Сегодня я, конечно, ни на что не гожусь. Голова лежит на столе, пятка осталась в ванной комнате, ноги неизвестно где. Только правая рука при мне. На случай, если понадобится. Потому что без неё я никак.
В прошлом году, помню, забыл пристегнуть, так потом полдня мучился, Ползком по всей квартире пробирался, работая, как червяк, мышцами живота, пока не собрал всего себя. После чего завёл за правило: хотя бы одну руку всегда держать пристёгнутой. И лучше, правую. Ибо одной левой не всегда всё легко получается.
Да и неловко с ней. Правой как-то сподручней. И чтобы обязательно всё лежало в после зрения головы. Чтобы видел, что делаю. А то однажды жена повернула её случайно лицом к стене. Так пришлось собираться на ощупь. Из-за чего спохватился лишь тогда, когда увидел мир через щель анального отверстия.
Так что сегодня я не тот. Если глаза что-то заметят, то рука трижды подумает, прежде чем повернуться в ту сторону. А нос так вообще, скорее всего отвернётся. Такой у него нынче норов – воротиться от всего.
Хотя раньше было наоборот. Раньше всё работало, как единый организм. Стоило повернуться одной части, так и всё остальное устремлялось за ним.
Столько хлопот доставлял тот же самый нос в раннем детстве! Какую игрушку не увидит, лезет вовнутрь. А следом глаза. И им на помощь руки. Ковыряют, разбирают на части, пока ничего не останется.
А что там, спрашивается, может быть? Ну, вата! Ну, опилки! Ну, пружины какие-нибудь! Железяки! А нос всё равно так и рыщет! Руки так и лезут! Глаза так и шарят! Вот и доходило до того, что вдруг раз, и удар по шее. Да такой, что аж глаза из орбит!
А в чём, спрашивается, шея виновата, когда она в это время вообще смотрела в противоположную сторону?
А нечего потворствовать. За глазами вперёд нагибалась? За носом змеёй изгибалась? Способствовала ему внедриться поглубже? Вот и получай за всех. Чтобы уроком стало.
Но всё равно не становилось. Как бы ни старались. Да и как это могло произойти, если у глаз порой возникали такие желания, противостоять которым не оставалось никакой возможности.
Ведь это же так увлекательно, когда спина вдруг резко сгибается под прямым углом, шея изворачивается, как змея, рука на ходу, изловчившись, задирает чужой подол, и глаза проникают под чью-то юбку.
И пусть они там ничего интересного не видели. Пусть только трусы с большими булками. И пусть потом за это снова страдали многие: и щёки и нос, и зубы. Пусть и сами глаза иной раз такие синяки зарабатывали, что, заплывшие, на свет белый смотреть не могли. Но ведь не роптали. И как все остальные части тела, проявляли солидарность.
Да и как иначе? Ведь суть была не в том, как далеко находится Северный полюс. Дело заключалось в принципе, чтобы все другие части не оставались в стороне, выступали единым организмом и помогли, когда туда вдруг потянут ноги.
И если бы не эта конечность или уд, как его называют некоторые, будь он трижды проклят!…
Ведь стоила ему взять в руки власть, как всё пошло шиворот-навыворот. Голова стала плохо соображать, глаза загорелись странным огнём. а руки полезли в такие дебри, что в ответ получали только звонкие шлепки.
А губы! А лицо! А щёки! Чего они только не терпели! Каких пощечин не выносили! Каких зуботычин!
Или, думаете, я с детства такой фиксатый? Ничего подобного. Первые зубы мне выбили, именно тогда, когда по зову плоти, а вернее сказать, этого проклятого уда, ничего не соображая, забрался в постель такой особы, которая любила, оказывается, спать с открытой дверью. И громко кричать. Но я, глупец, этого не видел. И ничего не слышал. Поскольку глаза и уши тоже смотрели не туда. И когда ворвался этот верзила…
И главное ведь, никто тогда роптать и не думал. Ни глаза, ни уши, ни руки. Ничего! А наоборот, принимали, как должное. А проходил день, другой и они снова по наводке того же уда, как ни в чём ни бывало, рады стараться, лезли в новую историю, новую спальню, а то и в грязную подворотню, где в темноте набивали себе такие шишки, что….
И ни слова упрёка в сторону уда! Как будто он тут ни при чём. И не из-за него вчера губы жадно хватали воздух, в душном шкафу, не из-за него ногам приходилось удирать по пожарной лестнице, не из-за него задница получала пинки. Ничего подобного.
Ибо ценили единство. Старались чтобы никто не чувствовал себя виноватым. Потому, чем больше страдали по вине того же уда, тем больше делали вид, что ничего страшного не случилось, пытались ему угодить, сгладить впечатление. И так наловчились в этом, что однажды настал день, когда, презрев трудности, все ловили его желания уже на лету, даже опережали их. Как будто это не он хотел, а они его направляли. Так, что уд даже терялся.
Ибо не успевал поднять голову, как глаза уже впивались в объект жадным взглядом, ноги поворачивали в ту сторону, изо рта текла слюна, губы произносили нужные слова, пальцы расстёгивали пуговицы…
Хотя он мог подняться и случайно. Мало ли что могло привидеться. Но приходилось, хочешь - не хочешь, ради кампании подключаться к общему делу. Как говорится, взялся за гуж не говори, что не дюж.
Так что уд приходил, как барин, на всё готовенькое. Подводили под белые рученьки. Пожалуйте к столу! Предложения опережали спрос.
Не удивительно, что он, в конце концов, стал капризничать, так избаловался, что начал привередничать.
И первым делом почему-то пристал к носу. Мол, из-за того, что ноздри втягивают все запахи подряд без разбору, у него порой пропадает желание работать. Затем выяснилось, что и глаз, оказывается, не достаточно разборчив в выборе объекта, потом рука, следом ноги. И так далее
И всем бы уже тогда догадаться, что дело не во вкусах, а в способностях. Что уд и рад бы, но уже, увы…
Но не догадались, а старались угодить ещё больше. Не нравится эта, вот тебе другая. Надоело в подворотне, вот тебе на койке, жёстко на койке, пожалуйста, в постель. Хочешь, колпак натягивай, хочешь, голый лезь. Нянчились как с маленьким. И опомнились лишь тогда, когда уд, несмотря на все оказанные знаки внимания, начал откровенно саботировать общее дело.
Голодные глаза продолжали шарить по толпе, упрямые ноги по привычке тянули в нужном направление, руки хватали и держали мёртвой хваткой, пальцы с ловкостью расстёгивали всё подряд, а уду хоть бы хны, словно бы это его и не касается, даже голову в ту сторону не поворачивал.
И напрасно упрямые руки при этом пытались привести его в чувство, напрасно трясли за плечи, поворачивали в нужном направлении. Ничего не помогало. Если уж на уда находило, то ни одна сила не могла его поднять.
Вот тут-то все постепенно и начали припоминать ему старые обиды. И набитые из-за него шишки, и выбитые зубы, и пересчитанные рёбра. Оказалось, что никто, ничего не забыл. Даже задница вдруг предъявила счёт. Ей из-за него, оказывается, в своё время сделали очень много болезненных уколов.
И так все дружно насели на него, что уда даже стало жалко.
И это превратилось в начало моего конца.
Ибо вскоре выяснилось, что вконец затравленный уд нуждается в остальных не меньше, чем они в нем.
Оказалось, к примеру, что он уже не может резвиться на голодный желудок? Ему подавай регулярное питание, обязательно мясо, а ещё лучше, орехи. Хотя совсем ещё недавно мог обойтись и без этого, питаясь одной гнилой селёдкой.
Но теперь, поставив себя в зависимость от еды, он невольно выдвигал взамен себя на престол желудок.
Чему тот в ответ, хоть втайне и радовался, но вначале долго сопротивлялся, отказывался от оказанной чести, говорил, что недостоин, мол, приучен больше работать с внутренними органами, а внешние связи не его специфика.
Одним словом, с трудом уговорили. Да и то потому, что многим просто надоело всевластие уда. И хотелось в пику ему кого-нибудь новенького.
Ох, и жалели же все об этом потом! Ибо, став во главе дела, желудок, сразу изменился. Вчера тихий, спокойный, звука не услышишь, сегодня поднял вдруг голову. Начал гнуть свою линию, недовольно урчать и диктовать новые условия игры. Решил, что настал его час. И все теперь должны служить ему. Ведь сила идёт через него.
Рот ему предлагает вкусные вещи, а он отказывается, делает вид, что не нравится. А то и выкидывает обратно, мол, нечего подсовывать всякую гадость. Хотя обиженные глаза и уверяли, а ноздри подтверждали, что всё было самое свежее, только что с грядки.
Но желудок никого не хотел слушать. Знай, твердил своё. И вскоре, обнаглевший, вообще стал требовать себе нечто несусветное. От свежих продуктов отказывался, но и прокисших не принимал. Хлеб почему-то требовал себе только чёрствый, чай тёплый и так далее. Отчего становилось непонятно, чего же он хочет на самом деле.
Пока однажды задница не проговорилась, что желудок просто разучился переварить некоторые вещи.
Вот когда возликовали глаза и нос. Ведь они же всегда говорили, что дело не в них, а в желудке. Они свою работу делали честно.
На какое-то время глаза тогда, воспользовавшись моментом, попробовали взять власть в свои руки. Но ничего не вышло. Когда выяснилось, что они без очков уже ничего не видят, её мгновенно перехватили руки. Ведь именно они могли в любой момент сорвать очки с глаз и оставить их без работы.
Так что вскоре у нас воцарилось двоевластие. Правление перешло в руки рук. Впрочем, такой дуумвират тоже продолжался недолго. Потому что между соправителями скоро начались разногласия. Правая, считая себя всегда правой, потребовала всей полноты власти, левая же, как все левые, добивалась демократии и равноправия и хотела, чтобы каждая из них руководила своей половиной тела. И так дело дошло до того, что ни они перестали мыть друг друга, а вместе – лицо.
Видя это, губы в досаде плюнули на всё и перестали ничего брать в рот. Руки отказались подносить, ноги – носить, глаза видеть и так далее.
И пошёл полный разброд. Пальцы вскоре лезли, не спросясь, в ноздри, а то и в задницу, та от возмущения отвечала залпом, уши ничего кроме лестных слов не хотели слышать, челюсть при каждом удивительном случае отвисала так, что ни один домкрат не поднимет, веки упорно закрывали на это глаза, ноги лезли в руки и так далее.
Пока постепенно я не дошёл до нынешнего состояния, когда для того, чтобы сесть смотреть, допустим, футбол по телевизору, мне надо
А) ублажить задницу, чтобы претерпела временные притеснения,
Б) упросить веки, чтобы не смыкались во время трансляции,
В) уговорить нос, чтобы не клевал,
Г) умолить рот, чтобы не выпускал слюну и т.д.
И это, не говоря ещё об уде, который завёл себе в последнее время вредную привычку – через каждые пять минут проситься на унитаз.
Одним словом, сплошная морока. И единственно, что меня сегодня радует, что теперь, когда лицо иногда получает по морде, а ягодицы зарабатывают под зад коленкой, меня это совершенно не волнует: Не меня же бьют! Пусть чешутся те, кого это касается. А меня же увольте! Не захотели жить дружно – пусть теперь помучаются.