В четыре пришел Валентин. От него веяло морозом.
- Смотри, что здесь написано, - сказала Зина, протягивая ему открытую Библию.
- Итак, да не царствует грех в вашем смертном теле, - начал он, одной рукой расстегивая куртку, - чтобы вам повиноваться ему в похотях его. И не предавайте членов ваших греху в орудия неправды, но предоставьте себя Богу, как оживших из мертвых, и члены ваши Богу в орудия праведности. Грех не должен над вами господствовать, ибо вы не под законом, а под благодатью. Что же, станем грешить, потому что мы не под законом, а под благодатью? Никак.
Вначале Валентин читал рассеянно, но постепенно выражение его лица стало меняться.
- Ты что, уже до посланий дошла? - спросил он. - Ты прочла весь Ветхий Завет, все Евангелия, Деяния апостолов?
- Да, - ответила Зина.
- Представляю, какая у тебя каша в голове, - сказал Валентин.- Так нельзя. Нужно прочитать два-три стиха и рассуждать над ними.
- Хорошо, - сказала Зина. - Давай порассуждаем. Тебе не кажется, что апостол Павел в двух-трех стихах перечеркивает все, о чем вы вчера говорили, там, у вашего учителя Кеши?
- Я ничего не говорил, - возразил Валентин.- я слушал.
- Ты был согласен!
Валентин положил Библию на стол и неохотно признался:
- Допустим… но я могу ошибаться, не понимать чего-то… а ты проглотила одним махом шестьсот страниц и думаешь, что все знаешь! Послушай меня, Зина: на каждое место в Библии есть десять других.
- Нельзя разрывать Библию на части! - не унималась Зина.- Нужно понять главное! Нужно охватить все! Когда ты рисуешь, ты должен почувствовать большую форму, обозначить ее, а потом двигаться к деталям! Иначе ничего не получится! Не будет никакого сходства! Вы хватаетесь за отдельные слова, поэтому ваши учения не похожи на Евангелие!
Валентин опустился на стул и смотрел на Зину с какой-то странной умиленной и в то же время растерянной улыбкой.
- Что? - спросила Зина, обескураженная выражением его лица.- Что такое?
- Ты ненормальная, Зина… - ответил он. - Но это ничего… мне нравится.
- Что с тобой? - опешила она.- Почему с тобой невозможно говорить серьезно?
- Я устал, - ответил Валентин.- Не хочу быть серьезным… по крайней мере сейчас… У меня несерьезное настроение. Пошли, погуляем, к нам зайдем, музыку послушаем…
Они вышли на улицу. Небо безотрадно серело. «Хоть бы снег пошел, что-ли?» - подумала Зина, спускаясь с обледенелого крыльца.
- Возьми меня под руку, - предложил Валентин.
У пивного ларька высилась пирамида обрушеных ящиков. Возле нее сидел на корточках идиот Ваня, маленький, скорченный, жалкий комок тряпок и несуразной плоти. Он поднял посиневшее от холода лицо, заулыбался и вскочил на ноги:
- Зина!Зина! - восторженно выкрикнул он .- Ваня хороший!
- Здравствуй, Ваня, - ответила она.
Валентина передернуло:
- Растрогалась?
Зина не ответила.
- Приятно, когда тебя любят? - не отставал Валентин.
- Да, - ответила Зина.- Приятно.
- Даже если этот человек тебе не нужен? Даже если он тебе совершенно не нравится? - настаивал он.- Даже если он тебе противен, омерзителен, несносен?
- О чем мы говорим? - спросила Зина.- Ваня - больной, он многого не понимает, но он может оценить доброе отношение, и я не вижу здесь ничего смешного, странного или неуместного, не говоря о противном, омерзительном или несносном.
- Ладно, извини, - сказал Валентин.- Я, в общем-то, не о нем.
Они шли молча до самого дома. Зина чувствовала в Валентине какую-то скованность, но не знала о чем говорить. Они остановились у калитки. Собаки во дворе обеспокоенно залаяли.
- Как мне это все надоело! - бросил в сердцах Валентин.- Замки! Псы сторожевые! Огороды, теплицы! Сколько человеку нужно, Зина?
Он вынул из кармана связку ключей и принялся отпирать дверь, недовольно бормоча себе под нос:
- Это же надо! Не дом, а бункер какой-то!
Наконец, дверь поддалась и они вошли в прихожую.
- Пойдем наверх, - сказал Валентин.
В комнате Валентина было сумеречно. Сквозь нейлоновую гардину плыл тусклый серебристый свет. Валентин включил торшер и за окном сразу же потемнело. В ярком полукруге света, упавшем на пол из-под кремового абажура, сочно алел индийский ковер. Зина села на диван.
- Залазь с ногами, - предложил Валентин.- Так удобнее.
Он сел рядом, обернувшись к ней в полоборота. Между ними лежала раскрытая коробка шоколадных конфет. Длинная, красивая рука Валентина свисала со спинки дивана над всем этим непочатым богатством, завернутым в разноцветную фольгу.
- Ешь, - сказал Валентин. - Это я для тебя купил. Любишь конфеты?
Зина пожала плечами.
- Так все-таки любишь или нет? - настаивал Валентин.
- Зачем тебе это? - спросила Зина.
- Интересно, - признался он.- Tы ничего о себе не рассказываешь, вот я и спрашиваю.
- Люблю, конечно, - ответила Зина. - Кто же конфет не любит? Ты доволен?
- Нет, - ответил Валентин. - Я хочу знать о тебе все.
- Я сама о себе всего не знаю, - ответила Зина.
Он заглянул ей а глаза.
- Друзья мы или нет?
- Ты смешной, - сказала Зина.- Mы же только познакомились. Может, мы и будем друзьями, может быть, даже скоро, но пока я не знаю. «Друг» это очень ёмкое слово, Валик.
- Что же, тебе все равно, я - или этот недоразвитый с улицы?- спросил он.
- Нет, конечно, - поспешно ответила Зина. - Ваня - ребенок. Он беспомощный и беззащитный.
- А я? Какой, по-твоему, я? - напряженно спросил Валентин.
- Ты добрый и заботливый, - ответила Зина. - Hо ты меня не понимаешь. Не обижайся, ладно? Я хочу правды во всем. Что толку, если я буду тебе врать? Тогда мы уж точно друзьями не станем.
- Наверное, ты права, - сказал Валентин, глядя в сторону. - Но только учти: я очень хочу быть твоим другом и я им буду. Это серьезно, Зина. Очень серьезно. Неужели ты не видишь?
Он повернул голову и посмотрел на Зину долгим печальным взглядом. Глаза его были темнее и глубже, чем обычно.
- Зина, - начал он, - я…
В этот момент в окно со звоном влепился снежный ком. Лицо Валентина дернулось, он поднялся, запрыгнул на подоконник и крикнул, высунув голову в форточку:
- Меня нет дома!
- Имей совесть! - раздалось снизу сквозь оглушительный собачий лай.- Тебя все ждут!
- Никуда я не пойду! - упрямо выкрикнул Валентин.
- Ну да!.. - недоверчиво раздалось в ответ.
Голос показался Зине знакомым.
- Заболел я! Умер! - отчаянно заорал Валентин.
Он спрыгнул с подоконника, но в то же мгновение стекла задребезжали снова - второй ком оказался еще больше первого и оставил на стекле мутный мокрый след.
Валентин сел на диван, обхватив голову руками, а комья все летели и летели.
- Я сейчас, - тихо сказал он, едва притронувшись к Зининому плечу, вздохнул и вышел из комнаты. Зина слышала, как он сбежал по лестнице и хлопнул входной дверью.
На душе у нее было тревожно.«А разве плохо, что он есть? - мелькнуло вдруг среди путаных сумбурных мыслей.- Я нужна ему, ближе у меня все равно никого нет…» Она испугалась, вскочила на ноги и заметалась по комнате. «Нет, не надо, этого не надо!» Она остановилась перед стеной, на которой висел раньше Сашин портрет. «Но ведь ее тоже любили»,- как бы между прочим произнес цветущий кактус. “Это было не то, совсем не то!» - кричало в ответ все Зинино естество, хотя она и не знала, почему именно «не то», просто не хотела никаких сравнений.
- Зин,- раздалось сзади. Зина вздрогнула: как он тихо вошел!
Она обернулась. Валентин смотрел на нее улыбаясь растерянно и виновато.
- Зин, - сказал он еле слышно, - придется идти.
Он взял ее за руку. Его рука была горячей и сильно вздрагивала.
Зина хотела было отнять руку, но он сжал ее пальцы сильно, почти до боли.
- Пойдешь со мной?
- Куда? - спросила Зина, не поднимая глаз.
Его дрожь уже передалась ей, и ее беспомощная, крепко сжатая рука тоже дрожала.
- Тут… недалеко…- неопределенно ответил Валентин.
У калитки, переминаясь с ноги на ногу стоял Юра.
Увидев Зину, он слегка покачнулся и спросил у Валентина дрогнувшим голосом:
- Слушай, а может, действительно, не пойдешь?
- Нет, отчего же! - развеселился Валентин.- Обязательно пойду! Вот я и Зину пригласил. Не возражаешь?
Шли молча. Валентин вызывающе насвистывал что-то бравурное, пиная носком финского сапога сбитые сосульки.
Юра первым прервал молчание:
- Я думаю, что нам нужно побеседовать…- сказал он, обращаясь к Зине.- Прийди в субботу в собрание.
- Это приказ? - осведомился Валентин.
- Я, вообще-то, руководитель молодежи, - скромно ответил Юра, слегка покосившись на Зину, но сообщение не произвело на нее никакого впечатления.
- Понятно,- отозвался Валентин.- И о чем ты собираешься с ней беседовать?
Юра замялся.
- Ну… о христианском поведении, например… о правильных отношениях между братьями и сестрами…
- А я думала, что ты борец с условностями,- неожиданно сказала Зина.- Вчера вы рамки ломали, а сегодня правила устанавливаете?
- Кеша говорил, что все можно,- ненавязчиво напомнил Валентин.
- Некоторые вещи нужно понимать иносказательно, - вяло огрызнулся Юра.- Все позволительно, но не все полезно.
Валентин хмыкнул.
- Так в Писании написано,- ответил Юра со смирением, отвергающим всякие возражения.
Разговор должен был закончиться этим авторитетным заявлением, но Зина не остановилась:
- А ты правильно все понял? -спросила она.- Может, там о чем-то другом сказано? Не верю я, что все позволительно. Все - это и красть, и убивать, так что ли?
- Не надо спорить,- назидательно произнес Юра.- Тебе, сестра, нужны начатки учения, а ты хватаешься за программу десятого класса. Ты не можешь вместить тех глубин, о которых мы рассуждаем…
- Значит, христианское поведение - это азы? - не отставала Зина.- У тебя есть свод правил для начинающих?.. И что же там написано: молчать, слушать, не иметь своего мнения?.. Как ты будешь меня учить, если ты ни на один мой вопрос еще не ответил? Ты-то сам понимаешь то, чему учить собираешься?
Свернув переулок, они остановились перед красивым кирпичным особняком. Залаяли собаки.
- Валик, хочу тебя предупредить… - внушительно произнес Юра, но Валентин широко распахнул калитку и быстро зашагал к дому, волоча за собой едва поспевавшую Зину. Лицо у него было веселое, даже слишком.
Зина и опомниться не успела, как он втащил ее в ярко освещенную прихожую, оклеянную вишневыми обоями, вытряхнул из пальто и крепко схватив за руку, поволок дальше, туда, откуда раздавались громкие оживленные голоса и дружное звяканье столовых приборов. Зина успела заметить, что на какое-то мгновение он побледнел и потерял прежнюю веселость. Толкнув ногой дверь, за которой раздался в этот момент взрыв смеха, он возник на пороге - необыкновенно красивый, просто сияющий.
Заметив Зину, гости подавились приветственными криками.
В наступившей неловкой тишине Кира стала медленно подниматься из-за стола, ее костлявые щеки пунцово покраснели, и она произнесла, сдавленным голосом:
- Проходите, садитесь.
Место возле Киры было свободным, очевидно оно было заранее кому-то предназначено.
- Юра, - сказал Валентин, оборачиваясь, - принеси мне пожалуйста стул. Кстати, друзья, познакомьтесь: это Зина.
Всем было очень приятно.
Валентин хлопнул себя по лбу:
-Ах, да!.. Совсем забыл!.. С днем рождения, Кира! Сколько это тебе стукнуло? Кажется, двадцать восемь?
Кира покачнулась и рухнула на стул.
Доедали вяло. Зина так ни к чему и не притронулась, хотя Валентин ухаживал за ней с потрясающей нежностью, громко и красиво выговаривая «Зиночка».
- Давайте споем, - предложил кто-то, едва тарелки опустели.
Кира села за пианино и бойко забарабанила по клавишам.
Гости дружно грянули:
-Зачем страдать, мой друг,
Зачем грустить порой,
Ведь счастье нам дано Самим Христом,
Мы - дети Божии,
Мы всех счастливее,
Мы всех счастливее
На всей земле!..
Песня закончилась, и вместе с ней исчезло временное оживление.
- Ну, что еще споем? - спросила Кира, крутнувшись на черном лаковом табурете. Ее лицо горело мрачным вдохновением.
- Пусть Валик предложит, - подбросил кто-то.
- Я не хочу петь, - невозмутимо ответил Валентин. - Я удивляюсь, как вам самим еще не надоело. Поели-попели, попели-поели... У меня уже аллергия на ваше пение...
- А чем еще можно заниматься? - строго спросила Кира.- Пустословием? Смехотворством? Пение - это жертва хвалы. Я не понимаю, как это может надоесть!
- Давайте порассуждаем над тем, что значит быть детьми Божиими, - предложил Юра. - Кто хочет поделиться своими мыслями?
Желающих не нашлось.
- Давайте вспомним, о чем мы только что пели,- подсказал Юра.
Продолжительное унылое молчание стало принимать угнетающий характер.
- Я думаю, что у этой песни не совсем правильные слова , - тихо сказала Зина.
- Что? - раздалось из-за пианино.
- Понимаете, - продолжала Зина, - конечно, это большое счастье, быть с Богом, но стоит только оглянуться по сторонам и увидеть сколько людей погибает в этом мире, сколько в нем калек, сколько беспробудных пьяниц, сколько зла, сколько горя, и кусок торта станет поперек горла... Нужно быть бессердечным, чтобы не страдать… нужно быть слепым и глухим.
- Конечно, - сказал Юра,- весь мир лежит во зле. Но это последствия греха и нечестия. Мы - не от мира сего, мы не принадлежим этому миру, мы наследуем благословение Божиих детей- благосостояние и здоровье. Безусловно, наш долг помочь нуждающимся, но и в благотворительности нужна рассудительность.
- Сострадать - это не милостыню подать, - ответила Зина, - сострадать - значит «страдать вместе».
- Бог любит Своих детей и хочет, чтобы они были счастливы и ни в чем не нуждались, - мрачно заявила Кира.
- Сколько счастья увидел на земле Иисус? - спросила Зина.- А апостол Павел? Я не заметила, чтобы он был богат и безумно счастлив…
- Вдобавок ему отрубили голову, - вставил Валентин.
- Я не знала этого…- сказала Зина.
- Ты много еще не знаешь, - отметил Юра.
Зина безропотно согласилась:
- Да, конечно. Но вначале не нужно знать многое, нужно знать главное. Благословение - это не льготы для бездельников. Бог благославляет на труд. Благословение - это сила, приходящая свыше.
Юра остановил ее повелительным жестом:
- Не надо горячиться. Кто горячится, тот всегда не прав. Ты невыдержанная, сестра, и я уже говорил тебе это. Тебе не хватает смирения. Это очень важное христианское качество. Не надо выскакивать со своим мнением. Нужно учиться у старших. Ты слова никому не даешь сказать. Кто еще хочет высказаться, братья и сестры?
Над столом повисла продолжительная тишина.
- Давайте лучше споем, - неохотно предложил кто-то.
Кира повернулась к пианино и забаранила по клавишам.
- Опять, опять упадок полный, - затянули собравшиеся.
Валентин молча раскачивался на стуле.
- Поем все, - предупредил Юра. - Кто не знает слов - возьмите сборники.
- Я пойду, наверное, - сказала Зина, поднимаясь из-за стола. - До свиданья…
Ее никто не задерживал.
Когда она надевала пальто, в прихожую вышел Валентин.
- Ну и зверинец, - устало произнес он, потянувшись за своей курткой.
Зина подняла голову. Глаза у нее были мокрые.
- Зверинец? - переспросила она. - Зачем же ты сюда пришел?
- Я не хотел, ты же знаешь, - ответил он.
- А зачем ты делаешь то, чего не хочешь? - спросила она.
Он не ответил. Некоторое время они молча смотрели друг-другу в глаза.
- Мы не договорили, - сказал Валентин. - Он пришел и все перебил. Я не успел сказать тебе что-то очень важное.
- Говори, - сказала она.
- Не здесь, - ответил он.- Не сейчас. Пойдем к тебе, там нам никто не помешает.
На улице таяло. Они шли молча, сворачивая из переулка в переулок, пересекли площадь, обогнули магазин и вышли к бараку. Откуда-то из темноты вынырнула Болячкина с пустым ведром, наверное, она выносила помои.
- Привет!- бросила она на бегу.- Зинка, поговорить надо! Я заскочу к тебе после!
Они вошли в темный коридор. Зина отперла комнату. Повело теплом. Она хотела было включить свет, но Валентин остановил ее руку.
- Не надо. Помнишь, как мы сидели тут в первый день? Пусть все будет так, как тогда.
В темноте его лицо выглядело таким печальным, таким трогательно беспомощным, что у Зины сжалось сердце и она ласково прикоснулась к его руке. Он тотчас же сжал ее пальцы.
- Зина, - сказал он, - я только увидел тебя, сразу почувствовал, что мы не случайно встретились… Я, конечно, не всегда тебя понимаю, но я верю тебе… честное слово... Я думал вначале, что могу тебе помочь… но похоже, что я сам не так уж много знаю… Я слабый, Зина, мне стыдно в этом признаваться… вся моя жизнь распланирована другими. Но я встретил тебя и понял, что все может быть иначе. Ты, словно открытое окно, словно свежий ветер… Я не могу без тебя. Я только о тебе и думаю…
Лицо у Зины задергалось, и хотя на нее падал бледный серебристый свет ночного зимнего окна, взволнованный и возбужденный Валентин ничего не заметил.
- Может, это смешно, может непонятно, - продолжал он, - но я люблю тебя очень… я буду заботиться о тебе… тебе не надо будет работать… я хорошо зарабатываю, Зина… Нам хватит… давай поженимся!..
- Валик…- только и успела произнести потрясенная Зина, но Валентин порывисто схватил ее руку и прижал беспомощную ладонь к своему лицу.
- Пожалуйста, Зина, пожалуйста… соглашайся… ты никогда не пожалеешь…
- Но ты же не знаешь меня… - тихо сказала она. - Ты ничего обо мне не знаешь…
- Ты же сама сказала, что многого знать не надо, - ответил он, - я знаю главное…
Он безостановочно целовал ее дрожащие тонкие пальцы, ладонь… Растерянная и испуганная Зина не знала, что делать, но в тот момент, когда его губы коснулись ее запястья, осторожно высвободила свою руку.
- Валик, подожди… Я не готова к этому, Валик… Мне надо подумать…
- Подумать?.. - тихо сказал он.- О чем?.. Зачем?..
- Пожалуйста, - просила она, - дай мне время… мне надо во всем разобраться…
- Хорошо, - покорно согласился он.- Я понимаю…
- Иди домой, - сказала Зина.
- Иду, - ответил он, не двигаясь с места.
Зина неожиданно толкнула его в плечо и рассмеялась:
- Давай-давай, проваливай!
- Не командуй! - со смехом ответил Валентин и толкнул ее в ответ.
Напряжение спало, они снова были товарищами.
Он ушел. Проходя мимо пивных ящиков, оглянулся и помахал Зине рукой: высокий, стройный, красивый…
Зина все еще стояла у окна, пытаясь собраться с мыслями и чувствами, как в дверь тихонько постучали.
- Кто там? - спросила Зина.
- Это я, - отозвалась Болячкина.- Открой, я ненадолго.
- Зина, - сказала Надежда, усаживаясь на стул, - извини меня. Я не по делу на тебя наехала с этим твоим Богом. Просто это для меня было как молотком по голове… Неожиданно, одним словом… Обижаешься?
- Нет, - ответила Зина, - что ты…
- Мы еще поговорим об этом, ладно? Ты мне расскажешь, что к чему. Соглашаться не обещаю, но послушать - послушаю. Мне интересно.
( Продолжение следует)