство качественного пиломатериала, но и отладить все производственные процессы, и найти рынки сбыта с надёжными долгосрочными контрактами, в том числе и с внешнеторговыми. Кандидатуры на должность руководителя участка лесодобычи из местных ангарских кадров тоже имелись.
Роль Макса заключалась в общем управлении проектом в Тюмени, он непосредственно отвечал за общее финансовое обеспечение проекта и отчитывался перед собственниками о его результатах. Я же, как друг Макса, хороший юрист и надёжный человек, должен был стать представителем собственников на месте производства в посёлке Манзя. Так сказать, стать глазами и ушами, чтобы руку на пульсе жизни держать. Смотреть, чтобы не стали собственников обманывать и добро тюменское разворовывать. То есть роль мне отводилась надсмотрщика. А ещё, поскольку я юристом практикующим являлся, весь юридический блок работы предприятия тоже на меня возлагался. В общем, роли в проекте были распределены. И теперь все мы были связаны лишь одним решением – начать проект.
Роль надсмотрщика меня не смущала. Деньги немалые выделяются, материальных ценностей много, есть кому руководить – должно быть и кому надзирать. Без контроля в таком проекте никак. У надсмотрщика и ещё одно преимущество есть – он вопросы неудобные задавать право имеет. И всей полнотой информации о проекте владеть должен. А пока он надзирает, опыт производственный приходит, без которого в дальнейшем не может быть хорошего руководителя. Изначально предполагалось, что я должен со временем главное место занять в этом проекте, вместо Киселёва. Но только тогда, когда завод полностью на ноги встанет, а это, как вы помните, через пять–семь лет должно было произойти. То есть собирался я на Ангару в серьёз и надолго. Жить там собирался. В очередной раз жизнь свою менял. Кардинально.
Что касается финансовой составляющей вопроса, то уровень моей заработной платы должен был равняться заработной плате Киселёва на всех стадиях проекта. Первоначально я даже терял в уровне доходов от того, какой был у меня до лесного проекта. Но с учётом перспектив с этим приходилось мириться: в случае успешного развития проекта я должен был стать обеспеченным человеком.
Как вы помните, был я в то время адвокатом со вполне сложившейся практикой. А у адвоката дел на три дня не бывает. Даже небольшое гражданское дело несколько месяцев занимает – большие уголовные дела могут и на несколько лет растянуться. Я свой конвейер юридический остановил целенаправленно в марте 2009 года. Те дела, что сам успел провести, провёл, а что не успел, пришлось коллегам передать. Новые предложения переадресовывал другим адвокатам или просто отказывался. Есть такое понятие – точка невозврата. Это когда уже нельзя ничего в ситуации изменить, когда выход из проекта грозит большими потерями, чем вход в него. Моя точка невозврата была пройдена в июне 2009 года, после первой поездки в Манзю.
У Киселёва такой точки не существовало. А у Жарова и Тропилина она ещё применительно к нашему проекту не наступила. Они думали… Думали и вели вялотекущие разговоры между собой и старыми владельцами предприятий. К тому же вы помните, что Жаров в Манзю не поехал…

17.
Всё, что нажито непосильным трудом

Не легко бизнесмену на новый значительный финансовый проект решиться. Это отвлечения денежных средств требует от уже имеющихся проблем и забот. Требует пристального дополнительного внимания и времени дополнительного. Опять же риски, о которых говорил Жаров, были вполне обоснованными. Войти в такой проект легко, были бы деньги. А вот выйти без потерь уже не получится. Здесь у каждого свои, личностные страхи могут появляться. Как молодёжь говорит, свои тараканы. К тому же очень тяжело расставаться со своими деньгами, а с большими деньгами, хоть и не последними, расставаться не хочется вдвойне. Думаю, совсем непростые разговоры проходили тогда между Жаровым и Тропилиным. Однако остались они за кадром: в превратности их дружеских и партнёрских отношений меня никто не посвящал никогда. Да они нам и не были особенно нужны, подробности эти. В любом случае, точка невозврата в отношении лесного проекта для Тропилина и Жарова существовала так же, как и для остальных участников проекта. А время для принятия решения сначала ограничивалось неделями, затем днями. Когда же собственниками планируемых к покупке предприятий стали ставиться прямые вопросы либо о покупке, либо об отказе от проекта, Жаров сказал «да».
Началась ускоренная работа, как всегда с дефицитом времени, по подготовке сделки о продаже лесопильного завода. Тогда уже точка невозврата была пройдена всеми. Только решение инвесторов было половинчатым – лесопильный завод покупался ими незамедлительно, а вопрос о покупке предприятия, владеющего лесосырьевой базой, ООО «Аверс», откладывался на сентябрь 2009 года. Очевидно, это и было компромиссом между инвесторами, то есть той уступкой, на которую пошёл Тропилин за согласие Жарова принять участие в проекте. Это же решение стало первым и самым главным гвоздём в крышку пока ещё виртуального гроба всего проекта, Впрочем, об этом речь пойдёт немного позже.
Перед тем, как перейти к дальнейшему описанию стремительно развивающихся событий, требуется ввести читателя в курс проекта более подробно.
Как я уже сказал, общая сумма инвестиционного проекта за 3–4 года должна была составить около 250–300 миллионов рублей. Это с учётом строительства второй и третьей очередей завода. В первый год планировалось вложить в проект около 60 миллионов рублей: 20 миллионов на приобретение завода, 20 миллионов на приобретение лесосырьевой базы, около 20 миллионов должно было быть потрачено на операционные расходы по приобретению древесины, зарплату рабочим и развитие завода. Предусматривалось, что через пять месяцев с момента покупки завода предприятие должно было выйти на самоокупаемость.
От руководителя Киселёва требовалось наладить устойчивую работу предприятия, сформировать костяк трудового коллектива, привлечь необходимых специалистов, оптимизировать производство, найти и заключить долгосрочные контракты по выпускаемой заводом продукции, наладить взаимоотношения с местными властями, предпринять организационные меры по дальнейшему развитию предприятия. Если говорить русским языком, то за один год завод из старого советского цеха простенького лесопиления должен был превратиться в конкурентоспособное деревообрабатывающее предприятие с абсолютно другими принципами пиления и организации труда. Вторая и третья очереди развития завода предполагали не только развитие полного цикла переработки древесины, но и оптимизацию расходов в виде строительства собственной мини-ТЭЦ с целью покрытия большей части потребности завода в энергопотреблении (что очень важно для завода, где плата за энергоснабжение находится на третьем месте после стоимости сырья и расходов на заработную плату).
Чтобы понять, насколько задача была амбициозной, надо обратить внимание на то хозяйство, которое покупали Тропилин и Жаров. Цех № 1 представлял собой стандартный советский цех лесопиления, в котором параллельно друг другу стояли две одинаковые пилорамы Р-63. Производил их в своё время Тюменский станкостроительный завод (стоянка теперь на месте завода, нет его больше). Такие пилорамы, наряду с ещё более мощными Р-75, были основой советской деревообрабатывающей промышленности. Предназначены они были для массового тангенциального распила древесины, то есть для выпуска плахи, доски, бруса. И несмотря на то что рамы эти достаточно внушительны в размерах и полностью занимали цех длиной около 80 метров, технически они достаточно просты. Это рамы с набором пил, которые продольно раскраивают бревно, цепные транспортёры, а вслед за ними торцовочные и другие обрезные станки, позволяющие на выходе получить ровную обрезную доску.
На входе в цех № 1 была расположена небольшая биржа, такой цепной транспортёр для сортировки древесины по сортам, породам и размерам. Она же служит для подачи древесины в цех № 1. Бывают они очень большими, в несколько сотен метров. Здесь биржа была небольшой, около 60 метров длиной и всего на двенадцать карманов, то есть временных бункеров для складирования брёвен. Штат цеха минимум составляет 40 человек, а с техническим обслуживающим персоналом все 60. Цех достаточно производительный, за смену может распилить 100 кубов леса, то есть на выходе получить около 60 кубов обрезной доски. А 60 кубов доски – это много, почти два вагона. А если КамАЗами, на которых их возить приходится, это четыре КамАЗа полных.
Цех этот в целом был работоспособен. Проблема заключалась лишь в том, что в сложившихся условиях он мог пилить доски только на грани рентабельности: мог только сам себя окупать, не принося никакой прибыли. Вдаваться в подробности не буду сейчас, лучше этому отдельную главу посвятить. Но и без этого цеха никуда не деться, в производственном процессе он необходим. В конце же цеха имеется маленькая цепная раздача для сортировки уже готового пиломатериала.
Цех № 2 принципиально иной, в нём стоит станок иностранный деревообрабатывающий – «Мейбор». У него всё другое – и принцип работы, и производительность, и принцип распила древесины. Ценность его в том и заключается, что он каждое бревно индивидуально распускает, а распил получается радиальным. Отличается он от тангенциального не просто рисунком. Тангенциальный распил обычный, это когда на пласти доски «ёлочку» видно, структуру древесины, которую пила перерезала. Он чисто внешне мне больше нравится, но свойства хуже. А вот когда распил радиальный, никакого рисунка не видно, выходит доска на пласти с прямыми параллельными полосками. Это и есть первичная заготовка для самой дорогой мебельной и конструкционной продукции.
Но цех этот гораздо менее производительный, здесь всё от мастерства персонала зависит и навыка. Хороший специалист за одну смену на «Мейборе» 10–12 кубов пиломатериала получить может, не больше. У Шабурова этот цех стоял без работы, потому что сложный это станок, хороших специалистов требует и точной настройки. Не было их у Шабурова. У нас же он должен был стать одним из главных подразделений завода, основой для зарабатывания денег.
На выходе из второго цеха тоже маленькая сортировка имеется. Вот и весь завод… Всего же у Шабурова на заводе работало 40 работников. Это вместе с директором Хомяковым и двумя собаками.
Между цехами площадка голая, где старый лес лежит штабелями – на дрова только. И три крана башенных вдоль цехов стоят на одной рельсовой дороге. Да, ещё две котельные паровые, по одной на цех, на отходах лесопиления работают. Курилка (беседка открытая), маленький слесарный цех и пункт заточки пил для цеха № 1. Ещё маленькая сторожка между цехами, там сторож ночью спит, а днём рабочие греются. Была ещё контора предприятия, расположенная в самом центре посёлка, на высоком берегу Ангары, в очень красивом месте половина стандартного брусового дома, квадратов на 60, с одной большой комнатой (где сидела бухгалтерия), двумя маленькими, квадратов по семь (где предстояло жить мне с Киселёвым), и маленькой кухней. Дом был с удобствами, то есть с центральным отоплением, водоснабжением и даже туалетом тёплым. А ещё были во дворе баня и гараж тёплый. Грядочки маленькие, с морковкой и огурцами. Как же я забыть мог про них!
К этому богатству ещё и техника прилагалась – два седельных тягача КамАЗ с прицепами, КрАЗ, старенький автобус ПАЗ, автоцистерна на базе ГАЗ-66. Спецтехника была представлена нерабочим бульдозером и манипулятором на базе экскаватора 1976 года выпуска. Самым новым автомобилем был пятилетний грузопассажирский «Соболь», который одновременно являлся служебной машиной директора и единственным «легковым» транспортом.
Так что задача перед нами была поставлена, мягко говоря, амбициозная.

18.
Что такое – хорошо и что такое – плохо

В моём представлении процесс перехода права собственности на завод должен был выглядеть примерно следующим образом: переговоры, договор о намерениях, точная оценка всех материальных активов предприятия, снова переговоры, предварительный договор, приёмка объекта, заключение договора купли-продажи, деньги на бочку, все за работу. Количество промежуточных пьянок может варьироваться в зависимости от волеизъявления сторон. В зависимости от ситуации, например, когда стоимость объекта не вызывает сомнений или когда выгода очевидна, возможно и пропустить некоторые из этапов. Но в нашей ситуации такой ясности не существовало ни в отношении лесопильного завода, ни в отношении лесосырьевой базы. Тот же Жаров неоднократно говорил:  нам пытаются втюхать деляны, которые в значительной степени уже выбиты, и он точно знает – там, в лесу, одни мошенники сидят. Однако желания провести серьёзную оценку покупаемого бизнеса ни у Жарова, ни у Тропилина не обнаружилось. Мы с Киселёвым были полностью исключены из этапа принятия решений, хотя позиция «центра» вызывала у нас откровенное непонимание.
В итоге между инвесторами и москвичами был заключен предварительный договор, согласно которому цена завода определялась в сумме не менее 21 миллиона рублей. Мне же и Киселёву было объявлено, чтобы мы не переживали, спокойно работали: к моменту подписания основного договора с Шабурова отшибут ещё несколько миллионов, которые пойдут нам на развитие предприятия. Странная тактика – залезть в чужой дом, а потом хозяину заявлять, что рассчитывал на большее. Но, видно, таков уж наш бизнес.
По предварительному договору мы должны были принять предприятие в срок до 1 августа 2010 года. Обещанные Жаровым технические специалисты для обследования автотехники и кранов так в Манзю и не попали. Сам Жаров в Манзе не появился ни разу, как, впрочем, не появился больше и Тропилин. В Москву на подписание основного договора они слетали, конечно. Произошло это в сентябре 2010 года. Цену всеми правдами и неправдами сбили до 18 миллионов рублей. Только стоили ли те 18 миллионов рублей два цеха старого лесопильного завода и десяток единиц разваливающейся техники?
Дошло до того, что Шабуров мне сам пару раз позвонил с угрозами, мол, наше соглашение расторгнет, выгонит всех с завода, что его пытаются ободрать как липку, что это рейдерский захват, что он в милицию обратится с заявлением, что опорочили его честное имя, рабочую технику и исправные краны. А я ему что отвечу? Не по адресу вы, господин Шабуров, обращаетесь, техника – рухлядь, а все вопросы к «центру», мы тут таких решений не принимаем.
В общем, нервная получилась обстановка смены собственников. Всеобщего энтузиазма нам она не добавляла, это точно. Авторитета тоже не прибавило. Нехорошо новое дело с ругани начинать.

19.
Проснулся, приведи планету в порядок

В Манзю я вновь приехал вместе с Максом на его машине 23 июля 2010 года, как раз к моменту подписания акта о передаче основных средств предприятия. Манзя к тому моменту гудела, как разбуженный улей. Слухи, пересуды, из каждой дырки в заборе на тебя две пары глаз смотрят. Только демонстраций нет с флагами и транспарантами. Кто-то слух пустил, что завод закроют и все останутся без работы. Провели маленькое собрание на заводе с трудовым коллективом, представили нового директора Киселёва, объяснили коротко: завод развивать будем и дальше строить. Лес купим, и заживёт Манзя как горная Австрия. А начнём пока с уборки территории, обследования техники и ремонта всего, чего отремонтировать можем. А скоро и лес пойдёт, и пилить начнём по усиленной программе, работников новых начнём принимать. Успокоился немного народ рабочий, и начались будни по приведению завода в рабочее состояние. Благо что природа этому полностью благоприятствовала, на Ангаре стояло настоящее сибирское лето, а вода была, как парное молоко.
В целом первые дни весьма позитивными оказались. Радужными. А как иначе – новое дело начинаем, к которому стремились долго. Одно только недоразумение приключилось. Мне в Тюмени ещё аванс дали за август, Киселёву аванс Макс привёз. На счёте, понятное дело, ноль копеек, да и нет пока документов, подтверждающих смену собственников, не с чем в банк идти. Ждём, что Макс из рукава пачку денег достанет, на непредвиденные расходы. А он их и не достаёт. Правда, обещал он мне и Киселёву клятвенно: незамедлительно план работ составьте с финансовым обоснованием да побыстрей его в «центр» пришлите, а уж деньги из Жарова и Тропилина выбить – это его первая и основная забота. Вот нам форма стандартная запроса финансовых средств на следующий месяц, БДДС называется – бюджет движения денежных средств. Мы ему БДДС в Тюмень, а он нам из Тюмени деньги скорым переводом. А если что-то изменить требуется в БДДС, то и это не беда. Буду я ему письма писать по электронке с отчётами о состоянии дел и просьбами финансовыми, а он, как лев на арене, между инвесторами крутиться будет. На том и порешили. Ударили по рукам, удачи друг другу пожелали. Макс через пару дней в Тюмень укатил. А мы с Киселёвым остались заводом править.
Помните у Экзюпери – проснулся, приведи планету в порядок. И мы велосипед изобретать не стали, а начали с приборки. Такую гору из коры и щепок с территории соскребли, что можно с неё зимой кататься. Полезли рабочие в станки, под станки, куда руки десятилетиями не доходили. В некоторых подшипниках и масла даже не осталось. Радуются люди тому, что уборку делают. Простое дело делают, а радуются. Водители и техники стали всю технику разбирать, чтобы посмотреть, что ремонтировать надо. А там –мама дорогая! На честном слове техника, на последнем вздохе. У КамАЗа одного рама в трёх местах лопнула, того и гляди, на две части переломится. Раздатки менять, шины менять и много чего ещё менять, менять, менять, чтобы относительно безопасно можно было хоть до Карабулы доехать. А нам и в Красноярск гонять технику предстояло.
В общем, по самым скромным прикидкам, выходило ремонта неотложного миллиона на полтора. Составили примерный список расходов на август, в Тюмень отослали. Ждём, когда на нас денежный дождь прольётся. Ходят рабочие вокруг, дай, говорят, такую деталь и такую, это всё в Богучанах купить можно очень быстро и быстро поставить. А рабочим ведь не скажешь, что нет у нас ни копейки на счёте. Как авторитет в глазах рабочих ещё не нажитый совсем не потерять? В общем, посмотрели мы с Киселёвым в глаза друг другу, достали свои кошельки и стали на собственные деньги завод содержать. А я Максу звоню, письма тревожные отправляю. Где, говорю, деньги-то обещанные? А он мне – будут, будут, идёт помощь, незамедлительная, скорая помощь. Так, числа до 10–12 августа и дотянули. На личных деньгах директора и юриста. Очень сильно мы с Киселёвым сошлись в это время, пока личные деньги тратили и Макса материли. Очень это сближает, общее чувство опасности.
Вставали мы часов в семь утра. Киселёв – на завод, я – в офисе. В офисе тоже работы прорва, конь не валялся. Ни упорядоченных трудовых дел, ни должностных инструкций, ни правил проведения работ и техники безопасности. Ничего нет! С учётом заявок начальников цехов – бардак, с учётом входящей и исходящей корреспонденции – бардак, с учётом договоров – бардак. Стал я всё это систематизировать и порядок наводить. От порядка и мысль яснее становится. Хорошо, хоть в бухгалтерии с документами в целом всё в порядке. А и то, посмотришь в глаза главному бухгалтеру, у неё взгляд мутный до прострации. А ей отчёты полугодовые сдавать надо – и не только в налоговую, а ещё и по фондам всем. А там бумажек, чёрт бы их побрал! То Интернет не работает, то система «Клиент – банк» не отвечает, то не понимает она, какой формы БДДС от неё Макс по телефону требует. Приняли на работу специалиста отдела кадров и техники безопасности. Для неё компьютера нет. Она на моём ноутбуке работать торопится, когда я на завод уезжаю. А ещё и люди приходят нужные и ненужные, надо познакомиться, переговорить, нужным нужное сказать, ненужных отшить. Тюмень звонит. Москва звонит. Они там всё договориться не могут. Так всё до шести вечера происходит. Затем приходит с завода Киселёв. Короткий ужин и снова в бой, отчёты писать, от Макса денег требовать, по контрактам переговоры вести. Я сажусь за свои юридические дела, которые мне доделать днём спокойно не дают. И так часов до 9–10 вечера каждый день. Без выходных.
Были и хорошие новости. Завод постепенно в порядок приводили, станки отлаживали. «Дискотеку» стали делать. «Дискотекой» Киселёв прозвал новый цех № 3 – цех готовой продукции. Находился он теперь между цехами № 1 и 2, прямо на том месте, где куча старых брёвен лежала. И брёвна эти все в дело пошли, на основание для «дискотеки». А сама «дискотека» представляла собой площадку ровную со сплошным деревянным настилом, примерно размерами 60 на 20 метров. Будет где танцевать.
Вода в Ангаре тёплая, как молоко. Зайдёшь в воду вечером и идёшь от берега метров на двести, а может, и больше. Ангара – неглубокая река, много отмелей таких. Зайдёшь по грудь, оттолкнёшься от каменистого дна и плывёшь по направлению к противоположному берегу. Проплывёшь метров 100, опустишь ноги вниз, а там снова камни и также воды по грудь. Наплаваюсь в прозрачной воде до дрожи в руках, выйду на берег, на закат посмотрю. Стульчик пластмассовый на берег вынесу, сижу, на воду смотрю, ото всех отдыхаю. Курорт!

20.
Жаль, подмога не пришла,
Подкрепленья не прислали.
Нас осталось только два,
Нас с тобою нае…али,
Все братушки полегли
И с патронами напряжно,
Но мы держим рубежи,
Мы сражаемся отважно…

«Ху… забей», музыкальная группа

И всё же мало было новостей хороших. С самого начала мало.
Прислали нам деньги в середине августа, около миллиона. Звоню Максу: почему так мало? А он говорит, работаю, деньги выбиваю из Жарова, ещё пришлю скоро… А предприятие ведь на месте не стоит. Всё новые и новые дефекты выявляются. Начальники цехов постоянно новые заявки приносят на дополнительное оборудование и инструменты. Перчаток на заводе для работников не было, не говоря уже про каски для строполей. А ещё и текущие расходы у предприятия есть, электроэнергия, например.
Вопрос об электроэнергии интересным оказался. Интересным вопросом в нашей стране в целом. Это для граждан простых – пошёл в Сбербанк раз в два–три месяца, оплатил показания счётчика и живёшь дальше спокойно. Для предприятий совсем не так просто. Я уж не буду влезать в технические вопросы, вроде технологического подключения.  Ограничимся лишь вопросами оплаты электроэнергии. А расплачивается предприятие за потребляемую электроэнергию так. На квартал вперёд надо заказать планируемый уровень энергопотребления. Затем авансовым платежом оплатить энергопотребление за месяц вперёд. Например, решили мы, что израсходуем в августе примерно 2000 киловатт энергии. Нам их до 14 августа оплатить надо не менее, чем наполовину. А если не оплатишь, тебе сразу кислород перекроют: энергоснабжение отключат без китайских предупреждений. Если значительный недорасход у тебя на предприятии от заказанных мощностей, то на тебя штраф налагается. А если перерасход –тариф повышается значительно.
А как на предприятии точный уровень энергопотребления рассчитать, если в прошлом месяце завод тысячу кубов древесины распилил, а в следующем может только пятьсот? Можно, правда, эти показатели уточнять. Но для этого надо в энергокомпанию приехать лично, письмо привезти. Так вот несколько раз в месяц надо только к энергетикам съездить, то сверку провести, то лимит уменьшить, то увеличить. А энергетики в Богучанах сидят – туда-обратно 180 километров набирается. Двадцать литров бензина каждый раз, по 600 рублей за рейс, как с куста… А мы на производстве каждую лишнюю копейку считаем, для нас 600 рублей не лишние совсем. И ещё это полдня потерянного впустую времени. К слову, отменили теперь санкции за перерасход и недорасход электроэнергии. Сочло, наконец, правительство, что норма это грабительская и развитию бизнеса сильно мешает. В 2012 году. А таких правил почти изуверских достаточно ещё, уж поверьте мне. Я потом ещё про железную дорогу расскажу, там своя красота неописуемая.
Теперь пришло время о наших кранах рассказать. Краны, как краны. Башенные, КБ-572 называются. Специально разработаны в советское время для лесной промышленности. Ничем практически от строительных кранов не отличаются, только шириной подкрановых путей да высотой крана, не нужны в лесной промышленности высокие краны. А так, всё то же – стрела, стрела-противовес, канаты металлические на катушках, крюки, стропы. Но кран – технически сложный механизм, там одних проводов электрических несколько километров набирается. И надзор за кранами серьёзный ведётся. Чем старше кран, тем сроки технического обследования короче становятся. Наши краны были старыми, а срок их очередного технического осмотра прошёл в начале 2010 года. По закону и по технике безопасности работать на этих кранах мы права не имеем. Случись что, директор, главный инженер, начальник производства – все под статьёй уголовной. Запрет этот, конечно, нарушается, на свой страх и риск. Но если придёт специалист технадзора или жалоба от какого-нибудь доброжелателя поступит, долго будешь потом от проверяющих и надзирающих органов отбрыкиваться. А представляете, как на производстве без крана живётся, если кран в технологическую цепочку производства включён? Конец работе. Простой. А за простой работникам тоже деньги платить надо.
Так вот, ещё на первой неделе нашего управления заводом, когда занимались мы приведением территории завода в порядок, стали сначала подкрановые пути осматривать. Они на насыпи находятся, а насыпь в своё время по-колхозному была сделана. Сгребли грунт бульдозером, разровняли немного и рельсы со шпалами положили. А в грунте том щебня совсем нет, только песок и кора со щепками. К тому же на берегу Ангары насыпь расположена. Иногда вода весной до насыпи доходит и без того хлипкую насыпь размывает. В общем, идёшь по шпалам, а они частично сгнили, костыли из них руками вытащить можно. А кран несколько десятков тонн весит, представляете, какая нагрузка на его конструкции получается? Укрепили подкрановые пути, все сгнившие шпалы поменяли, гравия под шпалы подсыпали. Стали краны обследовать. Вызвали специалиста-техника из Красноярска, обследовал он краны наши, написал по каждому крану целый список дефектов, которые устранять требуется, получил деньги за работу и уехал. С двумя кранами дела обстояли не так плохо, их совокупный ремонт требовал около трёхсот тысяч рублей. А вот на кране    № 1, на который приходилась большая часть рабочей нагрузки, он работать запретил без незамедлительного ремонта. А ремонт этот должен был обойтись нам в 1 200 000 рублей. С учётом его остаточной стоимости, а стоил он в его возрасте не более 400–500 тысяч рублей, экономически ремонтировать его было не выгодно. Можно было, конечно, и на металлолом его сдать. Но тогда производственная цепочка разрывается, производительность труда на заводе резко падает. Пишу об этом Максу и прямо вижу, как Жаров торжествует в своём кресле. Ага, говорит, я же знал, я же говорил вам! А мы сидим на заводе и думаем, что теперь нам делать.
И надо же было такому оказаться, как раз в Манзе жил специалист по ремонту кранов, Антонов Виктор Иванович, который в своё время пол- Сибири объездил, монтируя и ремонтируя краны, весь необъятный Красноярский край. У него и лицензия осталась, только был он уже в преклонном возрасте, за шестьдесят. Взял я этот вопрос на себя. Пошёл, познакомился, изложил проблему. Приехал он краны смотреть, облазил их снизу до кончика стрелы. Да, говорит, могу сделать. Первые два крана достаточно быстро, тысяч восемьдесят это будет стоить, плюс материалы, конечно. А вот на третьем кране, который в самом плачевном состоянии был, он ещё несколько трещин портала нашёл. А портал – это огромное основание, на котором весь кран держится. Лопнет по трещинам портал, ноги в стороны разъедутся – кран в момент рухнет. Его, говорит Антонов, за двести тысяч сделать смогу, займёт это времени недели три, но стрелу поменять придётся, её искать где-то надо, и кран полностью разбирать.
В принципе, меня эта новость обрадовала. 300–400 тысяч – не полтора миллиона. Осталось только деньги на ремонт из «центра» получить. Тем более что Антонов, не дожидаясь пока ему деньги заплатят, под честное слово принялся краны ремонтировать. Я бы, говорит, не стал помогать, но вы хорошее дело делаете, нужное для посёлка. С восьмидесятых годов никто эти краны не ремонтировал (кроме него некому было), а мне обидно. Вот такие люди на Ангаре ещё живут, не только о себе думают. К слову, сдружились мы потом с Антоновым крепко, пару раз на рыбалку и охоту ходили. Он меня в гости к себе приглашал, в любое время.
Обрисовываю Максу ситуацию, он от меня сметы просит на ремонт крана Антоновым. А у того даже компьютера никогда не было, не нужен он был ему. Только голова светлая и руки рабочие. Я Максу пишу, чтобы он инвесторам показал счёт, который нам официальная фирма за ремонт кранов выставила, а затем о предложении Антонова рассказал. Сумма минимум в три раза отличается! А пока Антонов будет бумажки собирать, которые Жарову и Тропилину нужны, чтобы понять, что их не обманывают, краны нерабочие будут ещё долго стоять. А перед нами задача инвесторами поставлена – лесопиление начать первого сентября. К середине сентября все три крана у нас были исправными и работали. Но для этого в конце августа мне лично пришлось в Тюмень съездить, на совещание внеочередное. Хотя об этом чуть позже.
Мы, находясь в Манзе, никак не могли понять управленческих решений Тюмени, которые они за нас принимали. Часть расходов, которые были подтверждены счетами, из Тюмени оплачивалась напрямую нашим поставщикам. Заказали мы в Красноярске 20 пил для станка «Мейбор», а они дорогие, шестьсот тысяч рублей стоят. Макс звонит, говорит, пилы оплачены. Звоним в Красноярск, чтобы узнать, когда заказ забрать можно, это ведь наш главный зарабатывающий станок. Оказывается, перечислили из Тюмени только триста тысяч рублей. Звоним Максу. Выясняется, что Жаров решил, что двадцать пил для нас слишком много будет, что Киселёв пытается себе запас сделать, то есть деньги расходует неэкономно. В общем, десять только пил оплатили. Киселёв в бешенстве, орёт. Пусть, говорит, Жаров сам сюда приезжает, сам заводом руководит и сам лес пилит!
Обещал Макс купить автомобиль легковой служебный для Киселёва, какой-нибудь японский джип, подержанный. Вопрос этот не только с больными ногами Киселёва связан был, но и с соображениями чисто практическими. У нас ведь ни одной легковой машины не было в парке. А «Соболь» то в Богучаны, то в Карабулу, то в Красноярск ездит. А до завода от офиса – четыре километра, приходится на автобусе ездить. Автобус старенький, еле-еле ползает, да и рабочих он возить должен, не директора. Это ведь ещё и вопрос престижа. Как это, приехал новый директор, говорит, что завод будем новый строить современный, деньги большие вкладывать, а машины нет у него…
Уже в августе, сразу по приезде, задумались мы о том, как у нас техника зимовать будет. Как вы помните, нам завод располовиненный продали. Без довеска в виде гаража. А как без гаража зимой, когда неделями температура за минус сорок? И гараж совсем не маленький нужен, на восемь –десять грузовых машин. Выхода два: или арендовать, или свой строить. Арендовать можно, один бокс десять тысяч в месяц стоит, а машин восемь. Итого 80 тысяч в месяц, за шесть месяцев зимы полмиллиона набирается расходов только на стоянку машин.
Решили строить сами. А для того, чтобы строить, земля нужна дополнительная. Написал я письмо о выделении требуемого земельного участка в аренду. Поехал в Богучаны в земельный комитет с заявлением о выделении земельного участка, зарегистрировал его, с начальником переговорил. Вроде нормально всё, земли свободной много, главное, чтобы с главой посёлка всё в порядке было. А с главой посёлка у нас отношения нормальные сложились, рабочие. Он нам только успевал письма присылать с просьбой материальную помощь оказать администрации посёлка. А мы старались её оказывать. Дрова привезём пенсионерам, пиломатериал в школу на тротуары. В общем, вопрос о выделении земельного участка технически не один месяц занимает, а строить надо прямо сейчас, чтобы до холодов успеть.
А как строить? Можно готовый арочник купить, новый, с доставкой и монтажом, примерно три–четыре миллиона рублей стоит. Таких денег, было уже понятно, нам инвесторы не дадут. Строить самим – ни времени, ни людей. Оставалось искать строителей. Строителей в Манзе было немного. Вернее, всего один. Чистяков, он тоже из осколков леспромхоза советского вышел. Была у него небольшая строительная фирма, которая и лицензией на строительство обладала. Обрисовал Киселёв в общих словах, какой нам гараж надо. Тут же примерный эскизный план набросали. Немаленький гараж получается, без малого на тысячу квадратных метров. Не вопрос, говорит Чистяков, завтра смету принесу. Приносит смету, где стоимость строительства полтора миллиона рублей составляет. Это без материалов строительных. А мы ему: дорого это, Анатолий Карпович, дорого. Давай снижай цену! Бодались мы с ним около недели, в результате снизил он цену строительства до семисот тысяч рублей. Теперь осталось совсем простое дело – деньги из Тюмени на гараж выбить.
А с этим проблемы у нас – с выбиванием денег из Тюмени. Говорит нам Тюмень, вроде бы как нет там денег, просим много. К тому же они ещё и деньги за лес выплачивают Ковалёву, который мы пилить должны. Пришло время и нам с лесом разобраться.

21.
О стратегических партнёрах и стратегических врагах

Ковалёв и Купцов были владельцами того самого «Аверса», которому принадлежала лесосырьевая база и которую изначально по проекту Тропилин и Жаров должны были купить вместе с заводом. Именно с Купцовым мы ходили в июне по делянам, и ему я говорил про похабненькую лесозаготовку. Они находились в затруднительном финансовом положении: в зимний сезон 2010 года не успели вывезти из лесосеки около двенадцати тысяч кубов уже заготовленной древесины. Теперь этот лес лежал в штабелях за шестьдесят километров от пос. Манзя в тайге, и достать его они не могли, поскольку дорога в деляны летом была непроходима даже для лесовозов. Фактически лес пропадал. Особых надежд вытащить его не было. А поскольку заготовка стоила немалых денег, около восьми миллионов рублей, выплаченных лесорубам  живыми деньгами, находились они в глубоком минусе. В сентябре 2010 года наступала выплата арендных платежей за лесоучасток, а это несколько миллионов рублей.
Отношения между Ковалёвым и Купцовым были сложными, поскольку именно Купцов завалил лесозаготовку, и Ковалёв его от заготовки и, соответственно, от денег отодвинул. Но ситуацию исправить не смог из-за ранней весны. Этот лес можно было постараться выдернуть по Ангаре баржами, что это тоже требовало немалых затрат. У Ковалёва был в аренде ещё один лесоучасток, который числился на другой фирме и на котором была возможна летняя заготовка. Поэтому вся свободная техника находилась именно там, с другой стороны от станции Карабула, за триста километров от Манзи. В этот момент на горизонте и появились тюменские инвесторы. Продажа деляны была для Ковалёва самым безболезненным выходом, который позволял ему не только рассчитаться с долгами, но ещё и заработать. А лес у него и без того был. Ковалёв обозначил цену за «Аверс» в 20 миллионов и явно был готов торговаться.
Тропилин сказал Ковалёву, что «Аверс» они купят, но надо подождать. Вполне вероятно, что Тропилин хотел уронить его по цене. Или просто Жаров не дал своего согласия на приобретение «Аверса». Ковалёв около месяца ждал окончательного решения, а затем рассудив, что счастье находится в его собственных руках, решил попробовать застрявший лес с деляны выдернуть. Как ни странно может показаться, лес вверх по Ангаре никто и никогда не возил. Всегда вниз на Лесосибирск, в плотах. Ковалёв решил попробовать везти лес на баржах вверх по реке. Сделал на берегу Ангары временную пристань, нанял в Красноярске небольшой толкач с баржей, пригнал в Манзю тяжёлый автокран и так, кубов по 300, начал лес спасать.А лес-то нам тоже нужен! Мы же собирались с сентября активное пиление на заводе начинать. Лес у Ковалёва был хороший и лежал прямо у нас на заводе. Вроде звёзды в одном месте сошлись. Тем более что Ковалёв – партнёр наш стратегический. И жадным он не был. В общем, были мы друг в друге заинтересованы.
Вопрос был лишь в цене, по которой мы можем у Ковалёва лес покупать. А здесь было два ценообразующих центра – станция Карабула и Богучанский ЛПК. Перекупщики, сидевшие на станции Карабула, расплачивались за лес сразу, и наличными. Но лес до Карабулы ещё надо было везти, а это дополнительно 135 километров дороги. К тому же свободной тяжёлой техники у Ковалёва не было, а арендовать технику всегда дороже, чем на своей возить. Цены на Богучанском ЛПК не отличались от цен Карабулы, и лес он покупал охотно, только деньги отдавал с задержкой на два–три месяца. К тому же пусть и за 60 километров, но лес всё равно нужно было везти, а для этого необходимо арендовать тягачи. Получалось, что ни у Ковалёва, ни у других лесозаготовителей лес дешевле существовавшего ценника мы купить всё равно не могли. А раз так, то лучше мы отдадим деньги Ковалёву. Тем более что Ковалёв был согласен продавать нам лес с рассрочкой оплаты.
И вроде всех эта схема устраивала  –  и в Манзе, и в Тюмени. Однако была в этой схеме одна нехорошая для нас закавыка, которую я лично понял к концу августа, когда Ковалёв вывез к нам уже около пяти тысяч кубов. Заключалась она в том, что мы спасали Ковалёва за счёт нашего предприятия. Во-первых, в Тюмени явно считали, что лес, купленный у Ковалёва, – это инвестиционные расходы на наше предприятие. Средняя цена за куб древесины по подписанным контрактам равнялась 1700–1800 рублей, а иногда и больше. То есть к концу августа Ковалёв уже заработал на нас около 8,5 миллиона рублей. И пусть получил он из них деньгами миллиона 3–4, но получил он живых денег больше, чем наше предприятие к этому моменту.
Во-вторых, и это, пожалуй, было главным, мы позволили Ковалёву сделать свободный вдох в финансовом плане и этим самым укрепили его позиции в переговорах с нами же по поводу продажи лесосырьевой базы. И хоть Ковалёв в любой момент соглашался на продажу «Аверса», было понятно, что в его интересах продать Тюмени как можно больше леса. И сколько бы потом ни стоил «Аверс» в результате переговоров, у Ковалёва оставалась дополнительная прибыль в виде проданного леса, который должен был, по сути, пропасть. К тому же, поняв, что водный путь является вполне рентабельным, Ковалёв через свои связи в лесхозе под обустройство того самого временного причала взял себе под рубку делянку на берегу Ангары, где напилил ещё около двух тысяч кубов свежего леса. И ещё один толкач, уже побольше первого, с двумя баржами зафрахтовал. Оказался умным и дальновидным.
А что мы теряли, покупая лес у Ковалёва? Теряли деньги. Ковалёв за штабелированный на лесосеке лес платил заготовителям по 800 рублей за куб. А с учётом вывозки его стоимость повышалась до 1200–1400 рублей. Любого леса, и малоценного, и очень ценного. То есть в среднем мы на одном кубе проданной нам древесины теряли 500 рублей. Минимум. Выходит, что за август наши чистые потери составили два с половиной миллиона. На ровном месте.
Сидим мы как-то вечером с Киселёвым, обсуждаем эту тему. И решили мы, что надо мне срочно в Тюмень ехать к инвесторам и свои соображения докладывать. И я поехал в командировку в Тюмень.

22.
Чудо-юдо, РЖД

Дорога в Тюмень лежала через станцию Карабула. Я уже обещал рассказать о чудесах РЖД, сейчас для такого рассказа самое время.
РЖД – Российские железные дороги, акционерное общество со 100-процентным государственным участием. Не стоит говорить о роли железных дорог в нашей стране, она очевидна. Тем более  что цены на авиаперевозки заоблачны. Тарифы РЖД с окончания советских времён никогда не стояли на месте  и никогда не снижались. Росли и росли. И конца этому росту, к сожалению, не видно. Удивительно, но при этом государственная компания постоянно жалуется, что ей катастрофически денег не хватает, что перевозки являются убыточными. И вот феномен: рельсы, шпалы, стрелки, вокзалы и разъезды и прочая ж.-д. инфраструктура – это государственное. А подавляющая часть грузового подвижного состава – частная. В своё время покупались и просто захватывались эти вагоны за копейки. И был для государства единственный выход – повышать тарифы перевозок, чтобы хоть как-то деньги зарабатывать. Сейчас все эксперты признают, что передача подвижного грузового состава в частные руки была ошибкой. Однако никто не стремится эту ошибку исправить.
В итоге даже очень крупные компании России, деятельность которых связана с ж.-д. перевозками, например угольные, алюминиевые, настолько страдают от существующих ж.-д. тарифов, что пытаются протоптать дорогу в правительство и в Кремль со стойким желанием выделения преференций, то есть снижения тарифа грузоперевозок РЖД на их продукцию: мы равные всем, но хочется чуть подешевше, чем для остальных. Что делать остальным компаниям, которые такого волосатого лобби в Москве не имеют, остаётся загадкой. 
Есть товары, которые удобно перевозить по железной дороге. Лесо- и пиломатериалы как раз и относятся к такой категории. И если говорить о возрождении лесной отрасли, то применительно к железной дороге можно сделать только два вывода: либо лес у нас слишком дёшев, либо тариф грабительский. Цена на лес рынком устанавливается, а цена на перевозки устанавливается государством. Если государство говорит, что на рынке сформировалась справедливая цена на какой-то товар, тогда почему оно считает справедливым тариф, который делает перевозку этого товара невыгодным?
Боюсь показаться голословным, так как с течением времени стал забывать подробности в цифрах, но как-то мы посчитали, сколько стоит перевозка вагона обрезной доски со станции Карабула до станции Тюмень. Так вот, получалось, что при себестоимости 1 м; пиломатериала в 4500 рублей на нашем заводе, с учётом доставки до Тюмени, себестоимость 1 м; пиломатериала составляла уже 6000 рублей. Тогда как в розничной продаже в городе Тюмени можно было приобрести 1 м; пиломатериала неплохого качества за 5000–5500 рублей. Перевозка доски оказалась невыгодна. А кому нужна простая доска в 700 километрах на север от Красноярска?!
Мы отправляли нашу продукцию высокого качества по железной дороге в Калининград. Правда, продавали мы её на станции Карабула, где у компании «Лесобалт» был свой собственный железнодорожный тупик. А вот высококачественную доску в Красноярск за 700 километров от завода мы возили на КамАЗах, по 15–17 кубов за одну ходку, что было выгодней, чем отправить доску по железной дороге. И это с учётом того, что обратно наши КамАЗы шли без груза. Вот так.

23.

Как бы хорошо вы не были подготовлены,
ни в коем случае не пытайтесь меряться силами с медведем! Вас съедят.

Инструкция по выживанию армии США

В Тюмени меня ожидало заседание штаба. Проходило оно в кабинете у Жарова, в том месте, где он привык орать. Чувствовал я себя неуютно, поскольку приходилось высказывать не только собственное мнение, но и мнение Киселёва. А поскольку производственником я не являлся, оппонировать Тропилину и в особенности Жарову без личного присутствия Киселёва мне было трудно.
Пока я двое суток ехал в поезде, постоянно пытался представить себе предстоящий непростой разговор и максимально понятно выстроить свой доклад. А хотел я донести до инвесторов и Макса несколько очень важных мыслей:
–  цех № 1 к лесопилению готов, цех № 2 к лесопилению не готов;
–  финансирование проекта производится недостаточно. Ошибки инвесторов в оценке работоспособности завода инвесторы пытаются спихнуть на текущую деятельность руководителя завода, что ни к чему хорошему не приведёт;
–  краны надо ремонтировать незамедлительно;
–  гараж надо строить незамедлительно;
–  вопрос о покупке «Аверса» нужно решить в ближайшие дни;
–  система управления заводом, которую навязывает Тюмень, является настолько бюрократичной, что она нежизнеспособна;
–  инвесторы должны строго выполнять те обязательства по финансированию, которые они обещали исполнить как устно, так и в рамках бизнес-проекта.
Как я и предполагал, спокойно договорить мне не дали. Стали меня инвесторы спрашивать: почему мы ещё контрактов не заключили, почему так мало пилим, почему столько новых работников на завод приняли, почему не налажен чёткий учёт готовой продукции. Мне задавали вопросы, на которые должен был отвечать директор Киселёв. Ссылаться на то, что эти вопросы инвесторы задают не по адресу, было неуместно.
Отбивался я как мог, стараясь свои доводы аргументировать. Дальнейший разговор превратился в поток сознания Жарова: финансирование является достаточным, сам он всё в деревообработке понимает. Тут уж мне пришлось отбросить строгие логические рассуждения в сторону, вспомнить, как мы с Киселёвым завод две с половиной недели на свои деньги содержали, как вместо двух миллионов получили миллион, как безногому Киселёву по заводу пешком передвигаться, а на завод на автобусе ездить. Не забыл и про краны сказать, и про гараж, и про скорую зиму – уже на повышенных тонах. Во время этого диспута, который периодически переходил на крики, Макс тоже пытался поддержать мою и Киселёва позицию. Однако его фразы о том, что Жарову по такому-то вопросу он докладывал и денег у него просил, убедили меня лишь в том, что никакого реального авторитета перед Жаровым он не имеет.
Тем не менее свою поездку я считал удачной: было принято решение о финансировании ремонта кранов, о строительстве гаража, о покупке пил для цеха № 2 в полном объёме. Кроме того, меня заверили в том, что вопрос о покупке «Аверса» будет разрешён сразу после того, как будет окончательно закончена сделка с Шабуровым по покупке завода. А событие это планировалось на начало сентября. В Манзю я возвращался с чистой совестью. Но на сердце было неспокойно. Я ехал обратно и думал, сможем ли мы выкрутиться из сложившейся ситуации собственными силами?

24.
Чем дальше в лес, тем жирнее партизаны.

Народная мудрость

–  Прорвёмся,  –  сказал Киселёв, когда я подробно рассказал ему о совещании в Тюмени.
Но мне и самому себе предстояло ответить на вопросы, которые задавали мне Тропилин и Жаров: считать их людьми глупыми и недальновидными не было никаких оснований. Это ведь они управляют большой компанией более десятка лет, они оперируют сотнями миллионов рублей. Следовательно, смысл в их вопросах был.
Стал я значительно чаще бывать на заводе, разговаривать с начальниками цехов, более глубоко вникать в производственные процессы, внутреннюю экономику предприятия, экономику и логику движения сырья и пиломатериала. В моих руках ежедневно сходились сводки о производственной деятельности по каждому цеху завода, а их уже было пять: цех сырья, первый и второй цеха, цех готовой продукции и транспортный. Каждый из них (кроме транспортного) был обязан давать ежедневную сводку,  в конце недели – недельную, в конце месяца – месячную. Мне оставалось только настойчиво требовать предоставления такой информации, с чем поначалу были очень серьёзные проблемы.
Очень трудно прививалась исполнительная дисциплина людям, которые к ней или совсем не привыкали, или уже давно отвыкли. Требования же инвесторов и мои были очень жёсткими. И к ноябрю такой порядок в целом был наведён.
Перед нами стояла производственная задача, поставленная инвесторами: в августе–сентябре начать лесопиление. А к декабрю выйти на полную самоокупаемость завода. Киселёв утвердил производственный план – Тюмень его одобрила. Ежемесячно, начиная с сентября, предприятие должно было производить 700–800 м; пиломатериала тангенциального распила и 200–250 м; радиального. Это означало, что каждый месяц в распиловку поступало около 2000 м; пиломатериала. Только стоимость перерабатываемого сырья ежемесячно составляла около 3,5 миллиона рублей. Плюс к этому фонд заработной платы составлял ежемесячно 2,5–3 миллиона рублей, расходы на энергоснабжение – около 200 000 рублей, хозяйственные расходы предприятия (ГСМ в первую очередь, запчасти, средства охраны труда) без учёта инвестиционных расходов – около 400 000 рублей. Итого ежемесячные расходы предприятия составляли 6,5–7 миллионов. Значит, чтобы окупить все произведённые предприятием за месяц расходы, средняя стоимость продаваемой нами продукции должна была составлять не менее 7000 рублей за куб пиломатериала. Таких цен на доски на Ангаре никогда не знали.
Что из себя представлял транспортный цех в начале августа, вы уже знаете. За месяц всю имеющуюся технику мы правдами и неправдами умудрились отремонтировать, но она всё же постоянно выходила из строя. Особенно манипулятор, который работниками был прозван «мультиком», и лесопогрузчик К-701. У «мультика» полетела старая гидравлика. Вообще удивительно, как он смог дожить до нашего времени с 1976 года, ведь обычно срок эксплуатации не превышал 10–12 лет. «Мультиком» его прозвали за то, что человек, управлявший им, должен был обладать отменным вестибулярным аппаратом.
На «мультике» работал всем известный в посёлке пьяница, которого уже никто не брал на работу. Работал он как зверь, за двоих. Правда, в ноябре всё-таки сорвался, запил и был уволен. У К-701 в сентябре не выдержала рама. Удивительно, но за два–три дня эти серьёзные неисправности мы умудрялись исправить. Гидравлику, конечно, пришлось покупать. А вот раму переваривали собственными силами, причём настолько успешно, что больше она не ломалась. Начальником транспортного цеха был назначен Серёга Рябцев, молодой парень без опыта работы руководителем, но обладающий  огромным желанием работать.
Цех сырья звучит громко, скорее, производственный участок, потому что работало там два–три человека всего, учётчицы сырья, поступающего к нам от поставщиков. В их обязанности входила приёмка сырья по количеству и качеству, передача сырья в распиловку цехам и, естественно, строжайший учёт. Все они были бывшими работницами леспромхоза, ГОСТы по качеству древесины знали наизусть.
Единственный недостаток заключался в том, что лес штабелировался на берегу Ангары, никакого забора там не было, круглосуточную охрану сторожевым постом мы обеспечить не могли. Рано или поздно кто-нибудь должен был на этот лес позариться. Так и произошло. Загрузиться «Фискарс» (тягач для перевозки леса с гидравлическим манипулятором) не успел, а убежать всё-таки смог. Но их в посёлке не так много, машин таких, просчитали мы его с Серёгой Рябцевым за один день. Состоялся разговор по душам с владельцем «Фискарса», водителя он сам наказал. И больше никто за дармовым лесом к нам не лез.
Цех № 1 был самым большим по числу работников (50 человек). Он был полностью готов к лесопилению и с производственным планом в 700–800 м; в месяц пиломатериала справлялся спокойно в одну смену. Коллектив был устоявшийся, начальница цеха тоже была из старой гвардии. В сентябре работу цеха значительно сдерживал ремонт крана № 1, но когда кран был отремонтирован, цех заработал стабильно. Но он существовал на грани рентабельности. Его продукцию мы могли сбывать по 5000–5500, максимум 7000 рублей за куб. В принципе, если бы этого цеха не существовало вовсе, было бы лучше. Но предположение это носит чисто гипотетический характер, потому что радиальный распил в цехе № 2 возможен только на древесине диаметром ствола 32 сантиметра и выше. Мы ставили в контрактах условие о поставке определённого количества древесины с диаметром от 32 сантиметров. И доля такого леса была значительной, около 30 процентов. Но не покупать древесину меньших диаметров мы тоже не могли. Вот для распиловки такой древесины и предназначался цех № 1. К тому же у Киселёва был туз в рукаве. Он сказал, что знает, как и в цехе № 1 наладить выпуск продукции радиального и полурадиального распила.
Цех № 2 представлял собой одну большую проблему. До нашего прихода он стоял без работы, специалистов – операторов станков «Мейбор» в Манзе не было. Хомяков пытался немного пилить на этом станке, но пилы рвало по неизвестной причине, и он это занятие бросил. Так нам и достались по наследству восемь пил с разрывами полотна по нескольку сантиметров. Пилы бывают трёх основных типов: циркулярные, рамные и ленточные. Все отличаются как по размеру, так и по качеству. Есть пилы дорогие, есть дешёвые. Пила для станка «Мейбор» – ленточная, длиной больше четырех метров, поэтому стоит дорого.
В первую же неделю работы, то есть в начале августа, когда проверялась исправность станков и механизмов, причина порывов пил была Киселёвым обнаружена. Дело в том, что «Мейбор» – подвижный станок, который движется по рельсам. Рельсы должны быть идеально выровнены по уровню, они даже крепятся на специальные болты для регулировки. Здесь рельсы приварили на сварку. Бревно, которое поступает в распиловку на станок, крепится специальными захватами, которые прикреплены к металлическому столу. Этот стол тоже является частью станка и тоже должен быть подвижен. Сделано это для того, чтобы и получить тот самый радиальный распил, когда пила делает пропил строго параллельно центральной оси ствола по всей его длине. Стол оказался тоже приварен на сварку. Эти неисправности устранили, попутно посмеявшись над Хомяковым и Шабуровым. А что, имели полное право посмеяться… Пока не пришли наши новые пилы, в Красноярске к середине августа отремонтировали старые, хомяковские. Осталось научить рабочих на «Мейборе» работать. Коллектив цеха сформировали заново. Квалифицированного начальника цеха не было, поэтому временно поставили исполнительную девочку, которая выполняла организационно-распорядительные функции начальника цеха. В пилении на «Мейборе» она ничего не знала. Киселёв сформировал два расчёта станка по два человека в каждом, которых принялся обучать работе на станке. Двое из этих ребят оказались более способными, двое – не очень.
Дело в том, что станок подвижный. Для того, чтобы правильно пилить на нём, надо не только точно выполнить все предварительные операции по установке бревна и выбору способа раскроя, надо ещё чувствовать сам станок, ход пилы. Чувствовать интуитивно, потому что самого места, где пила дерево режет, оператору не видно, он на стульчике на станке сидит, сверху. Здесь необходимо такое же чутьё, каким водитель автомобиля на скользкой трассе руководствуется. А ещё нужно в древесине разбираться. Знать, как устроена она, как растёт, какие слои у неё. Какие слои ценные, а какие  – нет. Опытный оператор посмотрит на дерево, у него уже карта раскроя в голове готова. Знает он, где пороки могут внутри него находиться, как обойти их лучше, чтобы больше древесины ценной из бревна выпилить. Сразу представляет, сколько из бревна досок получится. Но всё это приходит только с опытом, а опыта у этих парней было ноль часов и ноль минут. И учить их было некогда и негде. Только Киселёв и только в процессе работы.
Требовал цех № 2 и отдельного заточного помещения. Его раньше тоже не было. Большое для этого помещение требуется, квадратов на 30, не меньше. Станка для заточки и правки ленточных пил у Хомякова тоже не было. А станок требуется особый, не тот, на котором рамные пилы точат. Станок такой, ТПЧА, нам найти удалось, советский, старый, но не всё советское плохим было. Пристроил Киселёв к цеху № 2 смежное помещение, получилась хорошая комната для заточки и развески пил. А заодно и кают-компания всего цеха. Больше двух месяцев искали заточника, нашли, уговорили, стал работать.
Начали они очень скромно. В смену 0,2 м;, 0,5 м;, только через неделю–две производительность стала к 1,5–2 кубам за смену подбираться.
В итоге к ноябрю стали в смену пилить 5–6 м; доски радиальной, это для цеха был своеобразный предел. К тому же пилы стали и у Киселёва рваться, в том числе и новые, дорогие. Пытался он, конечно, выяснить, почему пилы трещины дают, снова весь станок проверял, настройки. Со специалистами по пилам в Красноярске разговаривал, даже пытались на завод, где эти станки делают, дозвониться, инструкцию по работе и техническому обслуживанию получить. Всё безрезультатно, пилы продолжали трещины давать. Не так быстро, как у Хомякова, но и не редко. В итоге за сентябрь–октябрь из 20 новых пил 16 были испорчены и ремонта требовали в Красноярске. А не дёшев он, ремонт пил ленточных, каждая тысяч от трёх до семи в ремонте выходила. Да и в Красноярск их надо везти, потом забирать дней через 10, тоже расходы транспортные немалые получаются. Не берёг Киселёв пил, пилил. Не мог он пиление второго цеха остановить. Чего бы ему или заводу это ни стоило. Потому что «Мейбор» должен был весь завод прокормить.
Цех готовой продукции (ЦГП), или «дискотека», как прозвал её Киселёв, тоже был слабым местом. Там мы наводили порядок дольше всего. К сожалению, так и не нашлось человека грамотного, кто смог бы наладить там идеальный учёт выпущенной продукции. Для этого были причины объективного характера. Заключались они в том, что никто этого раньше в Манзе не делал. А задача эта нелегкая и очень ответственная – доски рассортировать. От этого  во многом результат всего завода зависит. Здесь надо не только ГОСТы знать о качестве пиломатериала, но ещё и все спецификации по заключенным контрактам, а это много разных цифр и условий, которые не только запомнить надо, но и понимать.
Пример приведу конкретный из жизни. Заключили мы контракт на поставку радиальной доски на завод красноярский, тот самый, который без сырья стоит. Они условия контракта жёсткие выдвигают – больше 10 процентов брака в каждом пакете, весь пакет сортностью снижается на ступень. Первый сорт 12 тысяч стоит, второй – 9, третий – 6,5. Первого сорта всегда мало, пакет, два, не больше. Второго и третьего – пополам. Послали первую машину, за её сортировкой и погрузкой сам Киселёв смотрел. Её на пятёрку на заводе приняли. Брови в гору: даже не верили, что так качественно могут у нас работать в Красноярском крае. А мы, радостные, денежку считаем. Следующий КамАЗ уже без надзора Киселёва погрузили. Скандал получился. Все сорта перепутаны наполовину. Пожалели нас на первый раз, сами всё пересортировали и деньги честно заплатили. Киселёв перед красноярцами по телефону только что джигу не танцевал. А могли бы и не пожалеть.
Непростая работа сортировщика. Вернее, сортировщицы, там одни женщины работали, работа не высокооплачиваемая, физически тяжёлая, знаний и внимания требует. Один положительный момент – на свежем воздухе работа. Положительный –  это с апреля по октябрь. А с ноября по март от минус 30 до минус 40 – нормальная ангарская температура, а то и 45 бывает нередко. С ветерком местным по Ангаре. У местных ветерок этот хивусом называется. До костей продувает.
Всего две породы завод пилит: сосну и лиственницу. Два способа распила: радиальный и тангенциальный. Два самых ходовых размера доски: 4 и 6 метров. Это уже восемь разных стопок, или на профессиональном языке пакетов, получается. А ещё три сорта на каждый – это уже 24 разных пакета. Ещё могут быть заказы, отличающиеся от стандартных, это ещё по 3–6 дополнительных пакетов на каждый заказ. Чтобы понять, в какой именно пакет доску положить, надо её осмотреть с двух сторон. Каждую доску. Кубов каждый рабочий день завод выдаёт около 50, а это 30 тонн сосны или 40 тонн лиственницы. А женщин на сортировке от силы человек 8. По 5 тонн на сестру… Это тебе не авоську из магазина тащить. Не каждый культурист за тренировку такой вес суммарный возьмёт. Культурист три раза в неделю в спортзал ходит. А бабы каждый день на работу. И хоть старались помогать ЦГП оба лесопильных цеха, текучка кадров там была постоянной. Ради интереса поработал я с ними часок, когда на улице ещё плюсовая температура была. Не скажу, что устал, но радостной улыбки на лице не появилось.
По подразделениям я весь завод описал… Да, столовую новую построили, небольшую, уютную, едоков на 40 одновременно. А кормили в нашей столовой всегда вкусно и недорого. А беляши там стряпали… Хит сезона! Так что старался Киселёв и производство наладить, и бытовые условия комфортные рабочим обеспечить. И я старался ему помочь. Не сидели мы без дела ни минуты. Всего же на заводе к ноябрю работало 120– 125 человек. То есть дали мы Манзе за три месяца 80 новых рабочих мест.
Программу по лесопилению в сентябре мы не выполнили. Частично из-за ремонта крана, но в основном из-за второго цеха. Напилили радиальной доски всего кубов 130. А отгрузить покупателям смогли только 280 кубов. Так и конец сентября пришёл. А в конце сентября, в третье воскресенье месяца, День работника лесной промышленности отмечается. Киселёва в этот момент на заводе не было, он в Калининград улетел контракт серьезный с компанией «Лесобалт» подписывать. Собрал я в воскресенье всех ответственных людей завода, ИТР то есть, выехали мы за посёлок на берег живописной речки Манзя. Позвонил Киселёву, чтобы он по телефону всех работников поздравил. Затем сам от имени инвесторов тюменских всех поздравил с праздником. Потом много ещё тостов было. Сидели, разговаривали. Под гитару пели. Электрик оказался очень неплохим гитаристом и пел прилично. День, правда, был пасмурный, осенний уже. Но посидели душевно. Много у меня было в жизни праздников профессиональных. А теперь вот ещё один добавился. Сидим, поём. Это специалисты все разные – кто-то лучше, кто-то хуже. А в целом люди хорошие на Ангаре живут, простые. Им там особо делить нечего. Они про инвестиционные проекты ничего не знают.

25.
Даже самая высокая стена не
крепче людей, которые её охраняют.

Изречение, авторство которого
приписывают Чингисхану
 
Подразделения подразделениями. Не на них завод держался, на людях. Были они разными, в смысле очень разной степени профпригодности. Чего с работника молодого взять, их и в школе-то теперь не учат, и ПТУ давно все с землёй смешали. Иду по заводу – два молодых строполя, года по 22 всего, строполят кучу обрезков с цеха № 2. Тут же начальник цеха второго стоит, тютя деревенская. Народу на сортировке человек пять–шесть. Поднимает кран этот ворох, ясное дело, два–три обрезка обязательно упадёт, держится вся куча только на двух стропах. Я к ним. Спрашиваю: «Инструкцию по технике безопасности прочитали, когда на работу устраивались?»  –«Прочитали». – «Строполили раньше?»  Один отвечает гордо, что у него даже корочки строполя есть. «Так какой болт ты строполишь без каски тогда?!»  – «Так ведь это не доски, обрезки. Они же лёгкие». – «А ты понимаешь, что этот огрызок с высоты пяти метров тебя насквозь пробьёт да ещё в землю воткнётся? Твою мать кто потом в старости кормить будет?»
Через несколько дней снова их вижу, в касках и рукавицах работают. Погода дрянная, дождь, скользко. Из штабеля лиственницу краном поднимают. А на бревне ведь нет закладных петель металлических, его просто крюками за два торца стропуют и под собственным весом на растяжке поднимают. Запрещено это по технике безопасности, но на это глаза закрывают, потому что более практичного способа ещё не придумано. Подцепили они бревно здоровое, такое может и под тонну весить. Стрела у крана качается. Бревно отрывается от штабеля, обязательно в сторону вильнёт. Штабель неровный, высотой метра четыре. А они как стояли по его краям на самой вершине штабеля, так и стоят. Подзываю к себе.
– Почему себя не бережёте?
– Так мы же в касках.
– А если бревно на тебя в сторону пойдёт?
– Так мы же руками его держим, когда кран поднимать начинает.
– Видишь, кран рывками поднимает (крановой плохой на третьем кране работал, тоже из молодых и глупых). Сколько бревно весит, знаешь? А если знаешь, представь, что кувалдой тебя по жопе ударили. Что с жопой будет? А кувалда три килограмма весит, а не восемьсот.
– Ну, да.
– А кто учил вас под грузом оставаться во время его подъёма?!
 Молчание. Никто не учил, ничему.
          – А если крюк с бревна сорвётся, вдруг там гниль была или, наоборот, сучок попался большой, его крюк тоже не продавит. Дёрнулся кран, а вы оба под бревном стоите. Тоже руками ловить будете?
          Стоят и молчат. Понятно, что чувство самосохранения напрочь отсутствует, а своей соображалки не хватает. Но они ведь на виду у всего завода работают. Никто им ничего не сказал до меня. Напустил я тогда на парней нашего инспектора по охране труда. Она им мозги неделю промывала.
А порвалось, как водится, в другом месте. Снова во втором цехе, которым тютя командовала. Приняли на работу сортировщицу лет 28. Две недели проработала. Осень уже, в куртках все ходят. Ветерок подул, холодно. Солнце выглянуло, жарко. Расстегнула она куртку. На цепном транспортёре отщеп попал в цепь, его палкой длинной выбивают. Наклонилась она, а пола у куртки в колесо раздаточное попала. И стало её наматывать. Пока кнопку нажать успели, ей уже полруки оборвало…
Да что молодежь. Помните электрика, который на гитаре хорошо играет. Полез в силовой щит в цехе № 2, под напряжением, проверить, есть ли напряжение на станке. Проверил. Руки обожгло и глаза. Повезло, что зрение не потерял. Работал уже через два дня с руками перебинтованными, из больницы сбежал. А он всё понимает, его в советское ещё время учили. Пишет объяснительную записку: прошу расследование не проводить, сам виноват – щит не обесточил. Не хотел работу цеха останавливать. Так он хоть понимает, может, поэтому и жив остался.
На чём сила директора завода стоит? На профессионализме начальника производства, начальников цехов, технолога лесопиления. Начальник производства к нам по наследству перешёл, Петр Кимович. С высшим техническим образованием. Порассуждать может, покричать на рабочих, а поручение директора в точности исполнить не может. Не пользовался он авторитетом, особенно у молодёжи. Вроде и не глупый человек, в технике разбирается, всю жизнь на заводе, а не то. Не был он помощником надёжным Киселёву. А своенравный. Упёртый. Я ему телефон свой подарил, чтобы до него всегда дозвониться можно было. Спрашиваешь у него, где сводки по цехам и общая по заводу? Забыл. А не забыл, специально не взял. Так два–три дня пройдёт, пока он их принести соизволит. Не выдержал я как-то, специально перед начальниками цехов отчитал его на заводе, в воспитательных целях. И выгнать его хочется, зря он свои деньги на заводе получает, и возможности нет, надо сначала нормального начальника производства найти, чтобы он в курс дела вошёл. Так и мучались с Петром Кимычем. А начальница первого цеха грамотная баба была, всё успевала, сводки вовремя давала, в цехе всё исправно, люди при деле и несчастных случаев ни одного не было. Так её и лопатой не перешибёшь, если она свою правоту знает.
Хорошо Киселёву в Москве было работать. Хорошо за границей. Там культура производственная, из специалистов квалифицированных очередь стоит. Не понравился один, другого найдёшь. А в Манзе один заточник пил, один технолог лесопиления. И вокруг больше никого. И не сказать, что глупая она. Но даже ей Киселёв две недели объяснял, рисунки рисовал на листочках и карты раскроя показывал, пока она понимать начала, чего же он от неё добивается. А от технолога половина дела зависит. Она карту раскроя может дать разную. Где-то может 60 процентов КПД выйти из бревна, а ошиблась – 50 процентов будет. Или 40. А вся соль лесопиления в этих процентах скрыта. Она на лету мысль ловить должна. А если не ловит, значит, учили её плохо, нет у неё ясных знаний. И навыков фундаментальных нет. Не может быть для специалиста в его профессии неясных ситуаций. Специалист мгновенный ответ на вопрос должен выдавать.
От простого сортировщика на линии сортировки тоже много зависит, хоть он и получает в месяц тысяч 12 всего. Стоит он на торцовочном столе, нажал ногой на педаль, и часть доски в мусор полетела, а часть дальше на сортировку пошла. Ему начальник сказал пилить два размера  – 4 и 6 метров. Он сучок сколотый увидел на доске – раз ногой, и нет 1/3 доски радиальной! А ему до лампочки, сколько она стоит, эта радиальная доска. Ему главное сделать так, как начальник цеха сказала. Подхожу я как-то к такому мусору, а он в кузове от грузовика помещался. Наберётся полный, его трактором подцепят и в отвал. Смотрю, а там метровые, двухметровые досочки попадаются, где пороки только на концах, а всё остальное – великолепная доска. Слёзы наворачиваются. А у нас к тому времени согласились все доски покупать от метра длиной, только бы мы радиалку гнали. Я у торцовщика спрашиваю: «Тебе кто так обрезать сказал?»  –  «Начальник цеха». Взял я одну из досок, привёз в офис, все офисные работники удивлённо смотрят. Я доску в комнату к себе поставил. Жду вечера. А вечером Киселёв в офисе совещание производственное должен проводить со всеми начальниками цехов. Началось совещание. Захожу с доской:
– Скажите, дорогие производственники, вот это доска – брак или нет? Покрутили они её, посмотрели. Киселёв первый за всех отвечает:
– Первый сорт доска, без пороков.
– Так в мусорке у второго цеха полкузова таких досок лежит. А начальник цеха подаёт сводку, где процент выхода 22 указан. А когда я спрашиваю, почему такой низкий процент, отвечает, что лес плохой пошёл. Если они так доску резать будут, то процент скоро и 10 будет.
           И, о чудо, на следующий день процент выхода продукции цеха № 2 поднялся сразу до 33!
И дело не в том, что я молодец. Не я производством занимаюсь. Для этого на заводе целый штат руководителей есть. Это они должны за досками смотреть и как их работники работают. Им ведь не надо лекции читать о стоимости пиломатериала, они об этом каждый день на планёрках говорят.
Правда, являясь бесспорным молодцом, я и сам однажды чуть свой проулок не спалил. Решил уборку в ограде нашего офиса в воскресенье навести. В октябре где-то. День хороший выдался. Солнечно, ветра совсем нет. Переколол дрова для бани, поленницу сложил. Осталась гора коры лиственничной. А кора у лиственницы толстая, до 5 сантиметров в толщину бывает. Кора плохо горит, медленно. Больше шает, чем горит. Набрал я целый бак воды. Выгреб кучу со двора в проулок, на дорогу песчаную. Поджёг, ворошу её понемногу, сам рядом сижу, на солнышке греюсь. Куча к девяти часам вечера почти вся прогорела, немного совсем осталось. Занёс я бак в баню, не стал костёр заливать, от него уже и дым почти не идёт. И на улице тихо, ветра нет. Минут двадцать всего прошло. Слышу странный шум на улице. У-у-у-уф. У-у-у-уф. Как пыхтит кто-то. В окно выглянул, а там остатки моей кучи как в доменной печи раскалились, а раскалённую кору по переулку метров на 30 ветром уносит. Выбежал в чём был. Хорошо, что воду из бака не вылил. Успел залить. Повезло.
А Пётр Кимович не такой костёр запалить сумел. Прямо перед заводом бывшая сортировочная площадка была, которую леспромхоз использовал под нижний склад. Как раз там, где в ряд 7 кранов башенных стояли. Немаленькая площадка, шириной метров 200 и длиной в километр. Так вот, её всю до нас отходами лесопиления завалили. Соседи наши лес в хлыстах возили, а вершинки все в отвал идут. Хомяковских отходов тоже хватало. И наши прибавлялись. Таких отходов лежало там тысяч пять кубов, всё кучами завалено, лет пять подряд берег захламляли. Первый снег пошёл вечером, было это в середине октября. Часов в 10 вечера забегает ко мне в контору Рябцев. Взъерошенный какой-то. Кричит: «Михалыч, поехали, я тебе сейчас такое покажу, бери фотоаппарат с собой!» Только за посёлок выехали, вижу, над лесом зарево стоит.
– Завод горит? – спрашиваю.
– Пётр Кимович свалку поджёг. Мы два часа мусор от гаража и штабелей с лесом отгребали бульдозером.
Подъехали, смотрим. Таких больших костров не видел я ещё, когда 5 тысяч кубов высохшей древесины горит. Как в аду. Огненные смерчи между кучами гуляют, пламя во все стороны прыгает. По пять–шесть метров в высоту… Красиво! Но и весь завод мог Пётр Кимович спалить за раз. Решить все производственные проблемы предприятия… Тоже повезло.

26.
Прорвёмся!

Теперь мне предстоит ответить на вопросы, которые мне задавали Жаров и Тропилин. Думаю, что на большинство из них я уже в прошлых двух главах ответить смог.
Почему мы столько новых работников приняли? Да потому что вы нам такое задание на лесопиление дали. Невозможно на заводе в 40 человек пилить в месяц 1000 м; пиломатериала. Хотя здесь, конечно, подискутировать можно. Производственный план ведь Киселёв утверждал, не Тюмень. Хотя Тюмень с ним согласилась. Здесь у меня собственный взгляд имеется. А заключается он в том, что ни Тропилин, ни Жаров, покупая завод, не знали, для чего они его покупают. Никакого чёткого и ясного плана действий не имели. Киселёв действовал в рамках инвестиционного проекта, который был утверждён в Тюмени. А Тюмень этому проекту не следовала, раскладывая какой-то новый пасьянс. Как в этой ситуации надо было поступать Киселёву и мне, в Тюмени объяснить не потрудились. Думаю, Макс тоже не мог ничего в этой ситуации сделать. У него хоть и почти дружеские отношения с Тропилиным сложились, но не его это уровень был. Жаров это очень ясно в августе продемонстрировал. А в производственных вопросах он в тот момент ещё меньше меня разбирался.
Была бы ясность в вопросе приобретения сырьевой базы в августе, в сентябре можно было производственную программу скорректировать. Остановить первый цех. Может, совсем его распустить. Тогда бы количество работников можно было сократить до 50–60 человек. Тонкий лес продать или обратно Ковалёву отдать. Пытаться выжить только вторым цехом, параллельно налаживая более глубокую переработку. Но от чего-то ведь надо было отталкиваться. Или совсем работу завода остановить, временно, сразу приступать к проектированию и строительству второй очереди завода. Но нам никаких сигналов и чётких решений от инвесторов не поступало. Инвесторы покупали лес, и мы должны были его пилить с максимально возможной эффективностью. Что мы и пытались делать.
Почему контракты не заключались? Потому что пилить по-настоящему в сентябре только начали. В сентябре и контракты стали заключать. И столкнулись с очень интересной ситуацией – потенциальные покупатели наотрез отказывались верить в то, что кто-то на Ангаре качественную доску радиального распила пилить умеет. К нам директор мебельной фабрики из Красноярска лично приехал, жил у нас неделю. Пока каждую доску не ощупал в ЦГП со штангенциркулем и производство не увидел, не верил. Только тогда контракт подписал. С «Лесобалтом» Киселёв переговоры почти месяц вёл. Первый раз видел, как точные условия контракта смс-сообщениями обговариваются. Потому что денег на телефонные переговоры не было у завода нашего.
Никто ведь не спросил у нас в Тюмени, как мы доски в Красноярск возим на старых КамАЗах. А мы возили. Уехал Киселёв на переговоры в Красноярск, а через день должен был КамАЗ выйти, чтобы его на заводе Киселёв лично встретил. Прибегает ко мне Рябцев. Отказываются, говорит, водители ехать. Вижу, что растерялся, не знает, что делать. Я к себе водителей вызываю, запираюсь с ними в кабинете и политинформацию веду 15 минут. А смысл простой – если они не поедут, никто не поедет. Тогда никто зарплату не получит, и завод через неделю встанет. Знаю, что дорога очень трудная, знаю, что машина старая, знаю, что спать негде. Но подвиг надо совершить, мужское решение принять. Не для меня, для всей Манзи едете. «Поедете?» – спрашиваю? «Поедем». И поехали на старом КамАЗе. И ещё потом не один раз ездили.
В общем, сказал Киселёв, что мы прорвёмся. В сентябре я в это ещё верил.

27.
За инициативу и сообразительность

Как гараж строили, тоже история интересная. Нам Тюмень прислала аванс на гараж в сумме 300 тысяч, а денег на строительные материалы нет. Деньги мы Чистякову перечислили уже в 20-х числах сентября. А в октябре на Ангаре уже заморозки бывают. Он говорит, давай материалы, из чего строить. Гараж большой, работы много, надо до холодов успеть. Леса у нас полно, колонны есть из чего ставить. Но конструкция большая: высота 4 метра, колонны и балки увязывать надо обязательно. А увязывать только металлом. Посчитали, сколько нам надо скоб, болтов, гаек, прочей фурнитуры. Стали цены узнавать – 150 тысяч. Денег нет таких лишних, и не будет. Даже Киселёв, не унывающий никогда, загрустил.
Рябцев предлагает: а давай будем сами всё делать в слесарке своей. Поехали к слесарю нашему, посмотрели, какое у него оборудование есть. За неделю–две, но сделает. Поехали в Богучаны, купили швеллер, прокат, арматуру, листовое железо. Тысяч на 30 вышло. Киселёв из Калининграда приезжает, а у нас уже почти все колонны выставлены. Ещё бы протянули с началом строительства, и не было бы у нас гаража. А так как раз к первым серьезным холодам уложились, к 1 ноября.
Это первая большая стройка в Манзе оказалась за двадцать лет. Рябцеву премию выписали по моему настоянию. Пять тысяч рублей  –  за инициативу и сообразительность.

28.
Особая озабоченность

Настал октябрь. А вестей из Тюмени насчёт приобретения «Аверса» не было. Макса каждый день допытываю. И Киселёв, и Ковалёв с Купцовым, все ему этот вопрос задают. А что он мог ответить, не он ведь «Аверс» покупал. А Макс требовал лесопиления, отчётов и новых контрактов.
Когда мне принесли итоговые сводки о производственной деятельности за сентябрь, стал я их анализировать. Сводки были подробными. Была в них указана и производительность лесопиления цехов. Киселёв, когда проект инвестиционный защищал, утверждал, что КПД радиального распила на «Мейборе» будет составлять 50–55 процентов. Жаров ему не верил тогда, Киселёв отвечал: «Не верите – ваше право». А у меня на заводе такие показатели были. Хомяков тоже Киселёву не поверил, он КПД радиального распила определил в 17–18 процентов, максимум в 22 процента, и был в этом свято уверен. Проанализировав все сводки, просчитав всё не только на процентах и кубах, но и на стоимости потраченного и произведённого, дважды получив один и тот же ответ, я вечером вошёл в комнату к Киселёву.
– Александр Георгиевич, я проанализировал сводки, посчитал затраты и доходы, посчитал КПД лесопиления. У нас с тобой экономика не получается. У тебя на «Мейборе» процент выхода 32–33 всего. Мы в минус пилим, с убытком.
– Быть такого не может!
          Я ему показываю все цифры и свои расчёты, которые проверил двумя разными способами.
– Посмотри сам. Если найдёшь ошибку, скажи мне, что я не прав.
Киселёв внимательно смотрит расчёты.
– Да, твои расчеты верны. Только в них не учитываются те пиломатериалы, которые у нас за кранами лежат, а там ещё 80–100 м; радиалки будет. А если их учесть, то процент выхода и будет составлять обещанные мною 50. Разберём её, продадим, и всё в порядке будет.
– Георгиевич, я понимаю, о чём ты говоришь, я эту кучу всю облазил вчера. Там очень много ещё хорошего сырья есть. Но у тебя нет станков, на которых ты это сырьё можешь переработать. А если нет возможности переработать, то зачем об этом говорить? У Ковалёва в деляне тоже 4 тысячи кубов леса пропадает, уже спиленного. Он же их не считает в прибыль, пока вывезти не сможет. Ты согласен с тем, что на имеющемся оборудовании завода мы с тобой эти ценные отходы переработать не сможем?
– Согласен. Но я же говорил Тропилину и Жарову, что мы должны работать на собственном сырье, у него себестоимость на 500 рублей ниже должна быть. Если бы всё было по проекту, мы бы с прибылью и на этом оборудовании пилили.
– То есть завод сейчас в минусе пилит и будет в минусе пилить в будущем? Мы как с тобой перед Тюменью отчитываться будем? Ты ведь прекрасно понимаешь, что я свои выводы до Тюмени довести обязан?
– Понимаю. Но можно дополнительную сортировочную линию поставить от второго цеха до ЦГП в потоке, я уже думаю об этом. Станки у Гнездиловой снять (это у начальника тупика «Лесобалта» на станции Карабула, там был брошенный действующий лесопильный цех, нам с него оборудование продавали за очень небольшие деньги).
– Так зима ведь скоро наступит, как люди на станках на улице работать будут, не война ведь?
– Щиты от ветра поставим. Можно ещё сушилки сделать и маленький цех поставить, вагонку производить дорогую, ламель.
– Можно-то, можно, но когда мы с тобой всё это делать будем и где на это денег возьмём?
           Посмотрев в этот момент в его глаза, я сразу понял: при всей внешней уверенности его выдают именно глаза. Он был теперь совсем не уверен в своих словах. И ещё я понял, что если не в точных цифрах, то ориентировочно Киселёв просчитал убыточность завода задолго до меня.
Максу я послал сводку вместе со своими экономическими выкладками и предложениями для инвесторов по выходу из тупика убыточности лесопиления. Наши предложения сводились к следующему:
– установить дополнительный поток от цеха № 2 к ЦГП для переработки отходов;
– установить 1–2 сушильные камеры, возможно, не заводского, а собственного производства;
– сделать небольшой цех по дальнейшей, более глубокой сортировке продукции и выпуску готовых изделий из сухой древесины.
Делать это надо было незамедлительно. Стоило это удовольствие приблизительно 4 миллиона дополнительных инвестиционных расходов. А чтобы моя мысль не пролетела снова мимо голов Макса и инвесторов, я вновь  поехал в командировку в родной город Тюмень. На этот раз я чувствовал себя гораздо увереннее.
В Карабуле меня встретил Ковалёв. Его очень интересовал один важный для него вопрос:
– Александр, скажи, о чём Жаров и Тропилин думают?! Передай им мою озабоченность по поводу сложившейся ситуации. Они мне перечислили за лес всего 8 миллионов рублей, а я леса поставил вам уже на 16 миллионов. Собираются они базу покупать?
– Не знаю, Александр Владимирович. Не знаю. Озабоченность твою до сведения инвесторов доведу, и будет она не меньше нашей с Киселёвым озабоченности.
          Что ещё я мог ему ответить? В этой игре на выживание у каждого были свои ставки.

29.
Жаль, подмога не пришла,
Подкрепленья не прислали.
Что ж, обычные дела
Нас с тобою нае…ли.

«Ху… забей», музыкальная группа

Удивительно, но в этот раз на совещании инвесторов на меня никто не орал. Жаров и Тропилин со спокойными невесёлыми лицами внимательно выслушали мой короткий доклад о состоянии дел завода, о его нерентабельности в существующем виде при покупке сырья по рыночной стоимости. Напомнил я и о том, что ситуация развивается вовсе не так, как было запланировано инвестиционным проектом. Что разница в стоимости сырья в 500 рублей за куб является для завода критичной. Что дополнительные расходы на сырьё – это нож в спину нашего завода, дополнительные незапланированные расходы, а в итоге прямые убытки всего проекта.
Финансовая поддержка Ковалёва за купленный у него лес в размере примерной фактической стоимости всей его сырьевой базы – это действие, которое не поддается никакому логическому обоснованию. Просто подарок. Жест доброй воли, ведь этот лес мог достаться нам бесплатно. Ещё я задал инвесторам один простой вопрос: для чего было забираться к чёрту на кулички, туда, где есть лес, а потом покупать лес по рыночной стоимости? Я прямо заявил: завод без сырьевой базы не выживет, и если инвесторы не собираются покупать базу Ковалёва, пусть они больше не тратят ни копейки и на завод, все деньги пропадут.
Жаров пустился было в рассуждения о том, что он всех предупреждал, но Тропилин оборвал его. Я ответил на несколько заданных вопросов. После этого озвучил предложения Манзи: вкладывать дополнительные инвестиционные средства в завод, покупать деляну у Ковалёва. Макс меня, естественно, поддержал. Жаров сказал, что надо разбираться с Киселёвым. Тропилин думал и молчал.
В этот раз весь гнев был излит на Макса, как на непосредственного финансового и экономического куратора проекта. Дело в том, что Жаров и Тропилин только от меня узнали, что наше предприятие сменило учётную политику с упрощенной системы налогообложения на общую. Этот вопрос и я, и Киселёв неоднократно обсуждали с Максом, лично я не раз писал об этом в докладных записках. Зато теперь я совершенно точно знал, что часть моих докладных записок Макс инвесторам не показывал, то есть часть информации скрывал. Или сообщал только ту информацию, которую считал нужной. У меня давно были такие подозрения, но как я мог их проверить? К тому же и мне, и Киселёву к инвесторам было предписано обращаться исключительно через Макса, то есть по команде, а не через голову. Моя попытка сломать этот глухой телефон ни к чему хорошему не привела, меня просто одёрнули. Макс теперь получал свою гранату, но меня это мало радовало. Временами они мне казались даже напуганными.
Думаю, что только сейчас Тропилин и Жаров поняли, что многие их действия в Манзе оказались ошибочными, особенно в части отсрочки покупки лесосырьевой базы у Ковалёва. Лучше было купить только базу, а затем либо строить новый завод, залезая в различные государственные программы софинансирования, либо за копейки потом купить завод у Шабурова. Как в сложившейся ситуации надо было поступить, они не знали. И они не боги.
Теперь перед нами всеми стояла задача переосмыслить весь проект. Внести в него такие коррективы, которые позволили бы не только не пропасть уже вложенным деньгам, но и добиться, чтобы завод стал приносить прибыль. Иначе, зачем делать бизнес?
Тупик уже был отчётливо виден. По крайней мере, для меня. Я ехал в Манзю и, лёжа на полке плацкарта, размышлял над судьбой нашего проекта. Ошибочные решения, которые принимались инвесторами до настоящего времени, позволяли мне усомниться в их компетенции. Теперь, набравшись хоть немного производственной практики, я их отчётливо осознавал.
Во-первых, фигура Киселёва оказалась недооценённой. Даже недоразведанной. Киселёв ведь был с секретом. Тропилин и Жаров полагались на авторитет и опыт Киселёва, одновременно в них же и сомневаясь. При этом они доверяли Киселёву немалые деньги. А Киселёв оказался человеком со своими тараканами. Те же Ковалёв и Купцов, которые знали Киселёва более 10 лет и даже с ним совместно работали, хранили подозрительное стоическое молчание относительно его прошлого…
Непростой нрав Киселёва стал понятен мне спустя месяц нашей совместной работы. Была у него одна яркая черта – он был человеком неуправляемым. Своенравным. Качество это не является однозначно негативным. Для руководителя, над которым выше никого нет, это и вовсе не являлось бы проблемой. Но он был руководителем подчинённым. А это уже создавало проблему его управляемости и подчинённости. Киселёв ощущал себя главным, и своё мнение не был готов ставить рядом больше ни с каким другим мнением, даже инвесторов. Он понял, что в лице Тропилина и Жарова ему выпал счастливый билет. И хотя они принимали много сомнительных инвестиционных решений по нашему проекту, которые уважения не добавляли, именно от них зависела судьба всего проекта, в том числе и судьба Киселёва. Схема общения с инвесторами через Макса, принятая за основу, его полностью устраивала даже в те моменты, когда он был совершенно очевидно и справедливо не согласен с их действиями. Увидев, что я полностью разделяю его позицию в августе, он предоставил мне сомнительное право ругаться со своим другом Максом, вытряхивая из инвесторов деньги. Сам же он, даже чувствуя свою правоту и явно до меня просчитав убыточность завода, не спешил никому об этом сообщать, пока я сам не дошёл до понимания этого своим умом. И даже тогда, согласившись со мной, признав, что в проекте что-то нужно срочно менять, он не имел никакого желания ехать в Тюмень и защищать свою позицию перед инвесторами. Хотя, рассуждая здраво, это была его первейшая задача как руководителя. Теперь речь шла о судьбе всего проекта целиком. И тут уж надо было руководствоваться принципом – или пан, или пропал. Но Киселёв так в Тюмень и не поехал.
Моё отношение к Киселёву с августа тоже претерпело изменения. Я всегда видел в нём человека скрытного, но скрытность применительно к бизнесу должна иметь пределы. Понятно, что Киселёву не добавляло оптимизма то, что рядом с ним находится надзиратель в моём лице. Но он с самого начала понимал, что без контроля над ним ему бы деньги не доверили вовсе. Киселёв не спешил допускать меня к управлению заводом. Я лично полез туда вынужденно, после августовского совещания у инвесторов. Его вполне устраивало, что я сижу в офисе, делаю договоры, собираю сводки, рычу на бухгалтеров и переругиваюсь с Максом, а он мне пирожки из столовой на обед привозит. Всё, что касается переговоров с покупателями нашей продукции, спецификации контрактов и вопросов производства, Киселёв считал своей священной коровой, и информацию эту мне из него приходилось вытаскивать раскалёнными клещами, обрывками и по крупицам, и только потом складывать этот пазл в своей голове воедино.
Придя на завод, Киселёв назначил коммерческим директором свою гражданскую жену, которая жила на станции Карабула. Он её расхваливал: Лена у меня такой молодец, такой специалист! Убедиться в этом лично у меня не было возможности, потому что на заводе в Манзе она ни разу не появлялась, исправно получая деньги через Киселёва. Думаю, эти деньги он спокойно клал себе в карман.
Не могу сказать, что она не делала ничего в плане сбыта продукции завода. Она бывала с Киселёвым в Красноярске на приёмке продукции, летала с ним в Калининград. Принимала и контролировала приёмку нашей продукции на тупике в Карабуле. В конце концов Киселёв, человек не молодой, одинокий, нуждался в женской поддержке, мы с Максом это понимали. Но её деловые качества оставались для меня загадкой. Настолько, что я был вынужден поставить этот вопрос перед Киселёвым. Понимая, что тема может быть для него болезненной, я максимально мягко высказал своё желание быть в курсе коммерческой работы предприятия. Но Киселёв был умным человеком и понимал, куда я гну. Я напоролся на такую стену, что понял: без посторонней помощи не обойтись. Поделился с Максом своими соображениями. Макс вежливо, но настойчиво стал давить на Киселёва по вопросам коммерческой работы, но и тогда Киселёв не торопился расставаться со своими принципами.
Не прост он был, директор Киселёв. Очень не прост.
Однажды я увидел, как он ест любимые им кальмары. Из сдержанного человека с европейской внешностью он за секунду превратился в примитивное существо для поглощения пищи. Он поедал их настолько бешено и одержимо, что мне стало не по себе. Неприятно. Необузданность и звериная ярость – вот что было спрятано у него глубоко внутри. Я, помню, в этот момент подумал: а что было бы, если бы он также рьяно пил водку? Он наотрез отказывался от спиртного. Но сам признавался, что раньше выпивал, и много, а затем наступил себе на горло волевым решением. Как оказалось в дальнейшем, сомнение моё было точным. Нам ещё предстояло увидеть необузданно пьющего Киселёва.
Только через несколько месяцев мы узнали, что пил Киселёв настолько истово, что мог спокойно оставить в поезде сумку с сотней тысяч долларов. Только потом узнали, что в 20 миллионах цены «Аверса» Киселёвым было заложено два «своих» миллиона. И как-то раз он был пойман на откате в карман лично директору – за поставку пиломатериала по контракту.
…Я ехал в поезде и думал, как справиться с этими проблемами. Как заставить инвесторов признать ошибки и спасти весь проект, как убедить их купить «Аверс», как заставить вкладывать дополнительные деньги в развитие завода, как склонить Киселёва к тому, чтобы он мне доверял и чтобы он сам, а не я, отстаивал интересы завода перед инвесторами. И тогда, и сейчас эти задачи кажутся мне во многом неразрешимыми. Но решать их я пытался. Только один человек мог тогда мне помочь разрешить эти проблемы – мой друг Макс.
Результат поездки оказался один – в Манзю посылали Макса, ознакомиться с ситуацией лично на месте. Никаких других решений не обсуждалось. Да, я смог до конца выбить деньги, которые нам обещали инвесторы на октябрь. Но меня это не радовало. Я точно знал, что по итогам пиления в октябре у нас образуется финансовая дыра, которую закрыть нам было нечем. Фактически нам нечем было выдавать зарплату за октябрь. И теперь я знал: денег нам, скорее всего, не дадут вовсе.

30.
Надо жить мечтами

Я спал. Спал в поезде. Под мерный перестук колёс мне снились обычные мечты лесозаготовителей. И если вшивый мечтает о бане, то лесозаготовитель мечтает о полной и безотходной заготовке и переработке древесины.
Мечты российских лесорубов не похожи на мечты лесорубов иностранных. Вот, к примеру, снится нашему лесорубу машина, которая сама лес пилит, валит, сучкует, на брёвна распиливает, затем себе в кузов складывает и вывозит на верхний склад из деляны. И кажется ему, что это и есть его главная мечта. А для лесоруба иностранного эта мечта давно уже былью стала, там такие машины как раз лес и заготавливают. Только стоят они больших денег. Таких больших, что нашему лесорубу проще топором и пилой полтайги перевалить и на старом трелёвочнике из леса вытащить. Поэтому мечтает наш лесоруб о валочно-рубочно-трелёвочной машине отвлечённо и неосознанно, а в магазине покупает новую шину с цепью для бензопилы. И масла побольше, чтобы старый трелёвочник насытить.
Хочется помечтать нашему лесорубу о тех временах, когда не только фанкряж будет на рынке российском востребован, но и всё дерево целиком. Чтобы не чувствовал он себя варваром в собственном лесу. А японцы уже давно такую мечту в жизнь воплотили. Они берут деляну в русском лесу, где-нибудь в Приморском крае, а после них даже пеньков в лесосеке не остаётся. Всё они к себе, в Японию, вывозят – от корней до иголок. И, о чудо, оказывается, что перерабатывать экономически выгодно всё дерево целиком, а не только первые шесть метров ствола от комля. А если бы у японцев столько же леса было, сколько и у нас, то и у них было бы выгодно перерабатывать только первое бревно. А мы бы иголки на кремы, ветки на пеллеты и спирты, верхушки на бумагу, пеньки на мебель элитную пускали. И брёвна, конечно, все до последнего кусочка коры. Не повезло японцам. Нам повезло.
Ковалёв мечтает в России выпуск плиты USB, ориентированно-стружечной плиты по-русски, наладить. Чтобы не выбрасывать щепки и другие отходы лесопиления, чтобы можно было не только хвойные леса пилить, но и менее ценные лиственные. А из древесины, которая у нас мусором считается, можно было делать современные упаковочные и зашивные материалы типа фанеры. Она и экологичная, и дёшева достаточно. Материал будущего.
Киселёв мечтает о том, чтобы брёвна резала не пила ненадёжная, а лазер. Где-то ещё в советских отраслевых институтах Академии наук в Новосибирске видел он секретные изобретения советских учёных, которые принцип работы лазерной установки такой придумали: лазер микроскопическим лучом прорезал древесину, не опаляя её огромной температурой и полностью сохраняя структуру. Так сверхсовременные разработки и пропали в суровой реальности 80– 90-х. А он помнит о них и мечтает, чтоб из-под лазера идеальная доска выходила. Гладенькая, как попка младенца.
А ещё мечтает он о том, чтобы на лесосеках летательные аппараты грузовые работали на новых физических принципах. Дисколёты, как в Третьем рейхе. Он тоже такие видел экспериментальные военные тарелки, на перевозку 400 десантников рассчитанные. Где-то эти советские летающие тарелки в металлолом сданы, наверное. А Киселёв говорит: на них можно лес из тайги вывозить, чтобы и дороги строить не надо было, и тайгу не портить. А ещё мечтает он, чтобы у него на заводе сканер стоял для сортировки древесины, такой, какой на заводе «Лесобалт» стоит в Калининграде. Заходит в такой сканер бревно, а там трёхмерная его проекция на компьютер выдаётся, со всеми пороками и сучками. А машина сразу оптимальную карту раскроя бревна выдаёт, чтобы как можно больше в дело, а как можно меньше в отвал. А дальше сами знаете – лазеры.
Я же мечтаю во сне о том, что через несколько лет буду директором современного лесопильного завода, где будет собственная тепловая электростанция, полностью покрывающая потребности завода. А ещё хотел бы я излишки электричества РАО «ЕЭС» продавать, чтобы и себе прибыль, и государству. Мечтаю, что ни одна щепка с моего завода на свалку вывозиться не будет. Что тёплые цеха моего нового завода будут полностью закрыты от перепадов ангарской погоды, что работники станут ходить по заводу не в шубах и валенках, а в фирменных рабочих костюмах. Что будет у меня на заводе несколько новых мощных грузовиков, ежедневно отвозящих на станцию продукцию нашего завода покупателям в Москве, Санкт-Петербурге, Екатеринбурге, Тюмени. Что станет наша торговая марка «Ангара-Форест» символом возродившегося российского лесопиления. И будет на нашем заводе работать несколько сотен человек, и получать они будут в среднем 30–40 тысяч рублей в месяц.
Мечтаю я и о том, что на высоком берегу Ангары будет стоять мой новый дом, построенный из продукции нашего завода, стилизованный под сказочный старорусский терем. С просторной чистой баней и лестницей вниз – до самой Ангары. Появятся в этом доме жена и дети. Будет у меня небольшой уютный катер. В гости ко мне будут приезжать друзья вместе с семьями. Макс со своими детьми. И мы на катере будем ходить по Ангаре на рыбалку и будем с ностальгией вспоминать те времена, когда нам было так трудно вначале.
Мечтает начальник транспортного цеха Серёга Рябцев, что будет у него постоянная и интересная работа, много новой техники, новые РММ и новая небольшая заправка. Сможет он с семьёй в отпуск поехать на юг, в Адлер или  Анапу, чтобы его младшая дочка излечилась от тяжёлой астмы.
Но мечтают не только люди. Ангара тоже мечтает: о том, чтобы не строили на реке пятую по счёту ГРЭС. Чтобы мощный внезапный поток от Байкала смёл с глади воды уже построенные четыре ГРЭС вместе с алюминиевыми заводами и ЦБК. Чтобы река вновь стала стремительной и шумной. Чтобы вымылись и были унесены в океан вся трава и весь ил, которыми заносит её русло. И чтобы снова появились в реке осётр, сиг, тугун, стерлядь, красавец таймень. Хариуса бы стало много и налима. Как раньше было.
И собаки в офисе тоже мечтают. Мечтает молодая, чёрная и лохматая, как хороший баран, собака Кнопа, чтобы не отобрали люди у неё щенков, которых она под домом родила в конце октября. А старый и седой пёс Мухтар, отец кнопиных щенков, надеется, что вернётся в Манзю старый хозяин Хомяков, к которому он так привык. Новые хозяева тоже ничего, кормят хорошо, но старый всё равно лучше был.
Лес ангарский мечтает… О тех временах, когда на каждое спиленное дерево лесоруб пять новых деревьев сажать будет. Когда закончат люди поджигать лес, наоборот, будут помогать с природными пожарами бороться. О тех временах, когда будут по просекам ходить не лесорубы с пилами, а туристы с фотоаппаратами, чтобы сибирского соболя сфотографировать в естественной среде обитания.
Мечтает маленькая горная речка Манзя: что в неё рыба вернётся, которая алчными местными жителями выведена под корень. Что никто не станет перегораживать её сетями от берега до берега во время нереста.
Очень полезно уметь мечтать. Иногда мечты сбываются. А если не мечтать, тогда чем жить?
По вагону громко и бесцеремонно проходит пожилая проводница, будя ещё не проснувшихся пассажиров.
– Карабула, через час Карабула, – звучит её громкий распевный голос. – Туалеты закрываются через 45 минут. Сдаём постельное бельё. Чай, кофе, печенье… Просыпаемся!
И снова я на Ангаре. Иду по морозному перрону. Закуривая на ходу, ищу одного из двух манзенских таксистов, который на стареньких «Жигулях» отвезёт меня в офис, ставший для меня негостеприимным домом. На перроне неожиданно для себя встречаю Ковалёва. Явно по мою душу.
– Александр, ну что там в Тюмени? Есть новости?
– Знаешь, Александр Владимирович, если было бы у меня моральное право поменять своего вассала, ни минутой бы не сомневался, работал бы с тобой.
– Что, всё так плохо?
– Не знаю, Владимирович, не знаю. Время покажет.

31.
Рабство никто не отменял

Родной завод встретил меня известием о том, что все операции по счетам нашего предприятия по решению налоговой инспекции Богучанского района приостановлены.
Поделюсь общим впечатлением. Для российского чиновника любой руки какое-то там предприятие – это не место работы определённого количества человек, у которых есть семьи, дети, родители старые, это не боевая единица экономики. Для него она – аморфная точка, строчка на бумаге. Оттого и отношение к таким точкам в отчёте бумажном пренебрежительно высокомерное. Что там завод? Пусть огнём горит. Вы нам отчёт за третий квартал по Пенсионному фонду не представили! А чего, просто ведь. Звонить не надо, предупреждать не надо. Перепутал что-то бухгалтер или почта вовремя не сработала, нам, людям государственным, без разницы. Мы движение по счёту приостановим, и вы сами к нам прибежите, если жить и кушать хотите. По телефону мы своих решений не отменяем. Даже не просите. Только лично в налоговую инспекцию приехать должны. Бумажку показать. Добро пожаловать!
А находится налоговая инспекция Богучанского района не в районном посёлке Богучаны. Она, по странному случаю, в 200 километрах от посёлка Богучаны находится, в городе Кодинске. Знаменит тот город тем, что там Богучанская ГРЭС находится, которую с советских времён третий десяток лет достраивают. Стоит там бетонная глыба плотины, перекрывающая долину Ангары между двух скалистых утёсов. А рядом, прямо в тайге, из моря деревьев около 20 девятиэтажек торчит. Странное это зрелище: в бескрайнем лесу девятиэтажка торчит грибом уродливым. Ещё в Кодинске есть одна достопримечательность – церковь с какой-то животворящей иконой. А при церкви  сортир кирпичный сложен, высотой метров в шесть и  по фронту метров в 15, с фальшсводами в виде куполов, с буквами «М» и «Ж», как и полагается для настоящего сортира. Он тоже прямо на краю леса стоит. Чумовое зрелище, доложу я вам. Ну, и третья достопримечательность – заблудившаяся налоговая инспекция Богучанского района, тоже здесь расположена.
А нам что. Мы путешественники. Нам на заводе делать нечего. В «Соболь» загружаемся с бухгалтером раненько утром и за 300 вёрст от Манзи едем чиновникам доказывать, что мы не твари дрожащие, а право имеем. Приехали к обеду.
В кабинете чиновника налоговой инспекции проводим не больше 15 минут. Показываем почтовое уведомление о том, что налоговый отчёт был сдан на почту вовремя. С нас даже копию этого отчёта не требуют! Тут же девочка стучит пальцами по компьютеру, вбивая в стандартный бланк реквизиты нашего предприятия. Заходит к начальнику и с синей печатью выходит к нам. Всё, решение о приостановке операций по счетам отменено. Завезите бумажку в банк сами, пожалуйста. А то ещё несколько дней счёт заблокирован будет, пока уведомление почтой дойдёт. Конечно, довезём! Нам рабочим заработную плату выдавать надо, а деньги рисовать мы ещё не научились. Кланяемся вам, люди государевы, в пояс! За вашу отзывчивость и оперативность. А то ведь могли руки с горла и не убирать. И так, не поворачиваясь к мудрому чиновнику спиной, кланяясь и глядя исключительно в пол, пятимся к выходу. Вот собственно и всё. Визит в государственное учреждение успешно окончен. Теперь 300 километров до дома ехать.
Так вот и день прошёл. И 60 литров бензина как с куста. Не нужен нам бензин. Нам деньги нужны, что в банке лежат в Богучанах. И мы их везём в Манзю. Завтра нашим работникам будет чем накормить свои семьи. Значит, завтра нас с Киселёвым на вилы не поднимут. А меня впереди ждёт первый по-настоящему выходной день, первый за три недели. И я не хочу никого видеть и слышать. Я хочу просто дышать воздухом. Я так давно спокойно не дышал дивным ангарским воздухом.

32.
Музыка хаоса

На Ангаре наступил тот особый период, который называют сухим словом «ледостав». Придумал такое слово человек-сухарь, которому слова поэзии чужды. Мне это слово не нравится: оно даже на один процент не отображает сути этого ежегодного природного спектакля. Представьте. Вся земля и лес укрыты свежевыпавшим искрящимся снегом, и только тёмная Ангара остаётся тревожной. По ней бесконечным потоком проплывают большие и маленькие льдины. Спотыкаясь друг о друга с тихим мелодичным шумом, они вальсируют на воде, то сходясь, то снова расходясь. Проплывают маленькие прозрачные льдинки, большие льдины, уже покрытые снежной шапкой. Между ними миллиардами иголок в воде висят маленькие острые льдинки, похожие на поплавки. Салом обволакивают отдельные льдины и затем часами колыхаются белым ковром на волнах реки. Всё медленнее и ленивей.
Так, метр за метром, от берегов Ангара начинает становиться льдом. Сначала – от самого берега, он ровный. Такой ровный, что по нему, как по огромному катку, можно бегать на коньках. От Байкала до Енисея. Метрах в 100 от берега, где течение становится более сильным, лёд начинает пучиться острыми, как бритва, торосами. Они, как противотанковые ежи, ограждают сплошную полосу крепкого уже льда от той самой красивой и самой опасной части, который набивается постепенно к этим торосам и который ещё накрепко не смёрзся. То и дело от этого нагромождения с треском отрываются большие куски и уплывают вниз по Ангаре. На их место прибиваются новые льдины. Течение бьёт их о торос, переворачивает, наслаивает льдины друг на друга.
В это время на Ангаре самая красивая и самая опасная рыбалка в мире. Надо взять обычную поплавочную удочку и пробраться сквозь торосы прямо к самой кромке колышущегося льда. Там, испытывая трепет перед клокочущей стихией, рискуя быть унесённым оторвавшимся полем льда, ты стоишь у потока чёрной воды. А мимо тебя движется километровый поток льдин и торосов. Чувство времени пропадает. Не знаешь, сколько времени прошло, десять минут или час. Стоишь и слушаешь пение воды, пение льда. Они поют свои особенные песни, не похожие друг на друга. И ты разбираешь мелодию этого пения, и кажется, что ты начал разбирать даже отдельные слова и фразы. Вдруг где-то рядом раздаётся сильный и холодящий душу треск, по спине проползают жирные мурашки. Совсем рядом, справа или слева от тебя, часть торосов откалывается и растворяется в потоке воды. И ты испытываешь облегчение оттого, что не стоял минуту назад именно в этом месте. Потому что случись оказаться в воде, выбраться без посторонней помощи не получится. Очень красиво. Немного жутко и очень красиво.
Я делаю из нескольких льдин основательное кресло, больше напоминающее трон Снежной королевы. Усаживаюсь поудобней, отключаю сознание со всеми делами, заботами и страхами. Только я, только вода, только лёд. Кроме нас в мире больше ничего не существует. Сегодня я разговариваю с Ангарой. Сегодня я слушатель. Сегодня я поэт. Я сижу почти неподвижно, потому что нет никакой необходимости шевелиться. Я растворился среди воды и льда. Сначала тихо, а затем всё сильнее начинает падать снег. Ветер швыряет его мне в лицо сильными порывами. Противоположный берег Ангары с двуглавой горой, которую я прозвал «Твин Пикс», скрывается в сплошной белой пелене. Мой трон вместе с торосами колыхается на волнах, усиленных порывами ветра. От этого звуки воды и льда становятся ещё громче, сливаясь в мощный единый рокот. Я закрываю глаза и растворяюсь в этом голосе природы. Я всем телом ощущаю колебания льда подо мной, я слушаю дыхание Ангары. Среди таких вот моментов ледовой медитации случаются особые мгновения – всполохи сознания. Логические пики в созерцании красоты. Тогда нет-нет да и смахнёшь рукой предательски выступившую с уголка глаза слезу. И скажешь сам себе: «Твою мать, как красиво!».  Другие слова в такие моменты на ум не приходят.

33.
Вперёд – в каменный век

Остановить завод мы не могли. Права не имели. Представляете, что для маленького таёжного посёлка означает завод остановить, чтобы в начале зимы людей без работы и заработков оставить. Это 100 семей, в которых 400 человек живёт. Все кушать хотят. А ещё и на жизнь надо. Дорогая жизнь в Манзе, как в Куршавеле. Живёт семья в доме с центральным отоплением, а в месяц только отопление вытягивает на 4–5 тысяч рублей. Не хочешь комфорта – топи печку дровами, хоть круглые сутки. Тебе услуги ЖКХ силой не навязывают. Кстати, многие так и поступают. Обратно в каменный век возвращаются. Добровольно.
Парадокс заключался в том, что чем больше мы пилили, тем больше должна была становиться финансовая дыра в нашем бюджете, не покрытая доходами. Объясню наглядно. Вот распилили мы какое-то количество древесины, например 1 м;, и доски продали. Посчитали расходы – электроэнергию, бензин, заработную плату, налоги. Получилось, что тратим мы для этого денег 1000 рублей. А зарабатываем только 900. Вот эти 100 рублей образуют дырку в бюджете предприятия, эти деньги взять откуда-то надо, чем-то перекрыть. А если 1000 м; древесины распилить, то дырка в 1000 раз больше и будет. Минимум. А на практике ещё больше получится, в первую очередь из-за расходов на заработную плату и налоги. А дырку денежную за счёт чего можно закрыть? Разные способы есть. Можно кредит в банке взять. Но тогда чётко понимать надо, за счёт чего ты этот кредит отдавать будешь. Прибыль тебе нужна, а прибыли нет, и не планируется. Значит, кредит нельзя брать в такой ситуации, если качественно производство не менять. Кабала это. Можно заработную плату урезать и собственные расходы оптимизировать. Средняя заработная плата у нас на заводе была 15 тысяч рублей. Это при районном коэффициенте 40 процентов и северном 15 процентов. Где-нибудь в Средней полосе России мы могли бы платить рабочим тысяч 10–11 в среднем. А здесь, на Ангаре, были вынуждены платить вполовину больше. Достаточно сказать, что на лесозаготовках люди по 50–60 тысяч рублей в месяц получают. Оптимизировать расходы – фраза красивая. Но они у нас и так были оптимизированы до полной простоты. Помните, что директор на завод в автобусе вместе с рабочими ездил?
Ещё один способ есть, крайне популярный в 90-е годы – серую зарплату платить. Официально – рубль, в действительности – пять. Хороший способ, действенный. Значительно расходы предприятия сокращает, налоговое администрирование улучшая. Но тогда надо постоянный источник наличных денежных средств иметь. У нас же таких постоянных источников не было. Наши клиенты, покупатели нашей продукции, в основном являлись производителями мебели или поставщиками за границу. А им серые схемы не нужны, им все расходы показать надо и НДС. Так что налички мало у нас было, чтобы заработную плату покрыть даже вполовину. К тому же доверие нужно иметь, чтобы с наличкой спокойно работать. А с доверием к Киселёву у Жарова и Тропилина проблемы большие были.
Оставался самый простой и в то же время самый ненадёжный способ – продолжать пиление и ждать от инвесторов инвестиционных решений на дооборудование завода. Постараться сбыть как можно больше продукции и заключить новые выгодные контракты. Это для того, чтобы инвесторам показать, что мы не просто их деньги тратим, мы работать умеем. Но нам помощь их нужна, чтобы мы ещё лучше работали. И мы работали, и заключали новые контракты, и активно продавали продукцию. За ноябрь завод смог заработать 3 миллиона рублей. Но работал на надрыве, на пределе своих технических мощностей. И трёх миллионов для завода было мало. Мои сводки, посылаемые Максу, становились всё тревожней. Но никаких внятных инвестиционных решений по нашему проекту инвесторы не принимали. Ковалёву заплатили ещё 4 миллиона за поставленный лес, а нам дали только 2 миллиона на зарплату.
Время при таких обстоятельствах играет всегда против игроков. В таком состоянии завод мог пребывать месяц–два, не больше. Дальше неминуемо наступал финансовый кризис, когда и зарплату заплатить нечем, и налоги, и электроэнергию. Уже в начале ноября я ясно видел: если ничего не менять на заводе и в проекте в целом немедленно, к январю завод встанет, а вложенные в сырьё деньги полностью пропадут. Об этом я докладывал Максу и инвесторам в своих докладных записках.
Каждый день я ждал от Макса известий о решении инвесторов купить «Аверс». Откровенно сказать, надежд на это оставалось всё меньше и меньше. А когда Макс сообщил, что никаких инвестиционных денег нам пока не выделяется, а решение о покупке «Аверса» отложено до конца декабря, я от отчаяния крепко напился.

34.
Мороз и солнце – день чудесный

Трудно описать, что происходило с заводом в ноябре и декабре. Внешне всё выглядело благополучно. Завод работал почти на полную мощность. Пилились доски, эти доски мы продавали. Правда была скрыта только в голове Киселёва, моей, Макса и инвесторов. Даже главный бухгалтер была занята своими обычными заботами, ничего о предстоящем финансовом коллапсе не подозревая. Гораздо труднее описать те события, которые развивались между главными действующими лицами проекта. В жизни каждого мужчины случаются ситуации, когда он вынужден драться. Драться в прямом смысле – кулаками, ногами, зубами, кто чем может. И мне приходилось. Бывали и такие случаи в моей жизни, когда меня просто били.
Однажды в далёкой молодости, когда мне было лет 11–12, я вместе со своими детскими друзьями Мишкой и Максом (другим Максом, не тем, что сейчас моим компаньоном был) пошли в гости к отцу Макса, который жил в другом районе города,  назывался он  Зарека. Время было беспокойное: можно легко получить на орехи даже в собственном районе, уж не говоря о чужом. Дрались район на район, человек по 100–200. Дрались до крови – с цепями, палками, кастетами. Лично пару раз такие драки видел. Неприятное зрелище. Вот и старались мы лишний раз без надобности из своего района не выглядывать. А если и выглядывали, старались людных улиц держаться. Шпана всегда взрослых боится. И чёрт понёс нас в Зареку. А там улочки безлюдные, все деревьями заросли. Шмонай – не хочу. Нарвались мы, почти сразу, на парочку парней старше нас лет на пять. Завели нас парни в кусты подальше и давай расспрашивать, кто мы и куда путь держим. Спрашивают у Макса, чего он здесь делает. Он отвечает, что к отцу в гости идёт, а отец здесь, в Зареке, живёт. Ему и говорят парни:
– Ты в сторону отойди. Мы тебя трогать не будем.
Затем у друга Мишки спрашивают, где он живёт. А живёт он в Сараях, а это, понятное дело, враги.
– А есть у тебя деньги?
– Нету.
– Если найдём у тебя копейку, один раз ударим. А если пять копеек, то пять раз, согласен?
           Как тут не согласишься? А у Мишки была куртка с множеством карманов. В одном из них и была парнями обнаружена монета в две копейки. Получил Мишка один удар по лицу и заплакал:
– Не бейте меня, у меня сердце больное!
Парни тогда ко мне с теми же ненавязчивыми вопросами. А у меня во внутреннем кармане трико трёшка лежит. А трёшка – большие деньги, жалко их разбойникам отдавать. А драться с ними я тоже не мог. Хлипкий я был в детстве, трусоватый. Вот если бы мы все вместе на них навалились, втроём, тогда были у нас шансы. А у меня одного – никаких. Ошмонали они меня всего, не нашли трёшку. А бить всё равно стали, одного за всех троих. Бьют меня и руками, и ногами, как за трёшку. А я падаю, встаю. Падаю, встаю. Друзья мои в стороне стоят, смотрят, как меня лупят. Страшно им в драку на старшаков кидаться. А мне не больно, обидно до боли. Били они меня, били, сами испугались. Давай, говорит один другому, бить его больше не будем. А то убьём. Так и отпустили нас. Только на всю жизнь я запомнил то чувство бессильной злобы, когда хочешь что-то сделать, а не можешь… И друзья не помогают.
Реально посмотрев на вещи, можно констатировать: на своём месте и при своих полномочиях я мог повлиять тем или иным способом только на Киселёва и Макса. С самого начала нашей совместной работы я все свои сводки и докладные записки для Тюмени перед отправкой всегда показывал Киселёву, исключая маленький их раздел об оценке работоспособности самого Киселёва. Делал я это по двум причинам: чтобы наладить деловые отношения с Киселёвым и он не чувствовал во мне только надсмотрщика, и, во-вторых, чтобы не допустить ошибку в производственных вопросах.
В октябре, когда после нашего разговора о нерентабельности завода я предлагал Киселёву ехать в Тюмень, он ехать отказался. Отказывался он и в ноябре. Его фраза типа «пусть сами приезжают, я за ними в Карабулу «Соболь» отправлю, пусть прокатятся» кроме простого человеческого упрямства можно было объяснить лишь одной причиной – боялся. Боялся, что его с корабля выкинут. И в то же время прекрасно понимал, что если ничего не предпринимать в плане повышения эффективности завода, его выкинут через несколько месяцев с такой же очевидностью.  Он, конечно, предпринимал некоторые шаги. Сняли с лесобалтовского цеха в Карабуле цепные транспортёры и некоторые станки, но даже устанавливать их на заводе возможности не было.
К тому же и сам Киселёв прекрасно понял, что заниматься пилением на станке под ангарским солнцем в декабре – идея утопичная изначально. Потому что в ноябре как опустилась температура ниже 30 градусов Цельсия, так выше минус 25 она никогда и не поднималась. А так обычная погода на Ангаре  35–40 градусов мороза с лёгким ангарским хивусом. А ночью и за минус 45 переползает. Даже в хороших тёплых рукавицах руки минут через двадцать мёрзнуть начинают. А тут ещё и доски надо брать руками, и точную обработку доски делать.
Деревья к декабрю так промёрзли, что значительно упала производительность лесопиления даже в цехе № 1. То бревно, которое раньше распускали за 1–2 минуты, теперь требовало пиления в течение 3–4 минут. Пилы горели от напряжения и сопротивления мороженой древесины. Энергозатраты возросли значительно. Этот факт стал для Киселёва ещё одним неприятным открытием Манзи. По его реакции я сразу понял: он ранее с таким никогда не сталкивался. Не могу сказать, что Киселёв был полностью растерян, но он был растерян. Киселёв понял, что без Макса и меня повлиять на инвесторов он не в состоянии. И стал более сговорчив и открыт как в вопросах производства, так и коммерции. В общем-то Киселёв и рассчитывал теперь только на то, что Максу удастся убедить инвесторов начать немедленную реконструкцию завода.
Макс приехал в Манзю в последних числах ноября. Стояла чудная ангарская погода под минус 40 днём и минус 45 ночью. Как всегда, с лёгким ветерком. Оделись мы потеплее и пошли завод смотреть. А у Макса всегда было качество, поражавшее всех его друзей, – напористость и запредельная самоуверенность. Он всегда считал: нет той горы, которую нельзя разобрать кирками и лопатами. А если оказывалось, что передвинуть её всё же нельзя, то и здесь Макс никогда не сдавался. Мог также уверенно заявить: да, облажались мы, но мы приобрели опыт и теперь эту задачу точно разрешить сумеем. Была у него любимая футболка со слоганом «Опыт позволяет нам ошибаться увереннее».
Теперь уже мог я один экскурсии по заводу водить. Мог я указать те слабые места, которые в сложившихся условиях не позволяют нам пилить лес с прибылью. Показал Максу наглядно, где пропадают у нас проценты радиального распила, где остаются у нас не переработанными очень ценные «отходы», которые дорабатывать не на чем. Показал ту гору промежуточного сырья, которую Киселёв так надеялся переработать. А там всё просто – до марта это ещё сырьё дорогое, а после первых оттепелей – дрова. И самую главную мысль до него донёс. Что делаем мы сейчас очень ценный и дорогой продукт. Но это даже не заготовка для мебельной промышленности, это ещё заготовка для заготовки. То есть покупают у нас сейчас доску третьего сорта по 7 тысяч рублей за куб. А его, третьего сорта, много, как и второго. Приходит она на завод мебельный, там эту доску на маленькие дощечки распиливают. Двадцать процентов доски с сучками выкинут в отходы, а остальные 80 процентов уже первым сортом станут – ценой в 12 тысяч за куб. Если будет у нас такой цех дополнительный, позволяющий все доски через глубокую сортировку проводить, только тогда и станет наш завод прибыльным. Тогда третьего сорта у нас будет мало, а первого и второго – много.
В том, что зимой невозможно нормально даже простую сортировку досок производить на нашем ЦГП, Макс быстро убедился. Гуляли мы с ним по заводу часа два, периодически в цеха заходя. А в цехах температура выше + 2 – 3 градусов не поднимается. На улице – минус 35. Озябли прилично. А я Макса добиваю:
– Это мы с тобой два часа погуляли, а рабочим по восемь часов ежедневно мёрзнуть приходится.
Только тогда и стал Макс понимать, о чём я в своих докладных записках речь веду, в чём соль производства кроется. Что при таком пилении через два месяца завод в трубу вылетит, я уже писал и говорил ему не раз. Но лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.
Увидел Макс, призадумался, но рук не опустил. Эта его решительность всегда меня восхищала. Всё, говорит, понял. Тропилину и Жарову так доложу, что деньги они пришлют и завод не бросят. Киселёв даже повеселел немного, хотя и жаловался Максу, что не верит он больше инвесторам. Достал бутылку коньяка французского, которую ему Макс в августе подарил и которую он обещал выпить тогда, когда первый внешнеторговый контракт заключит. Удивились мы с Максом, конечно, потому как до этого Киселёв даже грамма алкоголя в рот не брал и на дух его не переносил, но выпили вместе эту бутылку. Макс, спустя дней пять, из Манзи поехал в Тюмень, в очередной раз пытаться инвесторов растормошить. И у меня, и у Киселёва на Макса были большие надежды.
Встречался с Максом и Ковалёв. Он ему те же вопросы задавал, что и мне в октябре перед поездкой в Тюмень. И Ковалёву Макс тоже очень уверенно говорил: решение о покупке «Аверса» в любом случае принято будет, и ему, Ковалёву, желательно в лес зайти, чтобы зимние рубки начать. Так ему хитрый Ковалёв и поверил! Честному пионерскому слову. Ковалёв мужик очень умный был, неторопливый… Он ведь тоже догадывался по косвенным признакам, что и экономика у нас не складывается, и нормального диалога и понимания с инвесторами как не было, так и нет. Он просто стал ждать дальнейшего развития событий.

35.
Оживший алкоголик и новорождённый ясновидящий

Дымит, гудит родной завод,
А мы домой, е..ись он в рот!

Народное творчество

А событий никаких не было. Позитивных. Из весёлых событий можно только медосмотр вспомнить. В связи с участившимися случаями простудных заболеваний было мы приняли решение всеобщую диспансеризацию провести на заводе, совмещённую с всеобщим вакцинированием от гриппа. Медосмотр, как медосмотр. На целый день, посменно. Только никто его за последние 10 лет в Манзе не проводил. Хохма же в другом заключается. Много врачи нашли хронических заболеваний у наших работников. А те, что всю жизнь пили и работали у нас месяц–два всего, они все здоровые оказались. Сердце ровно бьётся, пульс 80 на 120, хоть сейчас в космос посылай! Вот и верь после этого медицине с её постулатами о вреде алкоголя. Но это так, лирическое отступление.
На заводе – нехватка финансовых средств. Зарплату работникам за ноябрь выдали. А юристу, то есть мне, ещё за половину октября деньги должны. Подожди, Михалыч, вот деньги придут, дам тебе денег. Киселёв себе тоже зарплату за ноябрь не выплатил, не хватает денег… А сколько это продолжаться может, месяц–два, не больше. Это и было начало финансового коллапса, который я предсказывал. А дальше должно было становиться только хуже, вплоть до полной остановки завода. Киселёв всё это понимал. Он попивать стал водочку. Не до беспамятства, но попивать. Я спрашиваю у него:
– Георгиевич, не злоупотребляешь?
– Да не, Михалыч, я норму знаю.
Ну, знает, так знает. Не мальчик, чтобы его жизни учить. А от чего он за воротник закладывать стал, и без разговоров задушевных понятно. От отчаяния.
У меня от эмоционального напряжения в ожидании невесёлого конца нашего проекта бессонница началась. Разброд мыслей. Глухая злоба. Обида. Когда бьют тебя, а ты сделать ничего не можешь. Как тогда, в детстве. Лежишь на кровати ночью – хоть глаз выколи, уснуть не можешь. Мысли в голову лезут. Как получилось, что не услышали нас в Тюмени? Как получилось, что завод на грани остановки? Как получилось, что такой интересный проект мы, умные люди, загубили? И так по кругу, до зелёных соплей. Потом отключишься ближе к утру, часа на два. Днём работаешь. А ночью снова бессонница, и снова те же мысли в голову лезут, разрывают.
Стал я тогда, чтобы с ума от мыслей этих не сойти, придумывать для мозга посторонние занятия. Взял колоду карт и стал, не глядя на них, карты отгадывать. Сначала масти пытался определить. Через несколько ночей масти я определял почти безошибочно. Показалось мало, и стал я пытаться увидеть карту целиком. Брал в руки карту, рубашкой к себе, мысленно пытался на карту заглянуть с противоположной стороны. Ещё несколько ночей, и я стал видеть карты почти безошибочно. Не отгадывать, а именно видеть. Можете верить, можете не верить. Я бы и сам не поверил, если бы лично на себе не испробовал. Так вот и жили – Киселёв водочку попивал, а я карты видел. Оживший алкоголик и новорождённый ясновидящий. В ожидании конца. И Макс нам ничего внятного сказать не мог. Как не мог он раньше повлиять на Тропилина и Жарова, так и сейчас в нём силы такой не прибавилось. Так мы прожили до конца декабря.
Под предлогом наступивших морозов Киселёв распускал завод в неоплачиваемые отпуска до 10 января. На самом деле и я, и он знали: зарплату за декабрь платить будет нечем. Числа 25 декабря спрашиваю у Макса:
– Есть какое-нибудь внятное решение инвесторов по проекту? Всё, Макс, конец скоро.
– Нет, никаких новостей нет.
– Тогда я на праздники новогодние в Тюмень поеду, нет у меня желания на пьяного Киселёва смотреть. Я и так уже чуть с ума не сошёл, спать не могу.
– Киселёва инвесторы в Тюмень вызывают для объяснений.
– Поздно уже объяснять, и не поедет Киселёв, я уже с ним на эту тему разговаривал.
– Тогда ты приезжай.
Знаете, бывают такие моменты, когда шестое чувство подсказывает тебе, что произойдёт в будущем. Так однажды моему другу Петровичу за день до государственных экзаменов шестое чувство подсказало, что сейчас отчислят его из юридического института. А был у него залёт уже, и курсовой офицер не любил его, но залёт был самый обычный, самоволка, за такие выговор дают. Ну, строгий выговор, не больше. Стоим мы на утреннем разводе всего института, он по понедельникам проходил.
– Чувствую жопой, сейчас вызовут из строя и отчислят, – Петрович говорит.
– Да не волнуйся ты, ерунда всё это, – я его успокаиваю.
– Нет, чувствую, отчислят.
И правда, вызвали и отчислили. Новый тогда начальник института к нам пришёл по фамилии Числов. Решил свой авторитет и жёсткость так показать. Не подвело Петровича шестое чувство.
Вот и мне шестое чувство подсказывает: надо мне в Тюмень ехать, конец это моей работы в Манзе. Конец. А я своему шестому чувству доверяю. Собрал один большой баул вещей своих, примерно треть того, что в Манзю летом привёз, и домой стал собираться. Это чтобы потом меньше везти было. В офисе говорю всем, что на встречу с инвесторами поехал, домой, Новый год встретить. Всех с наступающим праздником поздравляю. А бухгалтер наш главный набралась смелости и спрашивает:
– Александр Михайлович, что, неужели всё так плохо у нас?
– А вы разве сами всё не видите?!

36.
Цыганочка с выходом

 Так вот, где таилась погибель  моя,  Сказала, приехав на бойню, свинья.

Народное творчество

В кабинете у Тропилина собралось четверо: Тропилин, Жаров, Макс и я. Было это ещё перед новым 2010 годом. Совещанием это назвать было трудно. Говорил Макс. Говорил правильно. То же самое, что я на совещании в октябре говорил.
Когда очередь дошла до меня, я без всяких стеснений сказал: проект мы просрали. Просрали по вине Тюмени. И вина в этом наша общая, потому что никто никого слышать полгода не хотел, самым умным именно себя считая. А теперь имеем, что имеем. Имеем прямые потери в размере стоимости приобретённого сырья. Это 16 миллионов рублей. Имеем завод, который через месяц останется без сырья и без денег по причине того, что лесопиление в таком виде убыточно, а чтобы ситуацию изменить, Тюмень палец о палец не ударила.
А теперь, если проект продолжать, надо и завод переоборудовать, и снова сырьё покупать, то есть начинать всё с нуля. Без собственной лесосырьевой базы смысла нет в развитии завода никакого. Надо и базу покупать. А вы этот вопрос тянули, тянули, в итоге Ковалёву 16 миллионов подарили, из которых заплатили ещё только 12. Так вы туда, на Ангару, мать вашу, зачем полезли тогда? Зачем проект инвестиционный разрабатывали? Чтобы затем каждый его пункт нарушить?! Вы же своими действиями завод на грань банкротства поставили.
– Представляете, что это значит для посёлка на Ангаре. Не боитесь, что на вилы поднимут и Киселёва, и вас всех?
– Какой ты видишь выход? – Тропилин спрашивает.
– Покупать базу «Аверса», готовиться к заходу в лес летом, сейчас завод останавливать и заниматься до лета его реконструкцией. Весь оставшийся лес Ковалёву обратно отдать.
– А кто возглавит лесодобычу, кто отвечать будет?
– Я готов возглавить это направление, – хотя, с моей стороны, это было чистейшим блефом.
– Нет, в таких условиях мы базу Ковалёва покупать не будем.
– Тогда в заводе нет никакого смысла, нет смысла его реконструировать. Проще посчитать убытки и бросить его сейчас. Продать Ковалёву или кому-то ещё, возможно, вместе с Киселёвым. Но я себя в этом проекте не вижу. Что там делать, если перспектив развития нет никаких? Я ехал туда бизнесом серьёзным заниматься, а не за пьяным Киселёвым следить и умерший завод с ружьем от рабочих охранять, чтобы они со злости его не сожгли или не растащили. И если вы не согласны проект развивать, рассчитайте меня, пожалуйста, и мы расстанемся друзьями.
– Хорошо, мы примем решение.
Так просто закончилась моя лесная тема.

37.
Вместо послесловия
Ибо мы отчасти знаем и отчасти
пророчествуем; когда же настанет
совершённое, тогда то, что отчасти,
прекратится.

Новый завет.
Первое послание к коринфянам
святого апостола Павла, глава 13

Киселёв всё же приехал в Тюмень на встречу с инвесторами в начале января 2010 года. Сидя в маленьком номере гостиницы, за три дня выпил десять литров водки. Остановиться сам уже не мог, был едва жив. Вместе с Максом мы отвезли его в больницу, где трое суток его прокапывали, снимая сильнейшее алкогольное отравление. После этого он уехал в Манзю. Он так и пил потом, истово и безостановочно. В марте 2010 года был уволен. Никаких денег за последние месяцы работы ему, естественно, не заплатили.
Макс уехал в Манзю в феврале и прожил там несколько месяцев, сначала пытаясь наладить лесопиление в малых количествах, потом пытаясь законсервировать и продать завод. Всё это время в Тюмени его ждали жена и двое маленьких детей. Он понёс значительные финансовые потери в заработной плате, но так и остался работать у Тропилина и Жарова.
Я вернулся в Манзю в марте 2010 года – за вещами. А может, и не возвращался, а мои вещи привёз в Тюмень Макс. По странной прихоти психики этот период полностью выпал из моего сознания. Долг по заработной плате в размере 100 тысяч рублей, которые мне так и не выплатили на Ангаре, я Максу простил. Между деньгами и дружбой я всегда выбирал дружбу.
Тропилин и Жаров успешно занимаются бизнесом. Их завод по производству мела приносит хороший доход. Завод в Манзе путём сложных переговоров и согласований достался Ковалёву, и в Манзю снова вернулся Киселёв. Летом 2012 года цех № 1 сгорел, что поставило Ковалёва на грань разорения. Часть финансовых средств, вложенных в проект, Максу удалось вернуть. Прямые потери Жарова и Тропилина составили около 40 миллионов рублей.
В 2012 году в Богучанском районе возобновилось строительство алюминиевого комбината и ЦБК. В 2012 году в России появилось два первых завода по производству плиты USB, о производстве которой так мечтал Ковалёв.

…Я же, вспоминая Манзю, думаю больше не о перипетиях наших производственных взаимоотношений и даже не о своих упущенных финансовых возможностях. Думаю о красоте ангарской природы, которая скоро исчезнет в трубах ЦБК и алюминиевого комбината. А ещё постоянно думаю о лесе. И хочется мне верить, что придут в российские леса новые люди, которым лес будет так же не безразличен, как и мне. И будут они удачливей нас.

****
2011–2013