6
Утром лист снова висел на стене. Нарядный, без единого пятнышка и складки. Назывался лист Поощрением и сообщал, что Ветров А.Ф. поощряется за альтернативные методы борьбы с трудностями, хотя и окончившиеся неудачей. И все это на фоне большого подмигивающего глаза. Вероятно, подмигивание имело ободряющий смысл, но Ветров заподозрил скрытое ехидство. Содрав Поощрение с гвоздя, Федор изорвал лист на мелкие кусочки и на сей раз ссыпал их в ведерко для использованной бумаги, что стояло в туалете возле унитаза.
На заводе Ветров, переодевшись в рабочую спецовку — ворот рубашки уже посерел с изнанки, но другой белой рубахи у него не было, — получил у мастера дневное задание и направился к своему станку. Зажал железную заготовку в шпиндель передней бабки, включил станок и, вращая рукоять суппорта, подвел резец к крутящейся заготовке. Мысли, подобно будущей детали, вращались вокруг событий выходных дней.
— И чего ей от меня надо? — горестно размышлял Федор о Грамоте. — За что мне такая напасть? Всю жизнь меня учат, каждый норовит воспитывать, как считает нужным. В школе учителя и пионервожатые, дома — отец с мамкой, жена плешь долбила. На заводе начальство покоя не дает. Теперь эта награда на мою голову. Будто они самые умные, блин. Лучше других знают, как жить правильно. Да у меня своя голова на плечах. Не маленький, разбираюсь, что для меня лучше, что хуже. Вот хрен вы меня под себя подомнете, болт вам всем!
Федор остервенело крутнул рукоять подачи резца. Резец с силой вгрызся в заготовку и, несмотря на победитовый характер, сломался — это несколько отрезвило Ветрова. Заменив резец, он без происшествий доработал смену.
К окошку заводской кассы выстроилась длинная очередь: всем не терпелось получить политые трудовым потом рубли. На удачу Федора из очереди ему махнул рукой собригадник, мол, давай, я на тебя очередь тоже занял.
— Ты как? — поинтересовался работяга, когда Ветров втиснулся впереди него. — Всемирный День Получки отмечать будешь?
— А то, — с отчаянной решимостью отозвался Федор. — Святое дело.
— Ну, тогда переодеваешься и — на проходной стрелка. Я пока еще с кем-нибудь переговорю. В компании веселее.
Повесив промасленную робу в шкафчик и облачившись в чистое — уехавший под ухо узел галстука снова пришлось поправлять, глядя в осколок зеркала — Ветров вышел из цеха.
Шаг, сначала широкий и твердый, по мере приближения проходной сменился на нерешительную семенящую поступь. А не доходя метров пятидесяти, Федор метнулся в сторону и сквозь дыру в заборе, которую проделали «несуны», покинул территорию завода.
Он был очень зол. На себя за малодушие, на товарищей, которые напрасно прождав его у проходной, завтра, наверняка, станут выговаривать, а особенно Федор злился на Грамоту, вынудившую его на этот постыдный поступок.
Первое, что увидел Ветров, придя домой, была Грамота. Она висела на прежнем месте. Новенькая и целехонькая — лучезарно улыбалась восходящим солнцем на гербе страны.
— Ах, ты ж тварь какая?! — возмутился Федор. — Хочешь сказать, живучая? Ну, поглядим.
И он, не вчитываясь в текст, побежал в кухню. Схватил глубокую суповую тарелку, коробок спичек и вернулся в комнату. Тарелку со стуком поставил на стол, сорвал Грамоту со стены, смял, поджег спичкой и бросил горящий комок в тарелку. Пока бумага горела, Ветров, подобно шаману плясал вокруг стола, высоко вскидывая руки, взбрыкивая ногами и распевая песню, состоящую из маловразумительных звуков. Камлал, одним словом. Когда Грамота прогорела, он растер ложкой серые останки наградного листа и развеял пепел через форточку по ветру. На душе сразу полегчало.
Завершив акт мести, Федор тщательно помыл тарелку и ложку, протер их насухо полотенцем, после чего обмылком хозяйственного мыла столь же основательно вымыл руки. А когда вернулся в комнату, Грамота, как ни в чем не бывало, висела на старом месте — точно Феникс, восстающий из пепла — и доброжелательно сообщала, что Ветров Ф.А. поощряется за своевременное мытье использованной посуды. Вопреки награде, Ветров Ф.А. заплакал.
Немного успокоившись, Федор принялся бродить по квартире, сосредоточенно размышляя о чем-то. Но вот лицо осветила злорадная улыбка — в голове созрел новый план. Ветров снова подошел к стене, содрал Грамоту, скомкал и принялся разминать и теребить лист бумаги, добиваясь необходимой мягкости. После чего скрылся в туалете. Оттуда вышел не скоро. Глаза лучились счастьем, губы трогала улыбка умиротворения. Быстро разделся и лег спать, но сначала вырвал из стены гвоздь, на котором висела Грамота.
Снился Ветрову Владимир Ильич Ленин. Тот самый, с городской площади и из давешнего сна в планетарии. Ильич сидел на краю кровати, смотрел на парня своим знаменитым добрым прищуром и, постукивая в такт словам по полу нечищеным, с ободранным носом полуботинком, говорил:
— Так-так-так, батенька, значит, не стали вы меня переводить через улицу без очереди. Ну, я обиды не то, чтобы не помню, но и зла не держу. Хотя и опоздал по вашей милости на заседание Совнаркома. Но и ладно, ничего с соратниками не сталось. А есть у меня, батенька, к вам архи-интересное предложение. Пойдемте-ка в Смольный. Не волнуйтесь, со мной вас пустят, а коли нет, так я вам мандат выпишу. По мандату — всенепременно пропустят. Как раз сегодня перед полуднем в тамошний буфет завезли отменное пиво «Ячменный колос». Смею заверить, вы такого пива отродясь не пивали. Хе-хе, каламбурчик вышел, однако. Специального розлива, на импортном солоде. У меня и тараночка волжская припасена. Ходоки из Саратова притаранили. (О, как!). Соглашайтесь, батенька. А мало покажется, так у меня в чайничке алюминиевом первачок припрятан. От Надежды Константиновны конспирируюсь.
— А пиво бутылочное? — сварливо поинтересовался Федор.
— Бочковое, батенька, бочковое, — успокоил Владимир Ильич. — В стекле разве можно? В стекле уважаемых товарищей не потчуют.
И в следующий момент оказался Ветров с Лениным в Смольном. Но не в буфете, как ожидалось, а в особом помещении с бассейном, наполненным пивом. Будто заранее с Ильичем уговорились, скинули одновременно одежду, да с разбегу голышом и сиганули в бассейн. А уж в бассейне Федор и саженками, и по-собачьи, и по-лягушачьи от бортика к бортику. Глотает пиво, отфыркивается, чтобы не захлебнуться. Соревнование с Владимиром Ильичем устроили, кто быстрее бассейн «на спинке» переплывет. На бортике поднос с таранкой чищенной стоит: хлебнул из бассейна пивка и рыбкой вяленой заел. Хорошо.
Чего нельзя было сказать о пробуждении: Грамота оказалась на прежнем месте. Лист висел на стене, хотя гвоздь, который Федор вырвал накануне, валялся на полу. Ветров подошел и потрогал Грамоту. Та свободно смещалась вдоль оштукатуренной поверхности, но не падала. Словно магнитом удерживалась.
Наступили времена позиционной войны. Мужчина планомерно уничтожал ненавистную бумагу: закапывал в землю, растворял в аккумуляторной кислоте, сжигал и, разделив пепел на части, развозил по разным концам города. Грамота, в свою очередь, демонстрируя неуязвимость, каждый раз появлялась, расточая запахи свежей типографской краски и, то награждала за вынесенное ведро с мусором, то понуждала вступать в заводскую ДНД (Добровольную народную дружину). А то, в целях повышения культурного уровня — записаться на учебу в оркестр народных инструментов по классу балалаечников при Доме культуры. Федор сопротивлялся, но вынужден был подчиняться навязываемой воле, не имея сил одержать верх.
Он стал нервозен и пуглив. Постоянно озирался и вздрагивал от любого оклика. С работой у станка справлялся, но брака, несмотря на патронаж Грамоты, меньше не стало. Однажды Федор понял, что не одолеет бумагу и почти готов был признать поражение и смириться.
Переломным моментом стал неприятный случай. Накануне вечером Федор, в составе заводской Народной дружины, в ходе рейда посетил столь милую измученной душе пивную «Политотдел». И препроводил хорошего друга, сантехника Егора, в медвытрезвитель. Для Егора это был не первый привод и дело могло закончиться принудительным лечением в ЛТП – лечебно-трудовом профилактории, а это ничем не лучше зоны.
Весь следующий день Ветров был погружен в тяжелые думы. Придя домой после смены, он снял галстук — к этому времени Федор научился вязать узлы Виндзор и даже Кавендиш и тот, что на резинке больше не носил, — вынул из кармана и положил на стол памятный юбилейный руль, который так и не потратил. После чего в спальне сменил носки на чистые и вернулся в зал. Выдвинул стул на середину, снял пластиковую трехрожковую люстру, привязал к освободившемуся крюку прочную бельевую веревку. Не торопясь соорудил петлю со скользящим узлом, просунул в нее голову и, показав Грамоте кукиш, шагнул со стула.
Поверхность Грамоты почернела и на черном проступили золотые буквы: ГРАМОТА. Посмертно награждается Ветров Ф.А. за удачно проведенное самоубийство, исполненное самым банальным способом.
Луч заходящего солнца мазнул по юбилейной плеши Ленина и отразился зайчиком на потолке.