Оборванный свет

               
  Я зло сорвал свет с потолка и в глазах, некоторое время стояла белая пелена, но она вскоре сменилась кромешной тьмой, медленно вытягивая из мрака очертания. Морфей уже поджидал меня, коварно заклеивая глаза чем-то липким. Не хотелось засыпать, но свербящая мысль о раннем пробуждении убедила,…но я так и не заснул. Мысли не давали. Они как мотыльки бились в ночное стекло, не прекращая своего безуспешного занятия.
  Насколько сейчас внешне человек такой общительный, внутри так одинок. Вот, что странно. Я ничего не помню. А вот то, как я летом был в деревне у бабушки и убегал в лес помню. Деревня была довольна старая, народ редел, дома новые никто не строил, но старые были очень крепкие. Они все были из огромных бревен и похожи были на деревни из моих детских фильмов из передачи «В гостях у сказки». Рядом с деревней, по ту сторону железной дороги, рос лес. Я частенько убегал туда. Однажды я зашёл чуть дальше обычного. Ягоды на опушке кончились, и я потихоньку зашел в чащу. Деревья были вековые, уходили далеко вверх и закрывали свет. Отчего лес был сыроват. Папоротник стал выше, а мох покрывал всё вокруг словно снег зимой. Скрип деревьев раздавался по пустой чаще, как голоса. Только в этот момент я обратил внимания, что не слышно птиц. Я, замер не зная, что делать. То ли идти дальше, то ли повернуть назад. Но я явно расслышал глубоко в лесу зовущий голос. И вот раз, ты уже стоишь посреди улицы и не можешь вспомнить промежуток времени последних 10-25 лет. Ничего кроме какой-то гонки. От «желать» до «иметь» порой проходит вечность. В юности оглядывался на тридцатилетних и думал – Господи, ну и старичьё,  они своё отжили. Там, за рубежом в тридцать, жизнь пуста и бессмысленна. И вот я сам, за этим рубежом. Я так разогнал жизнь, что не заметил, как многие мои друзья, знакомые и жена либо отстали безвозвратно, либо ушли вперёд. Я не слышал их голосов, обернувшись, я понял, что поздно, я кричал, просил, чтобы ты осталась со мной, но тебя нигде не было. Телефоны молчали, электронная почта терялась в бесконечности.  И я понял, что остался один. Один перед телевизором, один в постели, один в жизни. Я вспоминал весь сегодняшний день, до мелочей. О был пустым. Как в детстве банка с камнями, кроме шума никакого проку.
  Утро было не сказать, чтобы плохое, самое обычное. Зубная щётка бурчала мне в зубы что-то невнятное, что-то про моё ночное тормошения перед сном, когда она уже спит, что кроме её шипения не мог ничего разобрать. С утра пораньше начала меня нравоучать. Да замолчи ты! Ещё что-то бурчит стоя в стакане, глядя на меня ощетинившись, кривясь. Наспех вытер лицо и спешно вышел из ванной. Я уже говорю с зубной щёткой! Дурной знак! Утренняя тишина потрясающа. Девственный, незапятнанный день ворвался через окно, галдя наперебой и по-утреннему с ленцой болтая шторами. Шанс попробовать снова. Утро щебетало ранними птахами и листьями, я повернулся к нему лицом, оно продолжало что-то тараторить в моей голове.
 
   Мы столкнулись случайно, я засмотрелся на вывеску про шампунь, брюнетка была потрясающей, порой кажется, что эти модели, живут где-то на облаках, не на этой грешной, а она вырывала куски улицы объективом фотоаппарата. Я наскочил на неё и виновато улыбаясь, застыл, поймав её взгляд среди смоляных спадающих на глаза волосы. Похоже всё же и на этой Земле остались ещё бродить Ангелы. Нельзя было отводить от неё взгляд. Нужно было запомнить каждый её изгиб, каждый непослушный волосок, все ужимки, каждый сантиметр кожи и восемь серёжек в ухе. Впитать все её взгляды, ловя все моменты. Спроси сейчас моё имя, я бы не за что не вспомнил. Но я никогда не забуду её лица.
   Она подняла объектив, положив его на ладонь, разорвав нашу визуальную связь, поймав меня в кадр, несколько раз щёлкнула. Мои щёки немного потеплели, но она не переставала щёлкать вспышкой. Приблизительно на десятом кадре, она посмотрела в экране последний снимок. Я заглянул ей через плечо. От неё шёл такой аромат, что я, зажмурив глаза, глубоко втянул воздух. Лёгкие заполнились запахом дождя, сада и эротики. В голове приятно защекотало. Открыв глаза, я увидел, как она смотрит на меня улыбаясь, опуская объектив. Мои щёки растянулись в стороны, а глаза забегали, словно меня застукали подглядывающим в женской раздевалке. Она прижалась ко мне, обняв за талию и вытянув вперёд руку с фотоаппаратом объективом к нам, нажала на кнопку. Перекинув через голову широкую лямку зеркалки, она, проведя с плеча, по локтю, легко и медленно, чтобы я едва смог совладать с мурашками, взяла меня за руку и потянула за собой. Мы спустились в метро и запрыгнули в уже закрывающиеся двери поезда. Вагоны почему-то были практически пусты. Скользнув по вагону, она, нажимая мне на плечи, усадила меня на диван. Обогнув никелированный поручень, она наклонилась к моему лицу. Её волосы скользнули по моей коже, наши глаза слились в радужное озеро. Я начал тонуть, хватая воздух жадными глотками. Голова приятно кружилась, а от её прикосновений мне казалось, что грохот моего сердца перебивает шум поезда и его стены пульсируют в унисон. Она сделала шаг назад и закрутилась на поручне, делая неприличные движения, обхватывая его ногой, словно это шест для стриптиза, а я изображал надменного, денежного сноба, глядящего на танцовщицу, закинув ногу на американский манер. Она повалилась на меня на резком толчке поезда, и мы вызывающе расхохотались на весь вагон. Немногочисленные пассажиры смущенно отводили взгляд, а сидевшая рядом бабулька бурчала под нос что-то про потерю стыда и совести. Лишь двое подростков остались довольными. Один даже засунул за пояс её джинс полтинник. Выходя из вагона, она сделала жеманный реверанс, и мы выскочили на перрон.
  На станции сидел парень и перебирал тихонько струны. Мы уселись рядом, на обитый кожзаменителем диван, слушая его гитару. Струны пели жалобно, и я невольно начал постукивать по сиденью добавляя бодрости. Не знаю, как это вышло, но через минуту мы издавали дуэтом что-то чувственно-энергичное. Она достала из сумочки жестяную банку кофе и начала её трясти нам в такт, присоединив к нашему дуэту маракасы.
  Выйдя к зоопарку, мы пошли пешком. Всю дорогу наши руки ни разу не расцепились, даже проходя турникет. Так было приятно держать её руку, перебирать тонкие пальцы и страх, что если мы отпустим руки, то нас разнесёт течением и водоворотом города, и мы уже не увидимся, периодически тормошил за плечи. Тогда она тихонько гладила сверху по скрещенным пальцам и я, виновато улыбаясь, ослаблял хватку.
  Колесо обозрения поднимало нас всё выше и макушки деревьев медленно опускались вниз. Я вцепился в поручень, для чего вынужден был отпустить её руку, и мне было не по себе от этого, пальцы побелели. Мне оставалось лишь широко улыбаться, водя по сторонам круглыми глазами. Испарина выступила у меня на лбу. Она же крутилась во все стороны, щелкая фотоаппаратом и раскачивая нашу кабину, отчего пот у меня ещё сильнее побежал по спине. Я оглядывался на маленьких, гуляющих внизу человечков, на превратившиеся в кусты исполинов-деревьев, на протягивающего в руке малюсенькое эскимо мороженщика. Мы добрались до пиковой точки, и она повернула ко мне восторженное лицо, с вскинутыми бровями, поджатыми губами и говорящими «обалдеть» глазами. На небольшой круг моего обозрения, на фоне безоблачного неба, выплыла какая-то птица. Почему-то я не мог оторвать от неё взгляда, и незаметно для себя моя хватка ослабла, и очнулся лишь, когда на небо заползли макушки деревьев.
  Напротив держась за прутья и просунув наружу нос, не моргая, смотрел на нашу пару медведь. Она положила голову мне на плечо, обняв обеими руками, немного поёрзав на лавочке, замерла, глядя в одну точку. Её тонкая майка и без того оголявшая талию, задралась ещё выше, обнажая завидный для меня загар. Я даже если пролежу неделю на палящем солнце, и меня будут переворачивать лопатой, потому что самому мне уже будет не до загара, получится лишь передержанный барбекю. Я ответил ей, обняв, она слегка вздрогнула и ещё крепче прижалась. Медведь поочерёдно поднимал брови, водя глазами, но позу не сменил за полчаса ни разу.
  Она оставляла мою руку, лишь, когда делала очередной мой снимок и то очень неохотно.
  К клеткам с волками она  повернулась спиной, запустив руки мне под футболку и вжав пальцы в кожу, старалась стать частью моего тела. Удары её сердца били прямо мне в грудь, и я сильней притянул её к себе. Почувствовав на груди влагу, я заглянул ей в лицо, стекавшие слёзы оставляли неровные дорожки. Я не решился спросить её о причине.
  Стоя возле клетки, мороженое капало, с обеих рук на горячий асфальт, образовывая молочную лужу. Я не прикоснулся к нему ни разу. Оно всё скапало вниз. Я стоял пока не услышал объявление, что зверям пора отдыхать. Может это из-за того, что мы не произнесли не одного слова? Или может, я плохо выхожу на снимках? Да точно! Я паршиво выхожу на снимках. Вот почему я не фотографируюсь. Приспичило же мне отойти за этим проклятым мороженым. В жизни больше его не буду покупать. Отходя, на пять минут к киоску, от кованного искусным кузнецом указателя с хитростными завитками, я всё ещё слышал вслед щелканье её фотоаппарата. Я чувствовал её взгляд, отчего ноги немного заплетались. Проводив взглядом последнего посетителя вышедшего из ворот, я ещё час сидел на холодеющей лавочке. Не знаю, на что я надеялся?! Что она вот-вот перемахнёт через забор, пряча за пазухой выхухоля или бобра?! Или увидеть в темноте, её фотовспышку ловящую спящих животных. Из-за забора послышался рык львов. А может, она случайно к ним угодила? И теперь спокойно переваривается, а я здесь зря волнуюсь? В общем, мысли лезли, что ни на есть самые дурацкие. Бредя, домой двадцать четыре квартала я придумал ещё около двухсот нелепых причин.
  Облака краснели, заливаясь стыдливостью.  Может этого из-за того, что впервые за долгие годы почувствовал себя свободным, жаждущим, чувствующим, а оно вновь не сдержалось и лишило.
  Я так расстроился, что даже её имени не узнал, что так и не заснул.
  В комнату с улицы, крадучись, оглядываясь по сторонам, вползала ночь. Я даже не сопротивлялся, напротив, даже облегчил ей задачу, чувствуя как её холод медленно проникает в меня … зло сорвал свет с потолка…
               
               
               
                ***

   Все звуки, кроме прибоя уже уснули. Вода никогда не спит. В темноте виднелись, лишь блики, бегущие к берегу, шелест волны и запах солёной воды, выдавая присутствие моря. Трудно поверить, что каких-то полчаса назад, солнце слепило глаза. Я стоял и наблюдал, как оно опускается в воду, и казалось, что вот-вот зашипит и поднимутся клубы белого пара. Но этого почему-то не случилось. Я смотрел, как гаснет день, пока вокруг всё не погрузилось в темноту. На какой-то момент стало тоскливо, но это чувство быстро улетучилось.
  Честно говоря, я и сам не понял, как оказался на берегу. В наушники вливался жёлтый французский шансон. Настоящий, с аккордеоном, с запахом Парижских улиц, вкусом бегущего ветерка несущего по мостовой запах сдобы, подобравшего картинки пышных юбок, мазков Моне, забавных машин, аромата Шанель, и послевкусием от Ришаровской «Игрушки», вечерних фотовспышек и мужской гордостью Эйфеля. Осень в разгаре! Но всё это почему-то толкнуло меня на одиночество, и я захотел сбежать от всего, улиц, людей, некоторых мыслей. Звуки костяных клавиш, всё также тревожили мои перепонки, и ноги сами принесли меня к склонившийся раките, самому печальному и одинокому на свете дереву, и запах воспоминаний, как я мальчишкой лазил в воду за раками, ударил в нос. Сам не зная, какого чёрта я здесь делаю, разулся. За всё лето так и не удалось побывать на пляже. Хотя, по сути, пляжи никогда и не любил. Не мог сидеть и ничего не делать. Можно конечно взять книгу, но девичьи тела плохо помогали сосредотачиваться на тексте. Всё пытался вырваться, позагорать, что опять же не удавалось, к коже удивительным образам плохо прилипал ультрафиолет, но желание и ощущение быть таким же беззаботным и приятно время проводящим, как все, хотелось. Струя времени смыла все усилия. Теперь же когда береговая линия была целиком в моём распоряжении, я чувствовал себя богачом и как ни странно удивительно свободным. И, кажется, начинал понимать чувство, которое охватывает, когда находишься здесь. Те шесть рабочих дней превращённых в большой чёрный пузырь и рядом маленькое белое воскресенье менялись местами, и выходной удивительно увеличивался в размерах, осветляя всё вокруг. Словно все заботы и не существуют. Здесь все раздетые и не чувствуется социального разделения, все равны и потому наконец свободны, от снобизма, зависти, тревоги.
  Стоя по щиколотку в воде я вкапывался пальцами ног в остывающий песок, чувствуя, как через равные промежутки времени, бьёт волна. Песок приятно и легко рыхлился, обволакивая ступни. Низ джинсов, старательно подкатанных, всё равно намокли и тяжело висели на поясе. Рубашка хлопала на невидимом ветру. Затею поправлять чёлку бросил сразу. Стоя здесь, осознавал, насколько всё ничтожно в сравнении с этим могучим простором. Ты будешь барахтаться в своих пустячных проблемах, переживать, волноваться, а ему на всё наплевать. Он будет продолжать гнать волну. И даже если на берег выбросит баржу, он просто смоет её, медленно и терпеливо. И будет продолжать гнать волну к берегу. Сто лет, тысячу, миллиард. И у меня проснулось даже какое-то завистливое чувство.
  Я сел, обняв согнутые колени. В сумке через плечо задрожало. Спеша, расстегнув молнию и отдел для мобильников, потянул за телефон, но тот застрял.
«Твою мать! Кто делает их такими маленькими!?» - Ругался на кого-то. Гудение тем временем прекратилось. Ещё больше злясь, что не успел начал дергать всю сумку. Наконец телефон был извлечён. Сообщение! Стало почему-то немного стыдно. Невольная улыбка появилась на моем лице.
«Привет, засранец. Как дела?»
Как же я был рад. От него не было вестей уже полгода. В детстве дня не проходило, чтобы мы не виделись. То я у него торчал дома, то он у меня. Странно, но теперь, когда я не могу вынести одного и того же человека больше полугода, удивляюсь, как мы не уставали друг о друга?! Но я никогда не отвечал. Он знал это. Просто писал, словно это было нужно для поддержания жизни, боясь расплаты за незаконную эвтаназию. Тут же удалив сообщение, убрал телефон.
  Справа мелькнула вспышка, как молния, белая и мгновенная. Как можно выбрать снимок в такой темноте?! Пока не понял, что объектив был направлен на меня. Фотограф был в каких-то четырех метрах от меня, а я даже не заметил его. Может, задремал под шелест волн? Я вглядывался в лицо, пытаясь разглядеть его лицо. То есть Её. Она медленно приближалась, бесшумно шагая по песку. 
  Я не мог поверить. С приближением, очертания лица, которые я бы узнал и на ощупь пальцами, становились всё отчётливей. Это была Она! Прошло…чёрт, прошла целая жизнь, прежде чем я научился жить без неё. Внутри словно всё подчистили, выскребли и заполнили до краёв растерянностью. Было ли когда-нибудь у тебя чувство пустоты? Словно стоишь посреди пустого, гигантского ангара. Серые стены, бетонный пол и пустота. Нет смысла кричать. Растерянность, не знаешь к какой стене идти и есть ли в этом необходимость. Просто стоишь. Не ждёшь, не идёшь, не звонишь. Ты даже знаешь, в какой стороне выход и, закрыв глаза, видишь, как выходишь, но, подняв веки, немного пугаешься реальности, сомнения и страх одолевают. Вроде надо что-то сделать, но не помнишь, что именно. Настолько внутри пусто, что хочется просто сидеть и всё. Ты знаешь, что это пройдёт рано или поздно, но сейчас ты всё ещё в этом ангаре, безлюдном, холодном, сером. Тебе даже кажется, что эта серость затекает тебе под кожу. И ты впадаешь, то в желание сжаться, стать маленьким, незаметным, то в желание в ярости содрать с себя кожу. Или сидишь и смотришь на две мигающие точки между часами и минутами. И у тебя всё время восемь вечера. Ты орёшь себе в ухо – не смотри телевизор, включи музыку. Телевизор убивает посильней сигареты. Почему не пишут на обложке - ток-шоу опасно для жизни!?
  Друзья именно сегодня заняты и не в силах помочь. У всех своя жизнь, со своими ангарами. А что я сегодня сделал, чтобы в этот день не оказаться в ангаре? Прошёл мимо, не услышал «доброе утро». Отвернулся в метро от стоявшей старушки с протянутой рукой. Зевнул на похоронах.  Прошел мимо плачущего ребёнка. Не заметил радугу. 
  Сколько тех, кто занимается тем, чем хочет? Неужели директор какой-нибудь фабрики всю жизнь мечтал стать директором фабрики?! Звучит как-то пошло, бездушно, чёрство.
  Сделав шаг, протянув руку к ручке, толкаешь дверь, и солнечный свет бьёт в глаза. Ты улыбаешься, просто улыбаешься.… Теперь я мог вновь вздохнуть, выкинув навсегда её из головы. Я даже решил, во что бы то ни стало влюбиться. Мой мозг сам придумал образ, и я тщательно выискивал его в толпе. И конечно не нашёл. Очень уж образ был идеален. Это вспышка фотоаппарата была действительно ударом молнии и целилась она именно в меня. Она стояла, как ни в чем, ни бывало, словно не исчезала, не сказав ничего. Я не знал, не мог выбрать, как поступить: задушить или впиться в её губы. Сделав шаг, она не сдержалась и бросилась мне навстречу, обвив руками шею, я почувствовал её вкус. И это чувство вновь вернулось. Взорвалось внутри, разорвав все сомнения и желания знать, где она была и почему вдруг исчезла. Чувство было совершенно иным. Не таким, как подростковый тестостероновый выплеск, не сексуальным влечением. Наоборот, хотелось как можно дальше отодвинуть это событие. Когда в кромешной тьме, касаться друг друга сквозь гладкую, тонкую шёлковую ткань, вдыхать запах геля и шампуня после душа,  Совершенно новое. Её всё время не хватало. Взгляда, эсэмэски, запаха. Она заполнила всё внутреннее пространство, вытеснив работу и покой. Но при этом прилив сил был невероятно мощным. 
  О скольком хотелось её спросить, о многом рассказать, но мы молчали. Я не помню, как мы оказались у неё.
  Ночью пошёл дождь. Она сидела, поджав колени, укутанные простынёй, к груди и смотрела мне в лицо. Мы вслушивались в барабанящие по карнизу капли, на стенах отражались струи воды, стекавшие на пол. Мы по-прежнему молчали. Не обмолвились не словом. Нам не нужно это было. Мы и так знали всё, что хотели. И словно слышали мысли друг друга.
  «Ты любишь дождь?»
 «Иногда».
 «Мало кто его любит, особенно если куда-то идёт. Но как он уютен, когда вода льётся по стеклу, как завораживает его стук. Ты смотришь на дождь, когда он идёт? Все смотрят. Посмотри во время дождя, никто не отрывает взгляда. И всё уже становится неважным. Абсолютно. Время, тревоги, мысли. Ты прикладываешь ладонь к стеклу, и вода гладит твою кожу. Вы вдвоем очень близки и одиноки. Сорвав всю одежду, ты выходишь на балкон и, раскинув руки и подставив лицо, роднишься с ливнем. А запах, который разносится после дождя!? Такое чувство, что он смывает всё плохое».
  Немного помолчали, смотря в глаза, друг другу, потом она вновь спросила, теряя пальцы в моих волосах:
  «А ты знаешь, что дождь бывает с разным характером?»
  «Нет».
  «Да. Бывает игривый и романтичный, как музыка из «Мужчина и женщина», такая – дабада бада, дабада бада.… А бывает печальный или злой». Потом она задумалась на минутку, и глаза задорно блеснув, мысленно произнесла – «а бывает весёлый и задумчивый».
  Я обнял её за талию, притянув к себе, она накрыла мою руку своей и спустя некоторое время, я услышал её ровное дыхание. Странное ощущение, словно мы и не расставались вовсе, а каждую ночь я притягивал её к себе, ощущая тепло тела и мерное вздымание груди. Мы по-прежнему ходили в музыкальный магазин, часами простаивая у полок. Я заворожено смотрел, как она пританцовывает с закрытыми глазами в наушниках. А вечером, забравшись под плед, смотрели «Могила светлячков» Исао Такахата и «Амели». В темноте комнаты, в отблесках плазмы, в её глазах мерцали слезы, и она сжималась в комочек, втираясь головой в мой живот, упираясь щекой в свои колени. Тёплыми днями мы валялись на траве, поедая бутерброды и мороженное. У меня дыхание каждый раз спирает, когда она превращается в точку, прыгая с моста на тарзанке. У нас даже появился общий домашний любимец. Мы назвали его Степан. Он не спускался ниже потолочного карниза и, не отходя от своей паутины, и всегда был на виду, когда кто-то был на кухне, в любое время. Будто его кто-то приклеил туда. Казалось он сидит и наблюдает, своими восемью глазами, за происходящим внизу. Поджав под себя лапки, он сидел не шелохнувшись, в этот момент он был похож на ребёнка, который закрывает глаза и думает, что его не видно. Мы  сидели, пили чай и изредка смотрели вверх на подкидыша, который ещё не освоился в незнакомой семье.
  Я даже представлял, как мы болтаем с ним - «Эй, Степан, привет. Как дела сегодня? Спасибо, что избавил от мух».
  Потом сам за него отвечаешь:
  «Е-е-ху, офигенно. Мы тут со знакомой мухой сидим и не жужжим. Сам-то как?»
  «Да вот, думал, у тебя голова не болит, всё время вниз головой сидеть? И ещё, развивается ли у птицы боязнь высоты, если долго не летает? Ну, там из-за болезни или страховка кончилась. Есть же мистические служители закона, не берущие взяток. Вдруг она перепел и её мутит два дня. Она зарекается больше не пить только, взлетает, а её рвёт на прохожих. Неловко как-то. Хотя некоторые заслуживают этого».
  Через полгода он пропал. Просто угол, в котором он вил паутину стал пуст. Без него стало немного пусто. И то свидание, на которое она пришла с лопатой и мы весь день садили саженцы в доме малютки, а потом она демонстрировала старшей группе божью коровку у себя на пояснице, которую наколола в Амстердаме.
  Удивительно, но мы так и не обмолвились не словом. Она просто тянула меня за руку, втягивая в свою жизнь. 


  Утром, мы спустились в булочную, откуда нёсся сумасшедший запах сдобы, закруживший голову. Стоя перед прилавком, мы рыскали голодными глазами по полкам.
  - Как всегда? – Спросила, широко улыбаясь, продавщица с круглыми, розовыми щёчками, обращаясь к моей спутнице.
  Получив отрицательный ответ мотанием головы, моя девушка обвела руками в воздухе большой круг.
  - Ба, да я смотрю, съёмки не прошли даром. Наконец – то, дорогая ты не одна. А то я начала тревожиться. - Все, также широко улыбаясь, но, уже оценивающе глядя в мою сторону, заметила продавщица.
   В ответ получила лишь, наши многозначительные улыбки. Тыча пальчиком по прилавку, отмечая, хрустящие покупки отправлялись в бумажный пакет. Рассчитавшись, я принял протянутый бумажный кулек, и мы направились к выходу. Остальное мне показалось как в кино, когда в важный момент, кадр замедляется, делая акцент на драматизме ситуации, расставив всё на свои места – она быстро сложила пальцы в жесте глухонемых.
  - На здоровье. Пока, милая. – Ответила продавщица.


                ***

  Я стоял и смотрел на две мигающие точки между минутами и часами. Не мог оторвать взгляда. За время завтрака мы не произнесли ни слова. Она по понятным, теперь для меня, причинам, хотя возможно, если бы и могла, не стала бы, а я даже головы не оторвал от окна, делала вид, что замечтался, решив, что на часы невозможно смотреть так долго. Смотреть особо и некуда было. Я чувствовал на затылке её тяжёлый взгляд, воздух от напряжения можно было распиливать и расталкивать по ящикам, он застыл как вода в декабре.
  - Слушай, мм, мне пора, у меня еще кой-какие дела. – Мямлил я, не поднимая головы, говоря в кружку. Это были первые слова между нами. 
  Она кивнула. Стоя в коридоре, обняв себя за талию, смотрела, как я одеваюсь.
  - Ну, пока. – Наматывая шарф, сказал я и добавил, - я позвоню. – Сорвалось, но было поздно.  Краска так густо ударила в лицо, что мне показалось, что вот-вот увижу языки пламени. Я мельком бросил взгляд ей в лицо. Её глаза едва сдерживались. – Увидимся. Она едва заметно улыбнулась. Мы оба знали, что такого не будет. Это были последние минуты вместе.
   Она так тихо прикрыла дверь, словно отключили в мире звук. Мы стояли, прижавшись по разные стороны её двери. Дел конечно у меня не было никаких, я даже не знал, куда мне пойти, чтобы сбежать от себя. Чтобы не видеть своё глупое лицо в отражениях, не видеть своё тело, одежду, обувь, всё, что напомнит мне о себе. «Может позвонить в дверь? Нет. Что сказать, извини, я соврал, нет у меня дел? Пожалуй, она это и так поняла, не глупа ведь. Зато я дурак».
  - Да ещё какой! – Вырвалось у меня вслух.
  Я заходил по площадке взад-вперёд, взъерошивая и сжимая пятернёй волосы.
  «Даже если попросить прощенья, она не простит. Я бы не простил. Каким надо быть кретином, чтобы  указать на такой недостаток!? Бросить в лицо, что она не такая?! Да кто сказал, что недостаток? Для тебя, например, это было бы только к лучшему. БЛИН! Я так и не узнал её имя. Может спросить у этой булочной продавщицы? Глупо будет выглядеть. Надо же было так её унизить! Да что за болван-то такой?!»
  Я сполз по двери, чувствуя спиной, холод стали, словно её дверь тоже осуждала меня.
  «К чёрту». Я вскочил и бросился по лестнице вниз. Спустя несколько этажей, сначала замедлил, а потом и вовсе остановил бег. Я стоял оперевшись локтями в перила, вжав в пальцы лоб. Погрузив глаза в темноту, я пытался вернуть себе спокойное состояние. Я, конечно, не знал её отношение к своему недугу, но уж точно мало приятного. Наверняка это доставляет немало неудобств, а тут ещё я так повёл себя.
  Её фотоаппарат, вспышка, возникающая словно ниоткуда, когда, я её совсем не жду, в минуты задумчивости…о ней. Все эти месяцы я думал лишь о ней. Её волосы, молчаливый взгляд в сторону, немного отрешённый, немного вдумчивый, со смешинкой в уголках глаз. О её, казалось случайных касаниях, от которых мурашки разрывали мою кожу в клочья. О её таком многоговорящем молчании. Впервые мне было так приятно молчать с человеком. Ни с кем я так много не говорил молча. Взглядом, касанием, обняв её плечи, с закрытыми глазами.
  Ноги сами понесли меня вверх по ступеням, но, начав спорить, они то разворачивали назад, то вновь несли к её двери. Я провёл на лестнице около часа. Она застала меня сидящим на ступеньке. Моя голова опиралась о балясины, глаза закрыты. Я просто устал бороться с собой. Она взяла меня под руку, усевшись на край бетона, положив голову мне на плечо.
   - Прости, меня. – Не открывая глаз, сказал я - Я струсил, сам не знаю поч…
   Её губы были так сладки, а я никогда ничего подобного не чувствовал…