Глава 2. Уроки отрочества

Елена Грислис
               
               
        Год 1964. Мне десять лет. Я застенчивая сероглазая русская девочка, недавно переехавшая из мест яснополянских в областной центр – город Тула.

        За окном двухкомнатной «хрущёвки», буквально в пятнадцати метрах напротив – чугунная ограда, за которой  самый большой российский парк. Этот оазис зелени был хорошо виден из окна третьего этажа и, создавая эффект присутствия, всегда настраивал на гармонию, едва  нарушаемую скрежетом трамвая.

       В те достопамятные времена тульский «тяжеловоз» был похож на овально-продолговатую консервную банку на колёсах, которая всегда была наполнена, как сельдью, рабочим классом. Он ехал  на свои многочисленные заводы, фабрики и всякого рода государственные предприятия, цепляясь в часы «пик» за поручни и гроздьями свисая на ступеньки.

       Когда я, в связи с переездом в Тулу из «поповской» поселковой начальной школы перевелась в среднюю тульскую рабочую, то контраст и внутренний и внешний был кричащим. В первой, где когда-то жил священник, царила доброта, атмосфера неторопливости и спокойствия.  Что же касается тульской школы, то там учились, по крайней мере в моем классе, в основном дети оружейников, закоренелых «казюков».

Правда, прекрасная учительница Тамара Васильевна Трещёва своим редким душевным благородством «выравнивала» звериные повадки, как она  педагогично называла, «нерадивых» учеников. На самом же деле генетику переделать оказалось невозможно. И уже по переходу от нее в пятый, а затем и другие классы образовательного всеобуча, среди них находилось немало любителей накрыть пальто и устроить «тёмную» своему товарищу, да так, чтобы тот  не знал – кто это, а только плакал. Уже не говоря о десятках методов  издевательств над самыми незащищёнными.

            До сих пор не знаю, правильно ли я поступала, устраняясь от «жизни» класса. Думаю, что инстинкт самосохранения гораздо «мудрее», чем всё остальное. У меня было слабое место – математика. Пожалуй, я сама не хотела её  понимать. Она мне казалась совершенно напрасным занятием. И никто никогда не пытался убедить в обратном, ибо учителя в школах не придавали значения закону достаточного основания. А жаль!  И когда меня порой нахваливали по литературе, что вызывало непременную зависть у «лидеров», цементирующих мнение толпы, то всегда находились дурачащие «голоса». Наверно, это была детская месть за мою отстранённую сдержанность. И, видимо, просто никто не хотел слышать на школьном собрании  слова преподавателя физкультуры, который понимал трудности подростковой поры.  «А ведь именно эта застенчивая девочка – настоящий человек среди вас»,- как-то заявил он, устав от хулиганистых учеников.

             До музыкальной школы моей самой большой радостью в жизни были поездки с семьей тети Ани на «Волге» к морю в  посёлок Орджоникидзе под Феодосией. В   Орджоникидзе я ездила с ними практически каждый год, начиная с шести лет. Уверена, что романтизм многих ранних (впоследствии творчески переработанных) стихов навеян запахами Крыма, его удивительной экзотикой. Это стихотворения «Поездка к морю», «Подсознание», «Смех южанки» и другие.

              В стихотворении «Страсть» из морской пены выплывает лик чувственности,  впитавший  жар «муссонных ветров» и «отсвет опаловых звезд».
                У моря, где песни прибоя
                Баюкают душу мою,
                На кромке, покрытой волною,
                Я встретила деву свою…

           Сама аура  юга действовала на меня как наваждение и неосознанное желание.
                Запах Крыма, запах степи
                И татарских два огня,
                Страстью дышащих и пеплом
                Быстроногого коня.
               
            Мое театральное паломничество начиналось с Тулы. Вся девчоночья часть города конца 60-х годов «болела»  ослепительно красивым двадцатилетним Валерием Жаковым, игравшим молодых романтических героев. Театр юного зрителя для меня и моей подруги детства Тани Сивирченко стал местом счастья.
                Тот домик карточный
                С фонариком под крышей
                Был дорог нам.
                Как будто уголок Парижа
                В нем обитал. 
   
 Один из спектаклей «Капитан сорви голова», музыку к которому сочинил, ныне ушедший, очень породистый человек, известный дирижёр военного оркестра Генрих Гиндес, заставил меня впервые сесть за перо и написать целый цикл наивных стихов – с окончанием, дописанным через тридцать лет:               
В ту мечту отроколетних
Светлых душ –
В синих окон осеянье
Бьюсь.
К капитану в эполетах
Рвусь.
Как в замедленной кассете…
Вновь боюсь!
Не опомнившись, воскликну:
«Генерал!..
Жаль, ту девочку в объятьях
Не держал…»
Не тревожь же юность, милый
Витязь душ:
Я в тебе её любила -
                Сладок пунш!

                И на самом деле, это был период ранней юности, когда, начиная с 12 лет платонические мучительно-долгие увлечения и влюблённости  сменяли друг друга, оставляя затем лишь отблески воспоминаний.
         
              Я потом неоднократно слышала, что тульские парни – невероятные патриоты и зачастую они увозили в Тулу своих московских невест, а не наоборот. А  также есть утверждение, что у Москвы и Тулы «ауры» очень похожи: туляки, мол, такие же агрессивные и одновременно стойкие и что никакая рязанская грубоватая простоватость или владимирская широкая провинциальность не идут  в  сравнение с тульской напряжённой организацией. К ней привыкаешь настолько, что такие праздничные города, как Одесса, Минск или Киев,  либо  прелестные жемчужины Золотого кольца, покажутся слишком «лёгкими» и «удобными» по сравнению с этим «железным» городом оружейников. Как-то один из «владимирцев» едко заметил: «Мне бы не хватило  воздуха в Туле. Я всегда думаю о вашей земле: пушки, целые рельсы из труб  и… могила Толстого!»
 
          И действительно не в начальный период после переезда в Тулу, ни позже я так и не смогла привыкнуть к однолинейной внутренней жёсткости города, кующего оружие.


__________________________

На фото: Лена Носова(крайняя слева) - ученица "поповской" начальной школы.
Косая Гора, 1962 г.