Ночь, как это бывает на юге, быстро опускалась на землю, скорее всего это происходило на горизонте. Вот, еще раз, на западе, вспыхнув на прощание, узкая полоска вечерней зари погасла, и на темно-сером вечернем небосклоне вспыхнули, словно вынырнув из неведомой бездны небес, первые звездочки. Светили они пока еще слабо, но разгорались всё ярче и ярче, по мере того как темнел воздух, в котором таяли очертания предметов, словно их что-то бесшумно втягивало в гигантский беззубый рот.. . Наконец, темь стала густой, подобной чернилам – небесный свод и земля слились в единую неразделимую массу. Ночь обещала быть безлунной. На небесах к этому моменту сияло такое количество звезд, что оно подсчету не подлежало. Мир небесного пространства беловатой широкой полосой, по форме напоминающей перевернутую ель, стал поделенным на две половины. Мне эта полоса напоминала очередь людей, выстроившейся зачем-то и двигающейся неведомо куда-то. Я уже знал, что звездная полоса представляет собой чудовищно, огромное скопление заезд, сотни миллиардов солнц, вокруг каждой из которых вращаются планеты со своими спутниками, но представить всё это, имеющее и начало свое, и конец, я пока еще не мог – не хватало воображения! Скажем, в моём сознании не укладывалось явление рождающихся новых звёзд, более десяти за наш земной год. Откуда они брали вещество для построения своего тела? Как это происходило? Каким законам это подчинялось? Наше солнце, дарующее нам всем, живущим на земле жизнь, было скромных размеров в сравнении с другими звездами, да и находилось оно далеко в стороне от центра нашей галактики, ставшей родным домом для нашей планеты Земля. Таким образом, наблюдая наше созвездие этой ночью, я должен был знать, что Земля является частицей его. Называлось это созвездие - «Млечный путь» Корнем его было слово - «молоко» Что удивительного в том, если из слова «молоко» происходит и само понятие – «Галактика», в переводе из древне-греческого, означающее – «молочная». Чуть позднее я коснусь вопроса появления такого названия, но считаю необходимым прежде коснуться тех ранних цивилизаций, которые такого представления не имели и пользовались мифами иными, чем древнегреческая цивилизация. Ну, скажем, в древнем Китае и Вьетнаме наша галактика называлась «серебряной рекой», «звёздной рекой». Знали тайские мудрецы, откуда-то, что звёздная река имеет сужения и расширения, что неспокойна жизнь звёзд, плывущих по реке этой. Как и люди, -считали они,- звёзды рождаются, борются между собой, поглощают друг друга, гибнут …. Неведомо куда уносила «звёздная река», обломки погибших звезд и даже погибших мелких созвездий?
Древние египтяне небесный свод рассматривали устроенным подобно земному Египту, стране живущей благодаря великой реке Нилу. Они, называя Нил ещё "звездной рекой", связывали его с Млечным Путем. Правда, называли они тогда Млечный Путь «Океаном» или «Эриданом». Нил разделял Египет на две половины, и небесный Эридан делал тоже самое с ночным небесным сводом. Поэтому неудивительно, что люди того времени, проживая по берегам Нила, руководствуясь своей звёздной религией, верили в то, что среди звёзд Эридана существует космический Египет, обитель душ после земной жизни.
На связь земной и звёздной жизни указывают мифы и легенды многих иных народов мира. Одни называли Млечный путь - «Дорогой Богов», другие - «Звездным Мостом» ведущим в райские кущи. Были взгляды и более простыми, считающие небесный пояс рекой, наполненной божественным молоком. Возможно, что в старинных русских сказках и говориться о Млечном пути, как о молочной речке с кисельными берегами…
Однако пора поговорить и о том, что все-таки дало основание назвать звёздное скопление Млечным путем? В основу этого названия лег один из древнегреческих мифов, в котором говорится о рождении Геракла, жизнь которого состояла из подвигов, в большей степени бесцельных, демонстрирующих чудовищную силу.
Известно было древним грекам, что их верховный бог Зевс был весьма неравнодушным к женскому полу, не пропуская ни одной красавицы, как божественного, так и смертного происхождения. Пользуясь чаще своим положением, а если оно не решало вопроса, то обращаясь просто к обману, он добивался своей цели. Случилось так, что объектом его внимания стала Алкмена – жена тиринфского царя Амфитриона. Молодая женщина отличалась не только исключительной красотой, равной которой не было среди смертных, но и стойкой супружеской верностью, а также несвойственной юным девушкам мудростью. Зевс приступил к действиям. Многократно он являлся в сновидениях красавице и уговаривал её разлюбить Амфитриона, а полюбить его, бога, обещая при этом ей исполнение любых её желаний. Всё было тщетно. Алкмена не отвечала на любовные призывы верховного бога. Но Зевс был настойчив, хитер и коварен. Ему пришла в голову мысль использовать охотничью страсть Амитриона в своих целях. Для того, чтобы разлучить на продолжительное время Амфитриона с Алкменой, он сделал так, что вся дичь из всех лесов Греции сбежалась в фиванские долины, расположенные далеко от того места, где проживал Амфитрион. Туда и направился страстный охотник. Дичи оказалось так много, что Амфитрион в охотничьем азарте, убивая рогатых оленей и клыкастых кабанов, все дальше и дальше забирался вглубь лесных дебрей. Слуги не могли оторвать хозяина от его любимого развлечения…
Время бежало… Каждый вечер выходила Алкмена к воротам дворца, чтобы дождаться нагруженных добычей слуг и утомлённого охотой мужа. Каждый вечер, освященная лучами закатного солнца, тщетно вглядывалась она вдаль, беспокоясь о том, не случилось ли беды с любимым?.. Зевс не дремал: приняв облик Амфитриона, он направился к Алкмене. Та, услышав знакомое цоканье копыт и звон доспехов, выбежала на крыльцо и бросилась на шею долгожданному «мужу». Так при помощи волшебства и обмана Зевс стал «мужем» прекрасной Алкмены, пока настоящий Амфитрион охотился за зверями далеко от своего дворца.
Зевс приказал богу солнца Гелиосу не выгонять коней своих, запряженных в огненную колесницу, на небосвод. Пока длилась его брачная ночь с Алкменой, солнце трое суток не поднималось над землей. Время шло, Зевс не покидал Алкмену. Но, вот, как-то, когда Алкмена мирно спала, вернулся и настоящий Амфитрион. Он не зашёл в гематий (женскую половину дворца), чтобы не тревожить сладкого сна любимой. Зевс же удалился в свое заоблачное жилище на высокой горе Олимп. Алкмена, увидев поутру Амфитриона, ничуть не удивилась этому: ведь она была уверена, что муж ее давным-давно вернулся домой с охоты Обман, придуманный Зевсом, остался нераскрытым.
Беременность Алкмены протекала благополучно, вот только объем живота давал возможность предполагать многоплодие. Приближалось время родов. И тут жена Зевса, Гера узнаёт об очередной измене мужа. Высказать напрямую мужу своё негодование она опасалась, зная непредсказуемость того в гневе, но сердце её загорелось огнём ненависти к «виновнице» измены... Как наказать смертную, позволившую своё тело предложить ласкам Зевса? Способ подсказал Зевс, сам т ого не ведая… В день, когда его сыну Гераклу предстояло появиться на свет, Зевс поклялся в собрании богов, что младенец из его потомков, который родится в этот день, будет властвовать над Микенами и соседними народами. Таким образом повелитель богов решил позаботиться о сыне, рождённом смертной! Такому свершиться ревнивая Гера не могла позволить. А для этого следовало задержать роды Алкмены, хотя бы на сутки… Одновременно нужно было сделать так, чтобы клятва верховного бога не прозвучала впустую, а имела под собою реальное основание. И вспомнила великая богиня о том, что в это время есть ещё одна беременная - Никиппа, жена микенского царя Сфинела, сына Персея, правнука Зевса. Ребенок от Никиппы тоже относился к роду Зевса. Но Никиппе предстояло родить только через два месяца. Следовало роды эти ускорить, чтобы они произошли в день, определенный верховным богом. Так и произошло. Родился недоношенный, хилый телом и слабый душой правнук Зевса Эврисфей, благодаря опрометчивой клятве его, ставший повелителем всего Пелопоннеса, которому в случае рождения должен был беспрекословно повиноваться Геракл, сын Зевса и Алкмены.
В момент появления Эрисфея на свет на совете олимпийских богов, Гера, появившись, вся сияя от великой радости, воскликнула, обращаясь непосредственно к Зевсу: “Радуйся, громовержец! Все случилось по твоему слову! Родился великий Эврисфей, которому будут служить остальные герои Эллады!” В неописуемый гнев пришел Зевс, когда понял, что его обманули. Догадался он и о том, кто помогал Гере в осуществлении её плана. Это была богиня глупости и обмана – Ата. Лицо его потемнело от гнева. Все смолкли, ожидая грозы.
Не дожидаясь оправданий со стороны богини обмана, схватил повелитель богов несчастную Ату за гриву тусклых рыжих волос и швырнул её с Олимпа на землю, запретив ей впредь когда-либо вновь взойти на него.
Как не гневен был Зевс, но понимал, что нарушить свою клятву он не может. Единственно, чем он мог помочь своему сыну, то только ограничением срока служения Эврисфею двенадцатью годами
Зевс, досадовал, что не может одарит сына своего так, как он задумывал. И решился он одарить Геракла бессмертием. Но для этого новорожденный должен был испить молока самой верховной богини, жены Зевса Геры. пытается сделать Геракла бессмертным. Властитель над богами обратился к дочери своей Афине за помощью в этой задумке, да и после покровительствовать ему. Та дала согласие. Закончились родовые муки Алкмены рождением двух младенцев. Одного, сына Зевса назвали Алкидом (позднее он будет называться Гераклом), второго, сына Амфитриона – Ификлом.
Задумку Зевса решила реализовать Афина через Гермеса - бога торговли и обмана, ловкости которого завидовали все боги.
Незаметно для Алкмены, забрала она ребенка, передала его Гермесу, а тот отнес его на Олимп и приложил ртом к груди спящей Геры. Ребенок стал пить молоко верховной богини, дарующее ему бессмертие.
Проснулась богиня, в ярости оттолкнула от себя мальчика; струёй брызнуло и расплескалось по небу ее молоко, образовав на нем белую дорогу, хорошо видимую ночью. Так и возник Млечный путь.
Об этом мифе многие забыли, но он ведь, что тут гггоооворить, и стал основой названия нашей спиралевидной галактики.
На сегодняшний день в некоторых странах, существуют свои названия Млечного пути, в основе которых тоже лежат мифы по времени возникновения весьма близкого к нам. К примеру, в Украине, прежде называемой Малороссией, Млечный путь называют Чумацким шляхом. Откуда взялось это название? Чумаками прежде называли людей, ездивших за солью в Крым. Соль была ценным товаром, а торговля ею прибыльным делом. Торговали чумаки и рыбой (вяленой и соленой). Торговали с турками, поляками, украинцами, крымскими татарами, сербами, да мало с кем еще торговали?.. Торговали и оружием, поставляя в Запорожскую сечь седла, удила, стремена, луки, стрелы, сабли. Название «чумаки» пошло от названия страшного заболевания - чума. Но не были чумаки переносчиками заболевания, мало того, они этим заболеванием, не болели. Сапоги, густо смазанные дегтем, которые носили чумаки, отпугивали блох. На сегодня известно, что основными распространителями чумы являются именно - блохи. Так что, не следует представлять чумака измождённым, изнурённым болезнями человеком. Труд его требовал исключительного здоровья, отменной храбрости, умения пользоваться оружием и, наконец, здравой смекалки!
Походы чумаков были весьма рискованными мероприятиями: часто торговцы подвергались нападениям со стороны гайдамаков и татар. По этой причине чумаки редко отправлялись в путь в одиночку. В случае набега грабителей чумаки для защиты строили из возов так называемый табор. Имели своего выборного атамана, избиравшегося из опытных чумаков: он указывал путь, определял дневных и ночных сторожей для скота, распоряжался временем езды и отдыха, разбирал ссоры между ватажками и т. п. Кроме атамана, имелся еще кухарь, на возу которого находились съестные припасы, а также казан и таганы. На подводу клалось поклажи общим весом до тонны, Тянули огромные подводы волы, запряженные попарно. Существовали чумаки с шестнадцатого столетия и до начала строительства железных дорог. Путь (шлях) до крымского Перекопа наезженный, рассекал степь великую надвое. В темную безлунную ночь, казалось чумаку, смотрящему на черные усыпанные звездами мерцающими небеса, что и там находится широкий шлях, и тянутся по тому шляху подводы, везущие соль, просыпается та соль на дорогу и остаётся видимый с земли молочно-белый тянущийся через все небеса след от соли той. А как, попали чумаки на небеса? Тут и подумать можно…Всё в руке Божьей. Катятся по степи в мареве подводы, впереди видно, как дрожит нагретый солнцем воздух, видна и линия, где земля в небеса переходит. Правда, бог не даёт возможности добраться до неё, чтобы заглянуть, что там делается за куполом небес: едешь неделями, а до той полосы ее добираешься – убегает она! Но почему бы не случиться тому, что достигнут той полосы, пусть и случайно, чумаки, а там уже, незаметно для себя, покатятся их подводы с волами по тому, небесному «Чумацком шляху»?
О подобном случае ниже в стихотворной форме и говорится…
То на возу, то рядом с ним,
То на подъем, то на приволье.
Со всех куточков едут в Крым,
Собравшись, чумаки за солью.
А, почему зовут «чумак»? *
Какая связь меж ним – чумою?
Шлейф смерти – это не пустяк!
Безлюдье за ее спиною!
Не раз встречалась с казаком,
Боролась с ним, - не одолела.
Его – прозвали «чумаком»,
А соль, что вез – чумацким делом.
Обоз из множества подвод,
С собой оружие, припасы.
Собрался боевой народ –
Все казаки, не свинопасы.
Судьба у каждого сложна,
Бывал и в Венгрии, и Польше, –
Казачья лихость не нужна,
Там кошелек бы был потолще...
На Тереке с черкесом бился,
В Стамбуле побывал в плену,
И дважды к жизни народился,
Две жизни прожив за одну...
На чайке плавал и тонул, *
Прикован был к скамье галеры,
И много раз бывал в Крыму,
Тиф одолел, а с ним – холеру...
Рубцов и ран не перечесть...
Одно их всех объединяло –
Казацкую хранили честь,
Наверно, это - и не мало!..
Немного радостей в пути,
Хотя не трудная работа:
И осторожность соблюсти,
И об имуществе забота...
Идет обоз по Украине,
Ночевка – постоялый двор,
В нем каждого знакомо имя,
Ждет задушевный разговор.
Горилка ставится на стол,
Хлеб, рыба, яйца, мясо, сало,
Иной припас и разносол.
Одно условие – не мало!
Южнее ждет враждебный край
Надежда – больше, на себя,
Гляди, в беде не оплошай,
И жизнь, и честь свои любя.
Границы нет. Есть городки,
Есть небольшие поселения.
Церквушки есть, и есть шинки.
Чем дальше, редкостней явление.
Наступит вечер. Темнота
Сомкнулась, все в ней утонуло.
Вокруг такая беднота,
Не слышно пьяного загула!
Огни в окошках, знать, – шинок,
Купили в складчину сулию.
До Перекопа путь далек.
Зеленым не торгуют змием!
Закуска легкая и сон, –
Глаз не сомкнула ночью стража.
(Добро поставлено на кон)
Бог миловал, не было кражи.
Прохлада утра, в самый раз,
Волы наелись, отдохнули.
И подниматься дан наказ.
Возы тихонько потянулись.
По утру версты отмахали.
На травах высохла роса.
«Пора подумать о привале» –
Везде несутся голоса.
Пригорок выбран для привала,
Чтоб было видно: что и как?
Чтоб ветром легким обдувало.
Предвидеть должен все чумак:
Чтобы волов не увели,
Чтобы самих не порубали,
Все охраняли, как могли,
Когда товарищи дремали.
Возы составлены в кольцо,
Как на ладони вся округа.
Друг друга знают все в лицо,
Надежда крепкая на друга.
Ярмо снимается с волов.
Трава высокая, густая.
А солнце жарит: семь потов
По телу струйками стекает!
Но вол – не конь, не убежит,
Жует он долго, много ест.
И нужно времячко убить,
Его не мало – часов шесть.
Пора подумать о желудке, –
Напоминает о себе, –
Волами управлять – не «шутка»:
Там слышно – «Цоб!»,
там – «Цоб-цобе!» *
Два сухаря, кусочек сала
Да три зубочка чеснока,
Хотя, конечно, это мало
Для аппетита чумака.
Поели, – под телегу, в тень.
В зените солнце, припекает.
Пошевелиться даже лень,
Хоть человек и привыкает...
Привыкший к холоду, жаре,
Ворчит сердито на природу.
И что б не было на дворе,
Защита чумака – подвода.
На животе лежит Тарас,
В зубах травинкой ковыряет.
И медленно ведет рассказ
Грицько, из люльки дым пуская:
«Да, друже мой, Тарас,
Какие яблоки у нас,
Какие груши, вишни, сливы?
Село мое под Конотопом,
Сейм рядом, тут же, недалеко...
Богатыми когда-то слыли...
Весною выйдешь на крыльцо,
Подставишь ветерку лицо –
Несет из сада ароматом,
И пташки по утрам поют,
И насекомые снуют...
Стоят под очеретом хаты...
А летом редко дома я.
Большая у меня семья:
Отец и мать, жена и дети.
Расстанусь с ними, и в дорогу...
Волы плетутся понемногу.
И солнышко приятно светит.
Минуешь Гадяч, Кобеляки.
Не слышно лающей собаки, –
На много верст селений нет.
Там, в стороне, лежит Полтава.
Здесь бед перенесли немало.
Набегов всюду виден след!
Теперь повсюду тишина,
Иное дело – старина:
Здесь бились русские и ляхи.
Повсюду трупы, кровь, да раны...
Ловили пленников арканом.
Татарские тут были шляхи!
Татарин не ведет осады,
Пожег селения, посады.
Словил всех пленников,
и – прочь!
Потом разбился на отряды,
Уходит из-под носа, рядом,
Его союзник – степь, да ночь!».
«Ты, дед, о Крыме расскажи?
Что там за край, какие люди?
Границу кто там сторожит?
Да расскажи, что с нами будет?».
«Во-первых, хлопче, я не дед,
Исполнилось мне сорок лет.
Отлично саблею владею.
Ты должен ведать, что чумак,
Не балагур и не дурак.
Свое мы защитить умеем!
Подумай сам, – иначе будь –
Простым за солью был бы путь?
Везде б были возы с волами...
А так, ты видишь шлях пустой, –
Знать путь тяжелый, не простой...
Не ведаю: что будет с нами?
Второе, не перебивай,
Крым может для кого-то рай?
По мне милей земля родная!
Я вижу – парубков, девчат,
Я слышу, – старики ворчат...
И лучше – ничего не знаю!
Ты видишь, сколько дней в пути?
Попробуй воду здесь найти?
Нет копанной нигде криницы.
С водой солоноватой пруд –
Быть может, и разыщешь тут?..
Воды студеной не напиться!
И ночи посветлей у нас...
Ты к звездам присмотрись, Тарас...
И небо здесь, как будто злое.
И полноводных нету рек,
И всякий, добрый, человек
Здесь не изведает покоя...
Ну, что ж, пора и на ночлег,
Не остановит время бег, –
Чиркнула в небесах комета.
Признаться должен я, Тарас,
Люблю я предрассветный час,
Полоску на востоке света...
Как быстро ширится она,
То золотиста, то – красна –
Предвестник ветряной погоды...
Но нам, с тобою, все равно –
Волы запряжены в ярмо...
Плетутся по степи подводы»...
Уснула степь. Костер погас.
Волы лежат и тянут жвачку.
Уснул Грицко, не спит Тарас,
И, кажется, что кто-то плачет...
Не тень ли прошлого пришла?
Забыла что-то, – заглянула?
Луна на небосвод взошла.
И ветром легким потянуло.
Степь окунулась в серебро,
Из ковыля ручьи и реки.
У парня челюсти свело,
Тяжелые сомкнулись веки
Раздался сочный храп, с присвистом.
На зов откликнулся другой.
И тонет все в просторе чистом...
Полог под звездною дугой
Укрыл собой людей уставших,
Укрыл подводы и волов,
Как укрывал в бою всех павших...
И всех иных укрыть готов...
Жара чуть спала, снова в путь,
И чумакам полегче стало.
В разрез рубахи видна грудь,
Все бодры, прочь ушла усталость.
День уходил, уж солнце село.
Пора бы снова на ночлег.
Уж на востоке посерело.
Волов неторопливый «бег».
То там, то там сереют хаты,
Соломой крытые они.
Живут здесь люди не богато,
Кой где виднеются огни.
Скорей всего, горит лучина,
У всех работ невпроворот:
В конюшне возится мужчина,
Детишек в доме – хоровод.
У одного прикрыто тело –
Хламида, полная заплат.
Та девочка в костюме Евы.
Костюм Адама у ребят.
Село оно и есть село,
Крестясь на церковь, помолились.
За поворотом, за селом
К речушке маленькой спустились
И снова слышно поученье.
И снова слушает Тарас.
Ученье, право, не мученье,
Но, не о нем идет рассказ:
«Ты первый раз, а я не счесть,
Я знаю, где водица есть,
Чумацкий шлях изучен мною,
Где можно ожидать засаду,
Где ждет природная преграда,
Где можно отдохнуть от зноя!
Не торопись хватать кулеш,
Дымок почуешь, когда ешь...
Пускай его остудит ветер.
Кулеш казацкая еда,
В пути присутствует всегда,
Нет ничего вкусней на свете!
Поверх пшена – кусочки сала,
Но жаль, что сала только мало
Язык проглотишь – что за вкус!
И, кажется, что съел ты много,
Но растрясет тебя дорогой,
И тянешь хлеба лишний кус.
Поел, попил – живот отставил,
Отяжелел, – чего лукавить,
И лезешь, прямиком, под воз.
Не беспокоят слепни, мухи,
И только храп услышишь ухом,
Коли услышать довелось
Вон там курган, а за курганом,
Нет, не туда гляди, а прямо –
Ложбинка небольшая есть,
Там бились хлопцы с басурманом,
Сцепилась сабля с ятаганом.
Тех было двадцать, наших – шесть!
И что ты думаешь, юначе?
Случилось так, а не иначе,
Сражались храбро казаки,
Татарам бог не дал удачи,
Не по одном жена заплачет,
У них – потери велики».
Вмешался в разговор Свирид:
«Открой пошире свои уши –
Грицко тебе наговорит.
На ус мотай, не только слушай...
Рассказов хватит на весь год,
И толмача тебе не надо.
Здесь – разговорчивый народ,
Собралось не баранье стадо!
В коне товарища нашел,
Поговоришь, он понимает...
А вол мычит, на то и вол,
Он ничего не замечает...
Вот почему чумак болтлив,-
В дороге многое узнает,
Держать в себе не хватит сил,
И память с кем-то разгружает.
С конем сподручнее – он скор,
Давно бы мы на месте были,
Но за коней, – какой тут спор,
Давно бы нас поперебили б!
Зачем татарину волы?
Хороший конь – иное дело.
Конь пал – пошел на постолы,
Из кожи шьют они умело...
Они коней, баранов жрут,
Овцу и лошадь бабы доят,
Ну, словом, нехристи живут,
Соседей часто беспокоят!».
«А с нами как, дядько Свирид?
Не трогают в пути татары?».
«Опасно, что ни говори,
Но мы же молоды, не стары.
И ружья есть, и сабли есть,
Приемы знает все чумак...
Нас хана охраняет честь,
Сидит на троне не дурак:
Несушку кто же режет, бьет?
Мы хану денежки везем,
Хан припеваючи живет,
И мы под ним еще живем!
По Украине, по Литве
Проложены Селимом шляхи,
От крымцев досталось Москве,
Не раз побиты были ляхи!
Век не видал бы эту соль, –
Но только не живем без соли,
Она на стол, и на засол,
Без соли сало не посолишь!
Татарам только деньги дай,
Они отмерят много соли.
И не пойдешь в Бахчисарай,
Чтоб ханской испытать неволи.
Дозор татарский наскочил,
Есть грамота у нас от хана.
Он долю денег получил,
Позволил нам проехать прямо».
Вздыхает взрослый. Молодой, –
О виденном его пытает.
«Не торопись, мой дорогой,
Судьба на прочность испытает.
Дорога долгая ведет,
Не день, не два, идут – недели.
Беда повсюду тебя ждет.
Не шутка это, – самом деле!
Степняк не тронет чумака, –
Ему за соль тот деньги платит,
К тому ж дорога нелегка,
А соли этой многим хватит.
Потом, есть сабля, и пищаль,
Есть люлька у меня, табак.
Признаюсь, прошлого не жаль:
Теперь чумак я, не казак!
Ты лучше глянь, какая степь!
Какое небо – голубое...
Не верится, что бродит смерть
Со мною рядом, и с тобою!».
Еще синь неба не поблекла.
Цветов головки поднялись.
Еще не наступило пекло,
В степи во всю бушует жизнь.
На травы выпадет роса,
На стебельках висит, как слезы,
Повсюду птичьи голоса,
И осы носятся, стрекозы.
А в вышине орел завис,
Добычу ищет на обед.
И солнце, поднимаясь в высь,
Горячий оставляет след.
И живность прячется в траве,
Но слепни мухи злее стали,
От крупа мчатся к голове,
И кожу у волов терзали...
«А батько твой? – спросил Тарас, –
Грицко, он был в походах?».
«Поход такой, как и у нас,
За солью ездил на подводах...
Он был реестровый казак,
В то время – это не пустяк...
Служить на королевской службе!..
И денег полная мошна,
Довольны дети и жена,
Жил припеваючи, без нужды!
У Вишневецкого служил,
В походы часто с ним ходил...
Но, что-то там произошло?..
Потом у пана Радзивилла,
Похоже, счастье изменило,
Над домом солнце не взошло.
Подался к Хмелю батька мой,
То было раннею весной,
Лишь воды вешние сошли.
У Желтых Вод был тяжко ранен,
Домой с товарищем отправлен,
И дни лечения пошли...
Ну, что ж, когда одужил, *
Как воин, был уже не нужен...
Казацкая бурлила кровь...
Опять же, что-то делать надо,
Конечно, с тяжкою досадой,
Он в Крым отправился по соль,
Так, чумаком мой батька стал,
И мне науку передал.
Теперь, признаюсь, я доволен,
Опасность небольшая есть,
Не продаю я совесть, честь,
А главное – всегда на воле!
Трава густа, почти по пояс, –
О корме я не беспокоюсь
Есть где пасти моих волов,
А вол здоров, – и я спокоен,
Хотя торговец, а не воин
С бедою встретиться готов.
Тут степь, без края и границ, –
Татарам, казакам раздолье,
Каких тут не гуляет лиц...
Одно названье – «Гуляй-поле».
Ты, вот, не видел ничего,
А я не раз бывал в Крыму,
И в нем не видел никого,
Кто погулял бы на Дону
Давно им путь туда закрыт!
Куда девается их прыть?
Повадились на Украину...
А мы грыземся меж собой,
Пускаем ворога домой...
Покорно гнем пред ними спину!
А у татар и девы есть,
Пускай в душе гуляет месть, –
Гибки, нежны и славны очень.
Лицо округло, как луна,
Покорна мужу и верна
Коса черна, темнее ночи!
Не раз бывал Сирко в Крыму, *
Сгубил там душу не одну.
Татарки им детей пугали...
Откуда знаю? – С ним был дед,
И одногодки, твоих лет
О смерти часто вспоминали.
Да, славный был Сирко казак,
Не то, что нынешний чумак.
Недаром избран атаманом.
Владел отлично саблей, словом.
В бою был грозным и суровым
В пирах прославился буяном.
Походы часто совершал,
Пред ним сам хан Селим дрожал...
Дошло и до ушей султана,
Тот угрожал и увещал,
Добра и злата обещал,
Но плохо знал он атамана!
Сирко товарищей ценил,
Он с ними спал и ел, и пил...
Не подцепить красивой бабой!
Имел он женщин не одну,
И в Запорожье и в Крыму.
И в этом деле был не слабый.
Я помню, дед мне говорил,
Что там он деву полюбил,
Была красавицей гречанка,
Слегка смугла, улыбка – сладка,
Она и стала моей бабкой,
Хоть говорили, что – турчанка!
«Ну, ты скажи? – прервал Тарас –
А крымского видал он хана?».
«Да, что сказать, в неровен час,
Бог не оставил атамана!
К татарам ключ Сирко нашел:
Напал, ограбил и ушел...
Свищи, ищи по полю ветра...
Татарина спасает ночь,
Когда, награбив, мчится в ночь!
Сирко все делал утром светлым!
Да, рыцари теперь не те,-
Воруют, грабят в темноте,
Все потому, что духом слабы!
Всегда толпой – на одного!
Не так, как прежде: кто – кого?
Паскудней стали грязной бабы»...
По шляху двигался обоз,
Последняя в пути криница.
(Два чумака на каждый воз)
Сошли с подвод, воды напиться.
Пьют, отдуваются волы
Уткнувшись в желоба с водою.
Ковши с водою поплыли,
Мелькают часто над толпою.
И вновь задвигался обоз,
Верст пять прошел и стал.
Постелью станет каждый воз,
Ночевки час настал...
У горизонта солнца диск,
Косые удлинились тени.
Кострами люди занялись,
Не торопясь, но и без лени.
Горит костер, а у огня
Кружок собрался чумаков.
Будь кисть и краски у меня,
Эскиз бы был уже готов.
Все так и просится на холст:
Что ни чумак – портрет.
Одеждой, формой тела прост
Для тех, давно минувших лет.
Для наших – это колорит,
Как говорят теперь – типаж.
О чем он только говорит?
Не живописца это – блажь?
С макушки вниз свисает чуб,
А голова его побрита,
Такой длины, – еще чуть-чуть,
И может им кругом обвита!
Чуб оселедцем называют,
Все бриты люди, без бород.
И усы длинные свисают,
Чуть сверху оттеняя рот
Широкополый желтый брыль, *
Из выцветшей давно соломы,
Вбирает солнце, воду, пыль,
Став пугалом вороньим!
Без дыр заштопанная свитка,
А на возу лежит кожух,
Похож на панцирь для улитки,
Хранит овчины резкий дух.
Не страшен с ним и холод,
К нему давно привык чумак.
Казак ли стар, иль слишком молод,
Не расстается с ним ни как»,
На землю глянули лучи,
День новый к жизни пробуждая.
Чумак по ступице стучит.
Колеса воза проверяет.
Вот, наконец, и Перекоп,
Не городок, а так – селенье
И покупателей поток.
Татар немного – население.
Домишки здесь из самана,
Глаза не радует окрестность,
Жизнь подсказала здесь сама,
От соли никуда им деться!
Баранья шапка, без ушей
Поверх штанов еще рубаха.
И он обязан жизнью всей
Селиму, хану и аллаху
Курай горит и кизяки, *
За ужин садятся татары,
Их семьи очень велики,
Но никогда не слышно свары.
Здесь слово старика – закон,
Ему родные не перечат,
Немного говорит и он,
Совсем не нужны долги речи!
Соль добывают из рапы,
Из Сиваша черпают прямо
С утра до вечера рабы.
От соли ноги в жутких ранах...
А чумакам – в обратный путь,
На родину, где ждут их с солью.
Возможно, в этом жизни суть –
Страданья связаны с любовью?
Назад тяжелый тянут воз,
Волы чуть-чуть повеселели.
Достойный будет и привоз.
Опять в пути идут недели.
Так много лет было подряд.
Минует время, так же будет...
Где нынче степь, возможен сад?
Быть может, прошлое забудут?..
И канут в Лету чумаки,
И канет тот, кто о них пишет...
И скажут: «Жили чудаки,
Желавшие о прошлом слышать!».
Эпилог:
Я описал чумацкий шлях
Таким, каким его я видел.
Надеюсь, что умерших прах
Своею правдой не обидел?
Естественно, я не чумак,
И в тогу эту не рядился...
Чумацкий шлях, не знаю как,
Но вдруг на небе появился.
________________________________________
Примечания:
Чумаки действительно не болели чумою. Это было связано с тем, что свои сапоги они постоянно смазывали колесным дегтем, запах которого отпугивал блох. А блохи и являются переносчиками возбудителя чумы.
Чайкой называли казачью остроносую лодку. На чайках казаки добирались до турецкого берега.
Цоб–цобе – команды для волов, означающие: правый – левый
Одужил – поборол.
Сирко – казацкий атаман, в правление крымского хана Селим-Гирея неоднократно наносил военные визиты на крымскую землю, они сопровождались массовым ограблением местного населения и насилием. Действительно, к Сирко с письмами-предложениями обращались как крымский хан, так и турецкий султан, но - безрезультатно.
Брыль – соломенная широкополая шляпа, хорошо защищавшая голову от солнца.
Курай – трава с толстыми, мясистыми корнями. Как и полынь, использовалась татарами для поддержания огня в очаге.