27.
В конце апреля Катя Миляшина начинает испытывать странные ощущения, которые до сих пор ее не беспокоили. Кроме ощущений появляются и некоторые признаки того, чему она боится поверить. Ей хочется возликовать всей душой, но она сдерживает себя: ведь так легко ошибиться! Лучше не радоваться, чем потом испытать разочарование. В течение нескольких дней она мучается, не решаясь проверить, так ли обстоит дело, как ей кажется. Но в конце концов она не выдерживает и покупает два теста на беременность. Всей душой Катя пытается охладить свое радостное возбуждение. Ничего не может быть, внушает она сама себе. Семнадцать лет ничего не было, откуда же возьмется что-то теперь? Может, у нее просто какая-нибудь фиброма; она порой дает подобные ощущения, как говорили Кате.
Но оба теста показывают наличие беременности. Катя трепещет от счастья, хотя всё еще не смеет в него поверить. Неужели случилось чудо? После семнадцати лет бесплодия – вдруг ребенок… А ведь ей уже тридцать семь лет: далеко не самый лучший возраст для первых родов. Правда, она чувствует себя совсем молодой – и душой, и телом, да и выглядит тридцатилетней; но всё-таки годы есть годы. Она спешит на прием к гинекологу.
Строгая женщина в белом халате выслушивает ее, смотрит на тесты, принесенные Катей, потом осматривает пациентку.
- Беременность есть, - уверенно констатирует врач. – Месяц с лишним.
- Но… у меня семнадцать лет были спайки какие-то… - Катя одевается.
- Значит, кто-то вам хорошо их размял, и они «расклеились», - врач улыбается.
- Но… мне уже тридцать семь лет.
- Ничего, - голос у врача спокойный. – У вас цветущий вид, значит, скорее всего, здоровьем вы не обижены, а это самое главное; бедра у вас широкие… словом, всё в порядке. БУдете оставлять ребенка?
- Конечно! – Катя даже пугается этого вопроса. – Господи, да ведь я так счастлива, я столько лет ждала! Даже уже ждать перестала…
- Отлично, - врач улыбается, что-то записывая в карточке. – Садитесь, сейчас сестра выпишет вам направления на анализы. Советую вам и в поликлинике провериться, чтобы всё знать о своем здоровье. Вы замужем?
- Да.
- Давно?
- С февраля.
- Значит, у вас сильный и страстный муж, - врач смеется. – Вон как вас обработал: без спаек остались. Ну, дай вам Бог!
Катя благодарит врача, застенчиво и счастливо улыбаясь, берет направления и убегает на работу. Вечером, она спешит в церковь, ставит свечи, прикладывается к иконам, долго стоит на коленях, хваля и благодаря Господа, молится и вытирает платочком слезы, заливающие ей лицо.
Вернувшись из церкви, Катя несмело сообщает Григорию Степановичу, что она ждет ребенка. Несмело – потому что ей не известно, как Гриша отнесется к этой новости, ведь у него уже есть два сына. Но она напрасно тревожится: Гриша приходит в восторг, едва ли не больший, чем тот, который испытывает сама Катя. Он взволнован и счастлив – и догадывается: вот почему в последнее время Катя стала такой ослепительно красивой, словно ее озарило изнутри некое таинственное сияние…
В эту ночь он особенно страстен и в то же время бережен со своей женой. Позже, прижавшись к его груди, Катя спрашивает:
- Гриш, а мы справимся, вытянем? Ведь Коню нужно учит, Даню…
- Ничего, - голос у Миляшина спокойный и довольный. – Никон в Питере будет зарабатывать. Аглая, моя сестренка двоюродная, в банке работает, так что даром будет его кормить. Она вообще хлебосольная. И за жилье ему платить не придется. Дай Бог, поступит – так стипендию будет получать. А не поступит, здесь год поработает, до следующих вступительных… словом, еще как проживем!
Помолчав, Катя тихонько смеется:
- Гриш, я такая дурочка; представляешь, уже думаю, как его назвать…
- Если будет девочка, я назвал бы Зиной, в честь мамы, - голос у Григория Степановича уже сонный. - А если мальчик – Ромой, в честь моего прадеда. Замечательный был человек, священник… но последнее слово за тобой, солнышко. Как захочешь, так и назовем.
И он засыпает. Катя же еще долго не спит, упоенная блаженством. «Зинаида Григорьевна, Зина Миляшина… красиво звучит, - размышляет она. – И Рома Миляшин тоже красиво. Роман Григорьевич. Никон, Даниил, Роман… какая прелесть!» И она улыбается ночной темноте.
Катя сдает все анализы, проверяется в поликлинике. Она здорова, гемоглобин у нее приличный, все внутренние органы в порядке. Теперь она может спокойно упиваться своим счастьем.
Баба Зина всей душой разделяет радость своих «детей», как она называет чету Миляшиных.
- Третий внучок у меня родится! – она весело смотрит на Катю, зашедшую к ней в гости. – Или внучка. Ну, спасибо тебе, КатЮшка, за подарок. И гляди, доноси его! – она шутливо грозит Кате пальцем, потом крестится:
- Дай-то, Боже, дай-то, Боже! Ты, голубка, ешь всё, что хочешь, только из-за стола чуть-чуть голодная вставай. Дети, у которых матери немного не доедают, гораздо сильней рождаются. Они, видишь, привыкают сами себе пищу добывать – еще там, в утробе; от этого в них сила копится.
Катя твердо решает следовать этому совету. Ведь Баба Зина человек опытный и сама не раз принимала роды, стало быть, говорит правду. Но ее беспокоит и другое: как быть с работой? В частной клинике декреты не предусмотрены; вероятно, придется брать малыша с собой. Антон Борисович позволит, он добрый. Всё это она высказывает бабе Зине. Та покатывается со смеху:
- А-а, батюшки, уже озаботилась, гляди-ка! За девять месяцев вперед смотришь. Нет уж, Катюшка, ты сегодняшним днем живи. Сказано: довлеет дневи злоба его. Что это значит, скажи!
- Каждому дню довольно своей заботы, - тотчас отвечает Катя. И тут же вздыхает:
- Но всё-таки меня это беспокоит, тёть Зин…
- А тебе теперь нельзя беспокоиться, - серьезно наставляет ее баба Зина. – Ни беспокоиться, ни расстраиваться. Я тебя утешу: у меня соседка, Светланка, тоже дите ждет, на четвертом месяце уже. Молочная до чего! В прошлый раз и свою девочку выкормила, и чужого мальчика: за три тысячи в месяц. С вас, наверно, побольше возьмет из-за инфляции, но зато выкормит ребенка. Я ведь и Данечке, в свое время, кормилицу нашла – вон, какой здоровенький вырос. А во все эти «Нутрилоны» я не верю. Ну их! Ничто материнского молока не заменит.
- Вот именно, материнского, - вздыхает Катя. – Я бы сама хотела выкормить.
- Зато теперь ты знаешь, что запасной выход есть, - улыбается баба Зина. – Как будет, так и будет; всё устроится, главное, не переживай.
И Катя перестает переживать. Действительно, всё устроится. Она твердо решает ни о чем не беспокоиться ради будущего желанного и долгожданного младенца. Да и потом, многие нанимали кормилиц, во все времена. Это вовсе не мешало детям вырастать послушными, веселыми, умными, горячо любящими своих родителей.
Когда Конька и Данька узнаЮт от папы, что у них зимой ожидается прибавление в семействе, Данька бурно радуется. Его очень увлекает перспектива стать старшим братом. Конька тоже радуется и поздравляет отца с Катей, но в то же время он понимает: им обоим придется нелегко. Однако счастье Кати с папой передается и ему, к тому же, он видит, как довольна баба Зина. А раз уж баба Зина спокойна и довольна, это верная примета: тревожиться не о чем.
Ожидание младенца сделало Катю еще мягче и внимательней по отношению к пасынкам, к ее работе и особенно к Григорию Степановичу. Пасынки и муж, в свою очередь, стали особенно внимательны и бережны с ней. Узнав от Миляшина о положении Кати, Маша сообщила эту новость Карпу и предложила:
- У Григория Степановича отпуск как раз в июне. Пусть поживут с нами на даче; Кате это было бы очень полезно. Как ты думаешь?
- Конечно, - охотно соглашается Карп. – Я и сам собирался всех Миляшиных пригласить. Еще Любу и Сашу. И Акимыч будет от нас недалеко, сможем его навещать.
- Ой, да ведь Катя же работает, - вспоминает Маша.
- Пусть и работает, и отдыхает, - пожимает плечами Карп. – Гриша ее повозит туда-сюда; немного дальше выйдет, чем обычно, вот и всё.
ХХХХ
В мае Конька, Люба и еще несколько человек из одиннадцатых классов гимназии начинают сдавать экзамены. Деревья уже покрыты густой листвой; во дворах и в городском сквере начинает зацветать белая и темная сирень, в лесах появляются ландыши – любимые цветы Маши Русаковой; вообще она любит полевые цветы больше садовых.
«Как быстро пролетел год, - думает Конька. – Еще, кажется, вчера была осень, а тут уже скоро лето… и сколько же всего успело произойти!»
На берегу Пересвета готовятся восстанавливать церковь, ту самую, с колокольни которой Конька в конце августа смотрел в розоватую воду озера. Церкви решено дать название Святого Пересвета и Святого Осляби. Рабочие подвозят строительный материал, священники беседуют с бригадирами. Настоятелем будущего храма назначен отец Герман; он руководит строительством церкви. Конька, Люба, Карп, Марат и Григорий Степанович, Саша, еще несколько учеников художественной школы и Илья Мерник «записываются добровольцами» - помогать восстанавливать храм. Священник заносит их имена в списки будущих строителей, как и множество других людей: всего набирается человек сорок, помимо официальных рабочих и монахов из монастыря Святого Сергия Радонежского. Сашиному отцу и его бригаде поручено сделать царские врата. Фирма «Царский терем» прислала в помощь строителям три бригады плотников и столяров.
… Однажды вечером в квартире Карпа раздается телефонный звонок. Он берет трубку:
- Я слушаю.
- Игорь Александрович? – спрашивает голос в трубке. – Добрый вечер. Это Владимир Геннадьевич вас беспокоит.
Игорь мгновенно вспоминает чиновника, с которым он, Карп, беседовал на открытии выставки о чувственности и об искусстве. Фамилия этого человека Столешников.
- Добрый вечер, Владимир Геннадьевич, - отвечает Карп.
- Я вот по какому поводу вас беспокою, - продолжает Столешников. - Василий Иванович ознакомился с вашей выставкой. И он ожидает вас завтра в мэрии, у себя в кабинете в четырнадцать часов пятнадцать минут. Пожалуйста, возьмите с собой ваш паспорт. Кабинет мэра – двадцать восьмой на втором этаже.
- Благодарю, всё понял, - спокойно и вежливо откликается Игорь.
- Вот и отлично, - Столешников улыбается; Игорь это чувствует. – Кажется, ваши занятия в художественной школе уже закончились?
- Да, - подтверждает Игорь. – Ученики седьмого класса получили документы об окончании школы, учителя ушли в отпуск до середины августа. Владимир Геннадьевич, но зачем мэр… то есть, господин мэр… в общем, Василий Иванович зовет меня?
- Завтра вы это узнАете, - Столешников смеется. – Будьте здоровы, всего доброго.
- До свидания.
И несколько растерянный Карп кладет трубку.
Весь вечер они с Машей гадают, зачем мэр пригласил к себе Карпа.
- Вероятно, он хочет высказать тебе свое мнение о твоих скульптурах, - говорит, наконец, Маша. – Просто побеседовать с тобой как с очень талантливым и - заметь! – единственным скульптором Чистого Дола.
- А для чего мне тогда брать паспорт?
- Ну… может, у него к тебе какое-нибудь дело, - нерешительно предполагает Маша.
Они ложатся спать, так и не придя к какому-либо определенному выводу.
ХХХХ
На следующий день, в назначенное время Игорь Карпенко уже в мэрии. Рубашка и костюм на нем тщательно выглажены утюгом, черные ботинки (для «выходов») блестят, галстук идеально подходит к костюму, в руке у него дипломат; словом, вид у него солидный и внушительный.
Он ждет в приемной не более пяти минут. Затем секретарша, тоже весьма солидная и уже немолодая дама, любезно сообщает ему, что Василий Иванович ждет его.
Он входит в кабинет. Мэр, Василий Иванович Звягинцев, невысокий, но дородный, седой человек лет шестидесяти, с холеным добродушным лицом, в дорогом костюме и также при галстуке, приветливо здоровается с ним за руку и указывает на стул возле стола.
- Прошу садиться.
Игорь садится на стул и ставит дипломат рядом с собой. Звягинцев с минуту неторопливо расхаживает по кабинету, заложив руки за спину, затем вдруг останавливается напротив Игоря и говорит с улыбкой:
- Значит, вы и есть Игорь Александрович Карпенко?
- Значит, - Игорь улыбается ему в ответ. Звягинцев продолжает:
- Бывший бомж, сидели в тюрьме за разбойное нападение, затем стали учителем в художественной школе, скульптор, женились, спасли от верной смерти юношу-гимназиста… Бог мой! И всё это один человек!
- Да, - бесстрастно подтверждает Игорь. – Всё это я.
- Давайте-ка ваш паспорт, - неожиданно говорит мэр.
Игорь достает из нагрудного кармана пиджака паспорт и подает ему.
- Прошу минуту подождать, - и Звягинцев выходит в другую комнату, не ту, из которой вошел к нему Игорь, а в ту, что с другой стороны кабинета. Вскоре он возвращается, протягивает Игорю паспорт и… красный диплом об окончании факультета скульптуры Художественной Академии города N. В дипломе перечень оценок и все они отличные.
- Но… - Игорь теряется. – Василий Иванович, я не заканчивал Академии… и вовсе не так замечательно учился!
- Позвоните в Академию, - мэр садится за стол. – Там подтвердят, что вы закончили ее с красным дипломом. Также можете позвонить в тюрьму. Вам сообщат, что вы там не сидели.
Игорь быстро раскрывает паспорт. Тюремного штампа в документе больше нет, как будто никогда не было…
Василий Иванович звонит по телефону:
- Анна Николаевна, нам кофе, пожалуйста.
И кладет трубку.
- Но ведь это всё неправда, - вырывается у Игоря.
- Да. По форме это ложь, - охотно подтверждает Звягинцев. – Но по сути – истина. В тюрьму вы попали по несправедливому доносу. Как вы учились в Академии, не знаю и знать не хочу, но ваши скульптуры в ДК просто блестящи: они живут, дышат, проникнуты любовью и мастерски сделаны. Знаете, где я видел подобное? Только в одном месте: в Петербурге, в Эрмитаже! Так что красный диплом – ваш по праву! Директор худшколы не может на вас нахвалиться, дети любят и уважат вас. Вы же просто гениев воспитываете! Ведь тот мальчик, который сделал ваш бюст – это ВАШ ученик?
- Да, Саша Прохоров, - отвечает Игорь.
- Гениальная работа! – с жаром произносит мэр и записывает в блокнот «Александр Прохоров». Потом снова смотрит на Игоря.
- Игорь Александрович, я сделал для вас всё, что было в моих силах и возможностях, и постараюсь сделать еще больше.
- Огромное спасибо, Василий Иванович! – с самым искренним чувством отзывается Карп, и они вновь пожимают друг другу руки. Карп вынимает из дипломата маленькую скульптуру: круглые, синие с золотом часы. За застекленным циферблатом показывают время золотые стрелки; в часы вставлены батарейки, и их можно менять. Со стороны часы кажутся фаянсовыми. Мэр любуется подарком и от души благодарит за него.
Секретарша приносит на подносе кофейник, чашки с блюдцами и ложечками, салфетки и вазочку с печеньем. Она проворно расставляет всё на столе, разливает кофе по чашкам и исчезает. Звягинцев достает из шкафа ликер и поливает себе в кофе. Игорь следует его примеру. Потом мэр угощает гостя отличными сигаретами и подвигает ему хрустальную пепельницу. Карп благодарит; на мгновение у него возникает чувство, будто он видит сон.
- Игорь Александрович, у меня к вам дело, - говорит Василий Иванович. – Видите ли, на улице Пушкина необходимо поставить памятник Пушкину. Это не моя придумка; к нам сверху пришла директива… - он слегка морщится, делает глоток кофе и затягивается сигаретой. Карп тоже пьет кофе и закуривает.
- Наши художники уже сделали несколько эскизов, - продолжает Звягинцев. – Но кроме ВАС Пушкина нам никто не сделает: чугунного, на постаменте или без оного. Если эскизы вам не понравятся, трясите художников, пусть рисуют новые, а может, вы и сами что-нибудь придумаете. Будете работать с Владимиром Геннадьевичем Столешниковым, он у нас заведует культурой. Я даю вам полную свободу действий. Изобразите нам ПОЭТА, вдохните в него жизнь, как вы умеете это делать. Можете работать совместно с вашим учеником, тем же Сашей Прохоровым… кстати, сколько ему лет?
- Четырнадцать.
- Всего-то?! – Звягинцев изумлен. – Но это же бесподобно! Он гений, Моцарт в искусстве скульптуры! Оба вы Моцарты, только пока еще не разберу, кто из вас Леопольд, а кто Вольфганг Амадей, - он смеется. Потом, становясь серьезным, говорит дальше:
- Оплата будет соответствующая. Но, к сожалению, у нас лимит времени. В ноябре месяце Пушкин уже должен быть готов. Вся надежда на ваш исключительный талант, Игорь Александрович; ведь у вас, помимо дарования, еще и многолетний опыт! А это великое дело. И потом, знаете… то, что вы нырнули под воду во время ледохода, за тонущим парнем… да за одно это вам самому надо памятник поставить! – и он снова с силой встряхивает руку Игоря. – А вы говорите: тюрьма, оценки… К черту всё это! Вы мастер и герой, об остальном я и знать не хочу. Кстати, в октябре мы будем награждать знаменитых деятелей культуры нашего города; прошу вас с Сашей обязательно быть…
Карп благодарит, обещает «быть» и, волнуясь, спрашивает, есть ли в списках награжденных Андрей Петрович Ладогин, пианист, бывший учитель музыки?
- Ладогин? Разумеется, есть, - улыбается мэр. – Он мою племянницу учил: редчайшей силы музыкант! Не бойтесь мы хоть порой и лыком шиты, но одаренных людей не забываем. Как сказал шахматист в «Двенадцати стульях»: «у меня все ходы записаны». Вот и у нас так же…
Домой Игорь не едет, а словно летит. Он чувствует себя птицей, которая до сих пор была самой обыкновенной, и вдруг превратилась в синюю птицу счастья, и это счастье переполняет ее, как доброе вино переполняет бокал, в который оно налито.