25.
В скульптурной студии художественной школы тепло и очень светло. Игорь Карпенко работает над гипсовыми скульптурами Саши Прохорова и Тани Василевской. Пока что они позируют ему в самой легкой одежде: Таня – в сплошном, плотно обтягивающем ее купальнике, а Саша – в одних плавках. Учеников Карпа разделяет небольшая ширма, но так, чтобы он мог обходить каждую «модель» со всех сторон.
У Саши трудная поза: он изображает быстро идущего, смеющегося мальчика, который держит в вытянутых вверх, чуть согнутых руках голубя с распростертыми крыльями, словно собираясь его выпустить. Голубя (разумеется, чучело) ему принес Игорь. И Саша может больше не улыбаться, потому что Карп уже «ухватил» его улыбку и запечатлел ее на лице гипсового мальчика. Но от напряженной позы Саша устает; особенно руки, поднятые вверх, затекают и ноют. Игорь подвешивает к шесту под потолком две тесьмы, на концах которых небольшие петли, и Саше становится легче: он всовывает в петли кисти рук, и руки не так устают.
Поработав над скульптурой Саши и объявив для него пятнадцатиминутный отдых, Карп переходит к Таниному изваянию. Таня немедленно принимает нужную позу: девочка сидит на лужайке, подогнув под себя правую ногу и согнув в колене левую. Левой рукой она придерживает книжечку, лежащую на колене ее левой ноги, а правой рукой коснулась пряди выбившихся из косы волос, чтобы убрать ее. Но она так увлечена чтением, что рука ее словно застыла. Рот слегка приоткрыт, глаза – серьезные и внимательные – устремлены в книгу. Рядом лежит недоплетенный венок из полевых цветов. Лужайки, конечно, в гипсе не сделаешь, но скульптура будет называться «Девочка на лужайке» Такое название сразу дополнит впечатление зрителя: он подсознательно представит себе девочку именно на лужайке, а не где-нибудь еще. Скульптура Саши тоже уже мысленно названа Карпом фразой из песни: «Летите, голуби…». Немного позже, когда тела будут окончательно «сделаны», как выражается Карп, он «оденет» детей. Таня будет в коротком летнем платьице, босая, а Саша – в рубашке, шортах и сандалиях на босу ногу.
Саше и Тане любопытно знать, чтО уже получилось у Карпа. Но он ничего им не показывает. Когда они отдыхают, он закрывает скульптуры высокой ширмой с щеколдой, и его «модели» ничего не могут увидеть, как ни стараются.
Недавно Саша принес Карпу подарок: небольшой, сантиметров сорок в высоту, бюст из мрамора, изображающий Карпа. Всё получилось совершенно точно: и лоб, и форма головы, и стрижка, и черты лица – ни одной неверной детали! Перед Игорем был Игорь, но в лице мраморного Игоря была как бы отражена его душа. Карп словно отчетливо увидел ее; она проступала сквозь его земной образ, запечатленный в камне, точно симпатические чернила на бумаге. Мраморное лицо было исполнено самых разнообразных чувств и мыслей, и все они пребывали в строгой гармонии, делая скульптуру поразительно живой, правдивой, неповторимой.
- Черт! – вырвалось у Карпа. – Да это же гениально, Сашка! Это не просто талантливо, это действительно гениально!
В порыве восхищения он крепко обнял и поцеловал Сашу в щеку, отчего Саша смутился и порозовел: подобные проявления чувств были Карпу не свойственны. Но в то же время он понял, что его друг и учитель в крайнем восторге – и тотчас расправил плечи и поднял голову, исполненный радостной гордости.
- Да, ты всю душу мою показал, - задумчиво продолжал Карп, не спуская глаз со скульптуры и точно беседуя не с Сашей, а самим собой. – Сколько же ты во мне увидел! И ведь правильно увидел. Ты мое земное соединил с моим небесным – и даже то, о чем я сам не знал, но подозревал, чувствовал в себе. Как же ты меня изучил, и за такое короткое время!
Он крепко стиснул Саше руку и произнес, глядя прямо ему в глаза:
- Ты мастер. Настоящий мастер! Окончишь школу, учись на скульптора; помяни мое слово, ты на всю страну прогремишь.
- Кому это сейчас нужно, - вздохнул Саша. – Все сейчас за деньгами гоняются, до искусства никому дела нет…
- Есть, - возразил Карп. – Есть и будет! И если ты не прославишься сегодня, то прославишься завтра, вот увидишь.
И, уже смеясь, добавил:
- Ну, я тебе теперь отомщу! ТАК в гипсе сделаю, что только держись!
И тихо добавил:
- Но лучше твоего у меня не получится; выше космоса не прыгнешь, верно? А теперь пойдем пить чай, а то я совсем захвалю тебя, еще испортишься…
Вечером он показывает Маше Сашин подарок. Маша, как и он недавно, приходит в крайнее восхищение.
- Да ведь ты получился, как живой! – восклицает она. – Будто сейчас заговоришь. И знаешь, чем дольше смотришь на этот бюст, тем больше видишь… словно весь твой внутренний мир постепенно раскрывается. Чудеса-а…
И она долго, заворожено глядит на мраморного Игоря.
- Неужели это Саша сам сделал? – она не может в это поверить. Ты ему совсем-совсем не помогал? Нет?
Она пытливо смотрит в глаза мужу.
- Ему папа помогал, - шутит Карп, обнимая ее за плечи. - Правда, он плотник… но, выходит, переквалифицировался.
Маша смеется, потом опять становится серьезной. Она глубоко взволнована.
- Это гениально! – решительно объявляет она.
- Да. То же самое я и Саше сказал, - говори Игорь.
Машины глаза горят, и она с чувством заявляет:
- Игорёчек, Я отвезу это в ДК! И, пожалуйста, не спорь со мной; пойми, такой светильник не должен стоять под спудом…
Игорь мягко привлекает ее к себе и негромко смеется:
- Родная моя, с тобой спорит – это быть себе врагом. Ради Бога, делай, что хочешь.
Маша нежно целует его, а на следующий день увозит мраморный бюст в Дом Культуры.
А теперь Карп «мстит» Саше. Он старается показать его внутренний мир в своей скульптуре как можно полнее – и с тайной радостью видит, что это ему удается.
ХХХХ
Глубокая ночь.
Катя сидит за столом на посту, в клинике на Приречной улице и заполняет журнал: она сегодня дежурная. С ней вместе дежурит еще одна сестра: тридцатилетняя Нина Аксенова. Катя отправила ее спать. Дремлют в отведенной им комнате без дверей и два молодых, дюжих парня-санитара в специальной синей форме.
В коридоре мягко горят успокаивающие зеленоватые лампы. Их свет мягко отражается в наполовину застекленных дверях. Здесь, на первом этаже, где лечатся исключительно наркоманы, стекло в дверях небьющееся, а окна забраны снаружи красивой ажурной решеткой, которая сделана так искусно, что между узорами и пальца не просунешь. Форточки, также зарешеченные, заперты на ключ. Двухместные палаты проветриваются, только когда больные находятся в столовой.
Почти все они молоды, и все лечатся анонимно. Их фамилии известны только врачу. Кате очень жаль их. И она, и Антон Борисович знают: основная задача наркоманов снять ломку. Через пять дней пребывания в клинике они обычно просятся на выписку с таким бурным упорством, что приходится их выписывать.
Дверь одной из палат открывается, и появляется молодой человек в спортивных штанах и футболке. Он выглядит красивым и здоровым, никто не подумал бы, что он – наркоман. Ломка у него уже кончилась; он подходит к барьеру, которым огорожен пост. В журнале он обозначен как Андрей-второй.
- Что вы хотите, Андрей? – мягко спрашивает Катя. Вы уже третий раз подходите. Хватит бродить, уже второй час ночи. Пора спать. Идите, ложитесь.
Несмотря на мягкий, доброжелательный тон, в Катином голосе присутствует нечто непреклонное; сверху пух и вата, внутри – кремень. Но Андрей-второй тоже не лыком шит.
- Катерина Алексеевна, его голос звучит задушевно; он опирается руками о барьер поста. – Ну, выпишите меня сейчас, чего вам стоит!
- Я уже говорила вам что не могу, - спокойно возражает Катя. – Вы прекрасно знаете: ночью выписи нет, и не только у нас, а во всех больницах. К тому же, выписывает врач, а Антона Борисовича сейчас нет, и вам это известно. Почему сегодня не поговорили с ним? Он до трех часов был в клинике.
- Да я тогда еще хотел продолжать лечиться, – в голосе Андрея тоска и досада. – А сейчас не хочу. Ну, просто не могу! Я уже восемь дней отлежал…
- Ничем не могу вам помочь, - Катя вздыхает. Вот к девяти часам придет Антон Борисович, тогда и напишете отказ от лечения.
- Да ведь я знаю, есть дежурный врач, - Андрей начинает злиться. – Анатолий Семенович! Он может выписать…
- Он не имеет права, - отвечает Катя. – Идите спать. Вас выпишут завтра.
- Тогда я сейчас всё переломаю и перебью! – вспыхивает Андрей-второй.
- Стекла в палатах небьющиеся, - спокойно сообщает Катя. – А потом вы что, на вязки хотите попасть?
Он смотрит на нее испепеляющим взглядом, но ничего не отвечает. Он уже лежал на вязках во время ломки, и повторять это мероприятие ему не хочется. Ругаясь матом сквозь зубы, он уходит к себе в палату.
Спустя десять минут открывается дверь другой палаты, и Аня-первая невнятным голосом сообщает, что у Ангелины-первой началась ломка. Ангелину привезли сюда сегодня, поздно вечером. До сих пор она была в порядке, те есть спала, но теперь проснулась, и ее, словно ветром, носит по палате. Катя будит Нину Аксенову и они вдвоем укладывают Ангелину первую в постель. Но та, полежав немного, снова встает, выходит в коридор и там падает. Приходится будить Витю, одного из санитаров, и он помогает привязать Ангелину к кровати. Она кричит и плачет. Катя делает ей укол, назначенный днем Антоном Борисовичем. Постепенно больная затихает.
Катя оставляет Нину на посту, а сама поднимается на второй этаж, где на посту перед телевизором дремлет в кресле дежурный врач Анатолий Семенович Кравченко. Здесь лежат алкоголики, с которыми управляться заметно легче, нежели с наркоманами. Они не просятся без конца на выписку; в отличие от наркоманов им разрешено пользоваться мобильными телефонами. В этом отделении всегда тихо. А главное, здесь чувствуется возможность исправления человека. Алкоголик может бросить пить усилием воли или с помощью кодирования, тогда как подавляющее большинство наркоманов заранее и безоговорочно обречены на безвременную смерть. Только малая часть из них не болеет гепатитом С; некоторые лежат со СПИДом. Катя недолюбливает отделение, где лежат «зеленые», как прозвали наркоманов алкоголики. Наркоманы, в свою очередь, прозвали алкоголиков «синими» - неизвестно почему. И те, и другие недолюбливают друг друга.
В коридоре Катя встречает задумчивого, пожилого Никиту-первого.
- Что, не спится? – участливо спрашивает она.
- Да, - охотно и негромко отвечает он. – Вот, курить ходил… хочу у Анатолия Семеновича снотворного попросить.
Он будит врача и просит таблетку снотворного. Врач заглядывает в тетрадь и читает, что данному больному можно дать «сонник» - и указано, какой именно. Кравченко дает Никите таблетку, и тот удаляется к себе в палату.
Анатолий Семенович улыбается Кате:
- Ну, как у вас там, внизу? У нас тишина и покой.
Катя улыбается ему в ответ:
- Вам везет; у нас шума побольше.
- Это еще что, - Кравченко вздыхает. – Вот сейчас боксы пустые, никого в реанимации, а то была бы запарка. Антон Борисыч хочет еще двух ординаторов взять в ассистенты – рук не хватает. И сестер бы еще двух. Да, Катерина Алексеевна, назавтра у нас три капельницы в девять; потом Наташа вас сменит.
- Да, я помню, - откликается Катя. – Шестая палата, третья и девятая. И два укола в шестой и первой. Мы с Ниной справимся.
И она возвращается на свой первый этаж. Ей нравится главный врач, Антон Борисович. Он седой, как лунь, хотя ему еще только пятьдесят лет. Человек он удивительно спокойный и знающий, по образованию не только нарколог, но и психиатр, и психолог. Он кодирует не только пьющих, но и наркоманов – так, что они не получают никакой радости от своих «вмазок». Но наркоманы чаще срываются с кодировок, чем алкоголики. Антон Борисович – верующий. Он очень серьезно советует своим пациентам посещать храм и намеревается с помощью Мерника построить часовню при больнице. Ходят слухи, что он личный врач мэра города, и что именно мэр помог ему организовать собственную частную клинику, перепланировать и перестроить внутри дом на Приречной улице.
ХХХХ
На берегу Порога стоит грохот и треск, ломаются, сталкиваясь, льдины. Толпа народу, неизвестно откуда взявшаяся, увлеченно наблюдает за ледоходом с моста и с берега. Люди совершенно не слышат друг друга в этом шуме, который долетает от Порога до самого центра города.
Конька с Любой тоже приехали на мотороллере Любы полюбоваться ледоходом. В этой величественной картине особенно чувствуется торжество весны, набирающей силу.
Увлеченные великолепным, немного грозным зрелищем, они не сразу замечают, что рядом с ними стоит Илья Мерник. Они здороваются с ним, он что-то им говорит, но они его не слышат. Конька замечает и Карпа с его учениками-скульпторами: он привез их посмотреть на ледоход – конечно, в трамвае, потому что с ним без малого тридцать человек. Саши среди учеников Карпа нет; во всяком случае, Конька не видит его.
Внезапно вся толпа на берегу ахает, как один человек, так, что этот всеобщий вскрик перекрывает грохот льдин. На одной из льдин, несущихся по течению, стоит малыш лет пяти. Наверно, он плачет, и, вероятно, даже очень громко, но из-за грохота этого не слышно – и не видно, потому что мальчик довольно далеко, на середине широкого Порога.
Народ застывает, онемев от ужаса и растерянности. Но тут Илья срывается с места. Он перескакивает с невысокого берега на первую попавшуюся льдину и прыгая или просто переступая с льдины на льдину, быстро приближается к малышу. Толпа ахает снова.
- Илья! – кричит Конька и порывается тоже вскочить на льдину, но Карп крепко удерживает его за плечи.
- Стой на месте! – кричит он ему в ухо. – Не то оба подохнете! А так, ему, может, повезет…
Илье действительно пока что везет. Из-за временного затора льдины ползут медленно, и Мерник довольно скоро добирает до льдины с мальчиком. Он подхватывает на руки и пускается в обратный путь. Затаив дыхание, все следят за его движениями. Эти движения уверенны и точно рассчитаны. Льдина с Мерником и ребенком как раз проплывает под мостом. Сверху сбрасывают сеть, которые несколько человек держат за концы. Илья сажает в сети ребенка, точно в гамак, и малыша поднимают вверх, на мост, а Илюха продолжает свой нелегкий путь к берегу по льду. Он успел заметить: сеть тоненькая и старая, двоих она бы не выдержала.
Когда он уже почти у цели, метрах в трех от берега, льдина под ним внезапно раскалывается надвое, и он погружается в воду; пытается плыть, но его задевает другой льдиной по голове, и он скрывается под водой. Толпа стонет.
Карп мгновенно скидывает куртку и ныряет вслед за ним, под лед. Они показываются на воде через полторы минуты, когда все уже почти потеряли надежду снова их увидеть. Игорь вытаскивает бесчувственного Илью на берег, приводит его в чувство (при этом изо рта Ильи выливается немало воды), затем хватает Любин мотороллер и кричит так, что его голос перекрывает грохот ледохода:
- Сажайте его позади меня – и привяжите ко мне, да покрепче!
Несколько человек немедленно исполняют его требование. Мотороллер срывается с места и уезжает. Люди крестятся. Конька подбирает куртку Карпа, и они с Любой едут в трамвае на Молодежную, но не к Игорю, а к Коньке. Оба понимают: Игорю сейчас не до них.
А Игорь уже дома и растирает водкой раздетого Илью, который уже пришел в себя. Потом он поит Илью той же водкой и накрывает двумя ватными одеялами. Сам он лечит себя так же, но в постель не ложится, а просто тепло одевается. Оба порезаны льдинами, но порезы не глубокие.
- Как тебя зовут, герой? – Карп садится рядом с Ильей.
- Илья Мерник, - отвечает герой.
- А, ты тот малый, которого Никон спас, - вспоминает Карп. – Ну, а сегодня ТЫ спас человека; видишь, как всё связано на свете… Молодец.
Он пожимает Илье руку.
- А ВЫ спасли менЯ, - улыбается Илья. – Как вас зовут?
- Не «вас», а «тебя», - поправляет его Карп. – Игорь Карпенко.
- А… ты Конькин друг, скульптор, - голос Ильи теплеет еще больше. – Я бы погиб без тебя; меня так льдиной двинуло, что я сознание потерял. Спаси тебя Бог.
И он в свою очередь пожимает Карпу руку.
- Давно брился? – Карп улыбается.
- Сегодня забыл, - Илья прикрывает глаза. – Я с восьмого класса бреюсь. Раньше хвастался этим, баскетболистом хотел стать… а теперь хочу в семинарию; священником буду…
- Не говори много, Игорь кладет ему руку на лоб. – Вспотел. Значит, жара нет. Не знобит?
- Нет. Просто жарко. И пить хочется.
Карп приносит ему кружку горячего чаю с медом. Илья выпивает всю кружку – и тут же засыпает. А Карп звонит Коньке. Он сообщает, что с Ильей всё в порядке, просит занести ему, Карпу, его куртку и забрать Любин мотороллер.
ХХХХ
Часа через два к Игорю являются Мерники. Взволнованные родители так бурно благодарят Карпа, что ему ничего не остается, как пригласить их в кухню и угостить чаем с печеньем.
- А где спит Илюшенька? – спрашивает Ида Петровна.
- В нашей с женой спальне, - отвечает Карп. – Он должен пропотеть как следует. Ваш сын крепкий закаленный человек. Даю вам слово: к вечеру он будет совершенно здоров.
- Вы уверены, что у него ничего не сломано, Игорь Александрович? – беспокоится отец Ильи.
- Уверен, - твердо отвечает Игорь. – У него только небольшие порезы от льда, как и у меня, и, возможно, легкое сотрясение мозга. А так он совершенно здоров. Сейчас я посмотрю, спит ли он.
И он уходит в спальню. Илья в это время уже не спит. Ему захотелось в туалет, но так как Карп запретил ему вставать, он пользуется банкой, специально поставленной у его кровати. Едва он снова ставит банку под кровать, как входит Карп и сообщает ему, что его родители здесь. На всякий случай он дает Илье свои трусы. Илья их надевает и выражает готовность встретиться с родителями.
Родители сидят у него где-то в течение получаса. Они убеждаются, что у Илюши ничего не сломано, и что он действительно может ходить, а он заверяет их, что с ним всё в порядке, рассказывает подробности своего «подвига», а после – о том, как Игорь спас его, привел в чувство, привез к себе, и что было дальше… но Илья не договаривает и засыпает.
Мерники на цыпочках покидают комнату. В кухне на Карпа вновь обрушивается поток самых горячих благодарностей; его целуют, обнимают, пожимают ему руку, а он с невольной тоской думает, когда же всё это кончится. Чтобы успокоить гостей, он решительно наливает им Акимычевой водки, которой снова запасся на лесной даче и угощает их Акимычевыми сигаретами – оба супруга курят.
Водка и сигареты немного успокаивают Мерников. Отец Иль просит Игоря во всех затруднительных случаях обращаться к нему; Карп обещает. Ефим Евгеньевич волнуется.
- Дорогой Игорь Александрович, - задушевно говорит он. - Только не сердитесь, голубчик. Мы тут с женой подумали и… словом, мы хотим подарить вам нашу дачу в сосновом бору у Порога. Отличная дача: двухэтажный, знаете ли, дом, баня, ограда, сигнализация, подъездная аллея, гараж. Мы хотели ее продать, у нас еще одна дача на юге Белоруссии, теперь мы ездим туда. Там великолепные места! Пожалуйста, не откажите, возьмите нашу чистодольскую дачу!
- Нет, - спокойно и решительно отвечает Игорь. – Я спас Илью, ну и что? Это был мой долг, и я его, к счастью, выполнил: ведь мы оба могли потонуть. Как сказал один герой Лескова (хороший, кстати, писатель): чужой бедой не разживешься. Так что сердечно благодарю, но подарка вашего не принимаю. Если бы я это сделал, я бы сам себя перестал уважать.
Мерники молчат, задумавшись. Они видят, что Карп в своих решениях тверд – и ни за что не отступит, а, между тем, их безудержная родительская благодарность требует выхода, иначе они просто не найдут себе покоя.
И тут Мерника-старшего осеняет вдохновенная идея:
- Игорь Александрович! – его голос звучит вкрадчиво и в то же время убедительно. – Не хотите брать дачу даром, заработайте ее! Нам, видите ли, нужны для новой дачи три медведя из сказки: отец-медведь и медведица с медвежонком. Художник уже сделал замечательный эскиз. Мы с супругой наслышаны о том, что вы по-настоящему талантливый скульптор. Могли бы вы отлить из чугуна трех медведей в натуральную величину, по рисунку?
Игорь заинтересовывается этим предложением.
- Да, я могу это сделать, - говорит он. – Работа интересная и не особенно сложная. Но в пределах нашей школы…
- Помилуйте, - мягко перебивает его Мерник. – Речь, конечно, идет не о школе. К вашим услугам мой чугун и мои литейщики; я покажу вам, на каком предприятии. Только скажите сразу: возьмете вы на таких условиях дачу?
- На таких условиях, возможно, возьму, - осторожно поизносит Игорь.
Мерники счастливы.
- Я вас свожу туда в выходные! – говорит Ефим Евгеньевич. – В ближайшее воскресенье. Ну, как?
- Идет, - улыбается Игорь, и они пожимают друг другу руки. Потому обмениваются телефонами, после чего Мерники прощаются и уходят. Они оставляют огромный полиэтиленовый пакет «для Илюши». Там теплая сухая одежда и обувь. Решено, что вечером Игорь привезет Илью домой на своем джипе.
… На следующий день в газете появляется заметка сразу о двух «подвигах» - Игоря Карпенко и Ильи Мерника. Маша радуется за мужа и гордится им, но он не хочет даже смотреть на прославляющую его газету – и от души признателен Илье и нескольким свидетелям вчерашних событий, что они взяли на себя беседу с репортерами. В школе на него смотрят, как на героя, - и учителя, и ученики, а он мучается. Для него подобная слава – настоящая пытка.
Вечером грузчик приносит им с Машей огромный ящик всевозможных деликатесов. Игорь охотно вернул бы этот подарок Мерникам, Но он понимает: это будет невежливо. Скрепя сердце он смиряется, но немедленно откладывает половину лакомств в свою старую спортивную сумку и отвозит Прохоровым. Саша и его отец несказанно довольны. Игорь тоже доволен: он рад хоть чем-то помочь своему ученику и его отцу, который теперь бригадир плотников в столярной артели Мерника; у него теперь под началом десять человек.
Родители спасенного мальчика Кости Никифорова, в свою очередь, горячо благодарят Илью через Ефима Евгеньевича. Это простые, далеко не богатые люди, им нечем одарить Илью. Мерник-старший на радостях сам их одаривает щедро помогает материально. Ведь его единственный, горячо любимый им сын здоров и, как ни в чем не бывало, ходит в гимназию! Еще он заочно учится в семинарии, пользуясь православными сайтами в компьютере, беседами с многознающим отцом Германом и духовными беседами с многознающим отцом Германом и духовными книгами, которые дают ему Марат и Андрей Петрович Ладогин (Конька познакомил их друг с другом).