Нет пути спать, есть, говорить и даже дышать
Без достижения пика амплитуды боли
На вечное рабство свободы рвется отдаться душа
Если страданья придумал Иисус по собственной воле.
Кашель мятой картонной коробкой дерёт глотку,
Сцеживает частоколом зубов мокроту
Безысходностью чай отрезвляет как горячая водка
Медовым дисбалансом сдерживаю на краю приступа рвоту
Провожу удушающий приём, до хрипоты подухи
Горло распорото с изнанки от уха до уха
Иногда короткими хороводами, озаряем соплями нос
Застенчивыми девчонками плывущими из тени берез
Где разложены по цветам серой радуги осенневластные недуги
Знобит – я обнят за плечи присутствием нелюбимой подруги
Ангины.
Меня разбудил гулкий стук, нет, это - не в дверь стучат, подумал я через несколько минут напряженных попыток добиться молчанием того, чтобы настойчивые визитеры ушли, увенчались смутным осознанием того, что стучат прямо по голове. Стук зарождается в висках по обе стороны головы и гулким эхом раскатывается по всей полости головы напоследок набрасывая на глаза белую завесу пелены.. Я силился встать, но оказалось, что это невозможно. Электричество предательски било мышцы, кусало их наугад по всему телу, но в движение они не приходили, да и самое тело, казалось, весит теперь целую тонну. Я перевернулся. В горле клокотал расплавленный свинец. Мускулатура усиленно трепетала, вне моей воли и контроля. Прошло еще какое-то время полузабытья под непрекращающийся бой Курантов в башке. Башка была словно Башня перенесшая тяжелый бой. Отдельно стоящая старая бессмысленная и бестолковая башня, которая ничем не может оправдать свое существование. Ни управлением, ни обороной, ни эстетикой. Тело разбросано по комнате отдельными постройками во главе с Башней, но тесного сотрудничества меж ними нет. Нет постовых, нет часовых, нет персонала. Нет никого. Только Башня, постройки подвластно неподвластные башне и комната. В каторжном труде прошли несколько шагов к ванной, шатаясь, держась за стены, я упал на раковину, открыл воду, выпил сколько то воды, намочил голову, лицо и руки до плеч. Сразу стало немного яснее и светлее, обратный путь показался немного короче и, упав на кровать, я снова забылся липким сиропным морфийным сном. Меня разбудил телефон. Он настойчиво пытался просверлить дыру в мою голову, несмотря на все мои протесты. Ответил. На обратном конце провода был Петя. О чем мы говорили, я не помню. Помню, что одел куртку, кроссовки, шапку и поднялся на лифте на 10 этаж. Меня угостили градусником, какими-то колесами, которые я засунул в рот и сжевал, пока ехал обратно на шестой. Градусник показал 39,4 по Цельсию. Комната, пастель, сон. Я очнулся. В одной из построек требовали жрать. Я поплелся на кухню, сунул пельмени в микроволновку, достал, налил воду, снова сунул... Удивительно вкусная вещь. Удивительно питательная вещь - пельмени. Казалось, Башня воодушевилась подчинением одного из строений и решила пойти в наступление. Моросил наглый холодный дождь. В аптеке была очередь. Один посетитель, покупавший гандоны. И сам он - гандон. Минут десять выбирал. Битва затянулась. Мне хотелось лечь, но было не куда лечь. Я сел на корточки и прислонился к витрине. Вывел из транса меня голос продавщицы: "Молодой человек, что Вам?". Разве не видно, что мне? - Порошок, витамин С, и что-нибудь от горла, оплата - картой. Если честно, я так бы тут и сидел. Мне уже уютно, тепло...
Дома в ход было пущено все из аптечного пакета. После порошка стало легче. Вечером я смог минут на двадцать подняться снова к Пете. Угощали супом.Таким горячим, на жирном бульоне, супом. Таким приятным, обволакивающим все нутро супом, живительным теплом. Посоветовали лечь спать. Телефоны засланными лазутчиками молчали. Я набрал маме, сказать что все хорошо. Со здоровьем ? - отлично. Хорошо, что выходной. На работу - завтра.
5\11\13