Продолжение. Начало "Воистину воскрес. Понедельник".
Потянулись дни в совсем другом измерении. На работе, где Борис Петрович все-таки появился, узнав о постигшем Романцова горе, сочувствовали и стали меньше беспокоить. Все равно от него сейчас было мало толку. Борис Петрович ушел в себя. Ходил, встречался с людьми, даже пытался вести какие-то переговоры, но при этом оставался недосягаем для внешнего мира. Что-то своё зрело у него внутри, до чего он никого не допускал. Да и как он мог допустить, если сам не понимал, что это… как будто обнаружившаяся пустота, зияя своей глубиной, требовала наполнения. Чем и как ее нужно было наполнять, Борис не ведал, ибо и не предполагал доселе, что в нем может быть столько пустого места.
Редко, когда удавалось оторваться от созерцания этой пустоты, Борис Петрович начинал рассуждать, как ему казалось, трезво:
– Что же это такое? Живёшь, работаешь, растишь ребенка и вдруг раз! И нет всего этого, ради чего старался… – давал он выход своему негодованию.
На "всех этих" террористов зла не было. Он понимал, что они жертвы алчных политиков или продажных чиновников – ему было все равно кого. Понятным было одно: они не причина. Они – следствие. А на следствия, что толку злиться? Причину бы устранить! Как это сделать, Борис не знал, потому и на нее тоже не злился. Он вывел для себя, что есть некое сокрытое от всех зло, некая закулиса, которая диктует условия, и их вот так просто не изменить. Поэтому, Борис принимал случившееся просто как данность этого несовершенного мира.
Вернувшись мысленно к Валюше, содрогнулся. Конечно, как и все Борис не раз слышал, что иногда чьи-то дети получают увечья или погибают. И он всегда сочувствовал этим людям. Но вот сейчас, когда его собственная дочь лежит между жизнью и смертью, он в первый раз столкнулся с такой очевидной несправедливостью! Его доченька, его милая Валюша должна жить! Она молода, умна, красива, в конце концов! Почему именно она?
Борис вдруг вспомнил как однажды на даче, когда они с семьёй поздно вернулись из находящегося в ближнем городке ресторанчика, и он загонял машину в гараж, к нему из темноты их тупиковой улицы подошли трое угрюмых парней. Один из них приступил так, что его можно было довольно хорошо различить. Именно он и озвучил требование всех троих.
– Ты, батя, это, денег давай… да поживей. Некогда нам, торопимся мы…
А сам в руке хорошую дубинку держит и так нехотя ею поигрывает.
Борис не растерялся, захлопнул дверь машины, поставил её на охрану, да и пожелал твёрдым голосом убираться по-добру, по-здорову. Он уже прикидывал, как и куда бить первому, куда второму, как тут появилась на освещённом порожке бокового выхода из дома его Валя. Увидев немую сцену, она тут же всё поняла, схватила стоявшую рядом с гаражом лопату и решительно встала рядом с отцом с подвернувшимся под руку оружием наперевес.
– А ну, не троньте папу! – крикнула она навстречу трём парам наглых, потерявших всякий стыд глазам и было в её позе и голосе что-то, что заставило оторопеть всех четырех мужчин: трёх молодых бугаёв и её родного отца.
Когда секундное оцепенение прошло, Борис довольно грубо приказал дочери уйти.
– И не подумаю, – только и ответила ему всегда покладистая Валя.
Сделав ещё одну попытку вразумить дочь, дал ей понять, что ему же будет легче решить возникшую проблему без неё, но услышав ответ, он понял, что теперь, всё же, придётся думать не только о себе. Он видел, как блеснули глаза у первого, стоявшего ближе всех к нему незнакомца. Надо было срочно что-то придумать, как вдруг незнакомец ретировался, уводя за собой своих подельников.
Дворик оказался пуст, а Борис с Валей всё ещё так и стояли несколько секунд.
Позже, часа через полтора, когда Борис вернулся от сидящего в сторожке охранника, он рассказал Наташе о произошедшем. В конце, когда эмоции с обеих сторон были выплеснуты, Борис тихо заметил относительно Валиного поступка:
– А ведь надо же… всё-таки не ушла…
Молиться. Борис вспомнил врача. Почему Бог допустил такие, быть может, смертельные ранения его Валюше? За что?! А другие пострадавшие и погибшие? Они заслужили? Но «про других», Борису было сложнее думать, когда его родная, единственная дочь боролась за жизнь. Его беда перетягивала все мысли на свою дочь.
– Что ни говори, а человек существо эгоистичное. Своя рубаха ближе к телу, – завершил он рассуждения на эту тему. – И я хочу, чтобы моя дочь жила! – припечатал внутри себя Борис. – Хочу! – резко сказал он уже вслух и тихонько стукнул кулаком по столу…
Наташа тоже жила притихшая и стала, по данному врачом совету пробовать молиться. Как это делается, никто из Романцовых не знал, но пожелание врача возымело действие. Да и обстоятельства просто выдавили Наташу в храм. Любившая учиться, она понимала, что если хочешь что-то постичь, нужно это делать там, где, по крайней мере, знают, как это делается. На работе она взяла отпуск.
В больнице, где лежала Валюша, попросили купить недостающее лекарство. «Странно», подумал Борис, но без колебаний купил его и передал в отделение. Кроме этого, никаких новостей не было. Валя оставалась без сознания.
***
Когда стало совсем невыносимо, Борис решился зайти в храм. Зачем это было сделано, он и сам себе ответить не мог. Может оттого, что больше не к кому было идти со своим горем и этой, непонятно откуда появившейся пустотой.
В храме тоже было пусто. Только бабушка за прилавком, где продавались свечи. И всё, больше никого. Тишина. Борис вдруг понял, что именно этой тишины ему и не хватает. Везде шум, суета… в голове суета мыслей, вокруг суета дел и людей. И когда удавалось укрыться от первого и второго, на него наступала третья сила, жестокая своей противоположностью первым двум – всё та же, пугающая своим космическим безмолвием пустота. Ее наличие обезоруживало Бориса, стирало все жизненные представления о главном и второстепенном. Осталось только одно непререкаемое "главное" – там, в больнице. Куда не пускают. И… наверное, ещё здесь, в храме. Потому что здесь – Тишина.
Храмовая тишина была какая-то терпкая, густая, всезаполняющая. Как целительный хвойный дух в бане, – подумалось Борису, – только лучше... Вот бы никогда не терять этой Тишины! – родилось в душе у Бориса. Ведь можно же, наверное, работать, растить детей, решать свои проблемы... но тишины этой не терять?! Можно?! Борис устремил взгляд вглубь храма в надежде найти ответ. Множество икон смотрело на него. Взгляд привлек образ старца. Седой, согбенный, с посохом, смотрел он проницательными глазами на Бориса.
– Старик... Горбатый... С палкой... А глаза? Что знает (Борис так и сказал, в настоящем времени: знает!) этот старик такого, чего не знает он, Борис, раз глаза у него такие? И вдруг понял: Тишина! Та самая Тишина, по которой уже так тоскует его, Борисова душа. Старик все понимает, все знает... и про суету, и про заботы... и про гнетущую пустоту тоже знает. Но и Тишину эту в себе имеет! И показалось Борису, что разумеет старик, как эту Тишину в себя не только вобрать, но и не потерять. Подошел к иконе вплотную. Увидев надпись, поднес ближе лицо, стал читать.
– Прп. Серафим Саровск. – шевелил как первоклассник губами Борис, – Чудотв...
– Чудотворец, наверное, – догадался он.
Несколько минут стоял не шевелясь.
– Это как в сказке, что ли – чудотворец!? – усмехнулся Борис. А глаза? «Глаза-то совсем не сказочные»... – почудился тихий голос где-то глубоко внутри него, ответом на усмешку. Борис, еще внимательнее, с недоверием, посмотрел на старика. Следующим вопросом был: "А вообще, этот Серафим, жил когда-нибудь?". И, немного погодя, потянулись рассуждения: "Или это персонаж какой? Интересно было бы с ним поговорить"...
– Уж я бы у него спросил... – с сожалением выдохнул Борис, и зашагал к выходу, почувствовав, что мера его пребывания здесь исполнилась.
То, что общение уже началось, так и осталось им не замеченным.
На выходе его перехватила та самая старушка из-за прилавка, где продаются свечи, книги и другая церковная утварь. Она вышла специально к нему навстречу, видя, как Борис Петрович отошёл от иконы.
– Простите меня, старую, – начала пожилая женщина своё обращение.
Борис остановился, не понимая, чего от него могут здесь хотеть.
– Я видела Вы стояли долго около батюшки Серафима…
Борис Петрович, сначала покраснев как уличённый в подглядывании благочестивый отрок потупился, затем, его обуяло возмущение. Он прошипел:
– Не ваше дело…
– Не моё, не моё, касатик, – засоглашалась старушонка, отталкивая от себя всплёснутыми руками невидимое «чужое дело».
– Только прошу, не сердись, милай! – как-то совсем не обидно она перешла на «ты». – Возьми вот эту книжечку… глядишь, может путное что прочтёшь в ней для себя… вопросов, вижу, у тебя много…
После этих слов Борис смутился ещё больше, но помягчел. Взял книжицу, повертел её в руках. Хотел было поблагодарить сердобольную бабушку, да только та уже копошилась с тряпками-вёдрами в шкафчике не далеко от двери, показывая всем своим видом, что ей нет никакого дела до посетителя. Сунув книжку в карман, Борис хмыкнул и поспешил удалиться.
Продолжение следует...