Путями предков-поморов
От редакции. Сотни баренбуржцев пришли в минувшую пятницу в свой Дом культуры, чтобы встретиться с мужественными экипажами двух архангельских яхт «Соловки» и «Гренада», совершивших нелёгкий переход через Северный Ледовитый океан к берегам Шпицбергена. С большим интересом слушали собравшиеся рассказы яхтсменов об этом походе, знакомились с членами команд, задавали им множество вопросов.
Вёл эту встречу, вылившуюся в тёплый, непринуждённый разговор, комиссар перехода Ю. И. Комболин. «Мы приобрели здесь, в вашем замечательном Баренцбурге, - сказал он в заключение, - много хороших друзей. Спасибо вам за гостеприимство, добрые слова и эту встречу!».
Уплывая в родной Архангельск, Юрий Иванович Комболин оставил нам некоторые заметки о переходе яхты «Соловки» в Баренцбург. Предлагаем их вниманию читателей.
Давно не видела Красная пристань – старейшее портовое сооружение Архангельска, откуда ещё
Георгий Седов отходил в экспедицию на Северный полюс на своём «Святом Фоке», - такого скопления народа, как это было вечером 28 июня 1983 года. В этот день город провожал в дальний путь две крейсерские яхты «Соловки» и «Гренаду», отправлявшиеся к далёкому приполярному архипелагу Шпицберген.
Одиннадцати спортсменам-водникам предстояло одолеть почти две с половиной тысячи морских
миль арктических морей – Белого, Баренцева, Норвежского и Гренландского, выдержать многие испытания. Об этом и сказали начальник Северного ордена Ленина морского пароходства С.И. Кузнецов и старейший яхтсмен Архангельска Л.В. Лейцингер.
Потом прозвучала команда: «По яхтам!».
Так обыденно, в общем-то, начался первый в истории отечественного яхтенного спорта переход двух парусных крейсеров в Баренцбург. Можно добавить – первый заграничный поход архангельских парусников.
Вот уже вечерние сумерки и первые мили за кормой размыли взволнованные лица родных и друзей, вот отвалил в сторону и лёг на обратный курс катер с «киношниками»; наконец, и город закрылся очередным поворотом. Мы вышли в открытое море.
Воистину счастлив тот, кто имеет заветную высокую мечту, кто вынашивает её и лелеет, и бьётся за её осуществление. Семь лет «пробивали» мы нашу идею перехода на яхтах из Архангельска в Баренцбург, и наше счастье несколько, признаться, потускнело в бесконечных переписках с различными центральными и местными организациями, в изыскивании всё новых и новых доказательств необходимости и важности нашего мероприятия, которое посвящали четырехсотлетнему юбилею Архангельска.
Самым главным нашим аргументом здесь был следующий: переход накануне юбилея первого морского порта России, несомненно, пробудит интерес широкой общественности у нас в стране и за рубежом к истории открытия и освоения Груманта (старинное поморское название Шпицбергена) и других арктических земель предприимчивыми поморами. Наши предки-поморы – мужественные мореплаватели, охотники и рыбаки, отличавшиеся своей настойчивостью в достижении поставленной цели, предприимчивостью, - стоили этого внимания. Кроме того, наш переход должен привлечь в ряды спортсменов-парусников мальчишек и девчонок, одержимых романтикой ветра, бескрайнего морского простора и паруса. Это закаляет характер, воспитывает у юношества стойкость к житейским невзгодам, учит понимать и любить природу, не бояться стихии.
Эти и другие, не менее веские, доводы пробили всё-таки брешь в глухой стене непонимания. И самое крупное предприятие Архангельска – Северное ордена Ленина морское пароходство приняло нашу сторону и взяло нашу идею под свой флаг.
Но и после этого понадобилось ещё много времени и сил, чтобы установить на яхтах радиостанции, другое оборудование, укомплектовать экипажи, получить продукты, навигационные карты, одежду, оформить всем в одно время отпуска и решить ещё множество проблем.
…Мы шли уже Белым морем, но ощущение радости всё ещё не приходило. А главное, мы не чувствовали себя ещё в заграничном рейсе, хотя в наших новеньких стандартных паспортах моряка и стояли уже свеженькие штампы убытия за рубеж. Отчасти повинна была в этом буквально опустошающая усталость, накопленная нами в предотъездные дни. А ещё – громадное количество… комаров, набившихся в яхту за время перехода по Северной Двине – и преследовавших нас без всякой жалости и снисхождения как на палубе так и в рубке.
С этим что-то надо было делать, решили мы, и, вооружившись полотенцами, выступили единым фронтом против армады кровопийц. Когда с последним из них было покончено, действительно, появились условия и возможность осознать значимость нашего отхода. И мы его немедленно осознали за поздним и обильным ужином под матово-прозрачным небом полярного дня.
Белое море, будто не желая расставаться с нами, вплоть до мыса Святой Нос - до самой границы с Баренцевым – держало яхты на голодном ветреном пайке, мотало нам нервы затяжными штилями. Это, когда паруса обвисают безжизненно на многие часы, когда в море можно смотреться, как в зеркало, когда воздух колышется только от звуков твоего голоса, а он расходуется только на всякие, подчас крепкие, выражения в адрес метеорологов, обещавших на сегодня устойчивый ветер попутного нам направления.
Дрейфуя с течением, в звенящей тишине, когда даже зыбь не плещет о корпус яхты, мы наблюдали богатую жизнь моря. Мимо, шумно дыша, проплыло стадо белух - северных дельфинов, умелых рыболовов, когда каждый выполняет свою операцию на загоне и ловле рыбы в арктических морях. Привлекли мы внимание и любопытных тюленей, круглые усатые морды которых, как пеньки на лесной опушке, часами торчали в десятке метров от яхты. Видели, полные природного драматизма, разбойные нападения поморников – этих морских ястребов - на чаек.
Наконец, бог северного ветра мифологический Борей, видимо, посчитал, что взял с нас положенную пошлину за выход в океан, и, смилостивившись, расправил наши паруса. Нет печальнее картины для яхтсмена, чем безжизненно обвисшие паруса и ничто так его не радует, как они же, упругие, наполненные живительным ветром. Мы шли ходко вдоль Кольского полуострова, забираясь всё выше на Север. За кормой остался мыс Святой Нос с Гремихой, где я служил срочную в зенитно-ракетном полку. И в Кольском заливе яхта попала в такой густой туман, что её четырнадцатиметровой корпус не просматривался и наполовину. Движение судов там интенсивное: в тумане не понять, с какой стороны слышится шум работающего теплохода: рыбака ли, сухогруза или военного: такое ощущение, что со всех сторон они. И все на нас!
Вывесили мигом на мачту металлический ромб-отбойник для локаторов, меня послали на бак с ручной сиреной, похожей на большой насос. Надавил рукоятку, и «заговорила» наша яхта – пронзительный вой сирены звуковым шилом вошёл в молоко тумана. Запустили дизель, и самым малым, распугивая встречных сиреной, жёстко пошли на северо-северо-запад, выбираясь из этого парного туманного молока.
Часа через два начали выходить на линзы чистой от тумана воды. И вдруг он оборвался, будто обрубили: перед нами в ослепительном солнце, буквально в полутора милях высилась громада авианесущего крейсера Северного флота. На палубе ни души…
Представляю, что там думали, видя на локаторах, как прямо на них в тумане с черепашьей скоростью что-то идёт, не отвечая по радио ни на каких частотах?.. Мгновение, и все надстройки стального красавца усеяла орущая, машущая бескозырками, фуражками матросня с офицерами.
А потом они продолжили учения! Нам подумалось, что отчасти и для нас, командование крейсера показало настоящий спектакль: взревела сирена, объявляя тревогу на корабле! Всех будто сдуло с надстроек. На палубе из недр корабля появился самолёт. Он взревел двигателями и, поднявшись вертикально в воздух, рванул в нашей видимости по большой дуге. Зайдя с кормы корабля, выпустил ракету, которая разорвалась кабельтовых в трёх от крейсера. И пошла карусель: один, отстреляв, садится, грохоча двигателями, другой взлетает, уходит на разворот, выпускает ракету… И так пока мы почтительно обходили крейсер и ныряли в очередную туманную завесу.
Мы пересекли невидимую на воде государственную границу, а погода всё ласкала нас солнцем и тёплым ветром южных удобных нам направлений.
Но в природе всё находится в равновесии: сменился ветер, усилился, заперешёптывался с вантами, а потом и засвистал в них по-разбойничьи, поднял гребень на волне. Она сразу приосанилась, осмелела, стала всё чаще заходить хозяйкой на палубу, а то и бесцеремонно хлопать своей тяжёлой мокрой ладонью по спине, плечам, голове без разбора.
Штатные паруса решили всё-таки не менять на штормовые, чтобы подержать подольше скорость, возросшую до восьми узлов. Это требовало аврального дежурства всего экипажа, потому что при малейшем усилении ветра пришлось бы мгновенно «рубить» паруса и ставить штормовые. Дремали одетыми – облачённые в прорезиненные мокрые костюмы прямо на палубе, в кокпите. Так продолжалось двое суток, и нам они показались неделей.
Вот так на высокой скорости и оторвались мы в районе норвежского мыса Нордкин от земли, и ушли в открытый океан, тревожное пространство которого простиралось теперь вокруг нас от горизонта до горизонта. С учётом того, что из навигационного оборудования у нас были: компас, верёвочный лаг, а пеленг мы брали на радиомаяки портативным радиоприёмником «Альпинист», начался самый сложный в навигационном отношении этап нашего перехода. Условно его можно считать третьим этапом, если первый – Белое море, второй – до Нордкина, а этот – до острова Медвежий, буквально точки в открытом океане.
Десятого июля в час двадцать ночи на моей вахте открылась на горизонте гора в белых морщинах заснеженных уступов и террас. Это был Медвежий. Как невесту фатой его обрамляли у подошвы белые гребни волн, а у вершины белые облака.
Постучал по крышке люка, поднял отдыхавших ребят, которые сразу высыпали на палубу и радовались нашей удаче, как дети. Да, это была наша первая большая победа. И как бы для того, чтобы уравновесить нашу радость – задул ветер, усилился и перешёл в штормовой. Сейчас, на твёрдой земле, немного отдохнувшие и успокоившиеся, мы перебираем в памяти весь наш путь, его маленькие и большие события и нюансы. Приходим к единодушному мнению, что самыми тяжёлыми были те два дня от Медвежьего, напитанные солёными холодными штормами.
Девятиметровые водяные валы, родившиеся ещё в северной Атлантике, в сплошной седине пены накатывали на яхту, и она то взлетала на гребень, то падала стремительно, скользя бортом по этой волне, кажется, бесконечно вниз, в ревущую водяную пропасть. Ветер хлестал брызгами и дождём, а то срывал гребень и накрывал им нас, но яхта, как живое существо, стряхивала с себя эти тонны воды и даже будто отфыркивалась.
И опять в сырости и в холоде, на «улице»-то - минус, лежали мы прямо на палубе каюты в скользких мокрых роканах – амуниции рыбаков, натянутых поверх ватных брюк и фуфаек.
Капитан Мастер спорта СССР Валерий Степаненко решил отвалить на юго-запад от Медвежьего и дрейфовать мористее острова, из опасения быть нанесёнными на него и разбитыми.
Так мы по-настоящему и не пришли в себя от этого всплеска страстей стихии до самого Шпицбергена, который первым 12 июля увидел матрос Володя Филимонов.
На входе в залив Грен-фиорд, на восточном берегу которого стоит посёлок советских шахтёров Баренцбург, зашли немного опередив вторую яхту нашей экспедиции «Гренаду», с которой нас разлучил шторм у острова Медвежий.
К Баренцбургу подошли под утро четырнадцатого. С причала нас фотографировали и давали советы, куда встать, махали руками. Мы удивлялись этому, но вскоре выяснилось, что виновницей такой популярности нашей в Баренцбурге является местная газета «Полярная кочегарка», поместившая накануне информацию ТАСС о высокоширотном переходе архангельских яхт.
На снимке: экипаж яхты «Соловки».
От редакции. В субботу, 16 июля, «Соловки» взяли курс к родному городу. С причала отважным мореходам махали руками провожающие. У людей, добывающих уголь в самой северной шахте, живущих и работающих здесь, в трудных условиях высоких широт, появились новые друзья, которым они желают удачного плавания, новых открытий под белым парусом. Парусом надежд…
Газета "Полярная кочегарка", 20 июля, 1983 г.