1.
Тюхин был из той породы людей, которых обычно не замечают даже в упор. Ну вот будешь смотреть на него минуту, отвернёшься и… не вспомнишь ни одной детали лица. С такой физией в разведке хорошо служить, никакой маскировки не надо, а Тюхин служил вовсе даже не в разведке. «Райтопснабсбыт» - так его учреждение называлось. Местные проще говорили – «Райтоп». А служил он там рядовым бухгалтером. Виду гражданин Тюхин был не то, чтобы несуразного, просто белёсый он был какой-то. Нос – картошкой, всегда с соплинкой, рот – не то полуулыбка, не то вовсе не пойми что. Брови – как будто пергидролем обесцветили, а потом пылью присыпали. Причёска… Причёски не было, а был клок волос, которые странным образом не росли ни в ширь, ни в высь. Тёмный блондин, в общем, среднего роста. И средней комплекции. Ну как ни гляди, ничего выдающегося. Ну и что бы вы могли сказать, граждане дорогие, про такого вот, с позволения сказать, мужчину?! Да ничего бы не могли сказать, потому как и сказать-то нечего. Тюхин – он и есть, Тюхин. Ну да, у него же инициалы были. То есть присутствуют – П.С., ну Пал Сергеич, то есть. Короче говоря, ни имени путнего у человека, ни фамилии. Ну и, собственно, работа, ну и жизнь, естественно, холостяцкая, потому как с такими данными подобный гражданин просто обязан быть холостым.
В самом Райтопе было несколько отделов. Тюхин служил в отделе сбыта угля. Цифири какие-то считал-высчитывал, проще сказать, чисто бухгалтер. И, кстати сказать, единственная персона мужского пола на весь отдел. Остальные персоны, числом семь, были пола противоположного, то есть, говоря по-простому – «семь баб, один потап». Только вот женщины Тюхина вниманием особо не баловали, практически не видя в нём мужчину. Ну разве что сапожки оценить или там глянуть, как комбинация сидит на Лидии Михалне, это да, а так – вроде как его и нет. Вот такой, с позволения сказать, портрет гражданина Тюхина.
Проживал Тюхин в коммуналке, в комнате в десять квадратных метров. Ещё у Тюхина был далеко не новый «Москвич-412», гараж во дворе их пятиэтажки и старый, старее «Москвича», велосипед, который так и хранился в гараже. Вот и всё хозяйство-имущество, не считая мебели в комнате. Хотя нет, конечно нет! Было у Тюхина ещё кое-что. Он стихи писал. И вроде неплохо получалось. На работе показывать стеснялся, наверняка засмеют, соседям по коммуналке – просто не поймут. Вот он писал и складывал, писал и складывал, потому что не писать он не мог – душа просила, прямо-таки рвалась писать. Стихи.
К слову сказать, Тюхин пробовал отнести свои творения в районную вечёрку пару раз, но там наотрез отказали, сказав, что поэмы про лютики-цветочки, берёзки-кустики и любовь-морковь в наше время не актуальны, что, мол, интеграция, индустриализация, что стройки века и всё такое. А во второй раз редактор и вовсе заявил, что стихи написаны в начале двадцатого века в стиле какого-то там …изма (Тюхин не понял) и что плагиаторство – прямой путь к измене Родине. И что вообще, ходят тут, делать им нечего, работать мешают.
Однажды у Тюхина кончилась бумага, а с работы брать не хотелось, вдруг подумают чего. Пошёл он в Канцтовары, по пути заглянул в овощной. А там очередь – огурцы дают. Ну, огурцы же дело такое – не возьмёшь, потом днём с огнём. Это вам не писчая бумага и не тетради в линейку, которых на каждом углу! Занял очередь, стоит. Ждёт. А тут, через минуту, подошла женщина из их конторы, райтоповская, только из другого отдела. Катя зовут, Осинина. Здрасьте, мол, здрасьте, Вы крайний? Да. Ну, стоят, разговорились, что да как. О работе скучно, они за жизнь, за домашние дела. Оказалось, что у Катиного сына завтра День Рождения, двенадцать лет, вот Катя и суетится, а тут так подфартило – огурчики. Так-то она всего уже набрала, что надо. Еле в руках держала. Когда у них очередь подошла, Тюхин напросился помочь. Если бы легко было, Катя бы ни за что не согласилась, но, товарищи дорогие, четыре полных авоськи – это всё-таки вес, согласитесь. А тут целый квартал нести, в автобус с таким не влезть. Ну, шли, говорили, то, сё… Не заметили, как и к дому подошли, а у дома – «спецназ» на лавочках – бабки-всезнайки. Катя виновато-вопросительно посмотрела на Тюхина. «Ничего, - сказал он, - идите вперёд, я попозже, какая квартира?» «Вторая.» «Понял, идите, постою.»
В общем, операция удалась, Тюхина даже напоили чаем. Оказалось, что Катя живёт одна в однокомнатной, с сыном и кошкой. Так что оправдываться тем более ни перед кем не пришлось. Злоупотреблять гостеприимством Тюхин не стал, допил свой чай и засобирался.
- Спасибо Вам огромное, товарищ Тюхин!
- Да как бы и не за что, Екатерина… ?
- Николаевна. Да просто – Катя.
- Ну тогда, раз такое дело, в общем, меня – просто Павел называйте.
- Спасибо.
- И вам.
- И… До завтра, Павел?
- Так суббота завтра, выходной.
- Ой. А Вы приходите завтра к нам, у Андрейки же День Рожденья, познакомитесь, а?
Катя смотрела Тюхину в глаза так вопросительно, что тому самому захотелось вернуться завтра.
- Ну хорошо. А когда?
- В пять нормально же, да?
- Нормально.
Тюхин ушёл. Забыв про огурцы и бумагу, он ещё долго бродил по улицам, не понимая, куда и зачем идёт, о чём думает.
Утром, едва рассвело, Тюхин был уже на ногах. Он твёрдо знал, что ему нужно делать. Бриться, мыться – это само собой. Потом он тщательно почистил свой костюм, погладил его утюгом на два раза, погладил две рубашки (больше у него не было, третья была в стирке). Носки Пал Сергеич достал новые, давно их берёг, на всякий случай. Выбирать из двух галстуков нужный Тюхину не пришлось – конечно же тот, который без пятна на самом видном месте. Туфли были начищены наистарательнейшим моментом, зеркало на стене отражало слабее, чем эти образцы прилежания и трудолюбия.
Осмотрев всю проделанную работу, скрупулёзно проверив остроту стрелок на брюках и белизну воротов рубашек, Тюхин надел футболку и спортивные штаны с кедами. Отправился гражданин Тюхин не куда-то, а в Центральный Универмаг (другого в городе и не было). Вы, конечно же, спросите, зачем, почему и по какой причине именно в Универмаг? Товарищи дорогие, ну это же проще простого – в Универмаге имелся спортивный отдел, а в нём продавались самые настоящие роликовые коньки, мечта детства Паши Тюхина. Только вот покупать их он собирался не себе, а именно в подарок Андрейке, на День Рожденья. Пал Сергеич считал, что если уж ему не довелось покататься на таких, то пусть тогда хоть Андрейка порадуется. Больше причин для подарка не было. Понравиться таким способом Кате было бы глупо. Хотя в душе-то у Тюхина было ещё кое-что. Он почему-то считал себя бесполезным существом и понимал, что если подарит мальчишке коньки, то от него будет польза. Хоть какая-то. Быть нужным и полезным – мечта и необходимость каждого мужчины, даже Тюхина. Что вы на это скажете, граждане дорогие?
Коньки Тюхин выбирал тщательнейшим образом. Как себе. Проверял швы на ботинках, кожу, краску, не болтаются ли ролики и ровно ли забиты заклёпки. Коробку ему перевязали в подарочном отделе бантиком, чтоб красивее. На выходе из Универмага какая-то бабулька продавала нарциссы. Тюхин купил букетик для Кати.
Ровно в семнадцать ноль-ноль Тюхин стоял перед дверью Осининых, держа подмышкой коробку с подарком, а в другой руке букет цветов. Поскольку руки были заняты, на кнопку звонка пришлось давить носом. Дверь открыла Катя, нарядная и красная от смущения.
- Товарищ Тюхин! Здравствуйте! Ах, Вы пришли!
- Товарищ… Екатерина… Катя… с Днём Рожденья! Ну, в смысле…
- Да, Павел Сергеич, спасибо! Ах, цветы! Это мне? Ах… Ах…
- Вам, К-Катя. Ничего? А то ведь я в цветах не разбираюсь…
- Это – мои любимые! Как Вы догадались?! Ну чего мы в дверях, проходите уже!
Тюхин перешагнул порог и мялся на коврике, пытаясь развязать шнурки на туфлях и вообще… Стеснялся. Кое-как стянув башмаки, гость выпрямился, сжимая обеими руками коробку с коньками и абсолютно не зная, что делать дальше.
- Ну… вот. А где именинник?
- Ах, да! Андрейка, Андрейка, а ну-ка покажись, к нам гость!
Из комнаты выкатилась инвалидная коляска, в ней сидел щупленький мальчик с большущими внимательными глазами.
- Здравствуйте, дядя Павел. Мама мне говорила, что Вы придёте. Меня зовут Андрей. А мама зовёт как маленького – Андрейка.
Тюхин остолбенел от увиденного. Он никак не ожидал, что его будут встречать в инвалидной коляске, тем более – виновник торжества. Ему вдруг стало невыносимо стыдно за свой, казавшийся ему теперь предельно неуместным и нелепым, подарок.
- Я, ну, вот… Я… Андрейка, может я потом приду…
- Ой, это мне? Подарок? Вы знаете, как я люблю подарки! Только к нам никто не ходит, так что сегодня Вы – первый и единственный гость. Но это ничего. Можно мне посмотреть, что там?
- Да… Конечно… - Тюхин прохрипел , в горле пересохло и застрял комок.
- Та-а-ак. Во-о-от… - Андрейка возился с упаковкой. - Ой!!! Мама!!! Это ролики!!! Мама, смотри!!! Дядя Павел!... Мама! Мама, смотри, даже дядя Павел верит, что я встану!!! А ты плакала! А я встану, да ведь, да ведь, дядя Павел?!
- Конечно встанешь, конечно, - хрипел Тюхин.
- Ой, ну чего мы, давайте за стол! А ну, мужчины, вперёд!
Катя суетилась, усаживая Тюхина, усаживаясь сам. Андрейка сидел в своём кресле, весь поглощённый коньками. От вина и водки Тюхин напрочь отказался, чем несказанно удивил Катю.
- Вы не пьёте совсем?
- Да как-то не привык. Не люблю я.
- Ну и правильно, ну и пусть. А вот салатик. Курочку положить? Колбаску?
- Ну вы меня совсем балуете…
- Ничего, хорошо, Вы же мужчина!
- Ох… Вкусно как!
- Вот и на здоровье. Кушайте!
Стол особо от яств не ломился, понятно было, что у хозяйки зарплата не как у начальника отдела, но всё было так по-домашнему вкусно, что Тюхин почувствовал себя в сказке. Потом был вкусный чай с пирогом, потом что-то ещё.
Тюхин успел заметить, что в доме много книг, была проза, была поэзия. Про своё Павел Сергеич рассказывать не стал, а вот книги поразглядывал. Он любил книги. А ещё он любил играть в шахматы, чем здорово обрадовал Андрейку, и они весь вечер просидели за шахматной доской. Катя потихоньку убрала со стола, помыла посуду и тайком наблюдала за игроками, чему-то тихо улыбаясь.
Старинные часы на стене гулко пробили десять раз. Тюхин подскочил.
- Ой, уже десять! Катя, извините!
- Ну что Вы, Павел Сергеич?!
- Поздно, пойду я.
- Дядя Павел, Вы насовсем уходите?
- С чего ты взял, Андрейка?
- Не знаю. Ну мы же ещё сыграем в другой раз, да?
- Конечно сыграем, если мама разрешит.
- Павел, ну о чём Вы говорите! Приходите к нам в гости, когда захотите. Андрейка будет рад.
- А Вы?
- Ну и я, конечно, - Катя покраснела.
- Ну я пойду, поздно. Спокойной ночи вам.
- Спокойной ночи!
- До свидания, дядя Павел!
В понедельник Тюхин подкараулил Катю после работы и они пошли вместе. Никто и внимания не обратил – мало ли… Сначала разговор не клеился, Пал Сергеич всё извинялся за неловкость с подарком, Катя же, наоборот, благодарила и слегка журила – коньки же не пять копеек стоят, дороговато всё-таки. В общем, постепенно разговорились. Тюхин узнал, что случилось с Андрейкой и где его отец. Оказалось, что Осинин был ещё тот психопат и постоянно доводил Катю истериками по поводу и без повода, плюс пьяные дебоши и драки. Однажды, Андрейке было тогда годика два, Осинин разбушевался особенно сильно. Катя в ночной рубашке и тапках уже подбегала к двери, держа в обнимку ревущего сына, когда пьяный муж догнал и саданул кулаком Катю по затылку. Женщина лбом вынесла дверь и пролетела ещё пару метров по лестнице, кое-как остатками сознания понимая, что надо упасть на спину, чтобы не задавить Андрейку.
Что произошло позже, Катя не видела. Очнулась она в квартире на диване, в присутствии соседей и наряда милиции. Осинин валялся в наручниках на полу. Протокол, расспросы, приведение в состояние полустояния гражданина Осинина… Это уже потом соседка рассказала, как они втроём со своим мужем и сыном разнимали Кате руки, сжимавшие хрипящего Андрейку.
Что было дальше? А вот что было, товарищи-граждане. Осинина закрыли на трое суток, а его сынишка, двухгодовалый Андрюшка, вдруг перестал ходить и даже ползать. Ну а когда Катя и её муж сидели в кабинете участкового и разбирались, что и как, Катя сказала: «Уходи. Развод. Алиментов от тебя не надо. Останешься – напишу заявление и посажу.» Участковый, тряся пачкой протоколов дебошей Осинина, добавил, что, учитывая состояние сына, корячится гражданину пятерик, а то и все восемь (это он для испуга) лет. Вот примерно так и было. С тех пор Осинин, а уж десять лет прошло, ни разу не объявился ни в живом, ни в мёртвом виде.
Андрейку пытались лечить всем доступными способами, да куда там… Инвалид с детства – как приговор. Правду сказать, в последний год Катя узнала, что вроде в Москве такое лечат, вроде как успешно, только надо операцию какую-то сделать, а стоит она аж пятнадцать тысяч целковых. Это при Катиных-то девяноста двух в месяц. Катя решила во что бы то ни стало, а заработать эти деньги. Она брала на дом сверхурочные, мыла полы в соседней школе, сторожила в садике. Да что это, деньги что ли?! Слёзы. Время уходило…
Они уже подошли к Катиному подъезду, когда поняли, что Катерина вся в слезах, а прятаться уже поздно. Но накрапывал дождь, спецконтингента у подъезда не было.
- Ну вот и вся моя история, Пал Сергеич.
- Катя… - Тюхин захрипел, - Катя, я это, нам поговорить бы ещё, а?
- Не сегодня, Пал Сергеич, мне ещё в школу бежать.
- А завтра?
- Завтра. Так же?
- Так же.
- Тогда до завтра.
- До завтра…
Катя растворилась в подъездной темноте, а Тюхин побрёл домой, думая о несправедливости и подлости жизни. Вот он, здоровый, непьющий мужчина, разве мог бы он ударить женщину?! Нет, конечно! А пьяный? Тюхин не мог даже вспомнить это состояние – пьяный. Да он и не выпивал никогда до такого состояния. Весь в каких-то мыслях, Тюхин добрёл до своего дома. Телевизор смотреть не хотелось, читать тоже. Пал Сергеич лёг на диван. За окном сумерки размывались фонарным светом. Тюхина вдруг осенила, почти физически ужалила мысль: «Чёрт возьми, а чего такого хорошего я сделал в этой жизни?! Только что не пил и не дрался. Ни детей, ни забот, ни хлопот, ни жены, ни друзей. Работа-дом-работа-дом. Ну в отпуске на рыбалку, ну в деревню, на Родительский день… Сорок лет дураку, а ведь и не жил, не видел, не любил! А сколько осталось? И ведь скоро уже вообще никто не посмотрит. Доживу до пенсии и сдохну от скуки и одиночества!» Тюхину вдруг нестерпимо захотелось быть нужным, необходимым, чтобы помочь по-настоящему, чтобы от сердца, не для галочки, не от профсоюза… Да ведь и не кому-то, а именно им – Андрейке и Кате. Тюхину вдруг вспомнились в темноте Андрейкины счастливо-печальные глаза. Да, именно так он и подумал – счастливо-печальные. И Катины, радостно-смущённые, когда Пал Сергеич пришёл к ним домой. Тюхин уже ни в чём не сомневался. Он решил, во что бы то ни стало надо помочь. Ну что, ну пятнадцать тыщ, да, деньги немалые. А сколько на книжке? Ну четыре с копейками. Плюс Москвич – ну… максимум ещё пять. Так… Уже девять! Плюс гараж. Ну… Две. Итого – одиннадцать. Где бы взять ещё четыре? Тюхин мысленно оглядел комнату. М-да, бедновато у него с товаром. О! А матпомощь попросить? Написать прямо в профком, мол, так и так, очень надо! Не поверят… Ну, что ещё… У сестры спросить, у неё муж в директорах ходит, поди одолжат? Ну не четыре, так хоть две-три? А? В общем, надо попробовать. Павел повеселел. Впервые в жизни он ощущал свою значимость, настоящее дело, свою решимость и что-то ещё такое, мужское, без чего мужчина – и не мужчина вовсе, а так, тьфу, кое-что на ровном месте, больше ничего. Он так и уснул, в пиджаке, на нерасправленном диване, со счастливой улыбкой на лице.
Утро вторника. Первым делом попросить машинистку напечатать объявления о продаже Москвича. Потом сбегать в профком. Договориться с сестрой о встрече. В обед сбегать в сберкассу, снять деньги. Ну, что ещё? Так… А как Кате сказать о деньгах? А вдруг… А если… Тюхин скис. Потом вдруг решился и пошёл в Катин отдел, сказал, что она должна пригласить его в гости, есть дело. Катя, разумеется, пригласила.
- Андрейка спрашивал уже про Вас, когда снова придёте.
- Катя, можно я сначала приду без Андрейки, а то разговор…
- А во сколько?
- Ну, примерно к шести.
- О, он иногда гуляет в это время во дворе с другом. Женька цепляет его коляску к велосипеду и катает его по двору. Скажу, пусть погуляет, выкачу его.
- Вот и хорошо.
В половине шестого вечера Тюхин заехал в сберкассу, снял четыре тысячи ( в обед не получилось). На последнем перекрёстке на право. Светофор. Красный. Тюхин посмотрел направо и обмер – метрах в двадцати от перекрёстка за велосипедом на верёвочке прямо по проезжей части тянулась инвалидная коляска с сидящим в ней Андрейкой. А потом верёвка оборвалась и велосипед угнал вперёд, а коляска остановилась. «Что ж творят-то!» - возмутился Тюхин и повернул голову налево. С левой стороны, в сторону Андрейки нёсся Газон-бензовоз на огромной скорости. Знаете ли вы, дорогие граждане, что такое миг? За один миг молния с туч ударяет в землю. За миг пуля из ружья пролетает целый километр, а световой луч пролетает их аж триста тысяч. Вот что такое миг. И ровно за миг Тюхин сообразил, что и как. Он просто отпустил тормоз и резко нажал газ. И всё. Бензовоз со всей скорости влетел в Москвича. Тюхин получил удар такой силы, будто попал под тысячетонный пресс. И всё. Дальше – темнота.
2.
- Ой, кажись моргнул! Ну точно, вишь – веками зашевелил! Кать, беги за доктором!
- Бегу, баба Нюся! Ох, зашевелил веками!
- Ну беги уже, кому говорю!
Баба Нюся, санитарка из хирургии, а по совместительству ещё и персональная сиделка Пал Сергеича Тюхина, больного из четвёртой, реанимационной, палаты, ну и к тому же его соседка с верхнего этажа, стала обжимать плоскую подушку, на которой два месяца пролежала без движения голова Павла. «Ну вот и хорошо, ну вот и славно», - бормотала баба Нюся, схватив к чему-то тряпку и протирая и без того чистейшие поручни хирургической кровати-каталки. «Чичас доктор придёт, он-то знает, ты, Паша, не сомневайся, доктор-то у нас хороший, с того света тебя доставал», - Нюся всё причитала и суетилась вокруг Павла.
- Пииить… - то ли прошелестел ветер в двери, то ли прошуршало полотенце.
- Батюшки светы! Заговорил! Чего тебе, Паш?
- Пииить…
- Чичас, чичас, - Нюся смочила ватку и поводила ей по губам то ли трупа, то ли мумии.
- Паша, чичас доктор придёт, он назначит, он знает!
- Ан-дрей-ка… Где… Андрей-ка…
- Ты лежи, Паш, чичас, чичас!
В палату влетел врач, молодой, но по всему видать – далеко не глупый и вполне могущий доставать граждан с того света. За ним следом вбежали медсёстры, Катя, какой-то парень в белом халате, явно не из местных.
- Так… так… пульс… так… зрачки…
- Пииить… - Паша тянул слово, как мог, чтоб услышали.
- О, да Вы, дорогой наш, уже и говорите! Баба Нюр… Анна Степановна, срочно – кипячёная, можно чуть глюкозы и пипеткой, пипеткой…
- Да сделала уж, вот!
- Ну, накапайте ему, а то ведь, правда, сколько человек не пил-то! – врач улыбался, было видно, что он очень доволен происходящим.
- Доктор, ну когда же интервью-то? Все сроки вышли! – это парень не местный завозмущался.
- Милейший, ну разве Вы не видите, в каком он ещё состоянии?! И кто Вас сюда, собственно, впустил?! Вон отсюда! В коридор! Все, кроме сиделок!
- Ух, грозен, - довольно зашептала баба Нюра, - так их, иродов, шляются, от работы только мешают, итарвю ему! Ишь! Катюш, ты готовь, что велено, раз в себя приходит, то надо будет. И шторку, шторку открой, пусть солнышко светит, форточку приоткрой тихонько, пусть подышит.
- Баба Нюра, это ж радость-то, а?! Я сбегаю, Андрейке скажу.
- Сбегай, милая, конечно сбегай.
На другой день Павел уже был в состоянии видеть и говорить. Ну и понимать, конечно. Только он никак не мог понять, при чём тут расспросы о его жизни, что он думал, когда совершал подвиг, спасая город, как учился в школе и всё такое прочее. Долго рассказывать, товарищи дорогие, а придётся. Аж с самого начала, с того страшного удара, после которого Павел ничегошеньки не помнил.
Ну так вот. Удар, как вы помните, был силищи страшенной. Газон тащил Москвича на тополь, стоящий на обочине. И если бы Москвичок не порвался пополам, Паша бы уже интервью не давал. А так – его просто выбросило на капот Газона. Бензовоз встал, упёршись в тополь, Павел слетел. Люди видели, очевидцев в этот момент было много. Бензовоз оказался военным, из соседней воинской части. Были в нём два пьяных солдата, угнавшие бензовоз, чтобы покататься, ну и горючку продать, если повезёт. Не повезло. Но самое главное – то, что Андрейка остался жив и даже не пострадал. Но то, что он видел, словами не передать. Мальчишка взахлёб рассказывал, как порвало машину, как какой-то мужик кувыркался над дорогой, словно кукла, как летели деньги с неба, а ветер подхватывал их, и люди бегали – кто ловил деньги, кто ловил двух пьяных солдат, а кто-то ловил машины, чтобы вызвали скорую помощь. В общем, переполох был не слабый. Бензовоз оказался наполовину залит бензином, и то, что не произошло ни взрыва, ни возгорания – это действительно чудо… Павла сразу увезли в реанимацию. То, что его смогли собрать, склеить, сшить и он при этом не умер – это было вторым чудом. Или талантом хирурга. Катя, выскочившая в тот момент из дома на грохот и шум на улице, сначала увидела ошалевшего Андрейку на дороге, потом куски Пашиной легковушки, измятые до неузнаваемости.
Военные хотели замять дело, дескать, водитель Москвича выскочил сам на красный свет и всё такое, но все доводы перевесило опьянение солдат, показания свидетелей и прыткость журналистов, описавших банальное ДТП как детективную историю, в которой солдаты выступали в роли мафиозных бандюг-спекулянтов бензином, нагло гоняющих в полубессознательном состоянии по городу, угрожая мирным жителям взрывами и разбоем. А главным спасителем города назвали Пал Сергеича Тюхина, человека скромного, но бесстрашного и с настоящей гражданской позицией, не пожалевшего ни собственной машины, ни своей жизни ради людей. Катя, когда узнала, чья была машина, чуть с ума не сошла, до того жалко ей было Павла. Да и Андрейка, поняв, кто был в Москвиче, умолк и больше ничего никому не рассказывал. Постепенно до Кати дошло, что Павел спасал Андрейку. Что с ней было – это, граждане, ей и Богу известно. А только решила Катя, что пока Павел не выздоровеет, не оставлять его. Она практически круглые сутки жила возле него, уволившись со школы, садика и взяв отпуск без содержания на работе. Впрочем, Райтоповское начальство опомнилось и переоформило Катин отпуск в командировку, понимая и оценивая ситуацию в правильном политическом и житейском аспекте. Катя, как могла, ухаживала за Павлом. Мыла, переворачивала, протирала и всё такое. Она и не заметила, как стала молиться за Павла какому-то своему, придуманному богу.
Однажды в палату вошли двое – лечащий врач Павла и второй, профессорского вида, к которому врач обращался по имени-отчеству – Валентин Арсентьевич, а Валентин Арсентьевич называл доктора коллегой. Вдвоём они осмотрели Павла, пошептались, потом доктор кивнул Валентину Арсентьевичу, взял Катю за руку и вышел с ней из палаты.
- Ну-с, Павел Сергеевич, не догадываетесь, кто я?
- Вы – профессор?
- Ну и это тоже, дорогой мой. Дело в том, что один из солдат с того бензовоза – мой сын. Нет-нет, не напрягайтесь. Как Вам известно, был суд. Сын получил два года дисбата, потому что он сидел за рулём. Второму дали год.
- Я не понимаю, к чему Вы это.
- Павел Сергеевич, выслушайте меня. Я не собираюсь ратовать за сына. Заслужил – пусть сидит. Я лично за справедливость. Понимаете? Да, он мой сын. Он дорог мне. Поздний ребёнок, баловали, как могли, на всём готовом. Его мать, она моложе меня на двадцать лет, избаловала парня настолько, что… А знаете, это я настоял, чтобы он пошёл служить. В конце концов, чем он хуже своих сверстников?! Тем более институт бросил, работать не желал. Нет, пусть искупает свою вину. Лично к Вам обращаюсь. Что я могу сделать для Вас? Дело вот в чём. Ваш случай – мой профиль, у меня клиника в Москве. Мы смотрели Ваш позвоночник, знаете ли, нужна серьёзная операция.
- Профессор, я знаю, что такие операции стоят уйму денег.
- Дорогой мой, Вам это будет стоить ни копейки. Ну, соглашайтесь!
- Вы можете меня сейчас послушать? Просто ситуация такая, что помощь нужна не только мне.
- Говорите, я слушаю.
И Паша рассказал. Рассказал с самого начала. То есть с бумаги и огурцов. Он рассказывал так вдохновенно, словно читал свои стихи. Профессор вслушивался в слова, и было видно, что он слушает не из вежливости, ему действительно было интересно. Когда Паша рассказывал о том, как они играли в шахматы с Андрейкой, глаза Валентина Арсентьевича светились какой-то тихой радостью, как будто это он играл с мальчишкой, а не Паша. Павел волновался и перескакивал с события на событие, но собеседник не поправлял и не перебивал его. Говоря о коньках, Паша всхлипнул.
- Понимаете, я же не знал. Думал, что лучше подарка и не придумать, пацан ведь, ну и всё такое. Катя ведь ни словом не обмолвилась до того!
- Продолжайте, Павел Сергеевич, я Вас слушаю.
И Паша продолжал. Он рассказывал про то, что у Андрейки, по сути, нет настоящих друзей. Про то, что мальчик не перестаёт верить в чудо, что найдётся тот волшебник, который даст им денег и тогда… Тогда перед Андрейкой откроется настоящий мир, а не тот огрызок, ограниченный стенами квартиры и двора.
В тот момент, когда Павел стал рассказывать про Катю, какая это замечательная женщина и хозяйка, профессор перебил его, извинившись, и спросил, как можно найти Катю и Андрейку. Катю искать и не надо было, она ждала за дверью. Ну а дальше…
Дальше всё было как в сказке. Валентин Арсентьевич оказался человеком слова. Он устроил перевозку Андрейки с Катей и Тюхина в свою клинику в Москве. Вне всякой очереди и волокиты были сделаны все обследования и сданы все анализы. Что там было конкретно, диагноз, специфика и прочие особенные медицинские штуки – это вы, дорогие граждане-товарищи, спросите у персонала клиники и у самого профессора. А только вот что я вам скажу: есть на земле счастье. Точно есть. Потому что через год встал Андрейка на ролики. Встал, я вам говорю! И Пал Сергеич встал. Только чего-то там в спине у него заменили, так что нагрузки ему можно было только небольшие. А насчёт того, какие это нагрузки – судите сами, ведь Паша нёс на руках Катю из ЗАГСа (да-да, сделал ей предложение, а она сразу согласилась, чему были рады оба, и Тюхин, и Андрейка) целых сто метров, несмотря на протест Валентина Арсентьевича и Кати.
Да, тут ведь ещё вот, что приключилось. В воинской части, откуда был тот злосчастный бензовоз, каким-то образом сняли чёрную командирскую «Волгу» с баланса части и передали на баланс Тюхиным, проще говоря, подарили. Взамен убитого «Москвича-412». Всё это было обставлено с большой помпой и очередными статьями в местной газетке.
Короче говоря, всё получилось красиво и фундаментально. До того фундаментально, что семья Тюхиных старалась уже не показываться лишний раз на глаза ни соседям, ни родным. Впрочем, всё довольно быстро улеглось-утихло. Тюхины так и продолжали работать в Райтопе, Пал Сергеич даже стал замом. Андрейка с блеском выступал на шахматных турнирах и соревнованиях по бегу на коньках. Да-с, такие вот дела. А, вот ещё какая штука. Сын-то профессорский, Вадик, после дисбата прямиком к Тюхиным направился, прощения просить, осознал видно. Да только они его и не винили. И он ещё потом приезжал к ним. С невестой. И на свадьбу приглашал. Ну, это уже другая история…