Прости, Мотя, гада!

Дом Конюховых, Марии и Петра, в летнюю пору почти скрыт за деревьями: фасад  прячется за двумя вишнями,  да еще куст сирени между ними до крыши дотянулся. На этой стороне два окошка  постоянно в тени, летнее солнце их не нагревает, а света достаточно попадает в другие три, что выходят не на солнечную улицу, а во двор. Над входом в дом небольшой, на столбах  из соснового бруса навес, столбы украшены резьбой по дереву. Дом оштукатурен и побелен извёсткой, и украшением его, несомненно, являются  резные столбы навеса. Пётр себя считает простым мужиком, но душа у него жаждет творчества. Ну как могла она не приказать рукам  нарезать грани, да кольца на столбах, да покрасить их в разные цвета! Душа желала, а руки дела не боялись!
 А Мария украсила двор цветами, глаз радуется! Больше всего георгин. К августу у Марии высокие кусты этих цветов выстраиваются в ряд вдоль дорожек.  Пётр после дождя идёт, к примеру, в сарай, листья цветов  плечом заденет, ручейки воды так его и ждут: иной раз пока туда сюда мотается,  рубаху и штаны - хоть  снимай! Но разве будет мужик переодеваться от того, что остатки дождя на себя вылил? Нет, конечно. Сохнет рубаха на горячей спине так, что пар можно заметить, а Пётр мужик телом богатый, и пузико есть и грудь широка, как рубахе не высохнуть!
А когда месяц август  деньки листает, он напоминает, что картошка молодая подошла, надо бы её выкопать да в город  с ней на рынок пробиваться. Деньги в хозяйстве лишними не бывают: в семье, где трое  деток выросли, сроду не добирались до количества, в котором они уже лишние!  И ничего не значит, что двое старших сына уже женаты и живут с семьями на свои доходы, но младший еще учится в городе в университете на инженера, а учёба стала нынче дорогой. Мария на почте работает, её зарплату называют «бюджетной» и Пётр в шутку иногда у Марии спрашивает: -  Мотя, у тебя бюджет с дефицитом или с профицитом, не пора бы нам с тобою аудит провести!   Сам он на работе, где зарплату платят чуть больше, чем у неё и авансы выдают, чтоб удержать работника. Он водитель: развозит по хуторкам хлеб, сахар да макароны, но всего этого понемногу: прибыли у хозяина, можно сказать – столько, что кот даже не плакал, а смеялся! Она пойдёт на бензин,  на налог и на зарплату, но хозяин автомобиля разрешит Марию на базар с картошкой отвезти. А у Петра есть желание и стаканчик гранёный наполнить на грамм 150 не меньше известно чем, а Мария еще к тому же именинница скоро, надо тапочки ей купить в подарок. Пётр каждый год тапочки дарит ей в день рождения и ни разу не  ошибся в размере, на свою ногу ведь примеряет: если тапочки малы ему, то ей будут в самый раз.
С картошкой порешили  управляться вечерами, чтобы в субботу на рынок  в Новочеркасск отвезти. В понедельник накопали  полтора мешка и во вторник столько же. А дальше Марии пришло в голову, что Пётр эти три мешка картошки сам может продать, не дожидаясь субботы. У него завоза почти нет по магазинам. Она и с  Агафоновым обговорила, просила отпустить Петра на день;  он согласился, а Петр – мужик подчинённый, его дело отвечать: - Есть!
Торговля у него пошла. Первый мешок оптом купили и даже не просили скинуть цену, второй он тоже расторговал часа за два, и с третьим  не было бы проблем, если б не обеденное время. Доносится дымок шашлычной до Петра, вдыхает он его и думает: «Пойду, погляжу»! Только Пётр глянул на шашлыки, дымящиеся над мерцающими из-под пепла углями, сочные и манящие оплавленным в цвет золотинок жирком, так тут же достал из кармана брюк смятую пятисотрублёвую.
- Давай два! – сказал он шашлычнику, мужчине, суетящемуся у мангала.  Мясо было мягким, но Пётр всё равно быстро с шашлыком не управился. А доел его и понял: «Какая к чёрту картошка ему нужна! Поспать бы в машине». Забрался Пётр в машину, лёг в кабине на сиденья и дверцу не закрыл, чтобы ноги не поджимать.  «Минуту посплю», - сам себе разрешил. Но душа его захотела поспать часок, то есть шестьдесят минут. А когда он почувствовал, что  ногам неудобно висеть без опоры, тогда и проснулся. Вспомнил про базар и про картошку не проданную, и что посторожить её просил соседа,  торгующего рядом.  И карман Пётр пощупал, где деньги лежали. Пустой карман щупал и внутри кармана уголки рукой проверил, и в другой  карман совал руку – нет денег! И под сиденья заглянул – вдруг выпали и лежат там… но, увы… Сон у Петра всегда крепким был, а после маяты утренней торговли, да после обеда с шашлыками, у кого он будет некрепким!  Мать вспомнил Пётр и себя назвал не своим именем, а что изменилось? Мозги только лучше заработали! Допродал он оставшуюся картошку и с тем, что наторговал, поехал домой.
Едет он и думает, что Марии скажет: «Каяться буду, всё как есть расскажу» - себе установку такую дал. Приехал, фургон у двора поставил и пошёл к магазину. Всё равно ведь Мария ругаться начнёт, так пусть за один раз и за деньги и за 150 грамм! Взял бутылку водки, позвал томящегося под магазином деда Анистрата  и они на пару опорожнили поллитровку.
 На газете, расстеленной на скамейке под хлеб,  была занимательная фотография: стоит мужик, сзади него забор сплошной из шифера плоского, а на нём живопись! Лебеди плывут, кувшинки розовые красуются на листьях,  круглых, огромных и зелёных! Цветение лотоса в русской речке, не иначе! И так мило стало Петру: он Марии нарисует ещё лучше. И не тапочки на день рождения подарит, а предмет искусства, цена которому повыше будет тех денег, что у него украли!
 Мария с подвыпившим мужем разбиралась всегда тогда, когда хмель у него выходил, у неё тоже была установка: не выяснять с пьяным истину.  Уром жена гремела вёдрами и кастрюльками, и кричала, и на рубашке пуговицы оторвала вместе с нитками, и много слов и вопросов было. Пётр то говорил, то молчал, ведь - виноват! Завёл машину и поехал в район за товаром. А сам уже вспоминал, где магазинчик с красками и замазками, щётками, кисточками, побелками, клеями и прочей мелочёвкой для задуманного им проекта!
Мария в это время на своей работе, раскладывала разноску в сумку почтальона: в основном это районная газета и журналы, писем не было, а были извещения, от разных ведомств и это всё почта исправно доставляла адресатам. Она ещё не остыла от утренней бури, ещё кипело в груди возмущение и хотелось жаловаться. Сотрудница почты, молодая женщина Клавдия восприняла её возмущение неожиданно для Марии под другим  рассуждением:
- Мария Фёдоровна! В милицию надо было вашему мужу обращаться! Он у вас ведь потерпевший!
И у Марии сразу мысли побежали в другом направлении. Как же она сегодня Петра обозвала? Да ведь - гадом! А   за грудки его хватала и кричала:  «Гад ты!»  А ведь он ни разу не огрызнулся, правда, что-то пытался ей сказать, про фиесту какую то!
-Клав, а «фиеста» не скажешь, что это?
- Фиеста, это Мария Фёдоровна, законный сон после обеда. В Италии, например,  когда жара, магазины закрыты на фиесту.
А у Марии опять вырвалось: - ГАД! Умник! Про фиесту он бы мне говорил!  И опять она рассердилась на мужа. А завтра у неё день рождение, пятьдесят три стукнет. И подумалось: тапочки выброшу, через забор полетят, и  как только  Петро меня Мотей назовёт, так  я ему паспорт покажу, а то придумал… Мотя! - ХВАТИТ! – произнесла Мария неожиданно вслух и Клавдия улыбнулась:
- У вас хороший муж, вы с ним помиритесь.
Вечером мира не было. Утром Мария ушла на почту. Они  с Клавдией вскипятили чай, Мария разрезала яблочный  пирог.
-  Петр, наверное, подарит мне тапочки, когда  день рождения забудется. Чувствует, наверное, что я их собралась через забор кидать! 
И опять Клавдия внесла в её настроение сомнение.
- А кому тапочки дарят? Только любимой жене. Не цветы же вам дарить!
И Мария подумала: «А сегодня я уже не любимая, раз осталась без тапочек!
А Пётр в это самое время приступил к воплощению задуманного.  У их с Марией дома одна сторона  была глухая, без окон. И белела она словно холст на подрамнике нетронутой чистотой, подходяще белела, ждала перевоплощения. Пётр сразу нарисовал поле пшеничное, жёлтой краски у него было много, хватило и на солнце и осталось ещё немного  на подмалёвку песочка и камешков.
Потом он рисовал небо и белые облака, нарисовал вдали зеленые рощи и дорогу, а по ней идёт его Мария, красавица, она себя сразу узнает. В руках у неё цветы, синие и красные, и по платью цветы и вдоль дороги цветы нарисованы. Уж, что, что, а цветы он с натуры срисовал, они в палисаднике один возле другого! А среди пшеничных колосьев в самом уголке поля он нарисовал маленькую змейку. Она только двумя глазками-точками выглядывает. К ней колоски наклонились и среди зёрнышек незаметно, не прочесть, если не знать, буковки-зёрнышки складываются в надпись: «Прости, Мотя, гада!»