Корабль трещал по швам. Море вздымалось и обрушивалось на него всей тяжестью, скатывалось по резко наклоненной палубе, опять поднималось страшным черным валом – и било по мачтам, рвало паруса. Ветер крепчал с каждой секундой. Разрозненные крики людей смешивались с грохотом волн, ужасающими воплями тех, кто оказался в воде, и приказами капитана: команда бежала с тонущего корабля. Несколько матросов судорожно пытались спустить последнюю шлюпку.
Ричмонд слышал голоса, рев ветра, ощущал каждый удар волны, но не мог сделать ни шагу. Он был прикован в глубине кубрика по рукам и ногам, и надежды на то, что кто-то вспомнит о нем, уже не осталось. Он вцепился в скобу, торчащую из стены, и только зло скрежетал зубами. В эту минуту дверь распахнулась, и на пороге показалась фигура солдата. За его спиной вырастала огромная волна.
- Отпусти меня! – страшно закричал Ричмонд. – Я не хочу умирать здесь!
Солдат растерялся. Ричмонд понял: тот хотел умертвить его, прежде чем покинуть судно. Это был молодой парень, не очень смышленый, и он старался точно следовать инструкциям.
- Не убивай меня, - снова закричал Ричмонд, – освободи! Я умру в море, но не здесь!
В этот момент корабль резко качнуло, и солдат, швырнув ключи в сторону узника, выбежал вон. Дверь захлопнулась. В кромешной тьме, заваливаясь вместе с судном то вправо, то влево, Ричмонд судорожно искал ключи. Они где-то здесь! Но в ту минуту, когда рука уже нащупала связку, страшный треск прошел по всем суставам корабля, он содрогнулся, как человек в агонии, и стал медленно клониться набок. Ричмонд в одно мгновение освободился от оков, бросился к выходу, - поздно! Грот-мачта, сломанная порывом шквального ветра, упала с той стороны двери и накрепко закрыла ее. Узник застыл… Секунду назад – надежда, почти свобода, а сейчас – опять заключен, теперь уже прочно, насмерть. Он бросился на пол, поднял лицо вверх, туда, где за бурей и штормом скрывалось чистое небо, и крикнул так громко, как только мог:
- Помоги мне! Спаси меня!! Я знаю: я – чудовище, но спаси меня!!!
…У моря – тихий, тихий голос. Голос ласки, нежности и доброты. Волны смягчают всплеск и, как пушистые облака, откатывают вниз…
Ричмонд помедлил немного и открыл глаза. Какой безмятежный берег! Бездонное, глубокое небо, тишина. Он выплюнул песок и горькую воду, осмотрелся. Память услужливо подсказала ему последние фрагменты бури: солдат, который почему-то хотел убить его, упавшая мачта и сильный крен. Это он помнил. Но больше – ничего! Как он сошел с корабля, как оказался здесь. И как он вообще попал на корабль! Что делал на нем, куда плыл? Ричмонд долго напрягал мозг, пытаясь связать нити событий, но – безуспешно. Все остановилось на том солдате. Так почему он хотел убить его?
Он поднялся и пошел вдоль моря. Хотелось пить, и можно было бы поискать ручеек в зарослях зелени, но он боялся отойти от берега, надеясь встретить что-то еще, - может быть, выживших людей, или какие-то поселения. Он шел долго, время от времени останавливаясь и оглядываясь вокруг. Никого! Странное чувство облегчения испытал Ричмонд, поняв это. И – очень удивился. Разве ему не хочется найти людей? Нет! Кто-то внутри четко знал: люди – это опасность. Опасность для него, Ричмонда. Но почему?!
Берег кончился. Впереди простирались скалы. И тут он увидел людей. Их разбросало вдоль моря, вперемешку с обломками досок и другими останками корабля. Забыв обо всем, Ричмонд бросился к ним. Он переворачивал тела, ощупывал, кричал, в надежде, что хоть кто-то окажется жив… Тщетно. Он вглядывался в лица: ему казалось, что он должен знать этих людей, ведь в долгом плавании все, так или иначе, знакомятся. Но он не помнил ни одного из них…
В стороне лежал кто-то в мундире. Ричмонд отшатнулся. Этого человека он знал! Солдат. Это он вошел в кубрик, с явным желанием убить его, Ричмонда. Потом Ричмонд что-то крикнул ему. Солдат выскочил, но перед этим бросил …что? Что он бросил? И почему Ричмонд был не на палубе, вместе со всеми, почему не спасался?
Память отказывалась подчиняться. Словно целые куски его жизни исчезли. Он прекрасно помнил свое имя, где родился и сколько ему лет, но что он делал на корабле, и что – до корабля, - нет.
Он насчитал восемнадцать трупов. Нужно похоронить их всех. Он обязательно сделает это, но – не сейчас. Он увидел корабль. Вернее, то, что осталось. Буря выбросила судно на рифы, разорвало в щепки, но остов был цел, и Ричмонд понял, что в трюме могли сохраниться продукты и другие вещи, полезные для него. Он пробрался в корабль, заглянул внутрь: трюм залит водой, но многие бочки целы, возможно, лишь немного подмокли. Он трудился до самого вечера, выуживая бочонки с пшеницей, вяленым мясом и ромом. Ему сказочно повезло! Столько еды! Когда солнце зашло, он падал с ног от усталости, но радостно ликовал. А, засыпая, опять подумал: почему я не помню ни одного лица?
Наутро он продолжил разгружать корабль, снимая все, что могло пригодиться, - на всякий случай, если остров окажется необитаемым. Ричмонд понимал, что море не станет ждать, и вскоре прибой унесет останки судна, или размозжит все в щепки. Поэтому он трудился без устали, останавливаясь только затем, чтобы немного перекусить или выпить воды. Он нашел солонину, рыбу и много бочек с зерном. Все это потом можно будет высушить, а сейчас – снимать, снимать как можно больше. Пробираясь по изувеченному кораблю, он увидел железную скобу, торчащую из стены, и опавшие гроздья кандалов. Здесь перевозили заключенных, - подумал он. И на миг остановился. Но только на миг. Что-то ему показалось, но некогда, некогда сейчас думать об этом…
Вечер застал его сидящим на песке без сил. Он перенес все, что можно было спасти, и теперь отдыхал. Набирая ладонями воду из маленького ручейка, бегущего к морю, Ричмонд заметил странные следы на запястьях. Как будто руки были сильно натерты чем-то грубым. Он удивился и долго рассматривал их: не помнил, что такое он делал, чтобы натереть руки. И тут же забыл.
Еще два дня у него ушло, чтобы найти глубокий овраг и похоронить всех погибших. Когда он засыпал тела, то сколотил из досок небольшой крест и – успокоился. Кем бы они ни были, они получили то последнее, что положено всякому человеку, - могилу и крест над ней.
Потом он сидел на берегу, очень уставший, но удивительно спокойный, и просто радовался: свободе, тишине, заходящему солнцу. Я свободен! Я свободен! – говорил он себе, пока не поймал себя на этой мысли. Свободен? От чего? Или от кого?
Теперь у него появилось время размышлять. Он не помнил прошлого, вернее, помнил, но только часть из него: свою молодость, бегство из дома, - его манила жажда приключений, - поиски места, затем – поступление на торговый корабль и работу на нем. Он помнил, что было страшно суетно, тяжело и скучно. Плавания оказались долгими и совсем не такими романтическими, как он ожидал. Интересного в жизни оказалось мало. Чем он занимался потом? Здесь – темнота, как будто кто-то старательно вытер доску его памяти, оставив на ней только самое необходимое. Ричмонд не слишком беспокоился. Он слышал рассказы о тех, кто терял память или после драматических событий, или просто от удара кулаком по голове. У него могло быть и то, и другое. Буря, быть на волосок от смерти, - чем не драма? А уж удариться головой он мог в ту ночь где угодно и не один раз. Но одно не давало ему покоя: почему тот солдат хотел убить его? Ричмонд прикидывал так и этак. Я был болен? Поэтому остался в каюте, и он хотел просто избавиться от меня? Но, если был болен, то почему сейчас – здоров? И что солдат бросил ему, прежде чем выбежать из каюты? Он старательно напрягал память, но – тщетно.
Прошло двадцать дней. Ричмонд выяснил, что находится на небольшом острове, каких немало в этой части океана. Остров населяли птицы, мелкие звери, здесь оказалось много пресной воды, бьющей из-под земли, и ни одного человека. Сначала ему показалось печальным провести неизвестно, сколько дней, месяцев или даже лет своей жизни без общения с людьми, но потом, поразмыслив, решил: общество людей – не самая хорошая компания. Что он видел в своей жизни? Труд, бесконечное стремление выжить, прокормиться, заработать на хлеб. Видел ли что-то радостное? Этого он не помнил. А здесь было тихо, удивительно спокойно, в изобилии росли плоды, светило солнце. При небольших стараниях, - подумал он, - можно возделать какое-то поле, выращивать пшеницу. Ричмонд спокойно принимал данное ему судьбой, не печалясь и не жалуясь. Ведь, в конце концов, он мог быть сейчас вот в том овраге, а на его месте – кто-то другой.
Одно его беспокоило: сны. Повторялся один и тот же кошмар: он прикован кандалами к стене на гибнущем корабле, вокруг ревет буря, и никто не может выпустить его. Вдруг в кубрик вбегает солдат, тот, который хотел убить его, и во сне он тоже держит ружье, но Ричмонд что-то кричит солдату, и тот исчезает… Самым страшным казалось то, что во сне Ричмонд чувствовал, что совершил нечто ужасное, что-то, что держит его душу во тьме прочнее кандалов. И этот страх не давал ему покоя, именно он держал за горло цепкой рукой. А уже потом – он видел, что не может освободиться, выйти из кубрика, и что смерть неизбежна. Кошмар повторялся каждую ночь и совершенно замучил его. Ричмонд пытался напиваться ромом, но сон возвращался к нему опять и опять, словно настойчиво призывая что-то вспомнить. Он и пытался, но не мог. Он будто чувствовал: ему нужно понять, что означает этот сон, и тогда тот оставит его. Он вызывал разные образы, фантазировал, раскручивая эту ситуацию на всевозможные лады, - не сходилось. Все не то… Но ни разу, ни единого разу он не представил, что сон мог быть правдой…
Прошел еще месяц: спокойные, тихие дни и ужасные ночи. Ричмонд смирился, постарался все внимание обратить на хлеб насущный: строил жилье в гуще зелени, обносил его оградой, проверил и тщательно распределил запасы еды. Ее было много, особенно пшеницы, это значит, что он может расчистить поле и попробовать засадить его. Он трудился, а душа его отдыхала. Он мог остановиться и просто стоять, ни о чем не думая, никуда не спеша, скользя взглядом за бегущими облаками. Или долго смотреть на птицу, летящую вдали. Он ел, когда хотелось есть, а если уставал – отдыхал, а вечером, возвращаясь в свой дом, тихо радовался. Одного он не делал: никогда не следил за горизонтом, стремясь увидеть какое-то судно. Напротив, свое жилище он устроил так, чтобы случайные гости не могли обнаружить его.
Ночные кошмары становились все реже. Он уже не боялся своих кандалов, а тот страх перед чем-то ужасным, что он совершил, таял и таял, исчезая ночь за ночью, пока не пропал.
Шло время, и память начала возвращаться к нему. Сначала всплывали небольшие картины, эпизоды. Ричмонд удивлялся: такое было? Это – я? Потом воспоминания начали беспокоить его. Он чувствовал, что жизнь его все больше и больше уходит куда-то не туда, в опасное, тревожное русло. Но это были его воспоминания, его жизнь! Он наблюдал ее как бы со стороны, и часто не мог понять: как он мог сделать такое? Ричмонд анализировал, рассматривал свои поступки со всех сторон. Он видел, что зло поднималось изнутри: глухое, мёртвое зло, ожесточение на весь мир, на тяжкий труд день за днем. Он мог бы выбрать другой путь, но привычка мешала, заставляла идти по натоптанной тропе. Пока он не увидел себя преступником.
В тот день он не просто смутился, - он испугался! Воспоминания ужасали его, они стали его врагом, мучали душу. Но самого главного, знал он, он еще не вспомнил. Самое главное было впереди. И тогда он не стал ждать. Он упал на колени и, подняв глаза к небу, взмолился:
– Что бы я ни совершил, прости меня! Умоляю, прости, как бы ни было страшно мое преступление! Не дай мне вспомнить его! Смогу ли я жить, зная о себе что-то тяжкое, воистину, ужасное?!
Он горестно раздумывал, сидя на земле посреди своего маленького дома, потом огляделся вокруг. И вдруг – ПРОЗРЕЛ! Но не тем, что вспомнил, нет! Его прозрение было совершенно другим! Он все понял: и о буре, и о корабле, и о том, кто был прикован кандалами в разбитом кубрике: он сам! Наконец, стало ясно, почему тот солдат хотел убить его: он не имел права оставлять заключенного в живых, покидая гибнущее судно… Прозрение коснулось мозга, сердца, связав все нити событий в одну четкую, строго логическую нить. Ричмонд вспомнил, как в последний миг молил о спасении. И он получил его! Но не только. Он получил намного больше! Ведь он нуждался не столько в спасении физическом, но, что значительно важнее, в спасении души, которая погибала во мраке. Он смотрел вокруг себя просветлевшими глазами и видел, чувствовал всем сердцем, что этот остров – не просто случайное избавление от гибели, это – его тюрьма, но тюрьма милостивая, взамен того страшного заключения на всю жизнь, которое грозило ему от суда человеческого. Этот остров – его епитимия, средство к истинному исцелению. И Ричмонд заплакал. То были слезы радости, тихого умиления сердца, слезы чистой благодарности и раскаяния.
Он плакал долго, что-то шептал, благодарил, и опять плакал, пока не иссякла печаль, и осталось только смирение. Душа его успокоилась и больше не страдала. Он глубоко верил, что больше не будет вспоминать, – в этом не было нужды, он уже стал другим человеком. Как бы ни сложилась его жизнь, он не совершит зла. Потому что он – исцелен: этими тихими волнами, солнцем, небом, и всей красотой вокруг.
Ричмонд встал и зажег свечу. Вечер тихо входил в его жилище. Звуки ночи раздавались вокруг. Как хорошо и спокойно стало на душе! Мир, чудеснее любого мира! Он знал, что Тот, Кто дал ему это лекарство, Кто защитил его от справедливости людей Своей Милостью, не даст больше вспоминать, не даст страдать сверх меры…
На свет прилетели маленькие ночные бабочки. Он смотрел, как они кружат, и любовался. Все мы – маленькие создания, у всех – свой срок, своя короткая жизнь. Он проведет дни, ему отведенные, на этом острове. Вместо мрака тюрьмы, пожизненных кандалов – чистая вода, шелест моря, восходы и закаты. «Я буду трудиться, просить прощения, и – благодарить».
Когда, много лет спустя, к острову причалила шлюпка, ее встретил обросший бородой белый туземец. Ему предложили покинуть остров и вернуться к людям. Он отрицательно покачал головой:
- Нет, здесь – мой дом. Мне хорошо и мирно тут. Поклонитесь за меня земле.
И – остался.