Зина проснулась в половине седьмого, оделась и вышла на улицу.
Фонари заливали площадь холодным светом. Черные деревья стояли неподвижно, вонзаясь в небо острыми ветками. Участок был убран.
Она вернулась домой, охваченная теплым чувством благодарности к Валентину. «Какой он хороший, какой он добрый!» - подумала она, раскрывая Библию.
Между страницами лежало пятьдесят рублей.
Зина повертела в руках бело-зеленый хрустящий листок, отложила его в сторону и принялась было за чтение, но не успела прочитать и двух страниц, как сбоку раздалось слащавое:
- И что это мы все время читаем и читаем?
Зина испуганно дернулась и повернула голову.
Прямо у ее плеча улыбалась знакомая помятая рожа.
- Стучаться надо, - сказала Зина, прикрывая руками Библию.
- Мы по-соседски, по-свойски, - пояснила рожа, неуклюже подмигивая заплывшим глазом.
- Не надо по-свойски,- с трудом выдавила Зина.
- Фу, как некрасиво! - притворно ужаснулась мятая рожа. - Я, может, познакомиться хочу. Я, между прочим, человек молодой, неженатый…
Зина резко поднялась на ноги, со стуком отодвигая стул.
Рожа поспешно отпрянула в сторону. Теперь было отчетливо видно, что она принадлежит рано увядшей особи мужского пола. Было похоже, что детство и юность этого человека прошли у пивного ларька. За его спиной, качаясь на нетвердых ногах маячил еще кто-то, одетый а грязные вонючие тряпки.
- Меня, между прочим, зовут Алик, - галантно представилась рожа, - а это мой друг - Виктор Петрович Индусов, большой души человек.
- Я слесарь-сантехник шестого разряда,
Я вам помогу починить унитаз! - в экстазе заорал Виктор Петрович.
- Я не звала вас, - сказала Зина.
- А нас звать не надо, - ухмыльнулся Алик, - мы сами приходим. И шибко заноситься перед нами нечего, правда, Витя?
Виктор Петрович так решительно мотнул головой, что она чуть было не отлетела в сторону.
- Выйдите, пожалуйста, - сказала Зина, собрав всю свою решимость,- вы мне мешаете.
- Витя! Нами брезгуют! - возмутился Алик. - Мы мешаем, Витя!
Виктор Петрович икнул и выдал с легким завыванием:
- Письмецо от внука получил Федот…
Голос его сорвался и он заплакал, размазывая грязь по дряблому лицу.
- Виктор Петрович, человек больной, его нельзя обижать, - наставительно произнес Алик. - Виктор Петрович - заслуженный работник коммунального хозяйства, а вы его в шею… Нехорошо, девушка, нехорошо!
- Что вам от меня нужно? - в отчаянии спросила Зина.
- Всего два рубля, - миролюбиво пояснил Алик.
- На два рубля купи ты мне махорки,
А на четыре - черных сухарей… - забормотал Виктор Петрович.
- Не дам я вам двух рублей, - твердо произнесла Зина.- Вы их пропьете.
Алик сокрушенно вздохнул:
- Такая молодая и такая жадная!
Он в сердцах махнул рукой и решительно направился к выходу. Виктор Петрович нехотя потянулся за ним. Зина хотела было вздохнуть с облегчением, но у самых дверей Алик остановился, как вкопанный, и резко обернулся назад :
- Рубль!
Зина молчала.
- Все, - обреченно проговорил Алик, - завязываем пить, записываемся в группу «Здоровье», начинаем новую жизнь!
В это время дверь распахнулась и на пороге появился Валентин.
- Он вышел родом из народа,
Как говорится, парень свой, - выдал Виктор Петрович.
- Вы что здесь делаете? - спросил Валентин строго и решительно.
- Привет, Красавчик, - залебезил Алик. - Дай два рубля!
- К девушке больше не приставать! - предупредил Валентин и выдал ему деньги. Алик благодарно хрюкнул, схватил за пиджак Виктора Петровича и потащил его к выходу:
- Заметано, Валентин Иванович!
Витя взмахнул руками, как дирижер, и заорал:
- Я сегодня там,
Где дают «Агдам».
Я сегодня тут,
Где дают «ВермУт»!
- Зачем ты это сделал? - спросила Зина, когда оба друга скрылись за дверью. - Зачем ты им деньги дал?
- Так не отцепятся ведь, - простодушно обьяснил Валентин.
- Да ты что… - только и смогла произнести Зина, но Валентин поспешно остановил ее:
- Мне на работу пора, - сказал он. - Я тут принес тебе кое-что. От сестры осталось. Она замуж вышла и уехала, потом родила, располнела, а вещи лежат, никому не нужные…
- Мне неудобно, - сказала Зина.
- Удобно, - возразил Валентин. - У тебя ничего нет.
И он исчез, оставив у двери большую спортивную сумку с надписью «Адидас».
Зина раскрыла ее. Сверху лежал ажурный пуховый платок, под ним - белая, расшитая бисером кофта, еще каки-то кофточки и блузки, темно-зеленый гольф, длинные, нарядные юбки, мягкие кожаные сапожки, перчатки, вязаные шарфики и шапки… Все вещи были хорошими, дорогими и почти не ношеными. Ей стало неловко от этой бурной благотворительности, но в то же время в душе шевельнулось давно забытое желание выглядеть красиво. Это показалось Зине неожиданным и странным. Что такое? Неужели ей захотелось понравиться Валентину? «Ничего не получится, настрадаешься только!» - прозвучали в памяти слова Болячкиной. Но что случится, если просто примерить эти вещи? Сколько лет можно ходить в одном и том же платье?..
Зина вздохнула и вернулась к раскрытой Библии. И хотя ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы оторваться от разложенных на кровати нарядов и не думать о Валентине, через несколько минут она забыла обо всем. Удивительная книга покорила Зину полностью - с ее страниц явственно говорил Бог. « Господи, - думала Зина, - я хочу понять Тебя, я хочу узнать о Тебе все, я хочу быть с Тобой, я хочу, что бы Ты был рядом…»
Валентин пришел в половине шестого. Зина открыла дверь все в том же старом синем платьице школьного покроя.
- Тебе что, ничего не подошло? - спросил он.
Зина замялась.
- Ты примерила хоть что-нибудь?
- Это очень дорогие вещи… - ответила она.
- Ну и что? - искренне удивился Валентин. - Дешевое - непрактично.
- А это окуда? - спросила Зина, показывая ему пятьдесят рублей.
Валентин опустил глаза.
- Это я еще вчера положил, - признался он немного смущенно.- Тебе ведь аванса не начислили, правда?.. И денег у тебя тоже нет… я правильно говорю?
Зина молчала.
- Знаешь что, - сказал Валентин, - я тебе даю пять минут на сборы. Пожалуйста, оденься нормально. Я не хочу тебя обидеть, но твое платье уже никуда не годится. И платок тоже. И даже ботинки. Я в коридоре подожду, ладно?
Вещи были подобраны со вкусом. Их можно было комбинировать. Зина надела длинную черную юбку сшитую из расклешенных клиньев, зеленый гольф, вязаную кофточку с большими черными пуговицами… Из мутного зеркала на нее взглянула незнакомая девушка - волосы цвета темной бронзы, бледное лицо, большие зеленые глаза… Девушка была маленькой и хрупкой, но в ней уже не было подростковой угловатости. Ее нельзя было назвать красивой в обывательском понимании этого слова, скорее - необычной, непохожей на других. В ней была какая-то тайна, загадка, которую невозможно разгадать, что-то удивительно притягательное и свежее… « Это я?»- с удивлением подумала Зина. Ей показалось, что с этого момента начнется что-то новое, что она должна переступить какой-то невидимый порог, оставив навсегда все ветхое и изношенное. Она выросла из детства и из трагичной мучительной юности, как вырастают из платья…
- Зи-ина…- только и смог произнести обомлевший Валентин. Она прочла в его глазах будоражащий восторг и мгновенно поняла, что они не школьные товарищи, не просто мальчик и девочка, что простоту отношений сохранить уже невозможно…
Они вышли на улицу. Оба были взволнованы и почувствовали заметное облагчение только взявшись за руки. Когда они проходили мимо пивных ящиков откуда-то сбоку выползла маленькая скорченная фигурка идиота Вани. Он подкотился под ноги Валентину, словно ком грязного тряпья .
- Ваня хороший! - залепетал он. - Ваня любит Зину!
- Что? Что он сказал? - изумленно воскликнул Валентин.
Ваня вскрикнул от испуга и быстро забился в какую-то щель.
- Зин, ты слышала, что он сказал? - настаивал Валентин.- Я думал, что он и говорить не умеет! За пять лет ничего кроме мычания от него не слышал!
Зина дрожала.
- Ты что, испугалась? - спросил Валентин.
- Нет…
Валентин взглянул ей в глаза.
- Осторожно, - предупредил он, - Здесь очень скользко. Давай я возьму тебя под руку.
Дорога спускалась к балке - огромному оврагу, давным-давно освоенному бесстрашными самозастройщиками. Убогие домишки, слепленные из глины, время от времени обваливались на дно вместе с неизбежными оползнями. Иногда при этом погибали люди, но случалось это не часто и не со всеми, поэтому балка продолжала упорно застраиваться, разбивать огороды, мастерить теплицы и выпасать коз, презирая решения исполкома о незаконности строений и оставаясь при своем мнении : квартир все равно не дадут и в тюрьму не посадят.
Зина и Валентин остановились перед покосившимся забором.
- Это здесь, - сказал Валентин, открывая скрипучую калитку.
Узкая тропинка, протоптанная через сугробы вела куда-то вниз. Глиняный домик с маленькими окошками и низко нахлобученной крышей выглядел убого и неухожено. Пейзаж, простиравшийся за чахлыми яблонями, напоминал вид с борта самолета: двор кончался крутым обрывом, внизу мерцали огни и дымились трубы.
Дверь была открыта настежь, хозяева пытались выветрить какой-то странный запах - не то угара, не то скисшего супа - и Валентин без стука вошел в холодные сени, заваленные всяким хламом. На полу высилась большая куча грязной обуви, которая лежала здесь не менее полугода, потому что преобладала обувь летняя: стоптанные сандалии всех размеров, пыльные туфли с отрованными каблуками, выцветшие кеды.
- Не обращай внимания, - сказал Валентин.
Зина увидела в соседней комнате полуголого плотного мужчину
лет сорока, который сметал в кучу большие чисто обглоданые кости, распевая в такт решительным взмахам веника:
- Мы пам-пара-па-па шагаем,
Мы силой во-о-ру-же-ны,
И пам-па-ра-па сокрушаем
Все козни са-та-ны!
В сердцах горит па-пра-па пламя!
Хвалой полны уста!
Любовь пара-па знамя
И папа-рапа-па-па-па!
- Кеша! - позвал Валентин.
Мужчина поднял голову, бросил на Зину цепкий взгляд и вышел в сени.
- Привет, - сказал он, протягивая волостую пятерню сначала Валентину, а потом и Зине. Рука у него была потная и горячая.
- Что-то я этой сестры никогда не видел, - сказал он, подозрительно покосившись на Валентина.
Они переступили через кости и прошли в комнату. Под окном стоял разложенный диван с неубранной постелью. Кеша не торопясь свернул тряпье в большой узел и швырнул его в сторону.
- Садитесь, - предложил он, указывая на освободившееся место.
- А где все? - спросил Валентин.
- Дети в балке, Лиза на работе, остальные скоро подойдут, - ответил Кеша, надевая рубашку и застегивая штаны.- А тебя кто конкретно интересует?
Он хитровато прищурился и посмотрел на Валентина так, словно прекрасно понимал, о ком именно тот спрашивает, и даже тихонечко хмыкнул себе под нос, мол, давай, признавайся, нечего прикидываться, но Валентин отвернулся и ничего не ответил. Тогда Кеша взглянул в сторону покрасневшей Зины:
- Кто такая?
- Зинаида, - сказал Валентин. Зине показалось, что он смущен и рассержен.
Кеша не сдавался.
- Из баптистов? - снова потинтересовался он.
Валентин отмахнулся:
- Не приставай, не все ли равно?
- И то правда, - согласился Кеша и добавил специально для Зины, - у нас тебе будет интересно. У нас есть, что послушать, У нас не так, как в собрании. Хотя… кто чего достиг. Кому-то и собрание полезно… Но должен поставить вас в известность, что эпоха молитвенных домов заканчивается. Скоро повсюду будут открываться такие группы, как наша. Бог будет двигаться в группах.
Эта фраза привела Зину в недоумение, но дальше последовало еще более странное заявление:
- Тело Христово находится в парапаликтическом состоянии застоя. Оно неподвижно. Оно остановилось на достигнутом. Мы должны прорваться в духе в свегхинтегральные сферы и восхитить то, что принадлежит нам по праву: богатство, славу и жизнь!.. исполниться силой и действовать в дарах!..
В сенях заскрипели половицы, послышался шопот и какая-то возня. В комнату вашел уже знакомый Зине молодой человек, ведущий христианского КВНа.
- Ты один? - спросил Кеша, пожимая ему руку.
- С Кирой, - ответил ведущий и посмотрел на Валентина. Валентин вздрогнул и пересел в угол дивана. Теперь справа у него оказалась стена, а слева Зина.
В дверях появилась костистая блондинка. Заметив Зину, она кивнула ей головой с массивным начесом и слегка поджала бледные губы. Кеша подал ей неказистый стул.
- Слушай, это ты была на КВНе? - спросил ведущий, усаживаясь рядом с Зиной. - Ты как-то изменилась. Тебя трудно узнать.
- Не будем терять времени, - сказал Кеша, и глядя на Зину, добавил : - Объясняю для непосвященных. Обычно во всех религиозных сообществах существует обычай начинать любое общение молитвой. Это волюнтаризм и издержки недуховности этих мимикрирующих сообществ. Настоящий духовный индивид может не выделять отдельного времени для молитвы, потому что находится в постоянном субъективном общении с высшим разумом, обитающим в сверхинтегральных сферах. Многие неверно трактуют субсидию этого разума, называя его вещественно нематериальным, или иначе говоря, бесплотным, хотя пытливому незашторенному уму открывается, что Бог обладает определенной массой, так как притягивает к Себе ничем иным, какак силой тяготения. Это закон Ньютона, - пояснил он как бы в скобках. - На определении этой массы мы не будем останавливаться в силу острой нехватки времени. Замечу только, что этот закон, ошибочно отнесенный к телам физическим, распространяется также и на тела духовные…
Зина еще помнила законы Ньютона и Кешино утверждение показалось ей совершенно абсурдным, но Кеша говорил так быстро и так уверенно, словно знал наверняка, что возражений нет и быть не может.
- Что представляет собой любое человеческое сообщество, в том числе и религиозное? - продолжал он, заметно воодушевляясь.- Это группа особей мужского и женского пола. Приглядитесь, и вы поймете, что главенствующую роль в жизни людей играют инстинкты пола. На пути к совершенству перед нами стоит глобальная задача освободиться от этих инстинктов, так как человек, достигший совершенства, не может умереть и не нуждается в продолжении рода. Как же осуществить эту акцию? Путем воздержания? Нет, нет и нет! - тут Кеша пришел в такой экстаз, что весь затрясся мелкой дрожью и задергал в воздухе толстыми волосатыми руками, словно ему вздумалось отбивать дробь на невидимом барабане.- Воздержание порождает соблазны, тысячи соблазнов, миллион соблазнов! Человек не может оставаться свободным, запрещая себе то или другое! Свобода исключает всякие запреты. Если мы решили встать на путь достижения совершенства, мы должны поступать от противного. Объясняю для тех, кто ничего не понял: ничто не отвращает человека от чего бы то ни было так сильно, как пресыщение. Для того, чтобы возненавидеть, надо пресытиться. Кто больше любит Бога? Тот, кому больше прощено! А если человек мало грешил? Если он подвержен пагубному влиянию условностей? Если он борется с грехом, не разрешая себе поступать так, как ему хочется? Тогда он никогда не пресытится и не сможет возненавидеть грех, а следовательно, и освободиться от него! Итак, кто больше нуждается в Боге, тот кто сделал один грех, или тот, кто сделал много грехов? Ну-ка, сестра, ответь! - Кеша сделал паузу и испытующе уставился на Зину.
- Тот, кто глубже осознал свою вину, - ответила она.- Количество грехов не имеет значения.
Костистая блондика хмыкнула и передернула плечами, покрытыми японской шалью.
- Ты не поняла, - горячо и поспешно зашептал Валентин на ухо Зине, - конечно же тот, кто нагрешил больше!
- Ничего, сестра, - снизошел Кеша, - не смущайся, просто ты не сведуща в духовных вопросах. Я знаю твою проблему, одинаковую для всех баптистов: ты хочешь понять все умом, опираясь на книжную веру, которая не спасает. Надо верить сердцем и не полагаться на разум!
Зина уже слышала это.
- Оставь свои рассуждения и алогические сомнамбулизмы, - продолжал Кеша, - в них нет истинного света. Истина познается путем непосредственного окровения, приходящего из сверхинтегральных сфер. Продолжим нашу беседу. Мы остановились на необходимости пресыщения… Итак, только пресыщение ведет к полному освобождению духовной сущности индивида. С самого детства человек скован всевозможными условностями, ограничен тесными рамками удушающей морали. Ему постоянно внушают: этого нельзя, это непринято, это неприлично! Из него неуклoнно делают окультуренного раба. Не каждому дано вырваться из этих цепей, сломать рамки и стать свободным! Многие не понимают и не хотят понять главного: можно все! Кто внушил Адаму и Еве чувство стыда? - торжествующе вопросил Кеша и сам же ответил: -Са-та-на! Поэтому важным моментом на пути к индивидуальному совершенству является освобождение индивида от этого греховного чувства. Не стесняйтесь говорить о своих пороках, даже самых постыдных, этим вы показываете врагу души, что абсолютно лишены самоправедности и лицемерной добродетели! Проверяйте себя, если вы стыдитесь своих поступков и мыслей, это значит, что вы все еще не свободны и подвержены греховному желанию выглядеть лучше, чем вы есть! Рвите оковы исповеданием! Ломайте рамки! Громите условности!
Кеша остановился, чтобы перевести дух, и тут блеснув глазами, неожиданно вступила костистая блондинка:
- Я хочу исповедаться, - сказала она.- Сегодня мне приснилось, будто я купила в комиссионке японский купальник-бикини… знаете, такой… весь открытый… Это приснилось мне потому, что я тайно горжусь хорошей фигурой… Я думаю, что мне есть, что показать…
Кеша одобрительно крякнул:
- Молодец, сестра! Мыслишь самостоятельно!
Кира зарделась. Кеша закатил глаза:
- Все люди прелюбодеи и блудники, но не каждый может в этом признаться!
- Как вы можете говорить обо всех? - изумленно воскликнула Зина.
- Это было слово знания, - возвестил Кеша, - откровения свыше не нуждаются в объяснениях и доказательствах. Они принимаются на веру без рассуждений.
Зина оторопела.
- Что? - переспросила она.
- Я возвестил эту истину духом, - терпеливо пояснил Кеша. - Для тебя, сестра, это высшая математика. Вы, баптисты, находитесь в стадии внутриутробного развития, а для того, чтобы понять, что я говорю, нужно по крайней мере родиться и начать соображать духовно.
- Кеша, она не баптистка, - вступился Валентин.- Она даже не знает, что это такое.
- Знаю, - ответила Зина, - баптисты это сектанты. А вы кто?
Все смутились.
Ведущий КВН опомнился первым.
- Мы верующие, - сказал он с чувством собственного достоинства.
- Это все слова! - взволнованно возразила Зина, - Я никак не могу понять: во что именно вы верите?! Во всяком случае, не в Христа и не в Евангелие, это уж точно.
Валентин взгянул на нее широко распахнутыми глазами, в которых отразились одновременно отропь, испуг и восхищение:
- Зи-ина! Ну, ты и даешь…
Костистая блондинка зевнула и посмотрела на часы.
- Итак, - сказал Кеша. - мы остановились на том, что все люди прелюбодеи и блудники. Спорить с этим откровением бессмысленно, потому что у нас нет такого обычая, - тут Кеша многозначительно взглянул на Зину, чтобы предостеречь ее от необдуманных поступков, но визуального контакта не получилось: Зина смотрела поверх кешиной головы на пыльную трехрожковую люстру.
- Каждый духовный индивид является святым независимо от дел, - продолжал Кеша с некоторым облегчением. - Мне приходилось видеть братьев, исполнявшихся духом пророчества в состоянии алкогольного опьянения. Если Бог употреблял эти сосуды для провозглашения своей воли, не наше дело исследовать, достаточно ли они чисты. Яблоко не перестает быть яблоком от того, что в его сердцевине сидит червяк. Более того, червивые яблоки и есть самые лучшие - наличие червяков указывает на то, что деревья никогда не обрызгивались ядохимикатами. Святость и совершенство - разные понятия. Все верующие святы, но не все совершенны. Праведники падают, встают и снова падают. Не каждому дано понять, что сила праведника не в праведности, а во вставании! Не будем обращать внимания на отдельные недостатки святых, которые современные фарисеи упорно называют грехами. Не будем осуждать! Не судите да не судимы будете! Может ли сестра Кира осудить ближнего за прелюбодеяние, если ей самой снятся японские купальники?
- Вообще-то, купальник приснился мне только один раз, - уточнила костистая блондинка.
- Могу ли я осудить сестру Киру за желание продемонстрировать окружающим красоту ее тела, если красивые женщины нравятся мне больше, чем некрасивые? - продолжал Кеша. - Осуждая ближних, мы только воспаляем круг жизни. Как мы можем сохранить мир со всеми, если будем говорить людям о их недостатках? Не благоразумнее молчать и смиряться? Не в этом ли подлинная мудрость?
- Послушайте, - неожиданно сказала Зина,- если возмездие за грех - смерть, то как можно молчать, если видишь, что человек погибает?! Может, ему нужно помочь? Может, ему нужно объяснить то, чего он еще не понял?.. А если он сознательно делает зло, если он просто негодяй, вор и обманщик, если от его поступков страдают другие люди, а мы будем молчать для того, чтобы сохранить с ним нормальные отношения, в чем тогда наша мудрость? Так поступают трусы и подлецы.
Зина была взволнована. Лицо ее стало покрываться пятнами, правый глаз задергался и она прижала дрожащими пальцами верхнее веко, но судорожные подергивания становились сильнее и сильнее.
Кеша неотступно смотрел на нее проницательным взглядом диагностика.
- Помолимся, - внезапно сказал он,- ничто не останавливает нападок сатаны так эффективно, как молитва духом. Это единственный вид молитвы, который не может быть подслушан бесами. Прошу поддерживать меня в духе, когда я буду стратегически и категорически запрещать разлагающему дифузному демоническому влиянию, связывать нечистых духов и провозглашать победу в духовный мир. - Он воздел руки к закопченному потолку, набрал полную грудь воздуха и издал странный воинственный звук, который внезапно оборвался при взлете в верхний регистр, потому что в этот момент в комнату ввалилась целая ватага грязных полуодетых ребятишек.
- Папа! Папа! Мы хотим кушать! - орали они, облепив Кешу со всех строн и раззевая рты, как голодные галчата. Их было не меньше двенадцати. Старшая девочка держала на руках сопливого малыша в одном валенке. Вид у нее был усталый и обреченный, как у матери-одиночки, живущей на пособие из райсобеса.
- Папа, мы с утра не ели, - уныло говорила она, в то время как Кеша мужественно пытался удержаться в сверхинтегральных сферах. -Васька не слушается. Близнецы все время дерутся. Я больше гулять не могу. Мне уроки учить надо. У меня завтра контрольная.
- Тише! Молитва! - шикнула на нее костистая блондика и тут же закатила глаза в религиозном экстазе.
Дети зашмыгали носами и притихли, но изгнание бесов и исцеление атмосферы получилось несколько скомканным - духовная брань не удалась.
Кеша на всякий случай провозгласил победу в духовный мир.
- Сатана может лаять на нас из подворотни, но он не сможет остановить нашего триумвирального шествия! - заверил он напоследок.
Общение было закончено. Все вышли в сени. Застегивая пальто, Зина услышала, как костистая блондинка вполголоса сказала Валентину:
- Зачем ты ее привел? Ненормальная какая-то…
На улице шел снег.
- Сестра, подожди! - раздалось вдруг за спиной у Зины.
Она обернулась. Ее догонял ведущий КВН. Вдалеке в круговерти снежинок маячили фигуры Валентина и костистой блондинки. Валентин возбужденно размахивал руками.
- Мы так и не познакомились, - сказал ведущий, поровнявшись с Зиной. - Меня зовут Юра. А тебя?
- Зина.
- Ты откуда?
Зина не поняла:
- В каком смысле?
- Из какой церкви? - переспросил ведущий.
- Я не из церкви, - ответила Зина. - Я сама по себе.
- Ты что, неверующая? - насторожено спросил Юра, отстраняясь от Зины, словно только что услыхал, что она больна сыпным тифом.
- Почему ты так думаешь? - спросила Зина.
- Потому что все верующие ходят в церковь.- объяснил он.
Зина подняла глаза.
-Значит, не все.
Юре стало неудобно.
- Понял, - сказал он. - ты из неверущей семьи.
- Ну и что? - спросила Зина.
Ей не хотелось разговаривать, но ведущий упорно не отставал:
- Это важно, - пояснил он. - Мы впитали веру с молоком матери, мы выросли в церкви и не познали скверн мира. Поэтому написано, что дети верующих святы, в неверующих - нечисты. Понимаешь?
Зина усмехнулась.
- В чем дело? - настороженно поинтересовался Юра.
-Ты что, святой от рождения?- спросила она.
Юра заметно обиделся:
- Я бы не советовал тебе смеяться над тем, чего не понимаешь.
-Святость не может передаваться по наследству, - сказала Зина. - Святые не блудят, пророки не напиваются. Это ясно, как Божий день.
Юра открыл рот, слегка покачнулся и замер в неудобной позе, пытаясь сохранить равновесие. Ему потребовалось не меньше десяти секунд, чтобы придти в себя и овладеть ситуацией.
- Ты очень невыдержанная, - внушительно произнес он. - Не дослушаешь до конца и начинаешь противоречить. Это дух противления. Ты должна противостать ему твердой верой. Попробуй не высказывать мнения, как бы тебе этого не хотелось. Научись слушать других. Вот увидишь, через некоторое время ты поймешь, что была не права.
- В чем? - спросила Зина.
Юра замялся.
- Ну… в том, что доводила все до крайности… Запомни: Бог не любит крайностей. Истина всегда лежит по середине.
- А разве добро и зло это не крайности? - не отставала Зина. - По-твоему истина может лежать где-то между добром и злом? Между тьмой и светом?
Юра смиренно молчал.
Но Зина не унималась:
- Разве можно быть наполовину чистым, условно святым? Что это за святость, если она не зависит от дел? В чем же она тогда проявляется? Как ее можно увидеть?
- А зачем ее видеть? - вяло возразил Юра. - Нужно верить в то, что ты святой. Вот и все.
- Но ведь такая святость - самообман! - горячо воскликнула Зина. - Чем тогда святые отличаются от не святых?
Юре явно хотелось прекратить этот неудавшийся разговор.
- Я буду молиться, чтобы Бог тебе это открыл, - сказал он, но Зина не оценила такого великодушия.
- Открыл? Мне? - опешила она. - А тебе самому не нужно, что ли?
Тут их догнал запыхавшийся Валентин.
- Юра! - выдохнул он. - Тебя ждут!
Зина оглянулась: на углу недовольно переминаясь с ноги на ногу стояла костистая блондинка.
- Это моя сестра по плоти, - пояснил Юра, обращаясь к Зине.
Он не торопился уходить, несколько раз выжидательно взглянул на Валентина и наконец сказал:
- А я думал…
- Нет, - резко оборвал его Валентин. - Ты думал неправильно.
Юра укоризненно покачал головой и поплелся к Кире.
Несколько минут Зина и Валентин шли молча. Улица была пустынной и тихой. Снег скрипел под ногами. Колкие, похожие на сухую манку снежинки сыпались с темного неба, как из решета.
- Что ему было нужно? - спросила наконец Зина.
- Юре? - переспросил Валентин.- Ничего особенного. Просто он хотел проводить тебя домой.
- Меня? - удивилась Зина.- Почему?
Валентин замялся.
- Может, ты ему понравилась ,- неохотно предположил он.
Это показалось Зине совершенно неправдоподобным.
- Не думаю, - ответила она.
- Зин, сколько тебе лет? - неожиданно спросил Валентин.
- Девятнадцать. А тебе?
- Двадцать четыре.
Зина остановилась и внимательно посмотрела ему в лицо.
- Что? - спросил он. - Что такое? Что это за взгляды, Зинаида?!
Это была игра, и Зина неожиданно для себя включилась в нее:
- Ты старый, - сказала она со смехом.
- Кто?! - притворно рассердился Валентин. -Я?!
Он тут же толкнул Зину в плечо, и через мгновение оба оказались в сугробе. Полные пригоршни снега полетели Зине за воротник, а мокрая шерстяная перчатка проехалась по замерзшему лицу.
- Кто старый? Кто? Говори!
- Ты! - отвечала она вырываясь.
Его смеющиеся глаза и губы были так близко, горячее прерывистое дыхание коснулось ее щеки.
- Зин, - сказал Валентин, опомнившись.- Извини. Ты не ушиблась?
- Нет, - ответила она.
Валентин подал ей руку.
- Я наблюдал за вами, - сказал он. - Вы так оживленно разговаривали… о чем?
Вопрос прозвучал несколько неуверенно и насторожено.
- Мы говорили о святости, - ответила Зина.
Валентин усмехнулся.
Это показалось Зине неуместным.
- Что здесь смешного?- спросила она.
- Ничего, - ответил Валентин.- Мне интересно, к чему вы пришли.
- Он меня не понял, - сказала Зина.
- Я почему-то так и думал, - отозвался Валентин.
- Кто этот Кеша? - спросила Зина .- Почему он тебе так нравится?
Вопрос был задан без всяких обиняков, и Валентин не сразу нашел, что сказать.
- Вообще-то, сегодня он был не в ударе, - произнес он после минутного молчания. - Обычно он говорит намного лучше. У него есть интересные идеи. Кеша учитель. Это его призвание.
Зина резко остановилась и удивленно вскинула брови:
- Учитель чего?
Валентин замялся.
- Понимаешь, - сказал он, - в наше время церкви не хватает серьезного, глубокого учения…
- Не понимаю, - возразила она. - Вы что, Библию не читаете?
- Библию можно понимать по-разному, - сказал Валентин.
- Конечно, - неожиданно согласилась Зина. - Ее можно понимать правильно и неправильно.
Валентин молчал.
- Зачем тебе бестолковые учителя, если у тебя есть Господь? - спросила Зина.
- Ну, не такой уж Кеша и бестолковый, - вяло возразил Валентин.- Ты не можешь судить о человеке по единственной неудачной беседе… ты вообще не можешь судить…
- Могу, - отрезала Зина. - Бог дал человеку разум, чтобы делать выводы. Не надо впитывать все без разбора! Твой Кеша плетет невообразимую чушь! Он призывает к греху!
- Неправда, - сказал Валентин.- Кеша говорил, что пресыщение грехом отвращает от него. Он говорил о том, как человек может освободиться.
- Ты что, совсем глупый? - опешила Зина. - Ты хочешь вымараться в грязи по уши? Если ты сознательно начнешь грешить, ты никогда не остановишься. Ты не пресытишься. Ты очнешься в аду.
Внезапно в ее памяти всколыхнулось гудящее пламя и обморочная темнота, словно черный дым стала заволакивать глаза…
- Ад - это неугасимый огонь? - спросила она дрогнувшим голосом.- Это целое озеро огня?… Ты когда-нибудь видел сильный пожар? Горящее трехэтажное здание, в котором остались люди?.. Ад - это еще страшнее, правда?..
Какое-то мгновение он отропело смотрел на нее с полуоткрытым ртом, а потом протянул руку и легонько прикоснулся к ее плечу.
- Зин, - сказал он.- не будем ссориться. Ладно? Ты хорошая девчонка. С тобой непросто, но интересно. Я, конечно, глупый, не спорю. Можешь работать надо мной, чтобы я стал умнее. Но я все-таки думаю, что ты тоже не все еще понимаешь.
Они вышли на площадь перед магазином, обогнули пивной ларек. Окно Болячкиной, завешенное розовыми шторами мерцало издалека теплым размытым пятном. Валентин замедлил шаги, а потом и вообще остановился.
- Мы пришли, - сказала Зина.- Спасибо. До свиданья.
- Я не хочу с тобой расставаться,- внезапно признался он.
- А мы не расстаемся, - ответила Зина.- Расстаются навсегда.
В коридоре никого не было. Зина открыла дверь в свою комнату и включила свет. Здесь все было чужим: и стол, и кровать, и одеяло… Настоящее не принадлежало ей, будущее казалось расплывчатым и непонятным. Она не узнала собственного отражения в узком зеркале гардероба: незнакомая девушка в дорогом пальто смотрела на нее растерянно и смущенно.
- Это я, - сказала она себе самой.- Я изменилась. У меня все будет по-новому, по-другому. Я разберусь во всем и буду жить правильно. Я не буду бояться. У меня есть Бог.
Картина на стене казалась серебристым облачком, полным теплого вечернего света. От нее струился запах полевых цветов, в котором чувствовалась легкая горечь.
В дверь постучали. В Зининой памяти промелькнули лица Алика и Вити Индусова.
- Кто там? - настроженно спросила она.
- Спишь, что ли? - откликнулась Болячкина.
- Я сейчас, - ответила Зина.- Минуточку.
Надежда появилась на пороге, преображенная до неузнаваемости: волосам было предано подобие какой-то прически, их возможно даже пытались расчесывать, губы алели как пионерский галстук, а щедро накрашенные глаза занимали добрую половину лица.Перед собой Болячкина держала торт с тремя желтыми розами.
- Чего смотришь? - бесцеремонно заявила она. - Торта не видала? День рождения.
- У кого? - осторожно поинтересовалась Зина.
Болячкина взглянула на нее, как учитель на тупоумного первоклассника.
- У меня! Неужели не ясно?
Она подошла к столу и принялась резать торт, изо всех стараясь сохранить на лице веселое и беззаботное выражение. Получалось плохо.
- Ты хочешь с розой или с листиками? - спросила она, шмыгая носом.
Зина попыталась обнять ее за плечи, но Болячкина отстранилась.
- Не поздравляй, пожалуйста!
- Почему? - спросила Зина.
- Тебе не понять.
- Я постараюсь, - пообещала Зина.
- Лучше за чайником сбегай, - распорядилась Болячкина и тут добавила, что бы прояснить ситуацию: - Не боись: на Шипке все спокойно - Алик с Индусовым в отрубях.
Зина принесла чайник.
- Ты извини меня, Зинка, - сказала Болячкина, когда они сели за стол.- Я была не права.
- О чем ты? - удивилась Зина.
- А Валике Красовском, - пояснила Надежда.- Он хороший парень. Не пьет, не курит, не гуляет, матом не ругается… к тому же работящий и получает неплохо. О таком только мечтать можно. Упустишь его, я тебе не прощу.
- Мне не до этого Надя, - сказала Зина.- Я о другом сейчас думаю.
- Брось, - категорически заявила Болячкина. - Думай об этом. Это самое главное. А то отстанешься, как я: тридцать лет, ни семьи, ни квартиры, ни работы нормальной.
Она снова шмыгнула носом, сосредоточенно соскребая с бисквита ломкий маргариновый крем.
-У тебя есть карандаш и бумага? - неожиданно спросила Зина.
- Есть, - опешила Болячкина.- А зачем?
- Принеси, я тебя нарисую.
Болячкина чуть не свалилась со стула.
- Ты? Не смеши!
Но Зина смотрела на нее совершенно серьезно.
- Несу, - сказала Болячкина и исчезла за дверью.
Через минуту перед Зиной лежал блокнот из желтой рыхлой бумаги и тупой огрызок химического карандаша. Внезапно в ее памяти всплыла полутемная мастерская, освещенный рефлекторами подиум, старик Герасимов… Ей хотелось удержать это видение, но где-то в боковом зрении мелькнул темный силуэт Горилова и все исчезло...
- Шевелиться можно? - спросила Болячкина.
Зина кивнула.
Ее охватило волнение. Она не рисовала больше двух лет. Не сделала ни одного штриха, ни одной линии … Карандашей не давали. Карандашом можно выколоть глаз себе или кому-то другому…
…У Болячкиной был острый чуть вздернутый нос и большой упрямый рот, взъерошенные пепельные волосы торчали во все сороны. По давно забытому чувству тайного волнения и трепетного восторга Зина знала с уверенностью, что все получится. И все получилось. Она обмакнула уголок салфетки в недопитый чай и провела им по законченному рисунку. Изображение расплылось, придавая портрету неожиданную мягкость: сквозь решительность и самоиронию проступили незаметные ранее доброта и ранимость.
Болячкина привстала и заглянула в блокнот. Лицо ее вытянулось, брови взметнулись над широко рапахнутыми глазами.
- Зинка! - заорала она, едва опомнившись от внезапного потрясения. - Что ты здесь делаешь? Ты ненормальная! Ты же настоящий художник!
(Продолжение следует)