Здравствуйте!

Эпиграф: Сережа, мой Сережа…

Тарасенко не был в городе, где окончил школу, где остались родители уже… ё-моё, сколько? Сам вспомнить не мог, мама подсказала по телефону:
– Андрей! Ну, ты к нам не приезжал уже шесть лет. Мы ведь с отцом моложе не становимся…
Тарасенко стало совестно. И в самом деле, ну что за жизнь? Всегда есть время отдохнуть где-то, на родину не тянет, в Урал этот сырой… Даже небо там другое – грозовое, низкое, темное, облака лежат серостью на горах, невысоких, не Кавказ, чай, но все равно какие ни есть, а горы… Отпуск удалось взять в конце октября, а на родине уже – мокрый снег.
Родители были очень рады.
Андрей счастливо выспался по приезду на своей старой тахте. Бродил по квартире, пахнущей домом, детством, наслаждаясь, рассматривал корешки книг, знакомых всю жизнь, играли с отцом в шахматы, жевал мамины пироги… Первые пара дней пролетели незаметно. И тут позвонил Леха.
– Приехал, черт, – бухая кашлем застарелого курильщика, сказал Леха в трубку утвердительно.
– Ага, – Тарасенко был рад слышать голос старого приятеля, – встречаться давай!
– Обязательно, приглашаю тебя out, – по старой, еще школьной, привычке вворачивали они в свои речи немного английского.
– Я не барышня, out меня водить, – рассмеялся Тарасенко, – а что за культурную программу предлагаешь?
– Пошли в концерт, – и Тарасенко еще не успел изумиться, зачем ему провинциальный концерт, как Леха продолжил: – Мужики поют.
– Да ты шутишь?! Федя…? – Тарасенко вспомнил отрочество, как пели и во дворе под гитару, и на полулегальных квартирниках.
– Ага! и Крэкс, и Саня, все по-прежнему, поют в том же составе. Гитарок прикупили – изумишься, со стоечками, все дела… Гибсон есть, – смеясь, Леха надсадно закашлялся.

И Тарасенко пошел на встречу с другом и всякими прочими знакомыми. Старые приятели пели все также классно… ну, хаер уже не тот, так и у Тарасенко уже волосы не до плеч. Хоть не лысеет, как Федя, кудри еще почти сединой не тронуты, как у Сани. Боже, как идет время! Вчера еще хвастали друг другу как заработали на первую фирмУ, а теперь уже и вообразить нельзя, что покупка джинсов может рождать какие-то эмоции. Ладно, музыка осталась (и добавилась еще), книги, кино. Все, что было скрыто, наконец, можно послушать и посмотреть. Зарабатывать в свое удовольствие, заграницу ездить… Конечно, Крэкс не ездит, на секретке работает, но зато трое детей, последнего под сорокет родили, экстремалы, – рассказывал Леха. Тарасенко с семьей налажал. Дети выросли, с женой разошлись как-то глупо. Созваниваются в праздники, иногда встречаются – на днях рождений детей. Большой город, где он сейчас живет, подразумевает одновременно и суету, и одиночество. В любовь в полтинник уже не верится, а на секс и отдых на южном море всегда можно найти юную длинноногую… Но сегодня он наслаждался старой компанией, тем, как поседевшие парни пели битлов, а еще Creedence и Deep Purple, и много другого, любимого. Пили они с Лехой коньяк, тот ужасно много курил, в небольшом помещении дым стоял, хоть топор вешай. Потом встретились с парнями, отыгравшими концерт. Тут, за кулисами, он еще много кого встретил, было хорошо, разошлись – темень непроглядная, снег падает и тут же тает, Леха его проводил, стояли у тарасенкового подъезда под тусклым фонарем, не в силах разойтись, и еще что-то говорили.

Тарасенко увидел, как из темноты двора прямо под их фонарь вышла невысокая женщина. Была она во всем белом – простая парка, из–под нее длинная белая юбка, даже сапоги были белые. Длинные завязки маленькой аккуратной ушаночки ушками вниз раскачивали белые помпоны в районе груди. На это колыхание Тарасенко уставился и непроизвольно сказал:
– Здравствуйте!
Женщина остановилась и внимательно всмотрелась серьезными карими глазами в его лицо, потом Лехино.
– Здравствуйте! – произнесла она громко смешным детским голоском с тем непередаваемым уральским акцентом, глушащим гласные и коверкающим окончания. Как же Тарасенко, оказывается, соскучился по этому дурацкому говору!
– Мы знакомы? – спросила женщина. Стояла она между ними как в лесу, такая вот была, переводила глаза с одного на другого.
– Нет, – сказал Тарасенко.
– А вот вас я знаю, – произнесла женщина.
– Меня?! – опешил он.
– Нет, вот его! – она махнула варежкой в сторону Лехи.
Леха растерянно моргал вниз на странную незнакомку, а Тарасенко рассмеялся – вот они, прелести маленького городка, где все «спят под одним одеялом».
– Да ну… – протянул Леха, но женщина не дала ему долго мучиться неведением и спокойно произнесла:
– Я сестра Влада Васильева. Вы дружили.
Леха как–то сник и смотрел на нее во все глаза:
– Да… а у него разве сестра была? Есть? Мы все вспоминаем Влада, нам, мне… его очень не хватает, я сам тоже часто вспоминаю, – Леха явно смутился и путался в словах.
– Да, его очень не достает, – спокойно сказала женщина.
– А что произошло с Васильдером? – Тарасенко помнил с детства саркастичного, живого, яркого в своих пристрастиях и жаждой делиться ими, Влада, и не мог уложить в затуманенной коньяком башке, почему люди рядом говорят о нем в прошедшем времени.
– Он умер, – твердо сказала женщина, – простите, я тороплюсь, мне приятно было увидеть вас, Алексей, – она махнула ему рукой и в сторону Тарасенко тоже, и как-то быстро растаяла опять в темноте. «Куда она, на ночь глядя?» – невольно подумал Андрей. Но история с отсутствующим уже в этом мире Владом настолько его поразила, что он тут же перестал думать об этой сестре Васильева, и пристал к Лехе с расспросами. Стояли они еще долго, пока не начали подмерзать и не осознали, что не последний же вечер видятся…

Назавтра была суббота, и мать попросила Андрея принести из ближайшего магазинчика овощей для борща – у самой давление скакнуло. Тарасенко вроде заспорил, что зачем в таком случае суп варить, пельменями обойдемся, но мать была непреклонна, и он пошел. От выпитого накануне слегка потрясывало, но не так чтобы очень, сказывалась плотная кормежка в родных пенатах.
В его школьные годы за углом стоял овощной павильончик, работающий только летом, сейчас – вполне приличное крепкое здание: в одном помещении овощи, в другом куриный магазин и сопутствующее. Обычный такой магазин шаговой доступности. Андрей вошел в небольшое помещение и стал ощупывать кочаны капусты – какой покрепче?
Рядом сидела на корточках перед ящиком с томатами девушка и перебирала пару задумчиво.
– Возьму эти, – улыбаясь, она протянула на весы продавцу плоды и обернулась на Тарасенко, – О! здравствуйте!
Он удивленно поздоровался с совершенно юной особой в узком сером пальто, которую не знал и не мог знать, судя по ее возрасту, в соседях тоже вроде не видел. Из–под капюшона выбивались светлые локоны какого–то странного бежевого оттенка, маняще привлекательного. Вообще девушка ему показалась очень красивой – нежный румянец, живые карие глаза, из косметики – только светлый блеск на губах.
– Мы знакомы? – спросил он, понимая, что глупо молчать.
– Теперь уже да, – она опять рассмеялась. Чувствовалось, что она это любит и делает легко, с удовольствием.
– Давно?
– Со вчера!
Тарасенко в легком ступоре смотрел, как она рассчитывается за помидоры и зелень, утыкает нос в пучок укропа, вдыхает пряный аромат всей грудью и лукаво смотрит на него. Он же, выкладывая продавцу на прилавок и весы капусту, свеклу, морковь и лук, прося чеснок и томат–пасту, все пытался вспомнить, когда он мог с ней познакомиться. За кулисами вчера было много женщин – и жены друзей, и дочери, а также молодые подруги тех, кому интересно крутить с длинноногими, но этой он не помнил. Вот напасть!
Они вышли вместе и вместе свернули к домам. Андрей с удовольствием посмотрел на красивый профиль молодой женщины:
– А все же? Когда мы с вами познакомились?
– Да мы по сути не познакомились, – ответила она просто, – я вчера шла к подруге Хэллоуин праздновать, а вы тут с Алексеем стояли, – она показала в сторону его крыльца.
– А! – протянул Тарасенко, не очень понимая, как он вчера не увидел в «женщине в белом» этот милый свет.
– Ну и как же вас зовут, сестра Васильева? Я – Андрей!
– Екатерина, – она протянула руку Андрею спокойным жестом, как делали только женщины за границей, наши так не умеют! Ее рукопожатие было горячим, сухим и удивительно дружелюбным. Она всем свои обликом  излучала тепло, это было так странно в промозглый довольно серый день, да еще в этом умирающем городке, поражающим тишиной… На Влада они ничуть не походила, да и вообще… Какой Хэллоуин, кстати?!
– Вас родители когда родили? – улыбнулся глупо Тарасенко.
– Поздно, – рассмеялась она, – но не так чтоб очень, у нас с Владом разница шесть с половиной лет. Я просто подозрительно молодо выгляжу.
У Тарасенко отвалилась челюсть – ей за сорок? За сорок?! Да от силы двадцать восемь! Он пытался увидеть хоть что–то в ее облике возрастное, но не видел, хоть тресни!
Она опять засмеялась:
– У нас тут Север, знаете ли, холода… Мы сохраняемся хорошо на морозе.
Он переминался у подъезда, не зная, что еще сказать. Она поняла:
– Счастливо вам, Андрей! Варите свой борщ. Как будто на борщ все куплено?
– Это мама будет, я приехал в отпуск к родителям.
– А сами где живете?
– В Москве.
– О, в Москве у меня дочь живет.
– Учится?
– Закончила вуз пару лет уже как. Работает.
– Снимает жилье?
– Конечно. Я мало могу помочь с покупкой жилья в Москве. Точнее – мне это кажется совершенно нереальным.
– Снимать очень дорого.
– Ну что я сделаю? Это ее выбор - там жить.
Тут у нее зазвонил телефон в кармане. Пел он странную песню, Андрей совершенно не мог идентифицировать на каком языке.
– Простите, я вынуждена ответить. До свиданья! – она уже отвечала в телефон: «Говори!» и удалялась от него вглубь двора. На спине подпрыгивал кожаный рюкзачок – туда она сложила томаты с укропом, он видел. Кажется, она смеялась в своем разговоре.
Андрей зашел в подъезд…

Он поспал после обеда, поиграл опять с отцом в шахматы, рассказывая при этом маме о внуках – своих детях, благо, отношения с детьми сложились, они щедро делились с ним своими жизнями. Конечно, и про бабушку с дедом не забывали, звонили по скайпу (тут Андрей опять умилился – какие же его старики молодцы, освоить компьютер на восьмом десятке!). Его маме интересно было то, о чем дети не говорили – с кем встречаются, где и как отдыхают, что предпочитают в жизни. Расспрашивала и про бывшую супругу – все–таки двадцать лет брака не просто так проходят. Родители не одобряли, что Андрей развелся, но он удачно уворачивался от неприятных тем.
К вечеру сел перебирать фотографии детства и юности. Вот они с Владом в бассейне – в третьем классе (хоть и из разных школ) ходили в секцию, Влад худой как веточка, все ребра наружу. Вот их тенистый двор (цветная фотка уже, начало 80-х) – Влад пришел с пластом Леннона, сфоткан с ним, улыбается. Еще ни усов у него, ни бороды. Андрей смотрел в темноту окна и вспоминал разговоры в их компании, юмор, музыку, фильмы того времени. Васильдер отлично во всем разбирался, и другим рассказывал так интересно, что хотелось тянуться к нему, в его мир… Он вспомнил квартиру Влада в новостройке, как набивались в его комнату толпой, пили пиво с самодельными сухариками. И точно – Васильдер говорил, что сестра сухарики насушила, стало быть, сестра была, да… Он пытался вспомнить «женщину в белом». Почему она говорила о Хэллоуине? Это вроде не праздник для женщин за сорок? Тут же он стал вспоминать живое лицо девушки из утра. Одно ли это лицо? Какая–то шутка? Кто из них когда что говорил? Ну, то есть она. Они с ним так мало что сказали друг другу.
– Фотографии смотришь, – мама вошла и взяла первую попавшуюся – они с Владом в обнимку у вышки в бассейне, – представляешь, сын, сейчас в бассейне даже справку не требуют! Мы как по местному ТВ увидели информацию – прямо в глубоком изумлении с отцом! Ну, все, здравствуй, массовая гонорея! – мать у него была категорична и остра на язык.
– Может, не все так страшно? – задумчиво сказал Андрей. И тут же ему пришла в голову мысль: – Это ж значит, что я могу завтра сходить поплавать.
– Можешь, вероятно, если не боишься.
– Зараза к заразе не липнет, – задумчиво ответил он, за что был слегка ударен матерью по шее:
– Скажешь тоже! Пошли лучше ужинать.

Назавтра Тарасенко пошел в бассейн. Кое-как уговорил администратора, что пропуск с фотографией ему не нужен, что скоро он уедет, но вот по разу в день хотел бы ходить плавать. Ему пошли навстречу. В самой чаше бассейна народу было мало, ему уже сказали, что в воскресенье и в будни в 7 утра тут затишье. Несколько невнятных тетечек, папа–мама–сын лет восьми, которого они активно учили плавать, – вот и вся публика. Тарасенко выбрал дорожку и рванул вперед баттерфляем. Двадцать пять раз туда-обратно в хорошем темпе – его программа-минимум. Проделав это, он встал у бортика отдышаться. На соседней дорожке бултыхалась с досочкой на мелкоте какая-то тетя. Вот она выдохлась, встала рядом, сняла очки для плаванья и сказала:
– Здравствуйте!
Тарасенко недовольно покосился в ее сторону. Общаться с провинциалкой, даже не умеющей плавать толком, ему не хотелось совершенно, и он сухо кивнул.
– Да что ж такое-то? Вы опять меня не узнаете, – и она звонко расхохоталась: – Это уже Цвейг какой–то.
– При чем тут Цвейг? – машинально спросил Андрей, понимая, что по голосу и смеху тетечка, похоже, сестра Васильева. Вот и не верь в совпадения.
В шапочке, без волос вокруг лица, она была совершенно другая. Глаза казались огромными.
– «Письма незнакомки» – рассказ такой есть. Не важно, – она надела опять очки и поплыла коряво, держась обеими руками за досочку. Тренер сверху одобрительно кричала на нее.
Тарасенко смотрел на ее узкую плоскую попу, обтянутую купальником расцветки «вырви глаз» – вот зараза! И чего он за нее все время спотыкается на каждом шагу? Тут же выкинув ее из головы, он опять поплыл – теперь брассом.
Сорок минут отведенного времени быстро сошли на нет, из бассейна Андрей вышел, покрепче натянув шапочку и капюшон еще. Погода продолжала не баловать. Снега не было, но ветер дул неприятный. Впереди маячила фигурка сестры Васильева явно. Андрей нагнал ее в два шага, сам особо не понимая, зачем, и неожиданно – быстро напросился в гости. Выяснилось, что она живет через дом.

Он все не мог определиться какая она – то ли женщина, то ли девушка, то ли тетка… какая–то ускользающая, вот странность! Спроси его – он бы не мог вспомнить ничего из ее внешности, кроме искренней улыбки. Зачем он напросился к ней? О Владе поговорить? Узнать, почему она из спортивной семьи – и не умеет плавать? К чему эта встреча, к Лехе бы лучше пошел. Но раз уж случилось…
Тарасенко сходил все в тот же магазинчик за коробкой конфет, взял у отца из бара непочатую бутылку коньяка и ушел в гости. Некоторое время стоял и смотрел на дверь, где номер был написан мелом – почему так? Позвонил.
Она открыла и он опять, как в первую встречу, удивился – какая же она невысокая. Белая мужская рубашка, великоватая, навыпуск, джинсы, босые ноги. Волосы – по плечам. И улыбка. Тарасенко заулыбался в ответ, окидывая ее фигуру взглядом.
– Это мне друг подарил. Просто друг, ничего такого. Я дружу с мужчинами, знаете ли, – ответила она на незаданный вопрос про рубашку.
Расположились в комнате, она села на диван с ногами, на столике рядом стояли фрукты и нарезанная самодельная пицца. Разлили коньяк, чокнулись, выпили. Разговаривать с ней было легко, они как-то быстро погрузились в воспоминания о Владе, перескакивали на детей, фильмы, книги, Москву. Непохожая внешне, она походила на брата той же страстностью суждений, массой увлечений, умением щедро этим делиться. Тарасенко давно не встречал таких открытых людей, казалось, совсем не умеющих скрываться, замалчивать. Он не мог осознать – встречались ли ему такие повадки среди женщин вообще? Вся его жизнь была так не похожа на этот разговор, на этот странный дом, где явно не было давно ремонта, но пахло выпечкой и какой–то… радостью? Откуда-то звучала приятная музыка – эмбиент или что-то такое, Андрей был не уверен, что знает точно.
– А ты совсем меня не помнишь? – спросил он,они уже перешли на «ты».
– Мама тогда говорила, что у нас не квартира, а проходной двор. Кажется, все самые интересные парни нашего города приходили в наш дом. Но у меня была своя жизнь, друзья, художка, свои влюбленности… Как все подростки, я комплексовала, и не была уверена, что хоть кто-то меня отражает.
– Я тоже тебя не помню.
– Ну вот видишь! Да и меня больше интересовало общение с братом, а к нему из-за вас всех было трудно пробиться.
Наконец он задал и мучавший его с первой встречи вопрос про Хэллоуин.
– Я в вузе довольно долго работала, с удовольствием везде тусовала со студентами и праздновался у нас Хэллоуин. Это же замечательно веселый карнавал всего-навсего.
– А кого ты изображала во всем белом?
– Принцессу Лею, – расхохоталась она, – могу и фото показать, комплекция у меня, конечно, не очень подходящая, да и расцветка, но витушки над ушами из искусственных волос сделала.
Он рассмеялся, так она заразительно это вещала.

Тарасенко встал размять ноги (чертов варикоз!) и стал смотреть на книги.
– Надо же, как у нас! – восхитился он, показывая на старые советские тома.
– Ну, так, а что ты хочешь? В Советском Союзе у интеллигентных семей был один набор книг.
Она подошла сзади и вдруг… обняла его за талию, прижавшись грудью и, кажется, щекой к его спине. Тарасенко, конечно, не исключал подобного развития событий – сработал стереотип: женщина, квартира, темнота за окном, их двое, спиртное. Но чтобы она сделала первый шаг? Почему? «Господи, о чем я думаю?».
– Как ты вкусно пахнешь, – он повернулся к ней и обнял ее сам.
– Это моя реплика, – засмеялась она, – Нет, серьезно! Я люблю это говорить…
Тарасенко заметил, что она легко прижалась к нему грудью, но внизу сознательно отодвинулась, бедра ее не были прижаты к его, она будто отсрочивала до последнего горячее ощущение его желания. Он опустил руки, взял ее за небольшие ягодицы и прижал к себе. Они начали целоваться. Почему это было ужасно волнительно? Кажется, он давно не целовался вообще. Ему пришлось нагнуться, а ей – встать на цыпочки.
– Где ты спишь? – спросил Тарасенко.
– А мы собираемся спать?– ее голос стал приглушенный и оттого показавшийся Андрею дико сексуальным…
– Ты меня дразнишь, девочка, а? – он сильно взял ее за затылок, заглянул прямо в глаза, другой рукой еще теснее прижал к себе и немного потряс.
– А як же! Ты что, думал, все будет утомительно серьезно? – она откинула голову, смеялась и пыталась, будто вырваться. Каждое ее движение отзывалось в Тарасенко сладкой полуболью. И это было все просто восхитительно легким. Они быстро оказались в спальне, свивались клубками, она издавала престранные мяукающие звуки, фыркала, смеялась, они все время что-то говорили друг другу и при этом все время целовались, как сумасшедшие.
– Как ты любишь? Милая, как ты любишь? – Андрей зацеловывал ее нежное тело и пытался разглядеть что-то в темноте, кроме блеска ее глаз.
Она показала как. И это он увидел! Сил терпеть не осталось, волны жаркого действа накатывали на них, чуть не роняя с колен. Она сдалась первая. Охающий переливающийся стон с началом скороговоркой «все, все, не могу больше!», ее сотрясающееся тело в его руках и вот он уже нагоняет ее волны…

– Ты сразу это задумал, плохой мальчишка?
– Это у тебя была уже разложена постель.
– Я ее никогда не заправляю. Зачем? Ко мне редко ходят гости. И в любом случае – не в спальню.
– А муж?
– У меня нет мужа.
– Я понял. Но был, куда делся?
– Ага! Самое подходящее время поговорить о муже, – рассмеялась она, – Был и сплыл. Выбрал свободу.
Андрей, впрочем, уже не внимал разговору. Он с изумлением прислушивался к собственному телу. Кажется, у него просыпалось опять желание. Он не мог вспомнить такого в обозримом прошлом, даже на отдыхе в Тайе несколько лет назад не было точно, а он был там с изумительной красоты моделью, и вроде каждый день у них было… «Мне не двадцать лет, блин! Да что же это такое?» – то ли радуясь, то ли негодуя на тело, которое, кажется, презрело возможные проблемы с давлением, подумал он.
– О! ты еще хочешь? – Она нежно провела ладонью по его груди вниз, чуть не доходя до самого интересного.
Он не вынес этого недожеста и приложил ее руку туда. Она легко встала на колени и всем телом скользнула вниз.
– Господи! – Задохнулся он, – Катя! Губы у тебя золотые…
Расстались они глубокой ночью, Тарасенко крался в квартиру, ощущая себя загулявшим подростком. Вот только почему ему подростком не встречались такие Кати?

Оставшаяся неделя отпуска выдалась неожиданно солнечной и сухой, хоть и холодной, и летела она просто умопомрачительно быстро. В 7 утра бассейн, потом он, как дурак влюбленный, забегал к ней, пил кофе у нее из старой медной турки, они целовались у плиты, он мял ее платье, за что был нещадно руган… Она убегала на работу, он возвращался к родителям. В ее перерыв он успевал захватить ее, и они делали секс. Она говорила, что обожает секс при свете дня, особенно когда солнце падает на голые тела… Вечером он снова рвался к ней, но активизировался Леха – и они каждый день ходили в новые гости. Он врывался к ней ночами, они дико недосыпали, и им все не хватало времени на общение. В среду Тарасенко не выдержал и взял Катю с собой. Кое-где ее узнавали, кое-где также видели впервые, все вразнобой говорили чёрт-те о чем, и иногда казалось, что Влад где-то рядом…

Он уехал в воскресенье и сразу так усиленно погрузился в работу, что, кажется, почти не вспоминал о странном происшествии, оставленном им на родине, уже в прошлом. О Кате он задумывался только по утрам, а потом жизнь кружила его колесом: дом–работа, работа–дом. Но по данному Катей электронному адресу он вышел на ее блог, и был сражен глубиной ее ума и какой–то ласковой мудростью. Писала она ни о чем значительном, о том, что волновало только ее, комментаторов у нее практически не было, но Тарасенко просто упивался ее языком, мыслями, чувствами, читая текст за текстом… И к своему ужасу осознал, что неделю не дает о себе знать. Андрей сел с виски, достал сигару и начал думать. Кажется, он упускает что–то настоящее, живое, какой-то подарок, нет?

Он думал целый вечер, покаянно в ночи написал ей, назавтра позвонил по скайпу, и они проговорили несколько часов. А потом наступила зима… В новогодние каникулы Тарасенко изумил своих московских друзей и не поехал с ними в Альпы, а полетел опять на Урал… Вернулся он с Катей.

– А ты хотела бы поехать со мной в Москву?
– Конечно! Я же чувствую, что ты этого очень жаждешь…
– Чего? Тебя?
– Пожить еще хорошо. Я умею делать людей счастливыми. А уж тебя–то – с преогромным удовольствием!

25.01.2014
© Selchа