Укрась эту лавочку свежими розами. Это будет этюд из прозрачных акварельных пятен. Кисть опускается и взмывает, липкие цветные пальцы проходят по полотну, прикасаются к губам, сладковатые и сухие на вкус. Очертание деревянной спинки - лёгкие параллельные линии карандашом. Здесь стереть, там добавить глубину ажурной тени. Так углубляют и оживляют зрачки: лично я всегда начинаю с глаз, а после уже додумываю контуры, добавляю немного психоделики, разлетаюсь по краям какими-нибудь звёздами, крыльями, листьями - и вот наконец зафиксировано то, во что я влюблена.
Я никого не люблю. Художнику важно не зацикливаться, иначе он повторяется. Я ценю изменчивые натуры и выразительную мимику. Умение изящно и непринуждённо сидеть, брать фарфоровые кружки, ходить без спотыканий. У меня нет лица и чувства собственного тела. Я наблюдатель, забывший про остальные роли.
Я прошу, я молю на коленях случайную знакомую: отращивай волосы, ты изумительна. Я говорю попутчице в поезде: у женщин такие красивые руки, как только вы этого не знаете? Она смеётся и полушутя утверждает, что я лесбиянка.
А я... я никого не люблю. Во мне не хватает агрессивности, чтобы заставить человека остаться рядом со мной. Слушай, да-да, целыми днями слушай о том, что ты идеальная модель и что у тебя восхитительный профиль. Нет уж, увольте.
Я нахожу сосредоточенность - и начинаю, собрав волосы в строгий узел, одна я прекращаю стесняться слушать скрипку, наслаждаться простыми формами и вслух читать пафосные вещи. Уже не надо казаться хуже, чем ты есть, легкомысленнее и младше, и можно спокойно упорядочить в голове судорожные спектры в тускло тлеющий бессмысленный калейдоскоп, но каждый изгиб, каждый отсверк таит в себе такую светлую суть, что забываешь про боль.
Ничего неестественного. Никаких зависимостей. Давай я выключу телевизор, продам телефон и никогда не буду закатывать профессиональные женские истерики. Никакой работы на привлечение внимания. Оставляю всё так, как есть, проветриваю комнаты и сны, взахлёб говорю то, что думаю, и прекращаю врать, что я кого-то забыла. Что мне неважно, что случается с моими картинами.
Сядь боком, милая. Заплети косу и убери это парадное выражение с лица, оно тебе не идёт. Никому не идёт натужное стремление нравиться. Кого мы пытаемся обмануть? И даже мне - особенно мне - нравиться не надо, тогда, возможно, я присмотрюсь и пожалею о том, что я опять привязалась. Сколько пьяного красного вина в тишине, в неуклюже-настоящем, в детях, ненавидящих себя. И так бы и обнимала, рисовала, вытягивала из самых страшных глубин - но нельзя заигрываться, детям пора домой, а у натурщицы затекли плечи.
Я добавляю последние штрихи. Лепесток скатывается нервными изляпанными подушечками в грязно-бордовый комочек. Соблазн изорвать законченное, забыть про позирование, залезть на деревянный подлокотник с ногами и уронить что-то хрупкое и громко бьющееся явственен и неизбежен. Но я улыбаюсь, довожу линию и отхожу. Я не имею права прерывать чужую жизнь своими сжатыми страхами. Я не убегу, а отойду на шаг. Я не закричу, но тихо улыбнусь и втисну ногти в привыкшую к этому кожу. У меня нет лица и чувства собственного тела. Я художник, которого никто не рисовал.