Светлело. С дороги, погруженной во вселенскую мглу, постепенно исчезали куда-то южные звезды. Давным-давно уже выветрилась из башки похмельная дурь, но даже это уже не радовало. Причина была веской.
—Шоб вин пропал, твой кореш, — ругался Женька. — Чтобы жинка ему давала тилько по праздникам! Шоб сверху его соседи затопили. Да и вообще, кто он такой, шоб мы так круто страдали?!
—Жена не дает, — это не страшно, — философски отметил шеф. — Хуже, когда не дает любовница! Это уже примета духовного декаданса. А что касается соседей, так это совсем ерунда, особенно когда у тебя частный дом.
—Все, не можу, — фыркнул Женька, отпихивая от себя заглохший мотороллер на обочину.— Ты, кстати, не знаешь длину цей горы, на которую Христос крест свой тягал?
—Голгофы? А тебе-то зачем?
—Та думаю, коли мы ось, наконец, до дома допрем эту рухлядь?!
Они потели всю ночь, поочередно, все чаще и чаще оседая для отдыха на обочине. Мотороллер уперся, как ишак. Заглох и потом — ни в какую! Попытки реанимировать были, но свелись они, впрочем, лишь к пинкам по колесам и к виртуозному мату, которым Женька старательно покрыл каждый винтик и каждый проводок своей техники. Иногда они садились верхом и катились под горку, но местность в основном была ровной, так что радости эта халява много им не доставила.
—И чо мы тилько мы не поихали вчера на автобусе? — причитал хозяин рыдвана. — Давно б вже спали по хатам.
—Швидче, удобней, — передразнивал он шефа, — легче найти подходящий товар. И шо? Шо в осадке? Краще я Нинку бы сиву до себе зацепив. Мацал бы сейчас, а не шлялся ночами без толку. А все твой друг, москаль самарский! Не говорю, щоб вин сдох, но только из уважения к тебе, Сенчик. Исключительно — только из уважения, потому шо сам бы цього гада порвал на куски и даже без маринаду поставив на вугли. Да и где она, та Самара? Шо це за недоразумение таке? Шо за мисце, шоб нас так трясло? Шо ты молчишь, Сенчик? Мы уже вёрст пятнадцать на кишки намотали. Тебе все равно, что ли? Шо, в этом, по-твоему, никто уже и не виноват?
Женька ныл долго. Правда, беззлобно и нудно, как мулла, зазывающий народ на молитву. Сеня даже не слушал его, он думал, как всегда, о своем. Но даже у стоиков, говорят, был предел терпению. Достигнув его, Сеня выплюнул изо рта остатки скорлупы от грецкого ореха (он щелкал их лихо, как семечки).
—Даст тебе Нинка! — буркнул устало. — Ей иностранцы валютой платят, а ты оборванец, босяк. Деньги на Нинку сначала заработай! Наоборот бы, радовался, что возвращаемся со щитом! Товар хороший нашли, цена нормальная. Если Саню устроит, в икре будем черной, как ежик в иголках. Ты думай о деле лучше, обормот!
Метафора из древности не тронула Женьку вовсе. Он вообще не знал, что такое эпос.
—С каким щитом, Сеня! Ты шо, с дуба упал? Где он товар, где друг? Пока только вижу одно: мы трезвые оба, как памятник Ильичу, и коптить нам с тобой еще, как тому паровозу, шо вез его из ссылки на революцию!
—Да три километра осталось всего.
—Це мало? Дивлюсь тебе, Сенчик. Ты рассуждаешь так, будто нас хто-то везет. Будто мы катим до дому в лимузине, смотрим «видик» с голыми бабами, и единственное, что нас заботит в этот момент — это вопрос, кому те дадут, а главное, каким образом! Нам — не всего, а ще целых три километра! И я, например, за себя говорю: я не знаю, на скильки из них меня хватит! По-моему, я почну вмирати вже прямо сейчас.
—Ну, и нытик ты, Женька, — буркнул шеф. — Не понимаю, чего я с тобой все время связываюсь?
—А мы два сапога, Сенчик. Пара!
—Ты хочешь сказать, что я такой же, как ты, раздолбай?
—Ой, Сеня, я тебя умоляю… Если ты закончил университет, а я просто школу, це вовсе не значит, шо ты умней.
Шеф, полулежавший на траве у обочины, поднялся на ноги, отряхнул джинсы:
—Все, хватит трепаться, трутень. Вперед!
Толкая вперед злополучную «Вятку», Сеня пыхтел и отфыркивался, но в мыслях у него было все же другое: им всё удалось! Объездили кучу совхозов и нашли!
Сеня наобещал председателю золотые горы, но добился оплаты по перечислению. На радостях предсовхоза закрыл кабинет изнутри и достал вино.
—Из личных запасов, — доверительно сообщил он, разливая его по стаканам. — Только для почетных гостей!
Хлестаков в те сладкие минуты отдыхал перед Сеней Копчиком на простой деревянной лавке. Женька не читал Гоголя, но слушая, постоянно протирал платочком глаза, слезившиеся от смеха, и тихо хрюкал в граненый стакан. Лапша с ушей сельского труженника, как спагетти, свисала до самого пола. Сеня то и дело отпихивал её в сторону, чтобы достать под столом ногу своего невоздержанного напарника.
Рассвет застал путешественников на берегу Днепра. За рекой, в легкой дымке тумана, проглядывал спящий город, творение Потемкина.
—Вот мы и дома, — вздохнул Сеня, обтерев рукой со лба едкий пот.— Освежимся, Женька, поплаваем?
Товарищ не ответил. Он катил мотороллер и, тоже поминутно вздыхая, плевался.
—Чего ты молчишь? Пойдем, искупаемся. Легче будет!
—Господи, — застонал Женька, остановившись и воздев к небу свободную руку, другой он придерживал руль, — мени почти тридцать три. Через десять рокив будет. Стилько же, скилько и тебе. Мы ровесники! Видповедай мени як другу: с чего я такий несчастный? Сегодня я зробив наибильший в жизни подвиг. Я, який не пиднимав николи ничего тяжелее стакана и шампура с шашлыком. Скажи мени: зачем мне эти трудовые рекорды, этот ночной марафон с препятствиями? Зачем мне вообще ця погань, рухлядь, ребус для велосипедистов преклонного возраста? Да пропади она пропадом!
С этими словами Женька вдруг оттолкнул от себя мотороллер и в остервенении пустил его под откос. Бедная техника, оставленная без присмотра хозяина, запрыгала по кочкам и, наконец-то самостоятельно, понеслась вниз, навстречу своей гибели. На самом краю обрыва она резво подпрыгнула. Издалека показалось, что у нее даже завелся мотор. Мгновение — и мотороллер исчез. Оглушительный всплеск, последовавший вслед за этим, решил его судьбу окончательно.
Сеня достал из кармана грецкий орех и засунул его в рот. Разломал зубами и выложил на ладонь содержимое.
—Самара — хороший город, — сказал он, вздохнув. — Дурак ты, Женька!
1980