1997 год. Мы, родственники надеялись на какое-то новое дифицитное лекарство, а по сути на чудо! Но чуда не произошло. О смерти Володи я узнал на рабочем месте в пересменок железнодорожных бригад. Я упал грудью на пульт дежурного по станции, рыдал и выл по-звериному, а слезы бежали на кнопки и тумблеры. В диспетчерской было полно народу, но я никого не видел…..
Давно закончились наши беседы с тобой, Володя. Я пишу эти строчки в той же кардиологии, только двумя этажами ниже нашего с тобой закутка. Сюда я ложусь подлечиться ежегодно уже 13 лет. Раза два делал попытки подняться на два этажа к нашему месту. Чем поднимаешься выше, тем сильнее болит в груди, словно старая рана! Поднимался в волнении, а когда пришёл, понял — нет здесь тебя, а значит, и места нашего нет. Будить воспоминания искусственно не в моих правилах. И больше я сюда не приходил за все эти годы ни разу.
Первое время, когда тебя не стало, мне так не хватало какой-нибудь твоей вещи, которой ты долго пользовался. Я наивно считал, что имея такую вещь, смогу в какой-то мере восстановить диалог наш. Твой сын, зная нашу непростую с тобой биографию дружбы, привёз мне тогда твои часы. Я был очень благодарен ему за этот поступок. Он снял их с твоей уже неживой руки и они ещё «тикали». Это был настоящий памятный подарок для меня….
А место — твой дом, в котором ты долгие годы с семьёй жил, без тебя словно пуст, и вынули из него душу. После твоих похорон я посетил этот дом только один раз. И не потому, что меня теперь туда просто не приглашают. Володя плюс его дом — это было что-то целое и, как я считал, неделимое. Никогда и никто нам не сможет заменить ушедшего. Душа будет болеть и ныть, и рыдать с хрипом, как у меня в тот день, когда возвращался я от твоего, такого для меня пустого, дома. Путь лежал через железную дорогу, и мне приходилось часто промаргивать слезы в глазах. В то время я понял, что оборвалась какая-то важная часть моей жизни и к ней возврата уже не будет. И в дом этот, где жил Володя, я не зайду никогда больше.
Валерий Зиновьев