Я все стоял возле "Красной лошади", припав спиной к захлопнувшейся за мной
двери, чувствуя невыносимое кружение всего существующего рядом. Оно больно
отдавалось в висках, словно голова раскалывалась напополам. Это все проклятое
солнце! Я пытался сообразить сквозь нахлынувшую дурноту, что же произошло,
как теперь поступить, чтобы пережить момент, не свихнувшись, понять все
случившееся до конца, смертельного конца. В голове пронеслась та ночь,
проведенная в кабинете Олдмана... она была еще тогда, когда мир существовал
по законам Создателя. Теперь же они повергнуты неким жестоким Верховным
Божеством, перекрасившим солнце и укравшим жизнь Олдмана.
Неслучайные случайности, они происходили и происходят, им нет конца! Надо
найти машину и ехать в Портобелло, чтобы увидеть самому, все выяснить. А
стоит ли выяснять, когда и так окончен целый пласт моей нелогичной жизни.
Я оторвался от опоры, и на ватных ногах побрел прочь. К черту все законы
приличия, надо найти машину с ключами под ковриком и уехать. Шел сквозь ряды
машин на парковке, уже брошенных, забытых. Не единой живой души, только я
Ветер гудел в ушах, гоняя по асфальту куски вчерашних газет и прочий мусор,
который теперь некому убирать с улиц. Искал тачку по-проще, старенькую
развалину, чтобы наверняка оказалась открыта и без сигнализации. Ржавый
Форд стоял в конце ряда, я заприметил его издали. Дернул за дверцу, и она
легко открылась. Я сел за руль, пошарил рукой за ковриком, за солнцезащит-
ным щитком. Вместе с ключами мне в руку выпали сто долларов. Я сунул их в
карман, скорее по привычке, они не пригодятся мне. Такая машина имела
какого-нибудь балбеса-хозяина, не слишком дорожащего колымагой, поэтому я
просто завел мотор и погнал вперед, не беспокоясь о маленьком преступлении,
совершенном мной. Городские пробки исчезли вместе с людьми. Опустели
вечно кишащие народом улицы. Попадались редкие прохожие и машины, да в
супермаркетах копошились люди, делая запасы, чтобы пережить вселенский бум!
Скоро опустеют полки магазинов, а продукты больше не привезут. Нечего
везти и некому больше заниматься этим. Жизненные мелочи растворились в
голубом солнце, теперь мы скучаем по ним, жалеем то, отчего тошнило в свое
время. Мне вдруг стало нестерпимо страшно. Я все потерял, остался один, а
главное, не знаю, что делать с этим новым положением вещей. Страх волнами
накатывал, я вцеплялся крепче в руль, чтобы не соблазниться крутым поворо-
том и последующим столбом или стеной.
Я бросил машину у входа в мертвый театр, воскресить Де Люкс не сможет
никто! Бэрри Уайт стоял в дверях, курил. Губы нервно сжаты в тугую ленту.
Мы встретились взглядом, я понял- все правда, ужасная, жестокая правда.
И Бэрри, этот гламурный негодяй, ждет от меня действий, какого-нибудь
поступка, чтобы обвинить в смерти маэстро. Я никогда не чувствовал ненависти
к Уайту, просто он не приятен мне, я избегал прямых контактов, лишь
сцена могла как-то объединить нас. Он готов убить меня. Всегда ненавидел
меня, не раз говорил открыто. Я терпел, всегда терпел, сам не знаю, почему.
Многое умел терпеть, но не сейчас! Шел мимо него с мыслью, если тронет или
скажет хоть слово-убью, не задумываясь, придурка!
Я помедлил у входа в кабинет. Как тихо здесь... Наследили грязными ботинками,
распахнули плотные шторы, впустив в кабинет голубоватое мерцание и лишние
глаза, тела, мысли. Олдман хранил тайну, теперь она улетучилась вместе со
сквозняком. Не готов я увидеть сцену смерти, видя ее в феерических сценах. И дело не в банальном страхе, а в той ночи. Она открыла мне новые
двери, теперь они захлопнулись. Бэрри стоял сзади. Я оглянулся. Взгляд
из-под бровей, он винит в смерти меня, конечно.
Я делаю шаг за порог, замирая от дикого животного страха и боли, охватив-
ших меня до последней клеточки. Вот и тот самый стол, крепкий, ореховый,
за которым сидел Олдман. Он и сейчас сидит там, уронив голову на грудь,
на щеке блестит запекшаяся струйка крови, вытекающая из простреленного
виска. Пистолет валяется на полу, выпав из мертвых пальцев.
Вижу полузакрытые веки, тонкие, словно бумажные. Олдман дремлет, просто
устал. Не могу оторвать взгляд от фигуры в кресле, застывшей в смертель-
ной маске лица, не могу открыть рот и заорать, что есть мочи, от ярости
и обиды на дьявольские проказы, погубившие нас всех. Ничего... пустота.
Бэрри дотрагивается до плеча, я вздрогнул, кажется, с усилием повернулся
к нему.
- Я нашел его уже мертвым час назад. Что делать, Ангел?-Он казался
таким спокойным, что меня в дрожь бросило от его тона и темных глаз,
в которых плескалась неприкрытая ненависть и полное равнодушие.
- Надо похоронить Олдмана. Где остальные?
- Все прячутся по щелям, ждут конца.
Давно ли я плакал? На круглой сцене Де Люкса, когда душу переполняли
эмоции, бьющие через край глаз слезами. Чувствовал обидное жжение в
глазах. Как горячо щекам от них! На губах Олдмана застыла улыбка.
Похоже, он остался доволен игрой. А как же наш договор, мистер Олдман?
Я глянул на фотографии на стенах. С них по-прежнему смотрели те, кто
сделал вместе с Олдманом театр, мой театр... Меня замутило, я вышел
на улицу, не мог больше находиться в кабинете маэстро. Я должен
позаботиться о теле. Как же странно и холодно звучит слово "тело",
оно поставило точку, которую мне предстояло пережить.