Всю неделю Василию не везло. В понедельник, недаром говорят, тяжелый день, его выгнали из хорошего теплого подвала, где он жил около месяца с Серегой и Петровичем. Они же и выгнали, гады. Завонял, говорят, все помещение. А если человек болен? Если у человека приступы через день? Василий упал как-то на стройке с третьего этажа, и с тех пор его кидало, где придется. (По-научному это называется эпилепсия, но Серега с Петровичем бомжи, a не ученые).
Во вторник Василия опять кидануло. Прямо в очереди, у «Стеклотары». Очнулся - бутылок нет: cдали. Воспользовались моментом… Человек в приступе кондубасится, а они его бутылки сдают! И чемодан унесли. Кругом ворьё…
В среду на него напала свора. Один кобель, рыжий с белыми пятнами, грызанул за ногу, собака, и штаны изорвал, а ведь не лето!.. К тому жe, встретился Василию Сенька. Сказал, что на птичьем рынке устроился территорию убирать. Ему и жить там разрешили, в подсобке. А как рассказывал-то! Словно издевался! И заходить по случаю не пригласил, хотя и друг, вроде бы.
Не то в четверг, не то в пятницу приключилось с Василием еще пару приступов и в голове все перемешалось по причине крайнего нездоровья: где его били, где толкали, где обзывали по-всякому уже и не упомнить…
В субботу к вечеру занесло Василия в незнакомую местность: улочки маленькие, кривые, трамваи старые, тоска… Даже подвала путевого не нашлось - сплошная сырость. Устроился Василий на ночь. Место - хуже не придумаешь: окно без рамы сантиметров сорок в высоту прямо над тротуаром. Дует из него, известное дело, но выбирать не из чего. Василий уже спать собрался, да не тут-то было: шли по улице два фраера, и надо же было им стать возле самого окна разговоры свои разговаривать! У одного - ботинки войлочные и голос старческий, глухой, а у другого на ногах туфли лаковые и голос покрепче, погуще.
Сначала Василий не прислушивался, только досадно было, чего это им дома, в тепле не сидится, ждал, пока отбубнят своё, а они все громче и громче, вернее, один громче, тот, что в туфлях:
- Свобода в голову ударила?! Мало вам клубов? Мало кинотеатров? По тюрьмам стали таскаться! Вы даже не представляете себе какого джинна (Чего?- не понял Василий) выпускаете из бутылки! Что будет, когда эти толпы хлынут в ваши церкви, в дома?! Явится такой, и корми его, одевай! Они ведь тоже не глупые, понимают, что к чему: поговори о «божественном» тебя и накормят , и напоят, и спать уложат. А потом поди, избавься от него! Милицию не вызовешь, как-никак верующие, неудобно: соседи узнают, пойдут разговоры всякие… Вот вы лично, - туфель резко двинулся вперед и чуть было не наступил на носок войлочного ботинка, - вызовете милицию?
Ботинок не сдвинулся с места.
- Нет, конечно. Христос никого без помощи не оставил, ни мытаря, ни блудницу, ни разбойника… И потом, вы же знаете, мне терять нечего.
Тот, что в туфлях, сразу обозлился:
- Заблуждаетесь, Федор Николаевич! Что потерять, вам всегда найдут! И вообще, сидели бы вы завтра дома. А то заварили кашу со своей тюремной церковью, а нам расхлебывать! Добро бы одних рецидивистов в веру свою обращали, они все равно нашим обществом давно списаны, а то майор МВД партбилетом об стол!.. В личном составе брожение. В рай захотелось! Подождите, покажут вам всем Царство Небесное! Как там у вас в Писании написано: «Порази пастыря и рассеются овцы “?..
- Пойду я, - сказал старик. - Вас, наверное, дети заждались, а мне завтра рано вставать нужно. Разрешите откланяться. Я в этом доме живу, вы, конечно же, знаете.
- Знаю,- раздалось в ответ. - Вон, на втором этаже - ваши окна.
Старик вздохнул:
- Не оставляете вы меня своим вниманием.
… Засыпал Василий с хорошими мыслями: бывает, человеку не везет, бывает, что ему не везет долго, но потом, все-таки, подвернется счастливый случай!..
Ночь была холодная, от этого все кости ломит. А больше всего - поясницу...
Проснулся Василий с первыми трамваями. Вылез на свет.
Стояло серое утро. У гастронома кучковались хмурые тетки.
Мокрые воробьи прилипли к веткам, как комья грязи.
И опять Василию повезло: в доме был только один подъезд! Оставалось только подняться на второй этаж и позвонить наугад.
- Мне это… Федора Николаевича…
- Он в четвертой живет, напротив.
Василий звякнул в четвертую.
- Сейчас-сейчас!- послышалось из-за двери.
«Где наше не пропадало!»-только и успел подумать Василий и дверь отворилась. Маленький седенький старичок, похожий на профессора из кинофильма «Депутат Балтики», конечно же, удивился (ждал кого-то другого), но двери перед носом не захлопнул, и поздоровался культурно:
- Доброе утро.
- Мне бы Федора Николаевича… - смиренно произнес Василий.- Я вообще-то из мест лишения…
Старик отступил в сторону, пропуская его в квартиру.
- А я, знаете ли, чай пью,- говорил он, пока они шли по темному коридору.- Вот вы мне за столом все и расскажете.
« Чай…- с внезапной тоской подумалось вдруг Василию.-Покрепче, небось и нет ничего!..»
Кухня была маленькая, чистенькая: белые стены, белые занавески… А света, света!.. Словно за окном не середина ноября, а Первомай самый настоящий!
Ваcилий взглянул на стол и сглотнул набежавшие слюни: ничего себе, чаёк! Одной колбасы любительской по два восемьдесят грамм четыреста нарезано… Точно, ждет кого-то!..
- Присаживайтесь, - приветливо пригласил Федор Николаевич, наливая чай из сияющего никелированого чайника.
Василий было сел, но точас же подскочил, как с раскаленной сковородки, и спешно перекрестился не то двумя, не то тремя перстами.
- Так, значит, вы из тюрьмы? - спросил Федор Николаевич.
- Угу, - подтвердил Василий, давясь бутербродом.
"А вдруг справку потребует?" - мелькнуло в голове, но старик, видно, не догадался.
- Мы с вами так и не познакомились, - сказал он, усаживаясь напротив.
Василий оторвал зад от табуретки и протянул над столом давно не мытую руку:
- Вася.
- И сколько же вам лет?
Василий поднапрягся, но все-таки вспомнил:
- С-сорок семь…
- Почему же "Вася"? Пора бы по-отчеству.
- Да кто же нас по-отчеству называет? -опешил Василий. - Не привык я как-то. А вообще, отца Григорием звали. Он на фронте погиб.В сорок втором. В самый разгар. Мать одна, и в поле, и дома… А баба она что, она разве пацана подымет? Тут мужская рука нужна… Вот жизнь и дала трещину.
- А мама ваша жива? -осторожно спросил Федор Николаевич.
Василий втянул голову в плечи и шмыгнул носом:
- Да где там! Померла давно. Нет у меня никого…
- И у меня тоже. И жена умерла, и дочка… Одна за другой, - признался старик.
- Чего так? - искренне изумился Василий.
- У жены - рак, а у дочери - сердце… она добрая была, ранимая…
Я "скорую" вызвал, вышел на улицу встречать, а они все не едут… Зашел, спросил ее: "Как ты, Ниночка?" "Ничего,- говорит, папа, мне уже лучше…" Помолились мы вместе и я опять на улицу вышел. Постоял минут десять… всего десять минут… - сказал Федор Николаевич и улыбнулcя как-то сдавленно: видно ком подступил к горлу…
"Что же Бог-то не помог?"- чуть было не брякнул Василий, но в общем, жалко стало и старика, и дочку его.
- А к нам в колонию верующие приходили, - начал он, потому что момент был самый подходящий (старик расчувствовался). - Только я не понял, из какой они секции, у нас ведь, сами знаете, с детства долдонят всем, что Бога нету, а тут, как перевернулось во мне что… понял: все! не могу больше!
Федор Николаевич слушал его внимательно, а кто же не ценит, когда слушают? Вот Василия и понесло.
- Я знал, Бог поможет мне, Бог приведет меня туда, где меня поймут, поддержат… У меня ведь ничего нет: ни дома, ни крова… Я ведь последний срок за что тянул? Смешно сказать: за нарушение паспортного режима…
- Я тоже бомж,- неожиданно выдал старик.
Василий чуть было не брякнулся с табуретки:
- Как? А квартира чья?
- Не знаю.
- Ты что, папаша?.. Как же так?..
Старик улыбнулся.
- Вы меня не поняли. Прописка у меня, конечно, есть, а вот определенного места жительства… как бы вам это объянить по-лучше…- Федор Николаевич задумался на минуту, глядя куда-то вверх, но не на потолок, а как-бы сквозь… - нет его у меня. Вернее, оно не здесь. Я гражданин другой державы…
Ваcилий только глаза выпучил: иностранец? быть того не может!
- Жительство мое на небесах…
"Что-о?.."
- … а здесь я странник и пришелец.
И тут до Василия стал доходить смысл этих туманных намеков. О пришельцах он слышал. Приходилось даже читать что-то такое. Перед глазами возникла смятая газета в жирных пятнах: инопланетяне шныряют на своих тарелках над городами и селами СССР, являясь то пионерам, то трактористам. "А вдруг и впрямь пришелец? -испугано дернулось в мозгу. - Заберет к себе и начнет опыты ставить, как на собаке…"
- Все, что я имею - временное, - продолжал старик.- Я скоро уйду отсюда к моему Господу, к моим близким и друзьям… там хорошо, там несравненно лучше… Поэтому я и сказал вам, что не знаю, чьими завтра будут эта кухня, этот стол, эта плита…
"Просто псих,- подумал Василий с заметным облегчением.-Сдвинулся на почве религии."
- Я ведь раньше тоже был, как все, - продолжал старик,- пионером, комсомольцем… Я везде был первым. Я просто не мог быть вторым, понимаете?.. На фронт добровольцем пошел. Всего там навидался. Мы сразу в окружение попали, скитались по болотам, без оружия, голодые, оборванные… А как прорывались! Бежишь навстречу смерти, а слева и справа падaют, падают… и «ура!» сначала громкое такое, а потом все тише, тише… Вот тогда я о Боге и вспомнил. А молиться начал, когда шел по минному полю. За мной след в след еще пять человек… Я до сих пор каждую травинку помню, каждый комочек земли… Вот тогда я и понял, что это значит - быть первым!.. Тяжесть такая, что ног от земли не оторвешь, а идти надо. Во мне все тогда кричало: Господи, спаси! И мы прошли.
- Случайность, - сказал Василий, позабыв о своей роли.
Федор Николаевич покачал головой:
- Нет. В жизни не бывает случайностей… - но мыслями был еще на войне:- мы потом и шагу ступить не могли. Попадали на землю и лежали минут десять, пятнадцать… Надо мной была старая бeрeза с пятнистой берестой… по ней муравьи бежали… И как хорошо было быть живым и просто видеть все это: ветки, дрожащие листья, небо, облака!.. С этого дня я начал молиться Богу постоянно, и в моей жизни стало происходить чудесное, необъяснимое… Я был неуязвим, словно в самом деле бессмертен, я чудом бежал из плена - просто вышел из ворот лагеря среди бела дня, на глазах у часового, и он даже не окликнул меня, как будто и не видел! Я был под трибуналом, в штрафном батальоне, я отсидел десять лет , но никто не смог убить моей веры, потому что Бог был со мною повсюду: я терял силы - Он ободрял меня, я спрашивал - Он отвечал… Я многое понял в те годы. Я узнал самое главное: пути добра неисповедимы. Есть такая расхожая фраза: добро должно быть с кулаками. Это ложь. Добро не нуждается в оружии, оно само по себе - огромная сила, сила небесная. Не бойтесь быть добрым, Василий Григорьевич. Добро все преодолеет. Мы братья друг-другу. Любите людей, как любят единокровных, не за то, что хорошие, а за то, что свои…
" Ну да, как же!"- мгновенно отозвалось в душе Василия. Уж ему-то помнилось ребрами, избитым, изломаным телом, какие они, единокровные, свои!..
Вот и Серега с Петровичем… за что били-то, братовья?.. Поди, будь с такими добреньким! Они тебе в морду, а ты: "Спасибо, ребята, очень приятно"?!
Василий опустил глаза.
И вдруг ему страстно захотелось чуда! Ну, хотя бы, пусть из этого сучка в половице выростет куст (дереву все равно здесь не поместиться), и тогда он, Василий, поверит, что все в его жизни еще может измениться к лучшему...
Но где там! Куст, конечно, не вырос.
Значит, старику чудеса каждый день, а ему, Василию,- падучая, своры собачьи? "За что? - вскипело в душе злобное возмущение.-Что я такого сделал? А старикан? Неизвестно еще, чем он там, в плену, занимался… Вышел, видите ли из ворот!.. Да кто же в это поверит! Продался с потрохами… И правильно, что под трибунал! То же мне, доброволец! Лазил по каким-то болотам, в кустах отсиживался, в то время, как другие… в то время как …" Нет, Василий почему-то не смог упомянуть про себя своего героического папаню, который никогда не был на фронте, а просто утонул спьяну в соседском колодце. От этого на душе стало совсем тошно. Ведь старикан почему-то не спился и не утонул, а вот, сидит себе живенький и здоровенький и чайку из милости подливает, в то время как его, Василия, отец давно сгнил в могиле и вовсе не герой никакой войны, а просто рядовой скотник… И хоть вырос Василий на селе, не вспоминалось ему ничего, кроме грязи, словно там ни лета не было, ни солнца.
- Давайте помолимся о вас, Василий Григорьевич, - внезапно предложил старик.- Я хочу, чтобы вы познали Господа. Вы даже представить себе не можете, какое это счастье!..
Василию пришлось встать. Старик прикоснулся рукой к его плечу и закрыл глаза. Слова были простыми и нецерковными, но в них была такая сила и убежденность, что Василию вдруг стало как-то не по себе, словно Бог в самом деле есть, и не где-то там, в космосе, а тут прямо: заполнил стариковскую кухню, словно облако, смотрит на Василия и видит его насквозь…
"Господи… да что же это? Гипноз самый настоящий, опиум для народа…"
- Федор Николаевич!
Василий чуть было не подскочил от неожиданности, услыхав позади себя незнакомый мужской голос. В дверях кухни стоял невесть откуда появившийся парень лет тридцати в потертой кожаной куртке.
- Звоню, стучу, никто не отвечает, вот я и вошел… Доброе утро.
Старик словно очнулся.
- Заходи, Витенька.Чаю хочешь?
- Нет, спасибо. Ехать пора. Боюсь, что опоздаем мы…
Федор Николаевич взглянул на часы.
-Действительно, пора. Ты, Витенька, познакомься пока с Василием Григорьевичем. Ему помощь нужна.
- Поможем, - отозвался парень, протягивая Василию здоровенную пятерню.
- Мы сейчас в тюрьму едем,- объяснял Федор Николаевич, убирая со стола чашки и чайник. - У нас там церковь из рецидивистов. «Свобода» называется. Бог такие чудеса творит, таких людей изменяет!.. Вы пока отдохните, подождите… Мы к двум часам вернемся, придумаем для вас что-нибудь… Хотите, ванну можете принять, побриться… там, в шкафчике все найдете…
И они ушли. Оба. И старик, и Витенька. В тюрьму поехали.
Василий такого оборота и представить себе не мог. (Остался один, в чужой квартире!..) Вначале по комнатам прошелся: чистенько, уютно, на стенах фотографии - жена, дочка… на тумбочке у кровати - Библия, на столе магнитофон двухкассетный… денег никаких, кроме мелочи в вазочке. Дверца шкафа распахнулась, словно сама собой: так, что тут у него? Костюм, рубашка шерстяная, хорошая… остальное все ерунда - майки-носки, ничего ценного…
А в ванной полотенца белые, махровые, краны никелированые блестят…
Хорошо жить под крышей, купаться каждый день, вычищать грязь из-под ногтей, одеваться во все чистое! Василий даже не узнал себя спервоначала. (Помолодел лет на десять, это уж точно!) Умиротворенный, пошел в спальню, сел на кровать, раскрыл Библию. "Дорога в глазах Господа смерть святых Его…",- бросилась в глаза непонятная фраза. Библия - книга ценная, ее всегда загнать можно, с руками оторвут, но Василию вдруг показалось, что отобрать у старика любимую книгу будет как-то по-особенному подло. И он закрыл ее и положил на место.
На лестнице никого не было, во дворе тоже. Магнитофон ушел за десять минут (японский!). Василий завернул в гастроном, купил бутылку чернил и две банки спинки минтая. Был, правда, соблазн сунуть батон за пазуху, но он не стал мелочиться и рассчитался за всё честь по чести, и даже пакет купил пластиковый за сорок копеек, чтобы не распихивать продукт по карманам, а нести по-культурному…
Все это время Василий почему-то не мог отделаться от странного чувства, словно все это происходит не на яву, а во сне: бабы больше не шарахались от него в стороны и даже продавщица не обругала.
"Пойду я к Сеньке, - решил Василий.- Пусть не заносится, сволочь."
… В воскресенье на птичьем рынке народу - не протолпиться. Торг начинался у трамвайной остановки. Народ галдел, перетекая от одного продавца к другому. В картонных ящиках пищали щенки, тут и там мелькали из-за пазух ленивые кошачьи морды… " И сколько же этого кота паршивого - и полкило не наберется, - а просят за него стольник, в хорошие руки отдают. Выходит, и кошкина жизнь чего-то да стоит. А человек?.. Неужто он хуже? Неужто ему кормежки не надо?"- подумалось Василию.
… Наверное, полоса навезения действительно кончилась: Сенька был у себя в подсобке и даже рот разинул от удивления, когда Василий снял куртку и выставил на стол бутылку и закусь.
- Забурел?
Василий хряпнул двести пятьдесят, и, когда силушка растеклась
по жилушкам, внезапно рассказал ему все.
- Чё-ё? - одурело переспросил Сенька, тряся головой.- Быть такого не может!
- Да когда это я врал?!- взорвался Василий. -Да чтоб мне с места не сойти!
- В жизни такого не слыхивал! - потешался Сенька. - Чтобы бродягу! С улицы! Одного! В квартире! Да он просто чиканутый, твой дед! Вчера родился? Побольше бы таких дураков, ей-богу!
И тут Васлий не выдержал. Красная расплывшаяся морда Сеньки налипла на стремительно выброшенный кулак:
- Гнида! Жрешь за его счет и его же хаешь? Подарил он мне всё: и костюм , и двухкассетник, ясно?!
- Ты чё? - только и брякнул Сенька, в Василий уже схватил его за плечи и тряс, как грушу:
- Мне что же, верить нельзя? Так, по-твоему? Отвечай, собака!
- Белены объелся? - заорал Сенька, вырываясь из его рук.- Ты же сам сказал, что квартиру поставил!
- А это была проверка на вшивость ! - заявил Василий и вышел из подсобки, громко хлопнув дверью. Постоял секунды две, одурело глядя на базар, и вернулся прихватить с собой недопитую бутылку.
- Псих,-сказал Сенька, вытирая разбитую губу.-К доктору сходи. В ЛТП пора, - и обложил Василия трехэтажным.
- Бога не трожь,- мрачно предупредил Василий. -За Бога я тебе всю башку проломаю. Только так!
Настроение было испорчено. "А ведь старик и в самом деле мог мне все это подарить, - внезапно стукнуло ему в голову.- Может, и больше дал бы. Ему все равно ничего не нужно. Пустил же он меня в дом, за стол усадил… А как слушал!.. Не перебивал, насмешек не строил, не то что…- и он оглянулся на двери подсобки, но злость к Сеньке куда-то исчезла, - и про себя рассказал, как человек человеку, - снова вспомнилось о Федоре Николаевиче. - Правильный он мужик. Таких уже немного осталось… А ведь его, наверное, тоже били! - Ни с того ни с сего стукнуло в голову Василию.- Быть того не может, чтобы за десять лет лагерей никто и пальцем не тронул!.."
- Ты что, папаша? Смотри куда прешь! Совсем сдурел, что ли?- наорал на него какой-то мужик и, наверное, не зря, потому что Василий ломился сквозь ряды попугайников, как полоумный.
"Сдурел! Совсем сдурел!- стучало в мозгу.-Что же это я? Как же это я? Вот козё-ё-ёл-то! А что если вернуться? Отдать, что осталось? Сказать: прости Христа ради, бес попутал? Поверит? Простит?"
Он побежал. (Скорее бы, только бы скорее!) И даже в спине не дернулось ни разу, и даже в боку не закололо! Знакомый двор был пуст. Василий взлетел по лестнице с быстротой школьника, ударился грудью в дверь четвертой квартиры, позвонил:
- Федор Николаевич! Это я, Вася, откройте скорее!
Дверь распахнулась.
- С Федором Николаевичем случилось несчастье, - сказал незнакомый мужчина.- Федор Николаевич погиб.
Василий ушам своим не поверил.
- Как? Когда?
- Сегодня утром.Ехал куда-то со своим знакомым… автомобильная катастрофа. Оба насмерть. Я - работник ЖЭКа.
Глаза у работника ЖЭКа были серые, мутные, галстук тоже серый. Василий скользнул взглядом по бортам пиджака, по острым отутюженным стрелкам серых брюк и вдруг уткнулся взглядом в знакомые лаковые туфли.
- Да что же это, Господи?! Да как же я теперь?..- в отчаянии выкрикнул он и ринулся вниз по лестнице, но во дворе ноги у него подкосились, он опустился на землю и заплакал, со злостью отшвырнув в сторону пластиковый пакет с недопитой бутылкой. Жизнь еще никогда не казалась ему загубленной безвозвратно и это было нестерпимо, но наперекор всему в его душе поднималась и росла какая-то неведомая сила, и казалось, что вся боль и все унижение его жалкого и нелепого бытия выльются со слезами , и в жизнь придет что-то новое, светлое…
Слезы текли и текли, Василий размазывал их руками, а от чужого костюма пахло свежестью и земляничным мылом…
- Эй, ты, внизу! - раздалось из окна на втором этаже со знакомой ментовской жесткостью.- Уральская, тридцать шесть. Запомнил?! Туда иди. Хороший был человек твой Федор Николаевич.