Вот Бромий домы Паллены оставил и через фракийский край к Рее направился, где средь долов фригийских Кибелы обильной и челядь и двор обитали. Там среди горных Диндима* скал и утесов Авра цвела Риндакида*, горнолюбивая дева. Страсти эротов не знала, Лучницы дикой подруга, знать не хотела занятий девушек незамужних, новая Артемида… Отцом неистовой девы был Лелант из рода Титанов, супруг Перибойи, дочери Океана, и быстроногая Авра мужеством отличалась, не ведала о Киприде; выше ростом она и намного сильнее своих подруг и ровесниц, белолокотная подруга вечная кряжей – часто охотилась дева на свирепых медведей; часто, могучая, дроты метала во львов ненасытных, ланей не убивала, не гоняла и зайцев, но тул воздымала, залитый кровью добычи с плеч, чтоб уметить племя неукротимое горных львов стрелой смертоносной…
Согласно имени, дева ветра мчалась быстрее* вдоль ущелий чащобных! В час полудённый однажды, лишь начался зной несносный, от ловитвы она отдыхала в сладостной дрёме, телом простерлась на ложе Кибелы, чело приклонила у изножья у самого древа, чистого лавра, там она в полдень заснула, и о брачных грядущих празднествах было знаменье сладостное в той дрёме: явится бог огнепылкий и жгучее жало на жилу лука наложит, и станет зайцев стрелять по чащобам, уязвляя стрелою легкою множество зверя; будто придет и Киприда с отпрыском Мирры сразу за ловчим малюткой, окажется, будто бы дева рядом и Авра, не лук Артемиды неся за плечами, а охотника Эроса тул, пернатыми полный! Вот он зверя уметил, но, утомившись охотой, мстительно-злобной на разных медведей и леопардов, поясом страсти любовной львицу вдруг заарканил и, по земле волоча, показал ее матери милой; после увидела дева во сне, как ее подхватил он, злобный, как, умоляя, к Адонису и Афродите руки она простирала, а бешеный Эрос глумился, отроковицу представив добычею, львицею в путах, как кричал, похваляясь: «Благовенчанная матерь! Вот привожу со склоненной главою к тебе я девицу! Вы же, девы-плясуньи изнеженного Орхомена*, пояс сей возложите на чресла Авры для брака, дабы возмог он упорство львицы непобедимой!»
Вот предсказанье какое дикая Авра узнала…
Были сны неразумны – разве не эти эроты ловят и жён, и мужей, загоняя их в ловчие сети? Пробудилася дева, гневалась против лавра, Эроса и Афродиту бранила, но Гипноса – больше; глупому сновиденью угрозы она обращала, листьям местью грозила, рекла безмолвному древу:
- Дафна, меня ли ты гонишь? Разве ты древо Киприды? Я под сенью твоей расположилась, дремала, мыслила – ты защищаешь девичество, чистое древо, думала, не потеряла ты облика и надежды… Ныне и ты изменилась, и мыслишь ныне иначе! После погибели стала прислужницей Афродиты? Ты уж не древо девы, а древо ты новобрачья! Только лишь подле мирта видят сии сновиденья*, милые только распутницам… Разве Пейто ты древо? Не Аполлоновой дланью возделаны листья и ветви?
Гипноса так укоряла с Эросом, вместе с древом. Тут владычица леса поблизости оказалась, от палящего солнца истомилась богиня Артемида, повозку остановила, чтоб в струях вод с наядами вместе освежиться от зноя.
Прямо в зените палящее солнце стояло, жарким бичом беспощадно хлестал в полудённое время Гелиос, горя нестерпимым блеском над Льва хребтовиной; вот подводит под иго ланей своих упряжных горная Артемида, сама же быстрой повозки передала и вожжи, и бич свой девственной Авре, та же рогатых ланей, быстрых, как ветер, погнала.
Обнажённые дочери старца, извечного Океана, сопровождали богиню, служа ей и повинуясь – первая сильно и резво впереди поспешала, та, подвернув одежды, рядом бежала с повозкой, третья, за кузов схватившись повозки быстроколесной, вровень с нею летела вперед и не отставала. Лучница же лучилась, свет на них изливая, ярче служанок красою сияла, как будто в повозке горней с высот поднебесных бессонный огонь рассыпала на безоблачной выси мерцающая Селена, восходящая в полном блеске средь россыпей звездных, ликом своим затмевая горних звезд мириады. Ей подобная блеском Артемида по чаще ехала в те долины, где, журча, изливались токи Сангария*, горней напоенные влагой. Авра же погоняла, бич воздымая высоко, ланей, златою уздою быстрый бег направляя ярко блестящей повозки владычицы к брегу речному. Вот на землю спустилась богиня, Упис* лук снимает с богининых плеч, тул берет Хекаэрга*, дочери Океана снимают ловчие сети, псов сажают на сворку. И вот в самый полдень в воду она осторожно вступает, мало-помалу от бедер подвертывает одежды, медленно, через главу снимает хитон тонкотканный – погружается в струи почти целиком Артемида. Авра смотрит украдкой сквозь прозрачную влагу, зорким взором пучину проницая бесстрашно, на очертания тела, коего видеть не должно, наслаждаясь красою божественною хозяйки. Вот, оттолкнувшись от брега, руками себе помогая, рядом с богинею Авра в токах воды заскользила. Вынырнув из потока, главу подняв, подплывает в бурно струящейся влаге, с распущенными волосами, Артемида лесная, и тут неукротимая Авра к грудям ее прикоснулась, бесстыдные речи такие сказала:
- Ты лишь одна имя целомудренной носишь, груди твои по-женски полны, округлы и мягки, как у самой Афродиты, не как у Девы Афины, нежно-алым румянцем пылают девичьи ланиты! Ах, если ты сияешь божественной красотою, что ж не богиня ты брака с пышновласой Кипридой, что ж не ведешь мужчину в светлицу – с тобой, коль захочешь, может Гермес иль Арес почивать, оставь же Афину! Если б хотела, взяла бы луки и стрелы эротов, коли привязана к луку и стрелам и к полным колчанам! Милосердья молю – но много тебя я прекрасней! Тело могучей моё! Взгляни на стать и обличье дщери Леланта… я Зефира в беге быстрее! Посмотри, как сильна я! Нет ничего от слабости женщин в теле моем! Твои ладони мягки зачем? Отчего же и груди твои не тверды, не налиты силою Авры, говорящие явно о целомудрии чистом?
Молвила так, насмехаясь… Внимала богиня безмолвно, наливаяся гневом, ходящим волнами в сердце, а в очах разгоралось смертоносное пламя… Прянула быстро на берег, в одежды вновь облачилась, препоясала чресла девственные повязкой, стала искать Немесиду – и обнаружила Деву на заоблачных высях Тавра, где близ струистого Кидна похвальбу Тифоэя та пресекала когда-то. Пред стопами ее само собою вращалось колесо, и гордыню оно с высот низвергало, Немесиде-богине сопутствуя в странствиях дальних, божеству, блюдущему правду и жизни дороги, птица возмездья летела над плечами богини, гриф исполинский, раскинув большие крыла и четыре когтя, сей возвеститель того, что богиня в пределах четырех по дорогам проходит миропорядка! Злобного гордого мужа она уздою смиряет, облик такой имея; она нищетою бичует гордеца и свергает вращеньем колесным надменство! Только завидела Дева Лучницы лик побледневший, Артемиды, чьи взоры местью и смертью дышали, стала ласковой речью утешать ее сразу:
- Лучница, взоры твои говорят о гневе ужасном! Кто из Аруры* сынов тебя оскорбил и унизил? Где же твой лук, Артемида? Где жала стрел Аполлона? Снова какой Орион тебя притесняет? Нечестивец, раздиравший одежды твои, покоится ныне в недрах земных, бездыханный, если снова какой-то муж, обуянный страстью, хватает тебя за пеплос, скорпиона* другого пошли отомстить поруганье! Ежели От надменный иль Эфиальт бесстыдный принуждают насильно тебя к утехам эротов, то оскорбителя девства, богиня, убей же на месте! Коль многоплодная матерь снова Лето оскорбляет, каменною Ниобой плачущей женщину гордую сделай! Радостно я на Сипиле новый камень поставлю! Разве Отец принуждает, как прежде, к браку Афину? Нет, ведь и за Гермеса не выдаст тебя Кронион, как желал за Гефеста отдать Афину когда-то!
Так говорила. Не дослушав, Артемида ее прерывает, слово такое псоволюбивая Лучница молвит во гневе великом:
- Всеукрощающая! Водительница поколений! Нет, ни Зевс, ни Ниоба, ни От уж не оскорбляют, Титий за край одежды Лето не хватается боле, Орион меня не понуждает ко браку, но оскорбила словом обидным и нечестивым дочерь мужа Леланта, дева-бесстыдница Авра! Как же поведать об этом? Позор для меня и бесчестье – над красотою тела богини она насмехалась; как моя матерь и я поруганы! Ведь во фригийских землях хвалилась Ниоба перед Лето детородством, и во фригийских пределах хвалится Авра красою! Но заплатила Ниоба, в камень за то обратившись, и слезы поныне всё льют окаменелые очи… Меня ж оскорбили без наказанья! Авра, девичество возлюбивши, не омывает камня слезами, и не являет ключ говорливый кары за бесстыдные речи! Ныне взываю к тебе, о Титанида по крови, милости дай мне, как матери милой, дабы узрела каменную громаду вместо Авры бесстыдной! Не оставь без отмщенья свою сородицу ныне, да не увижу вовеки лика смешливого Авры, или же ввергни в безумье ее серпом медножальным!
Так восклицала Лучница, и слово ответное молвит богиня:
- Дочь Титаниды Лето, Охотница, сродница Феба! Крови Титанов медным серпом язвить я не вправе, девы фригийской в камень превращать я тоже не стану: племя Титанов почтенно, близка я сама им по крови, отче Лелант Немесиды не укорит и вовеки! Но окажу я услугу Лучнице: дикая Авра девственность потеряет и более чистой не будет! Ты же увидишь ее у лона горных потоков плачущей по утрате невинности безутешно!
Так рекла Немесида, и Артемида, оставив мести богиню, на повозку взошла с четверною упряжкой ланей и оказалась во Фригии. Адрастея* стала преследовать сразу ненавистную Авру, сразу своих пустила грифов по следу, и взлетела за ними в небо на быстрой повозке. Путь завершивши, встала на вершине Сипила, каменных зраков напротив плачущей Танталиды, птицам с четверными когтями сесть приказала, к высокомерной Авре приблизилась, гордую шею девы хлестнула она плетию змееносной и колесо закрутила, гордость свергая девичью, волю опутав ее неразрушимою вязью, после чресла змеиным поясом завязала Адрастея аргивская…
Лучницы волю исполнив, гневному Дионису-сороднику угождая, богу внушила иную страсть, хоть страсти не знала, после любви к Паллене… А Немесида вернулась к Тавра снежным вершинам, к токам Кидна знакомым. Эрос тем временем жалом сладостного желанья уязвил Диониса, после взмыв на огромных крылах под своды Олимпа!
Вот уж бродящего в долах Вакха страсть поражает, места себе не находит бог, уже не надеясь на благосклонность девичью – но нет от любви исцеленья! Эрос его сжигает пламенем, жалящим разум, Бромия подвигая на насилье над Аврой! Страсть уж скрывать не в силах, в чащу бросается леса, но не любовною лестью склоняет дикую Авру – страхом охвачен, что дева бегством спасется! Бесстыдней нет ничего, когда дева страшится, а муж изнывает! Но всё глубже и глубже вонзается жало эротов…
Он за юницей крадется, за стаей псов ее гончих, поджидая, что ветер Киприды одежды поднимет, Бромию позволяя бедром и ступней любоваться. Вот, наконец, истомленный любовью страстною к Авре, выкликнул Вакх в безумье неистовства полные речи:
- Я словно Пан злосчастный, нет мне в страсти удачи, дева быстрее ветра бежит сквозь дикие чащи, нимфы Эхо неверней, вечно невидимой девы! Бромия Пан счастливей гораздо, ибо он знает исцеленье от страсти в сладостнодивном звучанье: Эхо ему отвечает откликом запоздалым, его же речи возвращая как будто! Когда бы хоть единое слово из уст послала мне Авра! Эта любовь не такая! Норов сей молодицы столь отличен от норова прочих милых любимых! Зелье какое муку моих исцелит? И какое средство я испытаю? Разве прельстится Авра взглядами нежными, разве взором безумным и пылким, клятвою льстиволюбовной склонить мне медведицы сердце к Эросу и Афродите? Кто ж дикой львице о страсти любовной лепечет? Кто ель в любви убеждает? Разве камень прельстишь? Со скалою ли объясняться? Кто из мужей очарует неприступную Авру? Кто с девою, даже повязок не носящей, о браке залепетать посмеет? Или об Эроса жале? Или о Кипрогенейе? Выслушает даже Афина иль Артемида Лучница это – только не дикая Авра! Если бы слово «любовь» из уст возлюбленных слышать! Только надежда напрасна, о Вакх, забудь же об Авре…
Так говорил он, блуждая по травам долов цветущих, жалуясь ветрам весенним… У благоуханного мирта остановился он в полдень, дав плоти сладостный отдых, притулившись у древа, лепет Зефира слушал, сломленный страстною мукой. Томящемуся под листвою вдруг из ветвей родимых пышнорастущего древа дева нагая, нимфа-гамадриада явилась, верная и Киприде, и влюбленному Вакху:
- Раз уж Бромий не может сочетаться с Аврою браком, то надо опутать охотницу нежною вязью и на стопы наложить, и на длани оковы Киприды, дабы в сладостной дрёме иго любви претерпела и без брачного вена девичество потеряла!
Так промолвила, а после скрылась в доме ветвистом, в древе, что вместе с нимфой взрастало. Вакх, истомленный дрёмой тяжелой, забылся в снах, в любовных томленьях… вот пробудился он, отбросив Гипноса мощные крылья, стал он искать искусных лукавств для обольщений любовных, вспомнив о прежних – как отроковицей астакидской* обманом он завладел, погрузивши в сон ее и добившись любви вином опьяненной…
Вот, пока Вакх замышлял обманы любовные снова, дочерь Леланта бродила в горах, ища речного потока, ибо мучила жажда охотницу жгучая Авру. От Диониса не скрылись поиски страждущей девы; прянул тотчас он к изножью близлежащего склона, тирсом ударил о землю, и раскололась громада скальная, тут же извергнув из лона струи хмельные влаги ало-пурпурной… В благодарность Лиэю Хоры богини, Гелиоса служанки, разубрали луговыми цветами ложе и стенки истока, пряным благоуханьем повеяло с нового луга! Возросли там и стебли с цветами, что имя Нарцисса, славного красотою, носили на плодном Латме* оного породили Эндимион и Селена; юноша ликом прекрасным собственным любовался, видя свое отраженье, явленное во влаге – умер, не в силах от лика призрачного оторваться… Рос там и благоуханный гиацинт амиклейский, над распустившимися лепестками, словно весною, соловьиные стаи песни свои распевали… Вот туда-то, томима мучительной жаждой, Авра пришла, желая влаги Зевса ль, истока ль в долах найти, или речки горной прозрачные струи!
Тьмою плотною Эрос окутал ей очи и разум, только она увидала ложный Вакхов источник, облик туманный Пейто развеяла перед Аврой, молвив ей слово, предвестье страсти любовной для девы:
- Припади же к истоку, сулящему страсти свершенья, струи прими в уста, возлюбленного на лоно!
Радостно смотрит Авра на ключ и к зыби журчливой припадает устами, впивая Вакхову влагу… Влаги испив, восклицает изумленная Авра:
- Что за диво, наяды? Благовонную влагу чье же небесное чрево породило в сем доле? Этой влаги отведав, я к бегу уже не способна! Тяжестью ноги налиты, сладостный сон навалился, только истомные стоны уста издавать и способны!
Молвила, и колени неверные подкосились. Вот она попыталась продолжить свой путь хоть немного, но в висках зашумело, всё поплыло пред глазами, и голова, налившись сном, на могучие плечи склонилась… Рухнула у подножья высокоствольного древа Авра, оставив защиту девичества матери Гее.
Тут огнепылкий Эрос сломленную увидел деву, с небес он спустился с ликом улыбчиво-ясным, молвив такие речи радостному Дионису:
- Как, Динис, охота? Авра тебя поджидает?
Так он сказал и к Олимпу взлетел, крылом помавая, только на листьях весенних цветов начертал он сначала: «Ложе готово твое, пока забылась невеста сном, о жених, смотри же, не пробуди столь желанной!»
Вот уже Вакх узрел на земле заснувшую деву, под крылами летейского* Гипноса спящую Авру, и подкрался бесшумно, босыми ступая ногами по траве к беззащитной, безгласной и бездыханной, осторожною дланью тул узорчатый с девы он снимает и прячет лук и стрелы в пещере, дабы Гипноса крыл ненароком не потревожить, он повязками крепко ноги юницы опутал, а запястья девы обвил бечевою он прочной, дабы не ускользнула; запрокинул на землю нежное бремя, во сне готовое для Афродиты, снял он брачную жатву с Авры, спящей глубоко – стал ей супругом, но выкуп не заплатил! И дева на земле, хмельная, отдана в жены Лиэю! Лик охватил крылами тонкотенными Авры Гипнос, пособник в страсти Диониса, и сам он ведал услады Киприды, вспомощник верный Селены, в сладостных сновиденьях с ласковой знаясь любовью. Брак с ней во сне свершился, и в радостно-резвую пляску сами собою пустились весело горы, гамадриада лесная на дереве веселилась – только чистая Эхо не приняла в пляске участья, а стыдливо забилась в пещеру укромную, дабы женолюбивого Вакха радостей брачных не видеть. Вот, сочетавшись любовью на ложе этом безмолвном, гроздолюбивый соложник ушел; он лишь на прощанье в милые губы деву целует и разрешает запястья от пут и лодыжки, тул достает из пещеры, снова у ложа слагает лук и охотничьи стрелы, и возвращается снова к сатирам, брачное ложе Авры, дремлющей сладко, велению ветров оставив.
Вот просыпается Авра после услады любовной, стряхивает дремоту, свидетельницу сей свадьбы! Видит она в изумленье лежащие рядом повязки, обнаженные груди она ощущает, нагие бедра, видит и кровь на подоле мятом хитона, знак девичества, взятого без брачного вена! Озирается Авра растерянно… Снова в повязки она облачается, груди девичьи скрывает под тканью, облекается в пояс – но всё уже понапрасну! Стонет она от скорби, мучается в безумье, гонится за пастухами, их убивает на склонах горных, желая казнить похитителя девства; боле всего стремится беспощадным железом убивать быкопасов, ведая о Титоне*, Эос милом супруге, волопасе злосчастном. Знала об Эндимионе латмийском, быков пасущем, о возлюбленном бычьей упряжкой правящей Мены; слышала о фригийце Химносе, древле иною девой лишенном жизни, пастыре злополучном, боле всего стремилась она убивать козопасов, целые коз стада вырезала за то, что обличьем Пана ей напоминали, косматого похотливца; убедила себя, что Пан изнасиловал Эхо чистую тоже во сне, сей пастырь коз неисчетных! К земледельцам пылала ненавистью, ведь служили все они тоже Киприде, когда Иасион, соложник щедроплодной Деметры, первым стал землепашцем. Убивала Авра охотников, верила ибо давним сказаньям: охотник Кефал из града Афины безматерней был мужем румянолокотной Эос! Виноградарей Вакха смерти она предавала, ибо они выжимали влагу хмельную из ягод, злополучные спутники бога Лиэя, ибо не ведала дева о хитростях Диониса, об Афродитином зелье, добавленном в струи истока, разоряя лачуги пастухов или горцев, кровью их орошая скалы и склоны крутые. В разуме повредилась дева, метаясь в безумье; в храм Киприды попала: пояс ей ненавистен страсти, сорвала одежды новые с изваянья и бичевала тело неумолимой богини… Статую вдруг схватила брачной она Киферейи и в Сангария воды, в бурные водовороты, прямо в наяд объятья богиню нагую швырнула! После лика Киприды, наказанного бичеваньем, ясноликого Эроса статую в прах низвергла, опустошила храм Кибелы Пеннорожденной…
Вот вернулася в чащу, стремительная, родную: ловчих сетей коснулась, вспомнила об охоте, стала рыдать над девичьей утраченной долей горько, плакала и стенала, и, плача, так возглашала:
- Кто же, кто из божеств развязал девичьи повязки? Что, если мною на ложе овладел одиноком, мнимый образ принявши, Зевс – всемогущий владыка, не устыдившись и Реи, что по соседству простерлась, стану бояться зверья и стрелять в многозвездное небо! Если поял меня в дреме Феб Аполлон Дальновержец, разнесу я по камню Оракул Пифо знаменитый! Если Гермес из Келлены осквернил мое ложе, расстреляю из лука аркадийские нивы, в рабство Пейто обращу я, деву с повязкой златою! Если со злобным коварством взошел на сонное ложе Дионис, незаметно похитив девичество Авры, я до жилища Кибелы дойду и гнать не устану от высокого Тмола безумного в похоти Вакха! С плеч сорву смертоносный лук, направив все стрелы против Фригии с Пафосом, и на божеств обоих ополчуся свирепо, на Афродиту и на Вакха!
Но на тебя я гневлюся, Лучница, больше: ведь дева ты и сама, а защиты не было мне, уснувшей, не согнала ты мужчину стрелами чистыми с ложа!
Так говорила… вдруг голос ее задрожал, и слезами разразилась юница. Во чреве понесла от Лиэя дева, сраженная горем, бремя двойное, и ярость неистовая овладела Аврою злополучной на собственную утробу! Мыслила дева: сам ли плод зародился, бог ли поучаствовал, муж ли… вспомнила Дия невесту, берекинтийку Плуто, ведь в лоне ее зародился Тантал*, отпрыск Зевеса! В безумии диком желала Авра вспороть себе чрево и плоть растерзать, чтоб в утробе нерожденных младенцев убить до срока рожденья! Вот уж и меч подняла над грудью своей обнаженной, беспощадной рукою жало приставила к плоти… Часто она входила ко львице щенной в пещеру, словно желая предаться Мойры нити непрочной*, только вот зверь свирепый бегством спасался от девы, испугавшись грозного вида ее, и прятался в долах, беззащитного львенка в логове бросив укромном. Часто готовилась Авра пронзить железом утробу свою, желая добровольно расстаться с жизнью, только б позора навеки избегнуть такого заодно с поношеньем Лучницы, девы злорадной; мужа узнать имя желала, дабы дитятю на глазах у родителя с поношеньем прикончить, детоубийцам подобно жёнам, чтобы сказали: «Авра, злосчастная в браке, как Прокна*, дитя погубила!»
Только ее увидала в тяжести ненавистной сама Артемида, как явилась пред ней и злобно глумилась, над несчастной подругой своею безжалостно насмехаясь:
- Видела, видела я склоны скалистого брачного ложа, где застигли деву во сне хитроумно-обманном! Видела гору Киприды любовную, где похищает девственность жён любовник, а после спасается бегством! Что ж ты так ходишь неловко, ответь мне, чистая дева! Ветра мчалась быстрее – теперь тащишься еле! Ах, тобой овладели – а ты и не знаешь супруга? Своей тайной любви ты не можешь таить – ведь распухли груди твои, возвещая теченье обильное млека! Молви, вепреубийца, сонная дева – а ныне супруга, щёчки зачем побледнели, столь румяные прежде? Кто же ложе испачкал твое? Девичество кто же похитил? Златоволосые нимфы, не прячьте любовника Авры! Ах, чреватая, знаю, кто же твой беглый соложник, он не сокрылся от взоров моих, ведь я разглядела, как со спящей невестой Лиэй занимался любовью! Ах , оставь же лук свой и тул, ведь самое время спрятаться в толпах вакханок женолюбивого Вакха! Бить в тимпаны, в авлосы дудеть роговые! Молви, во имя страсти, на голой земле воспылавшей, вено выдал какое твой Дионис, коварный соложник? Разве не дал он небриды, вещающей о союзе? Медных роптров, для деток будущих милых игрушек? Ах, он тирс свой, наверное, дал храброй звероубийце! Может быть, и кимвалы оставил – средство утешить младенцев кормилице, коли они разыграются!
Так глумилась богиня, а после тотчас удалилась, ланей повозки бичуя, оставив гнева причину и самолюбья заботы ветрам отныне небесным!
Авра сокрылась в горах, никто ее там и не видел, чуявшую уж муки на себе родовые, там она страшно кричала в родах, как ярая львица, скалы звенели в ответ, и гласу истерзанной девы вторила гласом таким же злополучная Эхо! Так в обиде и горе страшно Авра страдала, мучаясь первыми родами, и речи держала такие:
- Если б мне видеть Афину могучую и Артемиду, видеть их в родах ужасных – о, как бы я наслаждалась! Ах, покажите мне Лучницу в схватках, милые Хоры, в муках простых роженицы! Если бы ты, Артемида, матерью стала и молоко из груди мускулистой извергла, меня б ты простила!
Авра, страдая от мук родовых, кричала такое. Лучница же замедляла от бремени разрешенье*, делала муку сильнее от затянувшихся родов! А Никайя, таинств Лиэя блюстительница благая, наблюдая мученья ужасные Авры безумной, с тайной жалостью в сердце молвила речи такие:
- Авра, и ты вот страдаешь, и ты чистоту потеряла! Бремя во чреве носила и ты, и терзаешься мукой родовой, ты терпела во сне насилье на ложе, и непривычную грудь отдашь терпеливо младенцам… Что ж пригубила ты хмеля, похитителя девства? Что ж пригубила ты хмеля, ставши женою чреватой? Вот, как и я, страдаешь, безвинная… Плачь же, о дева, над обманною дрёмой эротов, кляни любострастных! Хитрость одна нас обеих сразила: питье сотворило матерью Авру и Никайю, дев безвинных и чистых! Зверя уже я из лука не застрелю, как бывало, не натяну тетивы, не метну я и дрота… Я стала прясть и ткать, словно жёны, немощная амазонка…
Молвила так, жалея в муках рожавшую Авру, ибо сама претерпела такие же прежде мученья. Но Артемида-богиня, Авры рожающей слыша стенанья, снова явилась, глумливая, перед девой, Авру насмешкой язвила, ее наслаждаясь страданьем:
- Кто же привел тебя, дева, на материнское ложе? Что ж молоком грудь сочится, не знавшая страсти? Я такого не знаю, чтобы девственница рожала! Не изменился ль отец мой? Не научились ли жены зачинать без мужчины? Ты же, чистая дева, всё равно разродишься, хоть ненавидишь Киприду! Да не зовут ли жёны, когда подступают сроки, Артемиду на ложе? Разве и ты, умоляя, не позовешь богиню-охотницу ко вспоможенью? Что ж ты бранишься, что дети твои в пещере родятся? Даже державная Рея в пещере Зевса родила! Так что всё справедливо – и ты в горах разродишься, ты, соложница горная горного Диониса!
Так говорила богиня – Авра же корчилась в муках и в страданьях своих стыдилась она Артемиды, бедная – и на сносях хотела казаться невинной! Вот появился младенец первый на свет, ибо речь Артемиды родящим в схватках всегда помогает; вот уж двоим подарила жизнь упорная Авра, и по этим младенцам двойная вершина Реи названа «Диндимон» - известна под именем этим… Видя, какие младенцы прекрасные народились, Лучница в сердце смягчилась, вымолвив слово такое:
- Что же, кормилица-дева, двойню родившая, дай же непривычные к млеку груди новорожденным! «Папа!» - вскричат твои дети, родителя имя желая узнать, и ты им скажи, кто есть тайный твой совратитель! Артемида брака не знает, младенцев не кормит; будешь жить средь отрогов, будешь баюкать не в люльке деток обычной, а в шкуре пятнистой лани, добытой в ловитве!
Молвила, и тотчас исчезла в чаще тенистой. Никайю позвала, кибелидскую нимфу, указав ей на ложе горько плачущей Авры; а Дионис, улыбаясь, над одинокою девой, гордый победою брачной, так восклицает:
- Никайя, вот утешенье для твоего несчастья, ведь Дионис к другой на ложе тайно подкрался и сочетался любовью с другой, что в скалах и долах прежде имени даже пылких эротов пугалась, ныне она, как когда-то и ты, изведала страсти! Ты не одна познала сладкой дрёмы эротов, ты не одна, и хмеля отведав, девства лишилась! Снова ключи забили бурливые брачного тока, вновь извергая вино – и влаги отведала Авра! Ты, претерпевшая муки когда-то деторожденья, ради Телеты молю, водительницы хороводов, поспеши побыстрее и отпрыска бога у Авры забери, как бы она убить его не решилась! Знаю: хочет младенца единого из рожденной двойни безумная Авра сгубить! Ты Иовакху-младенцу помоги! И того, кто сильнее, спаси, ведь Телета будет ему служительницей, как и родителю Вакху!
Молвил Лиэй и исчез, и радуясь, и веселяся двум фригийским любимым, обеими девами гордый – старшей, бывшей подругой, и младшей, матерью ставшей! Скорбию тяжкой объята, подле скалы, где родились дети, взяла их обоих на руки мать, вскричавши:
- С неба любовь свалилась – в небо я вас и заброшу, ветры мной овладели, не знала я ложа земного! Ветры во грех меня вовлекли, соименники Авры, ветрам на волю отдам плод утробы и чрева! Прочь от меня, лукавца проклятье, младенцы двойные, вы мне не дети родные! Что делать мне с вами, с бесчестьем? Львы, приходите, не бойтесь: уже не недруг вам дева, Авра за вами в скалах охотиться боле не станет! Горные волки, сбегайтесь! У ложа нашего в скалах видеть пантеры желаю прыжки и веселые игры! Приводите медведей без страха, пантеры, ведь стала матерью Авра, и жала медные нежатся в туле! Стыдно мне матерью зваться, некогда деве невинной, нет – не подам я младенцам грудей своих мускулистых, молока ненавистного из сосцов я не стану сцеживать, матерью любящей, я, Охотница, зваться не стану!
Вот положила младенца Авра пред львицей свирепой, но Дионисовой крови младенца, отпрыска бога, львица не захотела; тварь разумная даже челюстями клыкастыми мальчика приласкала! Окружили подстилку изумленные змеи, пасти раскрыв ядовитые, стражу неся у младенцев, ибо смягчил их норов Бромий, Авры соложник. Вспрыгнула дочерь Леланта на резвые ноги мгновенно, гневом ярым пылая, словно косматая львица, неумолимая, в воздух подбросила ветрам добычу, вырвав из пастей звериных, единого из младенцев! Грянулся новорожденный оземь, упав головою на основанье скалистое, прах вкруг себя воздымая. После схватила тельце и, разорвавши, сожрала плоть, которую должно любить материнской любовью!
Устрашившись деянья матери бессердечной, нимфа Никайя схватила другого ребенка и устремилася в чащу с бременем для нее уж привычным! Так после Бромия ложа, после безумия родов, смыла бесчестье насилия дева-охотница Авра… Вышла к Сангария струям, лук свой изогнуто-крепкий с полным стрелами тулом бросила в быструю воду, после – в глубины речные бросилась вниз головою, видеть стыдясь отныне сияние славное Эос… Скрылась в водах потока. Ее всемогущий Кронион превращает в источник – груди стали зыбями пенных водоворотов, тело – теченьем, кудри – цветами, жилы в тростник обратились прибрежный.
Лучница гнев свой смирила, кинулася по дебрям в поисках следа Лиэя, любившего горные чащи, новорожденное чадо Авры к груди прижимая, передает младенца сородичу Дионису! Снова Никайе сына родитель вручает, кормилице-нимфе; мальчика та принимает, заботливо кормит малютку… Как и родителя «Вакхом» малую детку назвали, отец же на колеснице к Деве аттидской Афине сына для празднеств привозит. Детка при этом кричит «Ио!», и богиня Паллада в храме его устрояет своем, к груди прижимая, к коей один Эрихтоний* лишь прижимался… После доверила Дева элевсинийским вакханкам мальчика, стали кружиться весело марафониды вкруг Иовакха*, венками плющевыми венчаясь, светоч аттический в пляске высоко вздымая полночный, бога сего почитая вслед отпрыску Персефоны* и Семелы потомку. Таинства учредили древнему пра- Дионису и позднему богу Лиэю, гимнами почитая третьего Вакха! Празднество это тройное все справляют Афины, в позднем шествии с пляской граждане радостно славят Бромия и Загрея, и Иовакха совместно!
Бог Дионис же гроздолюбивый в отчизну эфирную всходит, с единородным родителем трапезу там разделяет, после яствы земной и вина, добытого прежде, нектар небесный впивает из благородных кратеров, с Фебом он восседает, с отпрыском Майи пирует!
_ _ _ _ _ _ _ _ _ _
*Диндим – «двойная», гора во Фригии, место культа Кибелы;
*Риндакида – эпитет Авры;
*«Согласно имени, дева ветра мчалась быстрее» - имя «Авра» означает ветер, ветерок;
*Орхомен – город в Беотии, с культом Харит, которые иногда называются
«орхоменские девы»;
*«лишь подле мирта видят сии сновиденья» - мирт у эллинов был символом смерти. Для Авры брачные узы равноценны смерти;
*Сангарий – река на севере Малой Азии;
*Упис – нимфа из окружения Артемиды. Согласно преданию, подверглась домогательству со стороны гиганта Ориона, и, спасая Упис от насилия, Артемида убила его;
*Хекаэрга – дочь Борея, служительница Артемиды;
*Арура – другое имя Геи, Матери-земли;
*«скорпиона другого пошли отомстить поруганье!» - согласно другому мифу, Орион погиб, укушенный гигантским скорпионом, насланным на него Артемидой в отместку за посягательство на ее девственность;
*Адрастея – «неотвратимая», другое имя богини возмездия Немесиды;
*отроковица астакидская – охотница Никайя (глава IV);
*Латм – гора в Карии (Малая Азия);
*летейский – от названия реки Лета, протекающей в царстве Аида, то есть навевающий забвение;
*Титон – троянский пастух, супруг богини Эос, похищенный ею за свою необыкновенную красоту. Богиня попросила у Зевса для своего возлюбленного бессмертия, однако забыла попросить также и вечную молодость. Титон с годами состарился, но будучи бессмертным, иссох и превратился в сверчка;
*Тантал – знаменитый царь Лидии, сын Зевса. Пользуясь особым расположением богов, разглашал божественные тайны смертным: например, угощал людей нектаром и амброзией, которые воровал со стола Олимпийцев. Зевс долго терпел неподобающее поведение сына-любимца, пока Тантал не совершил ужасающее преступление: он убил своего сына Пелопса и пытался угостить его мясом богов, приглашенных им на пир в свой дворец. Боги восстановили тело мальчика и вернули его к жизни, а Зевс низверг Тантала в царство Аида, где он терпит вечные голод, жажду и страх («танталовы муки»);
*«желая предаться Мойры нити непрочной» - то есть желая отдать себя на произвол судьбы;
*Прокна – жена фракийского царя Терея. Прельстившись красотой младшей сестры Прокны Филомелы, Терей пытался соблазнить ее, но получил отказ. Тогда Терей изнасиловал Филомелу, а чтобы она молчала, вырезал ей язык. Но Филомела нашла способ известить сестру о преступлении ее мужа. Мстя за насилие над сестрой, Прокна убила своего сына Итиса, приготовила его мясо и подала на ужин Терею. Когда после трапезы Терей спросил, где его сын, Прокна ответила: «В тебе самом тот, кого ты зовёшь!» Обе сестры были превращены в птиц: Филомела в ласточку, а Прокна в соловья, вечно зовущего: «Итис! Итис!»;
*«Лучница же замедляла от бремени разрешенье» - эллины с древнейших времен считали Артемиду помощницей женщинам при родах. Согласно мифу, Артемида родилась немногим раньше своего брата-близнеца Аполлона, и тут же принялась помогать своей матери Лето разрешиться от бремени;
*Эрихтоний – сын Гефеста и богини Геи; вырос из семени бога, возжелавшего Афину, но не сумевшего ею овладеть, так как Афина в гневе отвергла его домогательства. Семя Гефеста пролилось на землю, и от него родился Эрихтоний, получеловек-полузмей. Однако Афина не отказалась от воспитания младенца, народившегося на свет столь необычным способом, она вырастила Эрихтония в своем храме, и он стал после Кекропа царем Аттики;
*Иовакх – культовое имя Диониса, означает «Да здравствует Вакх!»;
*отпрыск Персефоны – Загрей, древний пра-Дионис, растерзанный Титанами.
К О Н Е Ц