Муза-проходчица

               

   Улица Наркомовская была бесконечно длинной. Обычная сельская улица с обычными домами и хатами, с ухоженными и совсем заброшенными участками земли. Одно отличало Наркомовскую – крутой поворот. Кто-то когда-то «свернул шею» этой улице на девяносто градусов. Частенько мотоциклисты-лихачи не вписывались в поворот и влетали в забор Ивана. Это я для важности сказала «Ивана». Соседи называли его Ванька – сюсюкало.
   
  Жил такой мужик в чистом ухоженном дворе с нормальной бабой, работающей почтальоном и двумя нормальными детьми. Наверное, в то время был огромный дефицит на мужиков, что статная и дородная Мария выбрала именно этого коротконогого мужичонка, да ещё и с речью, которая была понятна только ей. Ванька – сюсюкало не выговаривал несколько звуков, как трёхлетний ребёнок. Вместо «што» он говорил «сё», вместо «р», у него чётко получалось «ль». Это не мешало ему работать в шахте: там разговоры не нужны, там работа была с лопатой. Зарплату он честно отдавал жене, ему всегда хватало домашней самогоночки  и сальца с огурчиком. Мария и сама могла поднести мужу чарочку. Дружно жили. Если и орала она на Ваньку, так только дома, чтобы соседи не слышали. Нормальная семья. Одно смешило народ соседский – Ванькина речь, поэтому и относились к нему, как к ребёнку. А он совершенно не стеснялся: иначе разговаривать у него не получалось.

   Так вот, очень донимал его этот крутой поворот. Чтобы забор оставался подольше целым от мотоциклистов, придумал он вкопать металлические столбики и уложить вдоль всего забора огромную трубу. Что из этого вышло? А то и вышло, что теперь пацаны стали разбиваться о трубу, а забор стоял целёхонек. И что с хозяина возьмёшь? Он бережёт своё добро. Ванька знал, что труд шахтёра почётен, вот и держал себя в почёте и в семье и на улице. Марию свою не бил – чаще она могла поднять на него руку, но только в доме и без детей. Пусть соседи думают, что живут душа в душу.

   Ещё Ваньку раздражал домик напротив. Старый неухоженный дворик с покосившимся забором и мизерным двухкомнатным домиком. Он тоже был угловой, но об него никто никогда  не ударился. Траектория была не та.

   Хозяева домика выехали в неизвестном направлении, оставив для присмотра свою родственницу. Как ни странно, звали её тоже Мария, как и жену Ванькину. Правда, почему-то её в округе тут же нарекли Музой. То ли голос был красивым, то ли в облаках бабёнка летала, но только имя это приклеилось к новенькой молниеносно. Мужа она похоронила давно, двое детей выросли и уехали подальше на заработки. Так бы и жила где-то, если бы родня не попросила присмотреть за домом.

   Работящая была Муза. Когда-то в шахте работала, да не просто в ламповой на раздаче фляжек и коногонок, а в самой проходке - что ни на есть – пекле, уголёк рубила. Как-то услышала от мужиков, что не хватает рук сильных в шахте. Кому-то пришло в голову восстановить разрушенную войной и заброшенную шахту. Начинать надо было с нуля. Кто с топором, кто с кайлом, а кто и с коногонкой - потянулся народ к шахте. Так, молодая дивчина попала на работу. С виду неприметная, простая баба, но с такой сильной хваткой, что любой мужик позавидует. Уголь кайловала с усердием, словно вгрызалась в горло своему отчаянию, за медалями не гналась, но и в отстающих никогда не была. Горнячка, одним словом.

   Не по сменам тогда работала – ежедневно. Некогда было прохлаждаться. Родине нужен был уголь, а, значит, нужна была она, Мария. Подруги старались не отставать от неё. Дружной была команда и весёлой. Энтузиазма хватало на всё: работу, семью, отдых и песни. Мария лихо управлялась с балалайкой. Вроде, неказистый инструмент, а сколько удовольствия приносил – не передать.

   Жизнь прошла быстро, как песня, которую очень любила шахтарочка. Разъехались сыновья, умер муж. Долго он болел, Степан её… «Воспаление лёгких», - говорила она всем, кто спрашивал о здоровье. Не хотелось верить в то, что силикоз  съел Степана. «Шахта съела», - хотелось ей сказать, но не могла. Как можно оговорить свою родную шахту, где прошла вся молодость!
   Одиноко стало жить… грустно… пусто…

   А дальше вся история переворачивается с ног на голову. Был один секрет, о котором поначалу соседи просто догадывались. Потом, со временем и возрастом, стало заметно, что у Музы что-то с головой непонятные проблемы стали происходить. И никто не знает всей правды: то ли в тёмном переулке кто по голове дал, а еще слушок пошел, что мужика чужого из семьи увела, вот его жена и навела на нее порчу. Заговариваться стала женщина.

                *

   Вышел как-то Ванька – сюсюкало на улицу посмотреть, надёжно ли прикручена железная труба к столбам и обомлел: стоит напротив во дворе женщина, на пороге дома, и во всё горло зовёт своих сыновей:
       - Сашка, Женька, Максим, Ванька, Алёшка, Мишка! Идите быстро домой, где вы, черти, бродите! Я борща наварила, слышите! И снова:
       - Сашка, Женька, Максим, Ванька, Алёшка, Мишка!
       - Мать моя зенсина, проговорил вслух Ванька. Тоцьно гелёиня. Мать-гелёиня. Это сколько детей у неё!
Муза ушла в дом и всё стихло.

                *

   Соседи, которые жили подальше от неё, быстро привыкли к её странной болезни. Она им не мешала. Но те, которые были рядом, очень злились. Приступы поиска детей могли проявиться в любое время суток: и в четыре утра, и в два ночи. Мать искала и звала детей.
   Сердце рвалось на части, когда звучал душераздирающий голос раненой птицы, потерявшей детей. Словно загнанная в угол собака, потерявшая в одно мгновение своих щенят, она не скулила, она орала на всё село.
       - Сашка, Женька, Максим…

   В руках у Музы всё кипело: и борщ варила, и стирала свои пожитки, и огород держала в идеальном порядке. Ни травиночки лишней, ни бурьяна. Всё у неё по-хозяйски было.
   Могла Муза и с соседками поговорить, но не любила. Всё отмалчивалась. Только иногда брала балалайку и пела свою любимую, шахтёрскую  «А молодого коногона…». При этом она знала, что все разбежавшиеся дети сидят рядом и слушают мамку. А потом снова подхватится - и к порогу – снова орать на всю улицу – детей звать обедать.

                ***

 Как-то ночью соседи проснулись от сильного крика. Кричала не только Муза, кричало небо.
       - Пожар! Пожар! Срочно воду, Муза горит!
       - Сашка, Женька, Максим, Ванька, Алёшка, Мишка! Вы где?! – орала не своим голосом перепуганная баба, - идите скорее сюда, я вас спасу. Быстро ко мне, где вы снова прячетесь!
   На улицу вывалили все. Раньше дружно народ жил: помогали, кто чем мог в беде. Два часа хватило огню, чтобы от домика остались одни руины.

                *

   Утром развернулась картина: сидит вся перепачканная сажей Муза на камне во дворе и шёпотом зовёт своих детей:
       Сашка, Женька, Максим, Ванька, Алёшка, Мишка… вы где? Я вам кушать оставила на пороге. Я больше сюда не вернусь. Там адрес на бумажке, найдёте вашу мамку.

   Муза вышла со двора, поклонилась в землю и медленно побрела вдоль длинной улицы. Иногда она останавливалась,оглядывалась в надежде увидеть потерявшихся сыновей. Она всё время шептала их имена в той же последовательности, ни разу не перепутав. Голоса не было. Его забрал пожар. Навсегда…
   Больше Музу, нет, Марию-проходчицу, здесь никто не видел. Говорят, она ушла в вечность искать своих сыновей.

   Найди их, Мария, слышишь! Они ждут свою мамку…


Ирина Горбань