Шел четвертый год войны. В селе остались только женщины, старики да дети. Женщины сутками работали на полях. Дети девяти-десяти лет и старше не отставали от своих матерей. Все работали для фронта, для победы.
Немощные старики присматривали за совсем маленькими детьми и в меру сил трудились на своих огородах. В последние дни лета женщины – кто на ручных тележках, а кто и на спине – понесли зерно нового урожая сдавать на приемный пункт, на железнодорожную станцию в двадцати километрах от села. Зерно насыпали в мешки и взвешивали в зернохранилище, устроенном в церкви.
Шестилетний Тимка проводил мать с вереницей женщин, отправившихся на приемный пункт с зерном. Затем отвел трехлетнюю сестренку в детский садик, устроенный в бревенчатом здании бывшей церковно-приходской школы. Отдал принесенную подушку и узелок с едой на день женщине, поставленной присматривать за малыми детьми. Теперь Тимка был свободен и предоставлен самому себе. С другом Мишкой и еще тремя такими же огольцами пошел на речку. Наловили под камнями раков и рыбешек.
Раков ели сырыми, рыбешек нанизывали на прутки из краснотала и пекли на углях. Костер разводили при помощи «катюши» – кресала из куска старого напильника, кремня и трута из высушен¬ной пакли. Наевшись, ребятишки перешли вброд речушку Кердь, на противоположном берегу которой находились старые заброшенные каменоломни. Из камня сельчане строили дома, хозяйственные постройки, заборы для огородов. В одной из пещер каменоломни они обнаружили постель из старых телогреек, кастрюльку с остатками еды, глиняную миску и деревянную ложку. Один из мальчишек сказал: «Я знаю, кто здесь живет! Тут прячется Сашок, он убежал с войны!»
Сашок, которому едва исполнилось 18 лет, окончил десятилетку, был призван в армию и направлен на курсы командиров. Тоска по любимой матери, у которой он был единственным, заставила его сбежать. Он был вынужден скрываться от глаз соседей, но от всевидящих мальчишек трудно было что-то утаить. Кто-то из ребят, придя вечером домой, рассказал, где прячется Сашок. Женщины, у которых воевали мужья, сыновья, братья, проливали кровь и гибли в боях, немедленно сообщили о Сашке в сельсовет. Утром из райцентра приехали сотрудники НКВД и арестовали его. Весть об этом тут же разнеслась по селу. Тимка с Мишкой прибежали к сельсовету. На телеге, запряжен¬ной лошадью, со связанными руками лежал Сашок. Его охраняли двое военных с пистолетами. Рядом суетилась заплаканная мать Сашка. С разрешения охранников она поила сына молоком из горлышка бутылки.
Разогнав мальчишек, охрана увела Сашка в сельсовет. Утром бригадир колхоза дед Степанок, участник Гражданской войны, оповестил жителей, что всем необходимо собраться у церкви, стоящей недалеко от сельсовета.
Собралась молчаливая толпа. Дети, притихшие от предчувствия чего-то страшного, боязливо прижимались к своим матерям. В центре толпы еле стояла, поддерживаемая двумя женщинами, мать Сашка. Бледная, с лихорадочным блеском в глазах, она не могла понять, за что ее хотят лишить родной кровиночки, ласкового милого сыночка. У окружающих было двойственное чувство: жалость к матери и печаль о своих близких, на многих из которых уже пришли похоронки. А этот сбежал! За толпой наблюдала незамужняя бездетная бабенка Анютка. Она была секретной сотрудницей НКВД и смотрела, чтобы не было сочувствующих предстоящей казни. Не дай Бог, кто-то выразит это, тогда этих людей ожидали лагеря.
Из сельсовета вывели Сашка. Двое военных подвели его к заранее вырытой яме, толпа замерла. Один из военных зачитал приговор трибунала, второй поднял пистолет. Выстрел и... вскрик матери, упавшей без чувств, подняли стаю ворон, которые с карканьем начали кружиться над толпой. Постепенно люди начали расходиться. У многих на глазах были слезы. Подростки, завтрашние солдаты, посуровели и помрачнели под впечатлением проведенной акции устрашения. В детском сердце Тимки на¬всегда остался след жестокости и бессердечия законов военного времени.