Я шёл, слуга нёс, тропа не кончалась.
Впереди блестело море, иногда появляясь в просветах субтропических зарослей. За поясом у меня неуклюже топорщились рукояти двух тяжёлых пистолетов, а на ремне болтался в кожаных ножнах, плоский и острый, как бритва, тесак.
Это всё, что я позволил тащить на себе по горной дороге, самое необходимое. Знаю, что против горцев такое вооружение - пустяк. На них только пушка и картечь могут подействовать отрезвляюще...
Боже, и как я мог горевать, сидя на мягком диване, об отсутствии электричества. Ни кофе сварить, ни кондиционер включить, ни глотнуть минералки из холодильника, словом ничего.
Вот тогда и решил я махнуть на пляж, чтобы время скоротать. Разделся, заплыл, как всегда, подальше, лёг на спину и прокачался так на волнах, глядя на облака, минут пять.
Очнулся от того, что пропали привычные звуки: стук колёс, проходящих поездов, крик детей, голоса взрослых... Непривычная тишина закрыла уши. Только плеск волн, так же уверенно, атаковал гальку пляжа.
Повнимательней посмотрев на берег, я обратил внимание, что и пейзаж заметно изменился. Не было привычных крыш санаториев и домов, каркасов олимпийских строек. Всё куда-то исчезло Берег был безлюден и глух. только где-то далеко справа виднелась одинокая рыбацкая лодка, с белым прямоугольным парусом.
Как я плыл к берегу, надо было видеть, как чемпион мира по плаванию. Одежды моей на месте не оказалось. Стояли чьи-то сапоги со шпорами. Синий мундир, сабля и два старинных пистолета лежали на грубой суконной подстилке. Чуть дальше, у кромки деревьев, щипала траву стреноженная лошадь под седлом.
Выбора не оставалось. Покричав для уверенности, хозяина вещей, стал одеваться. Когда натягивал сапог, подбежал солдат в старинной русской форме. Обратился ко мне довольно странно: "Вы барин, снедать будете? У меня тут дичина готова, пару куропаток в силки поймал"
Я удивился конечно, но вида не подал, даже подумал, что сплю. Ударил рукояткой пистолета по колену, больно, но ничего не изменилось, только мужичок как-то съёжился.
"Вы барин, не гневайтесь",- пропел он на непривычном диалекте: "Не успел я вам одёжу почистить и сапоги, пока вы плавать изволили. Куропатками занимался, пища она, знамо дело, важнее портков чистых."
Смущённо кашлянув, пригласил жестом следовать за ним. Мясо оказалось на редкость вкусным и вино тоже ничего, только тёплое. Лепёшки с сыром, зелень, как в хорошей закусочной под открытым небом.
Послушай, любезный, обратился я к нему, на манер киношных героев из сериалов про дворян их холопов. Денщик вздрогнул, нахмурился:"...Макаром меня кличут, барин. Аль запамятовали?"
Я смутился. А скажи, Макар, мы сейчас где находимся?
Он уставился на меня, округлившимися от страха глазами и выдохнул: "Заплутали! Там на развилке надобно было по левой тропе ехать, а вы на правую свернули. А море увидели, так и вовсе сказали, что пока не искупаетесь, дальше не поедем.
А куда мы ехали, Макар, добавил я, падая в его глазах окончательно.
"Дык, не могу знать, барин", зачастил он: "у вас надысь в пакете всё было прописано. Читали вы его и всё восклицали, что хотят, мол Печёрина извести, под пули басурманские поставить..."
Я похолодел, как ты дурак, сказал!? Печёрина!?
"Виноват, ваш бродь, господин поручик его императорского...",- залепетал. Но договорить ему я не дал, только приказал молчать, а сам похолодел от догадки, что не только переместился во времени, но ещё и попал в литературный салон, где меня бессовестно разыгрывают богатенькие бездельники.
А что если правда!? Я стал судорожно шарить по карманам, ища зеркало. Потом, отчаявшись найти, приказал Макару принести мне его немедленно.
Каково было удивление, когда из зеркала на меня смотрел ни кто иной, как Михаил Юрьевич Лермонтов.
Я повернулся к Макару, всё ещё недоумевая. Ну вот, а ты говоришь Печёрин. Какой же я Печёрин, скотина!? Забыл как твоего барина зовут!? (Меня понесло, но это был явно уже не я)
"Виноват, ваше благородие, вы сами приказали так вас величать",- стал оправдываться он: "Вот ваши слова в точности: Макар, пока мы одни, обращайся ко мне Печёрин, понял!? Как можно, ещё тогда возразил я. Но вы посмотрели так строго, что я согласился, не раздумывая."
Ладно, чего уж там, подобрел я вдруг. А сам подумал, что это раздвоение личности, или переселение души, И то и то - шизофрения.
Я в теле Лермонтова, это не возможно!!! Но тем не менее, сколько я себя не щипал, не бил по голове, чем ввёл слугу в окончательный конфуз. Действо продолжалось...