ЗЕМЛЯКИ
Летел я летом из Новосибирска в Москву. Рейс был ранний. Друзья провожали меня по-сибирски с банькой до трех часов ночи. Потому припозднился я, и регистрацию прошел одним из последних. Получив посадочный талон, я помчался на второй этаж на посадку.
Вскочив на ленту эскалатора, мне показалось, что я падаю – две мужские фигуры несколькими ступенями выше закачались... Да нет, это не я падаю! Мужики повалились на меня. Я в мгновение ока рванул назад и соскочил с эскалатора. И помчался вверх по лестнице. Единственное, что я отметил, это белая бейсболка на одном из мужиков.
Место мне досталось в хвосте Боинга 737 в последнем ряду у туалета по левому борту. Место мое было средним в трехместном ряду. Возле иллюминатора уже сидел молодой парень и игрался с айфоном.
Считанные минуты до взлета. Кресло справа пустует.
Тут подходит дамочка, лет тридцати пяти, в модном плаще, и садится справа от меня.
Дамочка эта, москвичка, судя по говору, была явно не в настроении. Усевшись, она тут же стала вслух возмущаться, какая тут вонь из туалетов. Я отвернулся, не желая вступать в пустой разговор, спать хотелось. Затем она стала звонить кому-то и возмущенно рассказывать про эту самую вонь. Закончив телефонный разговор, она обратилась с просьбой к проходившему мимо бортпроводнику – нельзя ли ей пересесть подальше от туалета. Бортпроводник сухо ответил, что свободных мест нет, и ушел в начало салона. «Зануда».
Неожиданно возвращается бортпроводник и говорит москвичке, что по приказу командира ей нашли другое место, и она может пересесть. Услышав это, я с издевкой спросил стюарда, что, вот так легко можно пересесть на другое место, даже если этих мест нет?! Стюард, сделав строгое лицо, коротко парировал – по приказу командира. По приказу, так по приказу. Спросил то я так, от нечего делать, а в душе был рад – развалюсь на два кресла! Москвичка ушла.
Шум в начале салона. Возмущенные голоса. Москвичка что ли снова возмущается? Плевать. Желание спать пересилило любопытство. Смыкая глаза, я увидел, как что-то знакомое мелькнуло над спинками кресел - белая бейсболка. Повинуясь шестому чувству, ж.пой чуять называется, я привстал. Зрелище мне открылось следующее. Стюард вел, вернее, тащил, обхватив сзади подмышки мужика в белой бейсболке. Белая бейсболка был в бесчувственном состоянии, голова его безжизненно болталась. Их движения походили на сцену в кукольном театре. Стюард-кукловод почти невидимый за обмякшим тряпичным телом куклы, шаг за шагом приподнимал куклу и пихал своими ногами ноги куклы. Этот театрально-кукольный дуэт приближался ко мне, и, наконец, остановился напротив! Видя недоумение на моем лице, стюард, пыхтя от тяжести, натужно выдавил: - По приказу командира – и свалил куклу на пустое кресло рядом со мной! Я взбесился. Зачем они пересадили москвичку, уж если жребий кому выпал, тот пусть с ним рядом и сидит! А стюард талдычит – по приказу командира. А мне плевать на приказы, пусть командир его к себе в кабину забирает! Подскочила стюардесса, видимо, бригадир бортпроводников: - Не надо, мужчина, возмущаться, он (кукла) не буянит, и не блюет, и потому нет причин возмущаться, это командир приказал.
«Пристегните привязные ремни»
Стюард пристегнул куку. Взлет.
Конец марта 1993-го. Я забрался в брюхо ИЛ-86 компании Трансаэро, следовавшего рейсом Тель-Авив – Москва.
Это был мой первый визит в Новую Россию после двух лет отъезда на ПМЖ.
Летел я с одним моим знакомым. Мой знакомый занял место слева по борту у иллюминатора, я посередине, на место у прохода сел еще один пассажир. Пассажир этот, на вид коренной израильтянин, лет сорока, одет был забавно: коричневая, искусственного меха потертая шуба, на голове советская солдатская шапка с поднятыми, но не завязанными ушами, и вмятиной от кокарды на козырьке. Не удивительно. Зимней одежды чтоб подошла для России в Израиле практически нет. Видимо, мужику посоветовали обратиться к русским, ну, те и помогли, чем смогли! А может на блошином рынке купил. Тогда репатрианты много чего продавали из своих, оказалось ненужных, запасов. Я как-то рассказывал, чего только не перли с собой русские репатрианты на историческую родину, шедевром были лыжи с кожаными крепежными ремнями для валенок!
Сосед оказался веселым, разговорчивым мужиком. Сабра (коренной израильтянин), марокканец, он летел в гости к своим приятелям, коллегам по работе, таким же, как я репатриантам, которые улетели неделей раньше. Приятели должны встретить его в Москве. Затем он пытался выговорить название города, куда они дальше поедут, но я так и не понял. Понял лишь одно, что там очень холодно, и ему дадут «вяленьки» - валенки. Сосед также признался, что боится летать, при взлете он заметно нервничал.
В небе.
Бортпроводники стали разносить питание. Выпив предложенное за ужином вино, летели мы ночью, сосед заказал шкалик виски за отдельную плату, выпил. Затем купил целую бутылку виски. Не с пустыми же руками к русским друзьям ехать, подумал я.
Сосед уставился в телевизор под потолком, где крутили «Белое солнце пустыни», а мы с моим знакомый поужинав, уснули.
Разбудил меня приятный женский голос, объявивший заход на посадку. Мой знакомый тоже проснулся. Я посмотрел на соседа справа – спит. Так в шубе весь полет и просидел, шапку, правда, снял.
Вытянув затекшие ноги, я задел какой-то предмет – бутылка виски. Пустая. Сосед такую покупал. Он что, целую бутылку выпил?! Потряс соседа за плече, тот не шелохнулся. Мы с моим знакомым пошутили по этому поводу.
Приземлились. Выждав, пока пройдут все пассажиры, мы перелезли через соседа, и направились к выходу.
В спину нам раздался приятный, игривый голос бортпроводницы, тот, что объявлял заход на посадку: - «Молодые люди, вы друга забыли!(?)» Мы ответили, что никакой он нам не друг, и пошли дальше. «Как вместе пить, так друзья!» Да не друг он нам! «Ну, как знаете, а я вызываю милицию, и прямой дорогой в вытрезвитель»
Я понятия не имел, как обстоят дела с вытрезвителями в Новой России, но по советскому опыту знал, что попасть в таком состоянии в трезвяк означало, как минимум остаться без денег и часов.
Что дернуло меня взяться за перо на этот раз? В декабре исполнилось тридцать лет, как я первый раз попал в вытрезвитель!
Будучи несовершеннолетним, я множество раз пьяным задерживался сотрудниками милиции. Меня задерживали на улице, на дискотеках, в ресторанах. Задерживали меня как в миролюбивом настроении, так и во время драк и дебошей. По закону несовершеннолетних запрещалось помещать в вытрезвитель, и приводы в милицию всегда заканчивались отсидкой до утра в «клоповнике». Когда я трезвел, вызывали родителей, чтоб они меня забрали, благо жили мы прямо напротив отделения милиции. Затем родители получали повестку из детской комнаты милиции, где мне вправляли мозги.
Празднование совершеннолетия растянулось у меня на неделю. Доставили меня в милицию с дискотеки. Со мной доставили еще нескольких знакомых пацанов. Нас обшмонали, забрали шарфы, ремни, выгребли содержимое карманов, и поместили в «клоповник» с решетчатой дверью напротив дежурки.
«Знакомый» дежурный старлей подошел с журналом задержаний к решетке и устроил перекличку. Задержанные по очереди подходили, называли Ф.И.О, адреса, места учебы или работы. Подошла моя очередь. Записывая дату рождения, старлей тормознул, затем, расплывшись в дебильной улыбке, крикнул торчавшему в дежурке сержанту: - «Этого – в трезвяк!» Дюжий сержант отпер дверь «клоповника», схватил меня за шиворот, как щенка, и повел в вытрезвитель, находившийся в другом крыле здания.
«Принимайте клиента!» - обратился сержант к дежурившим в трезвяке летехе и доктору.
- Раздевайся до трусов – приказал летеха.
Пока я раздевался, шатаясь и теряя равновесие, сержант принес мои вещи изъятые в дежурке.
Летеха внес мои данные в журнал, сделал опись изъятых вещей, приказал мне сверить и расписаться.
Доктор ровным, безучастным голосом сказал, что ему и так все ясно – сильная степень опьянение. И летеха отвел меня в спальное отделение.
Часть спального отделения, отгороженного решеткой, на полтора десятка кроватей с провисшими сетками, обтянутыми клеенкой матрасами, ватными, замызганными подушками и драными армейскими одеялами просматривалась из дежурки, туда попадал яркий свет, потому почившие там пьяницы, трое-четверо, скучковались там, где потемней. Я завалился на кровать рядом с ними.
Но даже пьяному, мой мочевой пузырь не давал мне уснуть. Я подошел к решетке и попросился в туалет. Летеха ответил, мол, ты что слепой, ведро рядом стоит.
Действительно, возле решетки стояло мятое оцинкованное ведро полное до краев. Я сказал об этом летехе. Тот рявкнул, что его это не колышет, но если хоть одна капля прольется, то он заставит меня языком собирать.
Вернулся я на кровать. Попытался заснуть. Невозможно. Мочевой пузырь вот-вот лопнет. На пол отлить – растечется, сразу поймут. Пусть лучше лопнет моя совесть, чем мочевой пузырь! Я выбрал пустую кровать в стороне от спящих пьяниц, и отлил на непромокаемый матрас. Почувствовав сказочное облегчение, я лег на шконку и тут же провалился в глубокий пьяный сон.
«Начальник, нах.я такое делать!» - проснулся я от крика. На кровати, куда я отлил, лежал, пытаясь встать, и снова падал в лужу, какой-то небритый тощий мужик в трусах и майке. «Кто там не доволен?» - зло бросил из дежурки летеха. Мужик продолжал и материться. «Извини, мужик, не я все это придумал, просто злой рок судьбы!»
Послышались шаги. В спальном отделении зажегся яркий свет. Клацнул замок. Загремела решетчатая дверь. Вошел летеха. Злой. «Ты чо орешь, падла?» Я притворился спящим, а сам наблюдал за сценой. Тут мужик обмакнул ладонь в лужу и поднес к носу: - «Да здесь нассано! Нах.я такое делать, начальник!»
Летеха быстро сообразил, что к чему. Подошел ко мне, влепил оплеуху, сорвал одеяло, завернул руки за спину, застегнул наручники. Сделав мне «ласточку» потащил. Вывел в коридор, открыл железную дверь и швырнул меня на пол камеры. «Завтра, гондон, поедешь на 15 суток» - и с грохотом захлопнул дверь.
Снежинки влетали через узкое зарешеченное без стекол окно под потолком, и падали, не тая, на дощатый, грязный, с инкрустированными пятнами блевотины и крови пол камеры. Было нестерпимо холодно. Хмель тут же выветрился. А ведь я могу здесь замерзнуть, насмерть, и всем будет пох.ю. Летом в этом трезвяке замучили насмерть одного парня. Помню, его похороны чуть не переросли в массовые беспорядки, когда процессия проходила мимо ментовки.
Выждав немного и окончательно окоченев, я стал стучать ногой в дверь камеры, не сильно, чтобы не злить летеху.
Летеха, извергая трехэтажный мат, открыл дверь. Я стал оправдываться, что это не я нассал в кровать, мол, до сих пор ссать хочу, что бомжара сам обоссался. Приплел тут, что батя мой в конструкторском бюро работает, что его портрет висит на доске почета у проходной завода. Так же приплел одного мента, соседа, который жил в нашем подъезде, сказал, что мы семьями дружим.
Знакомство с ментом на летеху подействовало. Он сказал, что выпустит меня, но если я буду вы.бываться, то снова запрет меня здесь. Я пообещал вести себя хорошо.
Выпустил. Снял наручники. Завел в спальное отделение. Я попросился в туалет. Летеха сказал, мол, не видишь - ведро пустое. Я мощно, с шумом отлил в пустое ведро, когда холодно всегда ссать хочется.
Бомжара, выбравший по злому року судьбы не ту кровать, храпел на другой шконке.
Я лег на свою койку и тут же уснул.
Утро. Летеха объявил подъем. Проснувшись, я увидел, что почти все кровати заняты. Большинство пьяниц уже протрезвели, и ворочались на кроватях. Из дежурки доносились голоса, похоже, происходила пересмена. Я подошел к решетке. Так и есть – пересмена. В дежурке кроме летехи и доктора, находился еще один доктор, старлей и два сержанта. Принимавший смену старлей приказал мне вернуться на кровать.
Приняв смену, старлей начал называть фамилии задержанных. Названные подходили к решетке, старлей на глаз определял состояние, выводил в дежурку, они одевались, получали изъятые личные вещи. Те, кого доставили в невменяемом состоянии, называли свои паспортные данные и места работы. Затем их отпускали. Попался один парень, «химик», самовольная отлучка, так его сержант отвел в КПЗ. Меня не звали. В спалке осталось трое, я и еще двое мертвецки пьяных. Странно. Я слышал, что из трезвяков отпускают рано утром, чтоб человек успел добраться до работы. Странно.
Наконец, старлей позвал меня. Я оделся, получил изъятые личные вещи, расписался. Затем старлей приказал сержанту отвести меня в какой-то кабинет, назвал номер и чью-то фамилию. Странно.
Сержант привел меня в кабинет, где за столом сидела женщина-капитан, и ушел.
Женщина-капитан пригласила меня сесть на стул напротив нее. Сел. И тут она начала. Несмотря на то, что я попал в вытрезвитель впервые, но если приплюсовать предыдущие мои художества, я вполне созрел для ЛТП. Лечебно-трудовой профилакторий. В советскую эпоху, а шел 1983-й год, в таких заведениях принудительно лечили от алкоголизма, лишая свободы. Я охренел. Конец года, везде свой план, в прошлом году один мой знакомый, восемнадцатилетний парень, таким вот образом, по «горящей путевке», загремел на год в ЛТП. Стоп машина. Так…..так….что там говорил сварщик из нашей бригады, периодически уходивший в длительные запои? А, вот - попадешь в трезвяк второй раз, сам просись на лечение без отрыва от производства. Давай я капитану заливать, что не пропащий я, все кругом пьют, а я вырваться из этого порочного круга хочу, я в школе художественной учился, отец у меня конструктор, хочу добровольно лечиться от алкоголизма без отрыва от любимой работы! Трудился я тогда на заводе учеником слесаря в ремонтной бригаде, где батя мой начинал. «Что ж ты родителей позоришь» - укорила меня капитан, и тут же похвалила за то, что осознаю свое положение, и выписала направление к заводскому наркологу.
Сумму штрафа за обслуживание в медвытрезвителе у меня вычли из зарплаты.
Понедельник. Во время обеденного перерыва я постучался в дверь кабинета заводского нарколога. Нарколог, добродушный толстяк с одутловатым лицом и большой лысиной, лет 50-ти. встретил меня приветливо. Прочитав направление, и оценив меня взглядом, сказал: - «Ну-с, молодой человек, будем лечиться»
Суть лечения заключалась в следующем. Каждый рабочий день в течение месяца я должен приходить к нему во время обеденного перерыва, глотать какие-то пилюли, после пробовать на язык, а затем только нюхать водку, вызывая стойкое к ней отвращение. Водку, как одну из главных составляющих терапии, я должен купить и принести ему, две бутылки. Завтра первый сеанс лечения.
После работы я купил водку, и на следующий день явился к наркологу.
Доктор написал красным фломастером на водочных этикетках мою фамилию, откупорил одну бутылку, налил совсем чуть-чуть водки в мензурку, заткнул бутылку пластмассовой пробкой, и поставил бутылки в большой несгораемый шкаф. Когда он открывал шкаф, я увидел там множество водочных бутылок разной наполненности, стоявших на нескольких полках. Док перехватил мой взгляд, и сочувственно вздохнул: - «Да-с, молодой человек, пьет Россия-матушка, очень сильно пьет»
Я проглотил первую пилюлю. Док протянул мне мензурку с водкой: - «Только на язык, молодой человек»
Я все ждал эффекта от терапии, а он не наступал. Я имитировал - морщился, пробуя водку языком, а через две недели вызывал рвотные спазмы только от запаха спирта. А сам тем временем продолжал вести привычный для себя и сверстников образ жизни. Только поосмотрительней стал.
По окончанию терапии док отправил в милицию прекрасное резюме, и мы с ним тепло попрощались.
Спустя два с половиной года, вернувшись домой после срочной службы, я узнал грустную новость – мой добрый доктор уже как полгода сам лечился в ЛТП.
В брюхе ИЛ-86. Вспомнив все это, я представил, как наш земляк очнется в русском трезвяке. Мне стало жаль его. Я предложил моему знакомому отвести незадачливого земляка в аэропорт в туалет, и попробовать отрезвить. Мой знакомый был парнем малопьющим, и по собственному признанию ни разу в жизни не напился и не испытал состояние похмелья, и потому энтузиазма по этому поводу не выразил. Но помня, что другие народы считают нас народом дружным! все же решил помочь. Я достал с полки сумку земляка, повесил ему на шею, нахлобучил шапку. Мы с трудом подняли его, и потащили обмякшее тело к выходу.
В аэропорту нас провожали любопытными взглядами десятки глаз - по русской земле брела классическая троица.
В салоне Боинга. Землячок мой, мужик пятидесяти с небольшим лет, то и дело валился на меня, не давая уснуть. Приходилось его поправлять, когда легко, когда локтем в бок. Затем он сполз на пол, проскользнув под ремнем безопасности, развернулся, и стоя на коленях, положил голову и грудь на сиденье, продолжал спать. Но его ноги не умещались под креслом переднего ряда, потому торчали в проходе. Бортпроводники и шедшие в туалет пассажиры, кто с улыбкой, кто с презрением, перешагивали через них. Когда бортпроводники катили по проходу контейнера-тележки с провиантом и напитками, торчащие ноги земляка им мешали, они запихивали ноги под кресло насколько возможно, провозили тележку, и ноги снова вылезали в проход.
Москвичку пересадили на место землячка в центре салона у прохода по правому борту. Не произведи бортпроводники такую рокировочку, «по приказу командира», то в центре салона все это выглядело бы совсем стремно. Опытные, б.я.
К концу полета землячок наконец очухался. Сел в кресло. Пристегнулся. Стал извиняться. Он оказался неплохим мужиком. Отставной офицер, сибиряк, сейчас живет в Подмосковье. Прилетал на юбилейную, тридцатилетнюю, встречу выпускников военного училища.
Бригадир бортпроводников, стоявшая у выхода, обратилась ко мне: - Вы уж, пожалуйста, на нас не обижайтесь…
- Да чего там, землячка!