Глава 4 Медвежье логово.
К воротам путники подъехали удачно. Утренний поток поселян в город закончился, а вечерний отток из города только-только начинался. Люди со страхом и подозрением следили за парой верховых и даже приостановились в воротах, намереваясь послушать их разговор с стражниками.
– Кто такие? Откуда?
– Мы – мирные путники. Я – Гастас, служу тому, кто платит. А это – госпожа Анна – лекарка из России.
– Откуда?
– Из очень далёкой земли.
– А чего её сюда занесло?
– Пророчество, господин страж, – подала голос Аня. – Позвольте нам въехать в город. Мы очень устали.
– Обождёте! – грубо отрезал страж и перенёс своё внимание на Гастаса. – Доспехи твои мне что-то не нравятся.
– Я их только сегодня утром надел, – безмятежно отозвался парень и пояснил. – Мы с госпожой Анной в скалах заночевали. Утром хотели дальше идти, а на нас, на мирных путников, эти дикари, с собаками которые, напали. Вот и пришлось объяснять неразумным, что негоже тревожить незнакомых, мирных людей без причины и повода.
– И сколько их было, этих нехороших дикарей?
– Двое. Один – Гастас поддёрнул ремень, подтаскивая пленника поближе, – вот. Второй – в скалах остался. Ворон кормит. У него-то я доспех и позаимствовал. А то у меня вообще никакого не было.
– Собачники да без собак? Ой врёшь!
– Зачем врать? – Гастас постучал плетью по одному из тюков. – Расстегни пряжку и глянь сам.
Старший в дозоре кивнул подчинённому. Тот расстегнул один из ремней в тюке, обнажив медную чешую собачьего доспеха.
– Их два, – пояснил Гастас, невозмутимо наслаждаясь произведённым впечатлением.
– Сколько?
– Два, два.
– Да как же ты …
– Справился? А я тут не причём. Это госпожа Анна. Она не только лекарка, но ещё и ведьма. Её ведёт пророчество. С таким не шутят.
Стражники переглянулись растерянно:
– А куда вы направляетесь?
– Пока к Тадарику. Остановимся у него, отдохнём, дождёмся попутного каравана и в дорогу. Ну так как? Пропускаете?
– А въездная пошлина?
Гастас отцепил от седла мешочек с «браслетами», встряхнул, передал стражнику:
– Здесь меди, по меньшей мере на два серебряных, а с нас причитается всего восемь больших медяков.
– Всего-то восемь?
– Считай сам: по одному – с человека, и того – три. По два – с лошади, и того – семь. И по половине за поклажу. Всего – восемь.
– Так и клади восемь.
– Хорошо. Будь по-твоему, – Гастас выхватил из рук воина мешочек, поднял над головой, громко обращаясь к зрителям-поселянам, ждущим своей очереди выехать из города. – Кому нужна медь? Кто купит это за десять медяков?
– Эй! Ты говорил про восемь! –возмутился было стражник.
– Мой товар – моя цена, – отрезал Гастас и опять поднял мешок. – Подходите, люди добрые, смотрите, щупайте. Товар стоящий. Будь у меня деньги на въезд – за гроши бы не предлагал.
– Покажи, – спрыгнул с телеги один из поселян.
– Назад! Деревенщина! Здесь вам не рынок.
– Не беда, – пустяки Гастаса никогда не смущали. – Сейчас добрый человек выедет из города. За стеной же – другой закон. Кто что хочет, – тот и продаёт. Кому что надо, – тот и покупает.
– Верно! – крикнул один из поселян, не в силах отказать себе в удовольствии подразнить стражу. – Поднимайте бревно! Мне домой пора.
– Вороны вас забери! – Выругался стражник. И вдруг, с неожиданным проворством вырвал из рук Гастаса спорный мешок. – Проезжайте! Не задерживайтесь! Столпились тут. Рты пораззявили.
Город за стеной оказался вполне приличным. Мощёные черепком и плоским, белым камнем улицы, дома за деревянными, белёными заборами. Они проехали краем рыночной площади, где добрая половина торговцев спешно укладывала свои пожитки. Скоро вечер. За площадью распахнулся простор реки и речной низины, не закрытые низкой, городской стеной. Свернули в одну из кривых улочек.
Ворота этого дома были гостеприимно распахнуты. Над воротами – привязана большая охапка сена. Постоялый двор. Гастас спешился, завёл коней во двор. Прямо – дом-мазанка с верандой. Слева – крытые стойла для лошадей. На веранде, за столами на скамьях – несколько скучающих то ли посетителей, то ли постояльцев. Неспешно с веранды во двор спустился хозяин: крупный тяжёлый, усатый мужчина лет до сорока, с гладко выбритым подбородком, вальяжной мягкостью движений напоминающий медведя.
– Привет, Тадарик, – вскинул руку Гастас. – Принимай постояльцев.
– Приветствую…
– Не узнал? Я – Гастас, побратим Лагаста. Помнишь? Мы жили у тебя зимой.
– Лагаста? Помню, помню. Где же он?
– У собачников.
– А ты, значит, здесь?
– Ну, обогнал чуток. Завтра эти твари будут здесь, под городом менять рабов на зерно.
– Другое дело. С кем это ты?
– Это – госпожа Анна. – Гастас помог девушке спуститься на землю. – Она из России. Лекарка и ведьма. Мы вместе бежали от собачников.
– От собачников?
– Тадарик, может хватит держать нас на пороге?
Лёгкая усмешка тронула губы хозяина. Он широким жестом указал пришельцам на стойла, на веранду:
– Проходите, поболтаем. Эй! Старуха! Принеси поесть гостям. И выпить.
– И каких-нибудь объедков этому псу, – Гастас дёрнул за ремень, подтягивая пленника.
– Собачник?
– Собачник.
Гастас поставил коней под навес, к яслям с сеном. Тут же в длинной колоде плескалась нагретая на солнце вода. Раба он привязал рядом под навесом, как собаку. Размотал ему руки и тут же связал снова, но впереди. Потом за руку повёл Аню на веранду.
Голые столы просто светились от чистоты, как и доски помоста. Лавки, напротив, стояли тёмные, тяжёлые. Гастас усадил спутницу, сел сам. Немолодая женщина поставила перед ними глиняные кружки для пива, похожие на маленькие, широкогорлые кувшинчики, тарелку с уже причерствевшими пирогами, кувшин с каким-то питьём.
– Можно мне воды? – попросила Аня, не испытывавшая доверия к местному алкоголю. Женщина молча кивнула и через несколько минут рядом, на столе появился ещё один кувшин: влажный, дышащий прохладой глубокого колодца.
В пирогах оказалась рыба, запечённая так, как есть: с чешуёй, головой, костями а потрохами. В считанные минуты на столе перед едоками выросла целая гора костей и шелухи. Из любопытства, Аня попробовала хмельной напиток из кувшина. Он оказался мутным, отдавал мукой, дрожжами, пенился и пощипывал язык. Что-то среднее между пивом и бражкой. А рыбка в пирогах – ничего. Не смотря на чешую, жирненькая, вкусная. На одной даже останавливаться не хочется. Вон, Гастас, второй пирог потянул.
Покончив с третьим пирогом, Гастас отодвинул блюдо, обхватил кружку всей пятернёй. Рабыня аккуратно смела со стола в передник рыбью шелуху, не просыпав на пол ни крошки. Хозяин пододвинул грубый табурет, сел напротив гостей:
– Рассказывай.
– Если по порядку, – парень отхлебнул из кружки пива, – то мы шли с караваном из «Дальнего» в «Вороний город». Сюда, в «Пристепье», заходить не намеревались. Двенадцать дней назад на караван напали собачники. В тот день наш десяток шёл пешим. Мы и остались. Караван ушёл. Мы задержали собачников, насколько смогли. Двоих собаки загрызли сразу. Кого-то покусали. Вначале было ничего. Потом раны воспалились. Собачники добили Тропа, затем – Карка. На очереди был я. К моему счастью в тот день эти звери захватили госпожу Анну и её друзей. Какой-то маг закинул их в эти степи. Госпожа Анна вылечила меня. Но, уже к несчастью, тот щенок (парень махнул в сторону конюшни с пленником), положил на неё глаз. В общем, он увидел мою повязку (госпожа Анна порвала для неё своё головное покрывало) и взбесился. Щенок наябедничал отцу и нас приколотили на ночь в степи. Надеюсь, что должно было последовать за этим – никому объяснять не надо?
– Да понятно, – Отозвался один из посетителей. Все они собрались у стола рассказчика.
– День бегать на привязи за всадником, а вечером – поддержал его сосед, – собачий котёл.
– Вот госпожа Анна, – продолжил рассказ Гастас, – и не захотела дожидаться утра. Она освободилась от цепей сама, освободила меня и мы – бежали …
– Освободила от цепей? – с сомнением покачал головой Тадарик. – Если она так легко могла снять цепи, и бежать, то почему не сделала это сразу?
– Потому что я не знала куда идти. – вставила свою реплику Аня.
Быстрый и тяжёлый, как удар взгляд хозяина дома, заставил её прикусить язык.
– Не зная местности, – далеко не убежишь. Так решила госпожа Анна. – Гастас не раздумывая пришёл на помощь спутнице. – Проводником стал я.
– Очень разумно для женщины. Пусть даже и ведьмы, – вынужденно согласился хозяин. – Так вы бежали? И собачники не послали за вами погоню?
– Конечно послали. Иначе на ком бы мы приехали в город?
– Так! – Тадарик вскинул руку, придерживая рассказчика. – За вами послали двух всадников и ты одолел их голыми руками? В это можно поверить. Как воины, собачники стоят недорого.
– Тадарик, посмотри на раба, на лошадей, на мою броню…
– Я говорю: я верю тебе. Но неужели эти храбрецы, погнавшиеся за вами, не пустили по следу собак?
– Конечно пустили. Двух псов.
– И?
– Псов пришлось убить.
– Голыми руками?
– Голыми руками.
– Тадарик! Да он же врёт нам в глаза! Да если он такой боец, что безоружный одолел двух псов, то почему он не сделал этого будучи при оружии и в доспехах, когда остался в степи?!
– Тадарик, – Гастас опустил глаза, стиснул кулаки, но голос его оставался тих и ровен. – Почему ты позволяешь оскорблять гостя в твоём доме?
– Ну-у-у … – Как бы в раздумье протянул «Медведь».
– Ты тоже не веришь мне. Хорошо. – на стол лёг нож в ножнах.
– Никто не отрицает, что ты убил человека, – возмутился тот же посетитель. Гастас его реплику проигнорировал:
– Сколько он, по-вашему стоит?
–Ну, – хозяин взял клинок, освободил от кожаного чехла, повертел в руках, любуясь багрово-сизым, матовым блеском металла. В усах бывалого воина пряталась снисходительная усмешка: мальчик зря горячится. Но если он так хочет заплатить – пусть платит. – Не меньше пяти золотых.
– Ставишь против хотя бы три?
– Обижаешь. Зачем три? Ставлю пять. Разве я похож на крохобора?
– Так вот: нож против пяти золотых за то, что собаки были убиты.
– Идёт. Какие доказательства? За ними далеко идти?
– До конюшни.
Широкий, хозяйский размах:
– Конюшня рядом.
Гастас неспеша спустился с веранды, прошёл через двор, снял со спины Аниной лошади тюк, принёс его, развязал ремни, снял кожу, в которую тюк был завёрнут, развернул. Две собачьи брони и «костяной» панцирь кочевника ковриками расстелились на полу. Зрители, как завороженные трогали и гладили сизую бронзу бляшек и колец. Хозяин сидел над ними, широко расставив ноги, упершись кулаками в бёдра и чуть покачиваясь. Сейчас он уже напоминал не медведя, а оглушённого быка.
– А кто подтвердит, что собак убил именно ты? Может быть они сами… того? – попытался разрядить обстановку ещё один посетитель.
– Точно! Сами подавились, сами померли, а Гастас только броню с них снял, – опять не удержавшись, съехидничала Аня.
– Цыц! – рявкнул хозяин снова уподобляясь медведю, на этот раз разъярённому. – Вот брони. Сами собаки сдохнуть не могли. Значит, их убил Гастас.
– А я не говорил, что прикончил собак, – упрямо возразил ему парень. – Я только сказал, что псов пришлось убить.
– Значит всё-таки они сдохли сами?
– Ага, подавились чем-то несъедобным, – вставила реплику девушка. На этот раз, Тадарик её проигнорировал, а Гастас заявил чётко, почти по слогам:
– Псов убила Госпожа Анна. Как? Не знаю. Я тогда лежал под собакой.
– И пёс тебя не порвал? – опять вылез всё тот же скептик.
– Дружище, – поморщился хозяин. Помолчи, если ничего не смыслишь. Когда собаке дан приказ «Взять», – она не кусает. Она просто сшибает с ног. Ну и держит потом, пока хозяева не подъедут.
– А всадники отстали.
– А ты успел очухаться?
– Да. И был зол, как дикий кот.
– Хорошо, – подвёл итог рассказу с спору Тадарик. – Собак вы убили, до города добрались, деньги ты у меня выиграл. Что будешь делать дальше?
– Во-первых, – уголком рта улыбнулся Гастас, – верну монеты тебе. Как плату за пищу, пиво и кров.
– За пять золотых, вдвоём, можно прожить год. Даже с лошадьми.
– Год у тебя я жить не собираюсь. Завтра к городу подойдут собачники. Послезавтра, с утра я намерен наведаться к ним.
– Хочешь выкупить Лагаста?
– И не только. Две собачьи брони стоят дорого. Очень дорого.
– Потом вы наймётесь в охрану каравана… Ну чтож, дело доброе. Такому – не грех помочь.
– Ну так помоги.
– Прямо сейчас?
– А почему бы и нет?
– Чем?
– Во-первых, одолжи мне золотой.
– Золотой? – глаза хозяина блеснули. – Пожалуйста. Хоть сию минуту. А, когда сможешь, отдашь три.
– Согласен. Второе: мне нужны свидетели.
– Что засвидетельствовать?
– То, что я и госпожа Анна – свободные люди, а не беглые рабы.
– Ну, что касается тебя то это просто. Я тебя знаю и мои друзья тебя вспомнят. Но что касается твоей спутницы… Сам понимаешь, она – женщина. Её слова судья во внимание не примет.
– Поэтому я и обращаюсь к тебе. Все в городе знают, что ты много путешествовал. Мог же ты побывать в далёкой Росси?
– Вполне, даже если и небыл там никогда.
– Сможешь подтвердить, что эта девушка – из России? А я расскажу, как собачники захватили в степи мирных путников, что, кстати, чистая правда.
– Попытаться … можно. Идём?
– Куда?
– К судье.
– Прямо сейчас?
– А почему бы и нет? – Лицо Тадарика так и лучилось добродушным самодовольством. Не поворачивая головы, он рявкнул, – Старуха!
Из дома выглянула женщина. Руки у неё были мокрые и она вытирала их о передник.
– Отведи гостью в дом. Подбери ей одежду. Пусть умоется, переоденется. Да! – Взгляд его упёрся в Анну. – Вот это! – Пальцем мужчина провёл себе вдоль шеи сверху вниз. – Сними. Так торговцы помечают рабынь-девственниц. А ты – не рабыня.
– Как я забыл! – Гастат буквально вскочил с лавки. – Госпожа въехала в город…
– Да не шуми ты так, – оборвал парня хозяин. – Сколько людей вас видели? Сколько запомнили? И не забывай! В нашем городе нет ни одного человека, который даст показания в пользу собачников. Старуха!
– Какое платье брать? – сухо уточнила женщина.
– Скромное. Платье, обувь, покрывало – всё скромное. Ибо девушку украшает скромность.
–И прозрачное платьице, – опять не удержалась от ехидной реплики Аня. На этот раз Тадарик чуть повернул голову в её сторону, как бы прислушиваясь. На лице его отразилось недоумение, медленно, по мере то как смысл остроты доходил до него, сменяющееся пониманием. Он захохотал. Громко, резко, во весь голос, хлопнул себя по коленям, заходясь неудержимым, гомерическим смехом:
– Прозрачное платьице?
Хохотали посетители, на разные голоса, смеялся Гастас, улыбалась Аня. Лишь служанка хранила высокомерное молчание, с лёгкой брезгливостью наблюдая за веселящимися мужчинами.
– Прозрачное платьице! – Тадарик вытер выступившие от смеха слёзы. – надо же так ответить! Старуха, пусть платье будет не слишком прозрачным. Ох, не могу! Скромное и прозрачное платьице…
– Теперь ты веришь, что она из России?
– Теперь? Верю. Хоть и не был там ни разу. Ни одна из наших женщин так не ответила бы. Старуха! Ты долго будешь пялиться на нас? Солнце на месте не стоит.
Последняя реплика звучала особенно уместно. Не отставая от рабыни, Аня вошла в дом спешно, на ходу сматывала с шеи уличающий её платок. Женщина тут же зарылась в сундук, вынимая и откладывая в сторону аккуратно сложенные вещи. Наконец она нашла то, что искала.
– Мне бы ополоснуться, – робко попросила Аня.
– Это можно, госпожа. В саду. Те жеребцы ржут сейчас во дворе и вам не помешают.
Тёплая, настоявшаяся вода из огромной, долблёной колоды сладко пахла тиной. Аня тёрла себя пучком травы, женщина поливала её из долблёного, деревянного ковша с резной ручкой. Медный ошейник девушка заметила лишь под открытым небом:
– Ты – рабыня?
– Да.
– Как твоё имя?
– Старуха.
– Так тебя зовёт хозяин. А имя…
– А зачем имя женщине?
Вопрос, конечно был спорный, но … что ни город – то норов, что ни народ – то новый обычай. Аня неопределённо пожала плечами:
– Ну, … чтоб было. У нас имена есть у всех, – право, зря она подняла эту скользкую тему. – А хозяин твой как? (Добрый? Злой? Понятия добра и зла тоже могут быть разными) Справедливый?
– Хозяин как хозяин. Бывают хуже.
– Значит неплохой? – Ане показалось что она нащупала что-то общее. Рабыня её оптимизма не разделяла:
– Неплох, если всё по его воле делается. В городе его за глаза «Мясник» зовут и бояться.
Аня смутилась. Кличка – кличкой, но на кровожадного мясника хозяин дома совсем не смахивал. Скорее на медведя. Грубоват, опасен конечно, но и симпатичен.
– Мне показалось, что он умеет привлекать сердца…
Глаза собеседницы зло сверкнули:
– Ты – ведьма, тебе виднее.
Что это? Неужели ревность? Ане показалось, что она идёт по раскачивающемуся канату. Одно неловкое движение и… Интересно, а что будет? Она всё-таки гостья. И законы гостеприимства здесь, похоже, соблюдаются неукоснительно. Недаром именно к ним недавно взывал Гастас. Но от гостя тоже требуют пристойного поведения. Да, она же для всех чужеземка и ведьма.
– Верно говоришь, – прошептала Аня как бы для себя. Перед её мысленным взором детали сложились в картинку, поражавшую своей ясностью: конечно хозяин спал с рабыней. Так же просто, как ел, пил, балагурил и, возможно, дрался. Но и рабыня не была бездушной вещью. Эта, раньше времени усохшая женщина, похоже безумно и молча обожала своего шумного, громогласного повелителя и … столь же безумно и молча ревновала его к каждой юбке. Похоже, не без оснований.
– Верно. – повторила девушка уже вслух. – Судьбе было угодно, чтобы мой путь и его путь пересеклись, но то, что вдруг пересеклось вдруг и расходится. А вот ваши пути, пожалуй, будут сплетены до последнего часа.
Аня не слишком рисковала изрекая своё предсказание. Она то в городе не задержится. По крайней мере на долго. А вот рабыне от хозяина никуда не деться. Ну не похож этот медведь на жмота, способного ради пары медяков сбыть со двора постаревшую, но верную служанку. Скорей вторую, свежую работницу купит.
Бесформенное, похожее на мешок платье подогнано по фигуре шнурками и заколками. Объёмистый шарф скрывает короткую стрижку. На ногах – кожаные подошвы с ремешками. И, поверх всего – покрывало, способное из-за своей обширности заменить плащ.
Мужчины естественно поворчали по поводу женской неторопливости, но скорее для проформы.
Гастас тоже ополоснулся у колодца, побрился, и даже помолодел. Совсем юнец. И двадцати лет нет. Хотя, наверно, для этого мира и для этой эпохи – двадцать лет – серьёзный возраст, если за оружие в двенадцать – четырнадцать берутся. Он снял панцирь, переоделся и выглядел вполне симпатично, хотя и терялся на фоне Тадарика. Этот вырядился в пух и прах: меховая шапка, роскошный по местным меркам полосатый, длинный, до земли плащ, отороченный для пущей красоты ярко-рыжим, лисьим мехом; перевязь с медными бляхами, напомнили Ане наряд Портоса. Как тот книжный гигант, Тадарик непрочь был прихвастнуть своим достатком.
Свита из нахлебников и посетителей харчевни добавляла ему внушительности. Пленника тоже решено было взят с собой. Его поволокли, как пса, на верёвке, не обращая внимания ни на стоны, ни на измученный вид.
Крошечный, пеший переход буквально убил этого наездника по жизни.
Солнце клонилось к горизонту и посетителей в суде уже не оставалось и Тадарик смог сразу приступить к сути дела:
– Уважаемые хранители законов, – начал он не без рисовки и пафоса Тадарик. – Мой гость, приехавший издалека, хочет подать жалобу на учинённое над ним бззаконие. Он сопровождал торговый караван, когда грязные и беззаконные бродяги, кормящие своих собак человечиной, напали на них и захватили в плен его и его товарищей по оружию. Так же мой гость свидетельствует ещё об одном преступлении, совершившемся на его глазах. Госпожа Анна, путешествующая с друзьями, была захвачена в балке «Голодного колодца», что в пяти днях пешего пути от нашего, богохранимого города. Подлые деяния…
–Тадарик, – вздохнув, остановил краснобая седой, дряхлеющий уже мужчина в добротном платье, поверх которого был накинут длинный, полосатый, как у Тадарика плащ, но не с лисьей, а с куньей оторочкой. Не иначе – городской судья. – Ты же знаешь, что такие жалобы подобны туману? Мы бессильны усмирить бесчинства собачников в степи. Только в городе мы можем требовать от них уважения к закону.
– А тебе-то что за печаль, уважаемый хранитель справедливости? – резко сменил тон беседы Тадарик, переходя от пафоса чуть ли ни к панибратству. – Твоё дело – принять жалобу, присоединить её к многим и прочим. Остальное – во власти богов и судьбы.
– Разумно сказано, – смягчился судья и тут же хитро прищурился. – Но жалобы пишутся на телячьей коже, а она стоит недёшево.
– Среди моих гостей нет нищих, – Возразил судье Тадарик. И седеющие помощники судьи зашевелились, извлекая из сундука, на котором сидели куски выскобленной добела тонкой кожи, тростинки для письма, роговые чернильницы и стопки исписанных, тоненьких деревянных дощечек, – как поняла Аня местные книги и кодексы.
– Порядок есть порядок, – не обращая внимания на эти приготовления, заметил судья. – Прежде чем принять жалобу, мы должны удостовериться, что твой гость действительно свободный, достойный доверия человек. У него есть свидетели?
– Есть. Мой гость не впервые останавливается в моём доме. Я знаю его, знаю его друзей. Мои друзья, жители нашего города тоже знают их…
– Этого достаточно, – остановил Тадарика судья. – Необходимый документ может быть составлен. – он кивнул помощнику-писцу. –Приступай. Как имя твоего гостя?
– Гастас.
– Откуда он родом?
– Из «Костричей», но не из Больших, а из Малых, из тех, что стоят на реке «Тихой», у «Мелких болот».
– Мог бы и не объяснять, – буркнул писец. – Все они из «Костричей» чёрные, что твои головёшки и вечно их по свету носит: земля хлеб не родит, а в тамошних болотах не поохотишься толком. Разве что птицы много.
Судья зло зыркнул на болтуна:
– Тихо там! – продолжил расспросы. – Кто его родители?
– Я – сирота.
– Чтож, – реплику юноши судья проигнорировал, по-прежнему обращаясь лишь к Тадарику. – Что же касается женщины…
– Госпожи Анны, – уточнил Тадарик.
– Да, госпожи Анны. Кто поручится за неё?
– Гастас. Высокий суд признал его достойным доверия, о чём сейчас и пишется на телячьей коже. Суд не может объявить свои же слова – ложью.
Судья поморщился, но то ли не смог подобрать возражения, то ли не захотел делать этого:
– Разумно. Так что же говорит Гастас из «Малых Костричей»?
Гастас выступил вперёд:
–Я собственными глазами видел, как собачники пленили в балке у «Голодного колодца» госпожу Анну и двух её спутников, мирно отдыхавших под сенью деревьев. Одежда путников свидетельствовала о их высоком положении. Если суд потребует, Одежда госпожи Анны будет ему представлена. Сейчас я могу показать суду лишь лоскут от головного покрывала госпожи Анны.
Квадрат ткани лёг на стол перед судьёй. Обтрёпанный, мятый, серый от грязи. Старик недоверчиво помял ткань в пальцах. Брови его удивлённо поползли вверх:
– Такой белой и нежной ткани не купишь ни в одной из наших лавок! Да, эта ткань из очень далёких земель. Суд хочет услышать: как называется эта земля?
– Россия, – ответила Аня. – Я родом из России. Из города «Санкт–Петербурга» на реке «Неве». Моя мать – Ольга, дочь Дмитрия. Она – лекарка. Отец – Александр, сын Владимира.
Судья изумлённо уставился на девушку:
– Удивительно, эта женщина говорит по-нашему!
– Если бы я говорила на своём языке, мы бы не поняли друг-друга.
Старик покраснел от гнева, набрал воздуха в грудь, глаза его забегали, перепрыгивая с одного посетителя на другого, пока не зацепились за Тадарика. Судья засопел, словно выпуская пар, буркнул недовольно:
– Очень бесстыжие и дерзкие женщины живут в России, в городе с длинным и непроизносимым названием, что стоит на реке Неве.
– Это не наша забота, уважаемый хранитель законов, – с лёгкой угрозою отозвался Тадарик. – Это забота мужчин из России. Мне же кажется очень удобным то, что моя гостья так ясно и внятно ответила на все ваши вопросы, ещё до того, как они были заданы. Что касается меня, то я подтверждаю: в моих странствиях мне довелось один раз посетить далёкую землю Россию. Я наблюдал тамошние нравы и потому сразу признал в моей гостье жительницу тех земель.
Некоторое время судье понадобилось, чтобы обдумать услышанное. По форме всё было верно. Что же касается невероятной наглости женщины … Не хочется ссориться с Тадариком. Вопреки добродушному облику, этот бродяга ох как злопамятен. На открытую ссору с судом бывший наёмник конечно не пойдёт, но отомстить – отомстит. Как никак, все должностные лица в городе – выборные, а Мясник в почёте у городской голыдьбы. Не разумней ли будет проявить великодушие и не заметить женскую дерзость или … лучше глупость?
– Пишите: госпожа Анна, родом из города …
– Санкт – Петербурга.
– Санкт – Петербурга на реке Неве в России. Ну и далее: дочь…
– Ольги Дмитриевны и Александра Владимировича.
– Так и пишите. Записали? Теперь можно приступать к сути жалобы. Она ясна. А вот подробности… Как я понял, Тадарик, твоим гостям удалось бежать?
– Да.
– Как?
– Это важно?
Судья двусмысленно улыбнулся:
– Уже ходят слухи. Люди говорят, что эта женщина – Ведьма. Что она даже убила собак …
– Так и было, уважаемый хранитель закона, – вклинился в спор Гастас. Госпожа Анна – ведьма. От её прикосновения медные кольца кандалов рассыпались в прах, оковы разомкнулись, а собак, пущенных по нашему следу, госпожа Анна сразила молниями. Мои же раны, прежде полученные в схватке с псами, закрылись от одного прикосновения её руки.
В продолжении ответа Гастаса судья с сомнением качал головой, а его помощники – писцы пересмеивались. Истории с колдовством среди «образованной», городской верхушки, доверием не пользовались. Юноша закончил и судья лениво приподнял ладонь, требуя тишины от помощников. Те затихли.
– Не ставя под сомнение показания свидетеля, суд просит уточнить: почему, будучи столь могучей колдуньей, госпожа Анна позволила пленить себя и своих спутников? Почему не наслала молнии на нечестивых собачников?
Тадарик нахмурился. Писцы опять захихикали.
– Боги, которым служу я, не приемлют человекоубийства, – спокойно ответила судье Аня (подспудно, заданный судьёй вопрос не раз уже вставал перед ней. Просто до сих пор никто, ни Гастас, ни Тадарик, ни его гости-постояльцы-посетители не захотели высказать его вслух.) – Я бы могла вызвать молнии с неба, избавив себя от некоторых тягот, но потеряла бы при этом благоволение своих богов.
– Это правда! – поспешил поддержать её Гастас. – Кочевников, преследовавших нас, точнее кочевника, сразил я. Второго преследователя я пленил. Желая выказать свою благодарность, я протянул госпоже Анне копьё, предлагая таким образом отомстить поверженной твари за все причинённые обиды, но госпожа Анна даже не коснулась копья. И я понял, что убийство человека – запретно для неё. И … – вспомнив о пленнике, Гастас подёргал за верёвку, поднимая парнишку с колен. Раба, надо заметить, никто на колени не ставил. О нём, до этого момента, просто забыли, увлечённые перипетиями разбирательства. На колени кочевник встал сам. После пешей прогулки беднягу не держали ноги. – Он может подтвердить мои слова.
По закону раб не мог считаться свидетелем, но в глазах судьи блеснул откровенный интерес:
– Этот юнец преследовал вас?
Гастас поддёрнул верёвку, прошипел достаточно внятно:
– Отвечай, падаль.
– Да, господин, – убито подтвердил парнишка. – Я и мой соплеменник преследовали этих людей.
Ломанная, но внятная речь пленника ещё больше заинтересовала служителя закона:
– Ты из племени «Собачьих людей»?
– Да, господин. Собаки – наши кровные родичи. Мы делим с ними жизнь и пищу.
– А обучать собак ты умеешь?
– Да, господин.
Тадарик бросил на Гастаса пристальный, почти пронзительный взгляд. Тот демонстративно развёл реками, типа : мол раз так сложилось, то …
– Почтенный хранитель закона, – вклинился Тадарик в беседу судьи с рабом, – не буду скрывать: кошелёк моего гостя не слишком переполнен, а пергаментов ваши уважаемые и многоучёные помощники исписали немало. Так может быть вы проявите ваше, всем известное великодушие и возьмёте этого раба в счёт исписанных листов и прочих судебных издержек?
Похоже, натуральная оплата в этом мире была в ходу наравне с деньгами. Судья благосклонно кивнул просителю, прикрикнул на помощников:
– Хватит хихикать. Записывайте. Никаких вопросов у меня больше нет. Всё ясно.
Через пол часа необходимые документы были оформлены и выданы просителям. Уже на улице, Тадарик счёл возможным дать выход своему возмущению:
– Вот она! Добыча воина! Берёшь с кровью и риском, а в городе каждая, трусливая тварь, боящаяся высунуть нос за стены, норовит обжулить тебя, да ещё и обижается, если ей это не удаётся. Мол, тебе-то это добро с неба, само упало. Раб тот стоил не меньше восьми золотых, а ушёл меньше, чем в четверть цены!
– Скажи, Тадарик, – обратилась к нему Аня. Раньше, в Питере, она бы ни за что не заговорила бы так, сама с малознакомым мужчиной, но что-то менялось в ней с каждым днём, каждым часом, проведёнными в этом очень некомфортном, но, по-своему привлекательном мире. – А собачники могут подать жалобу городским властям на наш побег?
– Могут, госпожа Анна, – неожиданно серьёзно ответил девушке Тадарик. – Только теперь этот хорёк уже не пересмотрит своего решения. Во-первых, побоится ссориться со мной. Вы – мои гости и находитесь под моей защитой. А во-вторых, если он признает вас рабами собачников, то своего раба должен будет признать свободным и отпустить. А уж на такое он не пойдёт никогда.
– А что бы ты сделал, если бы он пошёл против тебя?
– Поговорил бы с друзьями. Они – со своими друзьями, а те – со своими. Судья – должность выборная. Ну а потом, когда бы он перестал бы быть судьёй, вызвал бы его на поединок.
– Старика?
Тадарик хмыкнул:
– Ну, да он – старик и драться со мной откажется. Но вызов то будет обращён не только к нему, но и ко всему его роду. Поэтому его примет кто-то из сыновей этот проныры, или племянников. Но мне-то какая разница?
Итак, прозвище «Мясник» бывший вояка в родном городе заработал честно. А Тадарик уже вспомнил ещё кой о чём и обратился к Гастасу:
– Гастас, а монета-то твоя цела. Не вернёшь часть долга?
– Верну. Обязательно верну. Но не часть долга, а весь и сразу. Ну и не сегодня. Сегодня я думаю с тобой за барахлишко рассчитаться. Коим ты так великодушно нас снабдил. Двух серебряных за всё хватит?
– За всё? – казалось, от возмущения глаза Тадарика вылезут из орбит. – Две пары кожаных сандалий! Твои, между прочим, на тройной подошве!
– Ну да, второй слой проносился, вот и пришлось третий подшивать.
– А рубаха?
– Что и говорить: заштопана отлично.
– А плащ?
– Доброе сукно. Здесь ткали?
– А одежда госпожи Анны?
– Как ты и сказал: скромно. Ладно, три, нет четыре серебряных за всё.
– Да меньшее – семь!
– Ты хотел сказать: пять? Мне ведь оно тоже не с неба упало.
– Ладно. Именно это я и хотел сказать. Сейчас отдашь?
– Не на улице же.
– Ну, хоть сегодня?
– Если золотой разменяешь.
* * * * * *
Остаток дня мужчины гомонили без её общества. Рабыня уложила девушку спать на кухне (ею ограничивалась в доме «женская половина»), на широкой лавке. Овчина – на доски, вторая, свёрнутая валиком, – под голову, лёгкий плащ – вместо одеяла. После ночёвок на голой земле – поистине сказочный комфорт.
Проснулась Аня от ощущения зябкой прохлады. Рабыня, поднявшаяся раньше неё, распахнула дверь кухоньки и впустила в тёмное помещение без окон свет и свежий воздух из сада. Сама женщина энергично месила тесто в ёмкой и низкой, деревянной долблёнке-квашне. Аня поднялась. Одежда девушки сейчас состояла из широкой и длинной рубахи, мягкого от бесчисленных стирок, небелёного холста. Спросила робея перед суровым обликом служанки:
– Доброе утро, хозяйка. Где бы умыться?
– А где и вчера. В саду, – ответила женщина не слишком приветливо и не прерывая работы и поняв её робость, смягчилась, успокоила, пояснив пренебрежительно, – те жеребцы заполночь гомонили, теперь долго отсыпаться будут.
Успокоенная Аня вышла в сад: кадка, с парящейся туманом водой, десяток больших грядок с луком, чесноком и репой, какие-то низенькие кусты с ягодами и без между ними, кусты высокие, почти деревья вдоль забора, заросли малины и ежевики под ними, дорожки, обсаженные узкими рядами мелких диких цветов и просто красивой травой. Аня не удержалась, совала с одного из кустиков пару переспело-красных ягодок, пожевала. От кислоты свело челюсти. Да, селекция здесь в самом начале своего развития. Цветы – неяркие, ягоды – кислые, но почин-то сделан. Наслаждаясь утренним запахом трав и свежести, Аня умылась, расчесалась кое-как, пальцами. Даже гребня у неё нет. Благо – волосы короткие, стриженные. Вернулась в дом.
Рабыня на кухне укутывала долблёнку с тестом чистым полотном, покосилась на гостью, сказала чуть в сторону:
– Мне на рынок надо, госпожа Анна…
– Можно я с тобой?
– Да, госпожа.
Скромная одежда имеет свои преимущества. Одевание не заняло много времени. И вот они уже идут по улочкам утреннего города к площади с рынком. На руке у рабыни висит большая корзина. Ну да, такую ораву нахлебников так просто не прокормишь. Целью похода оказалась свежая рыба. Она хлопала хвостами в объёмистых, плоских корзинах рыбаков, топорщила плавники, разевала рты, шевелила жабрами. Большая и маленькая, узкая и широкая. Тут же, горожанки-покупательницы наперебой спорили с рыбаками, сбивая цену. Рабыня присмотрела крупных, в две ладони длиной, рыбин, похожих на плотву, но более плотных и округлых. Аня догадалась, что именно этих рыбок смаковала вчера в пирогах. А вот девушке приглянулись полосатые, шипастые рыбы, похожие на окуней. Она помнила, что в её мире мясо окуня не имело мелких костей. Хозяйка на её предложение поморщилась: «Сухие» – но «окуней» купила. Они действительно стоили дешевле «плотвы». Сама она одарила особым вниманием длинных рыбёшек, извивавшихся в корзине с крышкой. Одним своим видом они вызывали у Ани мелкую дрожь. Преодолевая соблазн, женщина отстранилась от торговца:
– Возни с ними…
– Я помогу, – храбро ободрила её Аня, преодолевая свой страх. И покупка состоялась.
Отчуждению пришёл конец. Корзину с рыбой они несли уже вдвоём. И рабыня даже спросила:
– Госпожа Анна, ваши волосы… – она смутилась и Аня помогла ей:
– Коротко обстрижены?
– Да. Очень коротко. Так стригут провинившихся рабынь. Очень провинившихся.
– А у нас … – Аня на секунду задумалась. Нелегко сходу придумать подходящее объяснение. Впрочем, врать так врать. Чем она рискует? – Я пожертвовала их.
– Кому?
– На алтарь трёх богинь-сестёр: Терапии, Хирургии, Гигиены, их матери Медицины и отца их Асклепия-фармацевта. (Не запутаться бы самой. Вроде не должна. Слова-то все знакомые).
Длинный список произвёл нужное впечатление и, выдержав паузу, Аня продолжила свои «пояснения»:
– У нас, если девушка хочет стать лекаркой, она должна пройти испытание. Вступительный экзамен называется. Если она его проходит, то в знак благодарности обривает голову и волосы приносит на алтарь в храме.
– Но почему волосы?!
– Волосы жгут в доме больного, чтобы изгнать болезнь, – серьёзно ответила девушка. – Это, во-первых. Во-вторых, что ещё может пожертвовать человек без вреда для своего здоровья? Медицина и её дочери не приемлют никакого кровопролития, кроме как ради излечения больного. Они ненавидят смерть настолько, что даже цветы в их храме – живые, с корнями, с листьями, в вазах с землёй.
– А медь, серебро, ткани…
– Храм принимает любые дары. Храм не может существовать без денег. Но ничего этого богиням не нужно.
Да, впечатление она произвела. Всю дорогу женщина молчала, изредка, искоса поглядывая на коротковолосую гостью.
Дома они в четыре руки готовили: длинных рыб полагалось по очереди опустить в кипяток, молниеносно вытащить, остудить в холодной воде. После этого слизь снималась с них вместе с чешуёй и кожей. С «окуней» Аня сняла филе. Кости с плавниками и головой, а также жёсткую кожу с чешуёй она пустила на бульон для ухи.
Рабыня не без удивления смотрела за действиями гостьи, но молча. Она лепила рыбные пироги: длинных рыбёшек она укладывала в тесто чуть не вязанками, «плотвичек» – по одной в пирог. Аня не поленилась, отчистила каждую от чешуи. А в пироги с «окунёвым» филе Аня добавила мелко порезанный, тушёный на сале лук. Последняя начинка удивила хозяйку больше всего. Противни с пирогами отправились в печь. Аня процедила рыбный бульон (точнее, аккуратно перелила его в другую ёмкость, оставив разварившиеся кости на дне кастрюли), заправила его зелёным луком и оставшейся от пирогов чищенной рыбой. Получилась двойная уха.
Первая партия пирогов «отдыхала» на столе под суровым полотном, когда на кухню заглянул хозяин. Похоже, кухня была единственным местом в мире, где его самоуверенность отступала.
– Готово, готово, – проворчала рабыня, – Несу.
– Готово, – подтвердила Аня, имея ввиду уху, на две трети состоящую их рыбы.
Вот она снова сидит за одним столом с мужчинами. Рядом с ней – Гастас. Парень натянут, как струна и изо всех сил «держит лицо». Что-то было вчера? Пока она отдыхала? И ведь не спросишь.
Кастрюля с ухой опустошается чуть не в миг. В центре стола растёт гора рыбьих костей. Тут же стопка лепёшек. Свежих. Только что из печи. Пироги похоже пойдут на ужин. То, что сегодня не надо плеваться чешуёй, Тадарику нравится. Он демонстративно хлопает ладонью по столу:
– Старуха! Пива!
Рабыня приносит холодный жбан из погреба. Разливает питьё по кружкам.
– Молодец, старуха! – рычит «медведь». – Давно говорю: надо тебе молодую помощницу купить!
Женщина бледнеет, медленно ставит пустой жбан на стол и, развернувшись, бегом спасается на женскую половину. В спину ей бьёт хохот мужчин. Семейная сцена, однако.
Аня вздрагивает. Грубость этого громилы больно ударяет и по ней. Она ведь тоже старалась! Она резко встаёт, почти вскакивает, быстро идёт на кухню, вслед за женщиной, даже не замечая, как стихает мужской гогот за столом.
Конечно, рабыня рыдает.
– Почему он так? За что?
Женщина поворачивает к утешительнице мокрое от слёз лицо.
– Я … я …я… он сына хочет!
– Погоди … – в памяти всплывает рассказ Гастаса о том, что всех родных Тадарика унесла Чёрная смерть. – Он же последний в роду!
– Да, госпожа. Он хочет сына, а я …
–Он что? – не понимает Аня. – Разве только с тобой?
– Нет, но …
– И часто он так «шутит»? – В Ане начинает подниматься гнев.
– Часто, но …
– Ну так скажи ему в следующий раз: «Ладно, ты меня «огорчаешь», так зачем же ещё и молодую «огорчать»? Чем она-то провинилась?»
Теперь в глазах рабыни – дикий ужас.
– Но, как я … Он же …
– Побьёт тебя?
– Нет, нет, он никогда …
– Но ведь ты здесь не причём. И ты это знаешь.
– Знаю, но …
Опять поток слёз, несвязные, похожие на вздохи слова:
– Он – хороший. Он не виноват. Он…
– Просто ему плохо и он срывается на тебе.
Как же всё это просто и печально. И самое печальное – непонятно: как и чем можно помочь, но рабыня мыслями уже ступила на проторенную дорожку:
–Госпожа Анна, вы ведь ведьма?
– Не совсем. Я … – Аня понимает, что ждёт от неё женщина, но так же ясно понимает, что попалась. Запуталась. В собственной лжи, как в силке. – Я так мало знаю. Я прошла всего три испытания, а их – двенадцать. В первой ступени, – Аня ещё не потеряла надежды «отмазаться». – А ступеней целых три. Из тридцати шести испытаний я прошла всего три. (А изучать гинекологию и родовспоможение, в отличие от основ терапии и хирургии, кои хоть и в теории я прошла, будут только на третьем курсе, а я и второй-то не закончила) – скобки Аня естественно не озвучивает, а её надежда оправдаться слабеет с каждым словом. Во взгляде женщины столько мольбы, что у девушки дух захватывает. – Я буду думать…
– Я обрею волосы и сожгу их на алтаре во имя трёх блаженных и великодушных богинь, их матери и отца. Я …
– Не надо, – окончательно пугается Аня. – Богини не берут плату. Они принимают дары благодарности. После. Я сама обращусь к Асклепию, чтобы он послал мне лекарство. Или подсказал как приготовить его. И… – Внушение. Аня вдруг понимает, что других средств у неё сейчас нет, но есть вера, и веру эту она использует. Потому что недавно она очень легко лгала, не думая о последствиях, а ведь за любую ложь приходится отвечать. – Но ты должна успокоиться! Покой в душе – первое, что требуется для такого лечения! И если ты веришь мне…
– Верю, госпожа Анна. – на лице рабыни неподдельное благоговение. – Я слышала разговоры мужчин. Вы умеете вызываете молнии с неба, читаете в душах и во тьме грядущего! Вы – настоящая ведьма. – Она затихает. Взрослая, битая жизнью женщина, вдруг уверовавшая в возможность чуда. И Ане страшно, если такая вера будет обманута:
– Я должна приготовить лекарство, – говорит она уже твёрдо, – но это требует времени.
– Да, госпожа, – смиренно шепчет рабыня.
– И не надо слёз. Они ещё никому не помогли.
Лекарства, лекарства и, ещё раз, лекарства! Без них любой лекарь бессилен. Хотя бы травы. Но она не знает здешних трав, хотя…
– Как здесь называют ту мелкую, длинную рыбу?
– Вьюн, госпожа. Вообще-то эта рыба для очень бедных людей, хотя и вкусная.
– А две другие?
– Окунь, госпожа, и тарань.
Названия прозвучали немного иначе, но смысл их был понятен и, что важнее, привычен. Так может быть и травы здесь такие-же? Ну, или похожие? Придётся рискнуть. Посмотреть бы у реки.
С этими мыслями она вернулась к столу. Завтрак закончился. Постояльцы расползлись о лавкам и сыто дремали, хозяин куда-то удалился. К ней подошёл Гастас:
– Госпожа Анна, я хочу показать вас город. – парень и сам не заметил, как его вежливость перерастает в холодную отчуждённость, больно раня спутницу. Но у Ани уже были свои планы:
– Конечно, – согласилась она с такой горячей благодарностью, что юноша даже слегка отшатнулся.
Что-то изменилось в городе со вчерашнего дня. Точно! Люди! Люди на телегах. Они запрудили улицы и торговую площадь. Взрослых мужчин среди них было немного. Главным образом на телегах и под ними ютились женщины и дети.
– Гастас, почему так много детей?
– Собачники идут, госпожа Анна. Мужчины остались, чтобы за крепкими стенами посадов защищать дома и имущество. Но дети… Они ведь такие непоседы. Вы ведь знаете, чем собачники кормят своих псов?
– И детьми тоже?
– Маленькими. Собаки обучены воровать их.
– Собачники нападут на город?
– Нет, госпожа. Они и на посады нападать не будут. Поля вот потравят. Это – да. Просто собачникам сейчас нужно золото и хлеб. Они встанут под городом, на погосте и будут менять овец и рабов на хлеб и золото.
– Хлеб – это я понимаю. Они его не выращивают, а кашу варят каждый день, но зачем им деньги?
– Собачьи кольчуги, их оружие из крепчайшей, сизой меди стоят немало.
– А у кого они их покупают?
– Этого не знает никто.
– А горожане? Их же много. Почему они не нападут на собачников?
Гастас криво усмехнулся:
– Никто, кроме вас, госпожа Анна не смог убить бронированного пса.
– А кто-нибудь пробовал?
Опять ответ предваряет кривая усмешка:
– Ну, я пробовал. И мои друзья пробовали. Те, которых мы будем завтра выкупать. Пешего воина собака просто сшибает с ног. А конного или стаскивает с коня или калечит и валит лошадь. Псы хорошо обучены. От них можно только спрятаться за стенами и отогнать кипятком.
Нет. Тему надо было срочно менять.
– Гастас, а мы можем спуститься к реке?
– Конечно, госпожа Анна. Сегодня это не опасно.
– А завтра?
– Завтра там будет пастись скот собачников.
– Поэтому люди и уходят? – Аня указала на тяжело нагруженные лодки рыбаков, плывущие к противоположному берегу.
– Да, госпожа Анна. И … – взгляд юноши зацепился за один из домишек. – Здесь живёт городская колдунья. Может быть она знает, как вам вернуться в ваш мир?
Сам дом представлял из себя полуземлянку а его чёрная дверь напоминала провал. Шагнуть туда? И, может быть, тут же покинуть этот мир? Такой неуютный, неспокойный, со всеми его бедами… Аня поёжилась, колеблясь. Во взгляде её спутника отразилось нечто, схожее с недоумением.
– Страшновастенько, – пожаловалась ему Аня, в оправдание своей нерешительности. – Но ты прав. Зайдём.
Скрип разбухшей от сырости двери ударил по нервам. Холодная темнота погреба распахнулась перед глазами. Гастас легко поклонился дверному косяку и не задумываясь переступил высокий порог. Ане ничего не оставалось, как последовать за своим провожатым. Тем более, что тьма лишь казалась абсолютной. Слабый огонёк масляной лампы в дальнем углу, пустая, чёрная прихожая, голос со стороны:
– Кто вы? Зачем пришли сюда? В волнении, рука девушки стиснула ворот платья, заодно зацепив и шнурок амулета. Радуясь подсказке судьбы, Аня сняла его, протянула невидимой хозяйке дома:
– Я пришла, чтобы узнать об этой вещи.
Измождённая, чёрная рука с длинными, свивающимися в спирали, чёрными же от грязи когтями проступила в темноте, приняла из рук посетительнице простенькое украшение. Чёрные, от окружающего мрака, блестящие глаза вглядываются в безделушку:
– Три простых камешка на двухцветном шнуре. Что за невежда сказал тебе, будто эта вещица что-то значит?
Снисходительное презрение ведьмы обожгло девушку. Кем бы ни был Сириус на самом деле, но невеждой Аня не назвала бы его никогда. Подчиняясь этой, мимолётной вспышке гнева она вырвала амулет из грязных лап:
– Я пришла для того, чтобы узнать, а не для того, чтобы рассказывать. Знаешь – говори. Нет – я ухожу.
– А куда?
– Мир велик, а дорогу осилит идущий.
– Госпожа Анна, – попытался вмешаться в перебранку Гастас.
– Ах! – обрадованно взвыла провинциальная сивилла. – Так это сама госпожа Анна удостоила меня своим визитом? Невинная девица, способная за кусок мяса псу глотку перегрызть!
– Ах ты, ведьма …
Аня едва успела перехватить руку своего спутника. А уж как она сумела выволочь его из этой норы на солнышко – осталось вообще недоступным для её понимания. Парень рычал, вырывался:
– Да я тебя, сука …
– Гастас, Гастас, – успокаивала его Аня чуть не плача. – Ну, врала она, врала. Понимаешь? Поверь мне, все ведьмы врут. Ремесло у них такое. Поэтому я и не хочу быть ведьмой …
– Она сказала! … – Парень кажется взял себя в руки, но гнев, готовый вырваться наружу, всё ещё кипел в нём.
– Что я горло собаке перегрызла? Но это же брехня. Ты сам с них доспехи снимал, сам видел, что ничего там не погрызано. Брешет она. Наслушалась городских сплетен и брешет, как Троцкий. Все ведьмы такие. У них на одно слово правды – сто слов лжи. И попробуй отличи: где и какое.
Кажется, её доводы подействовали. Парень обмяк, вздохнул несколько раз, но не удержался, заметил ворчливо:
– И всё-таки одно правдивое слово она сказала: про кусок мяса.
– Гастас, – Аня умоляюще смотрела ему глаза, почти физически ощущая обиду спутника. – Всё было немножко не так. Дело не в собаке, а … – В памяти всплыло полусгнившее лицо чудовища из бреда и преображение этой образины в собачью морду. А потом был вкус воды на губах и детское лицо. Уже наяву. – Если быть честной до конца, то нас обоих тогда спас Заморыш.
– Заморыш?
– Да. Девочка-рабыня. Я даже не знаю её имени. Мы не понимали друг друга. Может быть, ты помнишь её? Тощая, грязная. Непонятно, в чём душа держится. Настоящий заморыш. Она тогда меня в чувство привела, водой напоила. Знала же, чем ей это грозит и не побоялась. Ну а потом … оно словно само покатилось. И мы вообще-то к реке собирались?
– К реке, – покорно согласился юноша. – Заморыш нас спасла, говоришь? Жаль, не помню.
– Да ты и помнить ничего толком не можешь. У тебя тогда такой жар был! Пока рана не очистилась. Но Заморыш, поверь мне, – это личность! Я здесь чужая. До сих пор толком ничего не понимаю. Безрассудная отвага не дорого стоит. Ты – воин. У тебя сила, ловкость, выдержка, какие не у каждого есть. А у той малявки – ничего. Её же ветром гнёт. По-моему, её до сих пор собакам не скормили, только потому, что там даже собакам есть нечего!
– Такой заморыш, говоришь? – переспросил парень и засмеялся. Пусть ещё хрипло, но искренне. – Не помню её. Жаль. И она принесла вам воду?
– Да. Только благодаря ей я очнулась до заката и мы смогли скрыться, пока не взошла луна. При луне это было бы сделать куда труднее. А вот … – Аня оборвала фразу, прикусив губу. Душу наполнила горькая обида. Чужая девчонка, вопреки всем опасностям принесла ей воду, а её подруга, Авлевтина, наверно о ней даже не вспомнила. Вот такая дружба получается.
– Вы хотели что-то сказать?
– Я? Да. А как мы пройдём? Ворота в другой стороне?
– Есть ещё ворота. Точнее, калитка в крайней башенке. К тропе под обрыв. По ней рыбаки приносят в город рыбу. Воротца очень узкие. Там толком и трое пеших не разминутся. И проход там бесплатный. Город без рыбы не проживёт.
Воротца оказались действительно узкими, хотя и вполне надёжными: створки сбиты из дубовых досок в ладонь толщиной, а перед ними пазу для укладки тяжёлых брусьев, позволявших в считанные минуты соорудить за воротам глухую стену. Тропа тоже оказалось узкой и крутой, только для одного человека, зато и обихоженной, с удобными, деревянными ступеньками.
У реки Аня разулась, с удовольствием ощутив босыми ногами сырую прохладу воды. Она шла по самой кромке, вдоль берега. Глаза её жадно скользили по зелени вокруг. Для пробы Аня выдернула несколько стеблей. Почва оказалась на редкость мягкой. Похоже ей попался манник. У аира стебли в основании красноваты, да и его приятный, пряный запах ни с чем не спутаешь. А вон, вроде бы знакомые, резные листья. Девушка шагнула вглубь прибрежных зарослей и ноги её по щиколотки погрузились в мягкий ил. Не важно. Она выдернула заинтересовавший её куст, понюхала. Точно! То, что надо. А вон ещё один такой. Возьмём и его. Набрав целую охапку пахучих корней и перемазавшись в болотной грязи, она выбралась на твёрдый берег. Помыть корни лучше сразу. Чтобы не волочь в дом грязь. Крупные, гладкие ракушки у самого берега тоже заинтересовали её.
– Гастас, ты не знаешь, их едят?
– Беднота весной всё ест. Они здесь каждую весну землю распахивают, корни вытягивают. Потом сушат их, мелют и кашу варят. Вот эти, белые. – он указал на забракованный Аней манник. – А те, что вы взяли – не едят. Уж очень пахучие.
– Понятно.
Корни валерианы, мясистые корни лопуха, листья кровохлёбки. Неплохой улов для первого раза. И ракушки стоит взять. Кажется, это беззубки. Жаль, лягушек наловить не удастся. Больно шустрые. Не, лягушки – это было бы здорово. Их здесь точно не едят.
Гастас отстранённо наблюдает за её поисками, но молчит. И не скажет ни слова. Кажется, хватит. Корзинка полна доверху. Грязная вода стекает сквозь прутья. Охапку травы она возьмёт под мышку, корзину – в свободную руку.
– Всё. Хватит. Можно возвращаться.
– А вы не хотите ничего купить?
– Купить? Что?
– Украшения, ароматы, новую одежду … Я не знаю.
– Зачем?
Кажется, они опять не понимают друг друга. Кстати, корзину с добычей Аня еле тащит, а парню и в голову не приходит помочь ей. Здесь так не принято. Но вот подъём закончен. Вид сверху, надо заметить, такой, что дух захватывает. Вот ворота, вот они в городе.
Гастас враз высмотрел этого подростка. Пара слов, маленькая медная монетка и руки у девушки свободны, а нагруженный подросток шагает за ними следом по городским улицам. Краем глаза Аня заметила Тадарика с двумя постояльцами. Они втроём яростно торгуются у овечьего загона. Ну да, завтра рыбы на утреннем базаре не будет.
Потом они ходили по лавкам. Гастас буквально навязал ей красивый, белый шарф с простеньким, шитым кружевом по краю и тонкую, белую накидку с цветной вышивкой. И даже попытался купить в парфюмерной лавке флакон душистого масла. Флакон был маленький, блестящий, загорело-коричневый, с малахитово-зелёными разводами и невероятно, с точки зрения Ани, дорогой. Вместо него девушка уговорила спутника купить ей три больших, пустых флакона из грязно-бурого стекла с узкими горлышками и прекрасно притёртыми, стеклянными пробками. Недешёвая, надо заметить, покупка. В ювелирной лавке история почти повторилась.
Медные браслеты на вкус Ани выглядели крайне грубо, а серьги … Зачем ей медные серьги, если у неё даже уши не проколоты? Гастас обиделся, хотя и старался не подавать виду. Купить что-нибудь себе, он даже не пытался. На себя у него денег не было. Чтобы немного утешить парня, Аня предложила купить мёду и сливочного масла, и белого, козьего сыра. В конце концов, это же естественно, если она неудобным украшениям предпочитает сладкое?
продолжение