(1792—1822)
«Все вы грубо заблуждались относительно Шелли, который был вне всяких сравнений самым лучшим и самым неэгоистичным из людей. Я не знал никого, кто не был бы животным по сравнению с ним...» Так сказал погрязший в мании величия Байрон, причём сказал уже после гибели друга. Для обывателя же, каковыми является абсолютное большинство людей, бурная скандальная жизнь Перси Биш Шелли и его ужасная трагическая смерть сделали поэта своеобразным символом разбушевавшегося порока, претерпевшего заслуженное возмездие. Виновен ли Шелли в такой жёсткой оценке? Трудно сказать. Но редкий порок не приписан ему нашими современниками, особенно любителями интеллектуального фантазирования. Одновременно все исследователи как один говорят о нежной ранимой душе лирика, о его доброте и отзывчивости.
Родился будущий поэт 4 августа 1792 года в Филд-Плейс (графство Суссекс). Он был старшим из семерых детей состоятельного землевладельца Тимоти Шелли (1753—1844), впоследствии возведённого в баронеты, и Элизабет Шелли (1763—1846), урождённой Пилфорд.
После сравнительно безоблачного раннего детства Перси учился в привилегированных школах в Сайон-Хаусе близ Лондона и в Итоне. В октябре 1810 года юноша поступил в Юниверсити-колледж Оксфордского университета. Там Шелли живо интересовался логикой, этикой, метафизикой и критикой христианства и свёл дружбу с Томасом Джефферсоном Хоггом (1792—1862), который разделял многие его увлечения, хотя и уступал в остроте ума. Друзья стали закоренелыми атеистами и в начале 1811 года анонимно выпустили брошюру под названием «Необходимость атеизма», в которой утверждали, что бытие Божие нельзя обосновать рационально. Откровенное глумление над Богом вызвало возмущение у руководства университета. Авторов брошюры вычислили быстро, но они отказались признаться в содеянном. Тогда 25 марта 1811 года обоих заслуженно исключили из университета.
Отец Шелли был возмущён недостойным поведением сына и для начала лишил его содержания. Но окончательный разрыв с родителями произошёл летом того же года после бегства молодого человека с одноклассницей его младших сестер Элен и Мэри — шестнадцатилетней Гарриет Уэстбрук (1795—1816). Девушка была дочерью зажиточного трактирщика; ряд биографов поэта предполагают, что побегу этому способствовали её родители, рассчитывавшие таким образом породниться с аристократами. Главное, на что всегда обращают особое внимание: Перси подругу никогда не любил — он ей симпатизировал. В Эдинбурге молодые люди обвенчались. Девушка была красивая, умная, образованная, но слишком молоденькая, а со временем она стала раздражать мужа.
Шла затяжная война против Наполеона. Как обычно в тяжёлые для Великобритании времена, борцы за независимость Ирландии устраивали раскольническую возню. Неприкаянный бездельник Шелли поспешил поучаствовать в смуте и прихватил с собою юную Гарриет. Они колесили по Шотландии, Англии, Ирландии и Уэльсу, нигде не задерживаясь подолгу. Шелли много читал и с мыслью о близящемся освобождении человечества одну за другой публиковал «свободолюбивые» брошюры.
Как и прочие ранние произведения, проза Шелли того периода были весьма слабой, к тому же носила политический и антирелигиозный характер. Бунтарские настроения присущи и его первым литературным произведениям — анонимно изданным готическим романом «Застроцци» (опубликован в 1810 году) и «Сент-Эрвин» (опубликован в 1811 году), поэтическому сборнику «Подлинные стихотворения Виктора и Казиры» (1810 год, совместно со старшей сестрой Элизабет <? — 1831>), ранним политическим стихотворениям.
Шелли познакомился с автором «Исследования о политической справедливости» Уильямом Годвином (1756—1836) и с философом Джоном Франком Ньютоном (1770—1827), разрабатывавшим далёкие от канонических теории религии и морали. Каждый из них оказал огромное влияние на мировоззрение молодого человека и в известной степени — на всю его дальнейшую жизнь.
1813 год ознаменовался для поэта анонимным изданием его первого значительного произведения — поэмы «Королева Маб» и рождением дочери Ианты (1813—1876).
К тому времени семейная жизнь Шелли основательно расстроилась, а после того, как в июле 1814 года Перси познакомился с родной дочерью Годвина — Мэри Уолстонкрафт Годвин (1797—1851), окончательно развалилась. Мэри шёл семнадцатый год, Перси — двадцать второй. Молодые люди влюбились друг в друга. К тому же Шелли уже был убеждённым сторонником и популяризатором свободной любви.
Супруг предложил своей законной жене Гарриет жить втроём и быть друзьями, вместе воспитывать общих детей от него. Мэри сразу согласилась на такой брак, но Гарриет категорически отказалась. Тогда 28 июля 1814 года влюбленные Перси и Мэри, сопровождаемые сводной сестрой последней Клэр Клермонт (1798—1879), девицы безбашенной, как нынче говорят, сбежали на континент. Отныне эту дату влюблённые до конца дней считали своим общим днём рождения и ежегодно праздновали только её. Более того, с 28 июля 1814 года они стали вести общий дневник! Клэр же стала роковой женщиной этого злосчастного семейства.
Через несколько недель беглецы вернулись в Лондон, но теперь уже Уильям Годвин даже на порог не пустил распутных дочерей. Мэри и Клэр оказались на улице. Если бы не помощь и забота Перси, девицам пришлось бы худо. Но Шелли был рядом. Правда, теперь он предложил Мэри добровольно отдаться его другу Томасу Хоггу и всем вместе жить одной семьёй, но для Мэри это было слишком — она отказалась. Шелли пришлось смириться, инцидент был исчерпан.
В декабре 1814 года покинутая мужем безутешная Гарриет преждевременно родила от Шелли сына Чарльза Биш (1814—1826). Через три месяца Мэри тоже родила — недоношенную девочку Сару, которая умерла, прожив всего две недели.
В январе 1815 года скончался дед поэта и Тимати Шелли стал баронетом. Зато всё своё солидное состояние старик завещал любимому внуку Перси. Молодой человек, полагая, что не способен управлять таким богатством, оставил за собой ежегодную ренту в 1 тыс. фунтов стерлингов, оплатил все свои долги, после чего основной капитал добровольно отдал отцу. 200 фунтов из тысячи отныне получала Гарриет, для Британии того времени это было весьма достойное содержание.
Наступил 1816 год, который мистически настроенные фантазёры называют роковым годом Перси Биш Шелли — годом, «когда великий поэт продал душу дьяволу». В начале года у Мэри родился сын Уильям. Тогда же мечтавшая о карьере актрисы Клэр ухитрилась ненадолго стать любовницей Байрона. Она самовольно заявилась к поэту в дом. Амбициозный милорд не стал церемониться с её девственностью, при этом Байрон изначально относился к девице как к простолюдинке, удовлетворявшей его физиологические потребности. Клэр же влюбилась.
Летом всё семейство Шелли уехало в Швейцарию, подальше от лондонского общества, где молодые люди давно стали париями по причине «развратного» образа жизни. Поселились они в Сешероне, предместье Женевы. Вскоре в гостиницу, где они остановились, волей случая въехал навечно покинувший Англию Байрон. В первый же день ничего не подозревавший поэт оказался в объятиях Клэр Клермонт. Заявилась она не одна — привела знакомиться трепетавшего перед своим кумиром Перси Шелли. Оказалось, что гений уже читал «Королеву Маб» и приветствовал в Шелли собрата по перу.
Через несколько дней Байрон и семейство Шелли сбежали от назойливых почитателей гения в сельскую глухомань. Настало время идиллической жизни, которую портила только назойливая любовь Клэр к Байрону. В августе стало ясно, что она беременна. Жениться Байрон не собирался, но чтобы не позорить девицу внебрачным ребёнком, они с Шелли договорились, что Клэр родит тайно, а через год отдаст младенца на воспитание возлюбленному. В конце августа Байрон уехал в Италию.
Швейцарское отшельничество сотворило из Перси великого поэта, почти равного Байрону. В месяцы общения с гением Шелли создал сразу несколько шедевров англоязычной литературы: первым его безусловно великим творением признано стихотворение «Гимн Интеллектуальной Красоте», далее последовали стихотворение «Монблан», а также поэма «Алистор, или Дух одиночества» (начата в 1815 году).
Видимо, именно тогда в Швейцарии и произошло знаменитое соревнование между Мэри Шелли и Байроном. Дождливым днём вся компания сидела дома. Со скуки мужчины обсуждали вопросы гальванизации — сокращения мёртвых мышц под воздействием электрического тока, затем перешли на немецкие рассказы о привидениях, а под конец Байрон предложил каждому участнику беседы на спор сочинить рассказ о сверхъестественном. Той же ночью Мэри приснился доктор Франкенштейн и его ужасное творение. Шелли же уговорил жену писать в жанре романа, а не ограничиваться новеллой. Так родился «Франкенштейн, или Новый Прометей», благодаря которому Мэри Шелли стала основоположницей жанра романа ужаса, а для многих читателей — более знаменитой, чем её гениальный муж.
Ранней осенью семейство вернулось в Лондон. А в конце 1816 года покончила жизнь самоубийством Гарриет Шелли. Потрясённая изменой мужа и униженная роднёй, женщина нашла себе любовника, который бросил её беременной. Обратно домой Гарриет не приняли, и другого выхода, кроме как утопиться, бедняжка не нашла.
Все попытки Перси Шелли забрать собственных детей кончились неудачей — Уэстбруки отказались даже показать их отцу. Чтобы иметь возможность беспрепятственно судиться за детей, Перси и Мэри срочно обвенчались. Случилось это 30 декабря 1816 года.
12 января 1817 года Клэр Клермонт родила девочку Аллегру (1817—1822). Для всего мира родителями ребёнка объявили таинственных лондонских друзей.
В марте состоялся суд. Приговор ошеломил Шелли. Там в частности говорилось: «Поведение Шелли было в высшей степени безнравственным, и, не стыдясь его, он ещё проповедует ужасы атеистического учения. По смыслу закона приказываю отнять детей вышеназванного Шелли и одну пятую его доходов, чтобы обеспечить детям религиозное воспитание...» Под тяжестью случившегося Шелли создал одно из самых прославленных своих произведений — поэму «Лаон и Цитна», впоследствии переименованную в «Восстание Ислама». Поэма была опубликована в следующем году. Необходимо отметить, что при жизни все свои произведения Шелли издавал за свой счёт, и книги его мало кто покупал. Его творчество вообще интересовало только узкий круг любителей философской литературы. Затраты же на издательское дело были у поэта значительные.
В сентябре 1817 года Мэри родила дочь Клару Эвелину. Шелли в пятый раз стал отцом. Но примерно в это же время врачи обнаружили у него начальную стадию туберкулёза. Помимо этого в обществе усиливались слухи о безбожии и безнравственности семьи Шелли, возникла угроза, что суд заберёт у них Уильяма и малышку Клару. Перси, Мэри и Клэр приняли решение навсегда перебраться в Италию.
Италия, куда семья Шелли уехала в 1818 году, не изменила их кочевого образа жизни. Едва ли найдётся между Миланом и Неаполем большой город или морской курорт, где бы Шелли не останавливались на протяжение последующих четырёх лет. Когда они жили в Милане, приехал слуга-посыльный от Байрона и забрал Аллегру, причём Клэр предупредили, что она не должна искать встречи с дочерью или с Байроном.
Через месяц девочка надоела поэту, и папаша отдал дочь на попечение чужим людям. С этого времени жизнь семьи Шелли в значительной мере вертелась вокруг Аллегры — Клэр при поддержке сестры и Шелли безуспешно пыталась бороться за возвращение ей дочери. Байрон категорически отказался потакать «бабским капризам».
Первой не выдержала безостановочных переездов годовалая Клара — она умерла в Венеции. Утешение Шелли нашёл в творчестве. Вскоре после смерти дочери он создал три поэмы — «Розалинда и Елена», «Строки, написанные у Евганейских холмов» и «Юлиан и Маддало». Тогда же был начат «Освобождённый Прометей».
7 июня 1819 года в Риме умер от воспаления лёгких сын Шелли — Уильям. Похоронив мальчка, убитые горем родители уехали в Ливорно. Мэри уже была беременна в очередной раз. 12 ноября во Флоренции родился мальчик Перси Флоренс (1819—1888), ставший единственной любовью и надеждой матери и единственным отпрыском Мэри и Перси, прожившим относительно долгую и благополучную жизнь.
Этот тяжкий год поэт Шелли назвал самым плодотворным в его жизни. Были созданы «Освобождённый Прометей», романтическая трагедия «Ченчи», поэма «Маскарад Анархии», драматический «Питер Белл III», стихотворная повесть «Розалинда и Елена», поэма «Юлиан и Маддало» и др.
В начале 1820 года семейство перебралось жить в Пизу. Сюда пришло известие о том, что Байрон влюбился в Терезу Гвиччиоли и переехал в Равенну, а маленькую Аллегру отдал в монастырский пансион. Клэр Клермонт и Шелли потребовали вернуть им ребёнка, но Байрон отказал им в очередной раз. Шелли смалодушничал и не настаивал.
Тогда же поэт неожиданно воспылал платонической любовью к юной графине Эмилии Вивиани, жившей под строгим надзором в монастыре. После смерти сына между Перси и Мэри словно пробежала чёрная кошка — внешне они по-прежнему были добры друг к друга, но духовная близость пропала. Во славу новой возлюбленной поэт создал поэму «Эпипсихидион». Вскоре Эмилия ради избавления от монастыря вышла замуж за противного ей человека, чем глубоко разочаровала поэта. Любовь прошла.
Но к Мэри супруг не вернулся. Вскоре его новым идеалом стала юная жена друга — молодого драгунского лейтенанта Эдуарда Уильямса (1793—1822) — Джейн Уильямс (1798—1884). В январе 1822 года Уильямсы переехали жить к Шелли, стали их неотлучными гостями.
Когда в апреле пришло известие о смерти от тифа маленькой Аллегры, чтобы хоть как-то развеять безутешную мать, Шелли сняли на лето уединённую виллу «Каса Магни» близ деревушки Сан Теренцо под Ливорно.
Великой радостью стало прибытие туда 12 мая двухмачтовой яхты «Дон Жуан», постройку которой Шелли заказал зимой в Генуе. Вместе с яхтой прибыл её единственный матрос — восемнадцатилетний Чарльз Вивьен. Отныне «Дон Жуан» стал главной забавой компании. К сожалению, опытных моряков среди любительского экипажа не было, и когда Шелли указывали на изначальную неустойчивость судёнышка, он не принимал эти указания всерьёз.
А потом начался кошмар. В середине июня у Мэри случился выкидыш, и женщина чуть не умерла от кровотечения — спас её Перси, своевременно обложив льдом. Но когда жена пошла на поправку, поэт вновь всё внимание стал отдавать обожаемой Джейн, а с Мэри общался постольку поскольку. В те дни Шелли посвятил Джейн Уильямс несколько коротких стихотворений. Впрочем, нервы у него самого были тогда столь расшатаны, что начались видения: то являлась мёртвая Аллегра, то приходил скелет Гарриет.
1 июля 1822 года Шелли и Эдвард Уильямс на «Дон Жуане» отправились в Ливорно, а оттуда в Пизу — к Байрону. Там они обсуждали с общим приятелем Джеймсом Генри Ли Хантом (1784—1859) перспективы издания нового журнала. В час дня 8 июля Шелли, Уильямс и Чарльз Вивиан вышли на яхте в открытое море, рассчитывая до темноты быть уже дома. На следующий день в «Каса Магни» получили от Ханта письмо, адресованное Шелли: «Как добрались, ведь когда вы отчаливали, на горизонте собирался шторм?» Началась паника, поиски…
Прошло больше недели, когда искалеченные морем тела утопленников выбросило на побережье близ Виареджо (на полпути между Ливорно и Вилла Магни).
Что случилось с лодкой, покрыто неразрешимой тайной. По одной версии, неустойчивую яхту опрокинул внезапно налетевший шквал, путники же оказались скверными пловцами (Шелли вообще не умел плавать). По другой версии, примерно в десяти милях от Виареджо, в заливе Специя на яхту наскочила шедшая из Ливорно фелюгой, капитан которой испугался неприятностей и предпочёл скрыться.
По итальянским правилам карантина во избежание возможной эпидемии утопленников следовало похоронить в песке, предварительно залив трупы негашёной известью. Из уважения к Байрону власти разрешили кремировать останки Шелли и Уильямса. Вивьена похоронили по закону — в песке.
Действо состоялось на пляже Виареджо. Ритуальным сожжением на костре занимались Байрон, его друг и капитан яхты Эдуард Джон Трелони (1792—1881) и Хант. Власти выделили им в помощь отряд солдат с пиками. 15 августа 1822 года сожгли Уильямса. 16 августа состоялась кремация Шелли.
«Трудно вообразить ландшафт более величественный, чем тот, который судьба избрала в качестве декораций для этого последнего акта жизненной драмы. Пустынный берег, спокойное сине-фиолетовое море, желтый песок, белая стена Апеннин вдали, и над всем этим — ослепительное солнце в безоблачном небе...
Покрывшееся известковой корою тело было вырыто из песка и возложено на костер, полито маслом и вином, посыпано ладаном. Вспыхнуло и поднялось высокое, очень яркое, светозарное пламя. Жар был так силен, что струи воздуха над огнем дрожали и колыхались» (Вера Бесистова).
Сердце Шелли не сгорело, лишь слегка обуглилось. Его сохранили и отвезли в Англию. Бережно собранный пепел поэта похоронили на протестантском кладбище в Риме, рядом с могилой его сына Уильяма. Там же немногим раньше был погребён поэт Джон Китс.
После гибели мужа Мэри оказалась полностью во власти свёкра — баронета Тимоти Шелли, который согласно британским законам в любое время мог отлучить мать от внука. Ради сына женщина претерпела множество издевательств, ей даже запрещалось издавать рукописи Шелли или упоминать где-либо его имя. Поскольку баронет положил внуку скудное содержание, а невестке вообще не дал ничего, Мэри пришлось много работать, причём анонимно.
Ситуация слегка разрядилась после смерти в 1826 году старшего сына Перси Шелли — двенадцатилетнего Чарльза Шелли. С этого времени Перси-младший стал единственным наследником титула и всего состояния старика Шелли. Но на самом деле положение Мэри нормализовалось только после смерти баронета в 1844 году. Впрочем, было уже поздно — у женщины стала развиваться опухоль мозга. С 1839 года Мэри мучили сильнейшие головные боли и периодические приступы частичного паралича.
Мэри Шелли умерла 1 февраля 1851 года.
Клэр Клермонт пережила всех своих родичей. Она моталась по свету, служила гувернанткой или была просто приживалкой. С 1825 по 1828 год работала гувернанткой у дочки русского генерала от инфантерии Паисия Сергеевича Кайсарова (1783—1844). Затем жила в Англии, в Германии, во Франции. Дни свои закончила во Флоренции, где умерла 19 марта 1879 году. Замуж она никогда не вышла, хотя сватались к ней многие.
Лучшие переводы произведений Перси Биш Шелли на русский язык были сделаны К.Д. Бальмонтом.
Маскарад Анархии
(поэма)
1
Когда в Италии я спал,
Внезапно голос прозвучал,
И властно он повёл, средь дня,
В виденьях Вымысла меня.
2
И вот гляжу, в лучах зари,
Лицом совсем как Кэстельри,
Убийство, с ликом роковым,
И семь ищеек вслед за ним.
3
Все были жирны; и вполне
Понятно это было мне:
Он под плащом широким нёс
Сердца людей в росе из слёз,
И сыт был ими каждый пёс.
4
За ним Обман; одет был он
Весь в горностай, как лорд Эльдон,
Он плакал; силой волшебства,
Те слёзы, наземь пав едва,
Вдруг превращались в жернова.
5
И дети малые кругом,
Себе игрушку видя в том,
Ловили слёзы те, в борьбе,
И выбивали мозг себе.
6
И Лицемерье, всё в тенях,
Но с светлой Библией в руках,
На крокодиле, как Сидмут,
Ползло, глядя и там и тут.
7
Другие Порчи, целый ряд,
Сошлись на страшный маскарад,
Наряжены, вплоть до очей,
В шпионов, в пэров и в судей.
8
Последней Смута, в этом сне,
На белом ехала коне,
И конь был кровью обагрен,
А Призрак — точно Смерть был он.
9
Чело жестокое в венке,
И скипетр был в его руке,
И знак на лбу лелеял он:
«Я Бог, я Властелин, Закон».
10
Он ехал с пышной быстротой,
Над всей Английскою землёй,
И он толпой был слепо чтим,
И лужей кровь была за ним.
11
Был свитой Призрак окружён,
Был шум и звон со всех сторон,
У каждого — кровавый меч,
Чтобы врагам пути пресечь.
12
И вот по Англии, кичась,
Толпа свирепая неслась,
Вином отчаянья полна,
Для тёмных дел опьянена.
13
От моря к морю, как беда,
Через поля, чрез города,
Они неслись в крови, в пыли,
Покуда в Лондон не пришли.
14
Всех обитателей, в домах,
Панический застигнул страх,
Когда под крик, неукротим,
Тот Призрак Смуты прибыл к ним.
15
Ему навстречу, как река,
Явились дикие войска,
И пели все, и слушал он:
«Ты Бог, Король, и ты Закон.
16
Мы твой приветствуем приход,
Тебя давно недостает.
Мечи остыли, денег нет,
Дай крови, золота и бед».
17
Ханжи, законники, толпой,
Склоняясь перед тенью той,
Молитву тихую, как вздох,
Шептали: «Ты Закон и Бог».
18
И все вскричали, как один:
«Ты Бог, Король и Властелин,
Тебе от нас земной поклон,
Дух Смуты ныне освящён».
19
И вот Анархии скелет
Всем, скаля зубы, шлёт привет,
Народ, чтоб так учтив был он,
Учителям дал миллион.
20
Он знал, что все ему — венцы
И королевские дворцы,
Ему — почёт от всех рабов
И шитый золотом покров.
21
И вот приспешников, вперёд,
Банк захватить скорей он шлёт,
В парламент хочет он вступить,
Он знает, как ему там быть.
22
Безумная явилась тут,
Надеждою её зовут.
Но, как Отчаянье, она
Вскричала, вся дрожа, бледна:
23
«Отец мой, Время, стар и сед,
Ждёт лучших дней, а их всё нет,
Глядите, он, как идиот,
Руками шарит, счастья ждёт.
24
Он за детьми рождал детей,
Всех схоронил в теченье дней,
Осталась только я одна,
О, горе, скорбь мне суждена!»
25
И до коня она дошла,
Пред ним на улице легла,
Ждёт, чтоб в неё вдавили след
Обман, Убийство и Скелет.
26
Меж ней и ими вдруг возник
Какой-то свет, какой-то лик,
Сперва он был и слаб, и мал,
Как бы туман долин меж скал.
27
Но в буре зреют облака,
Меж скал густеет их река,
И светят молнии из туч,
И гром идёт к низинам с круч.
28
Так вырос образ тот, в огне,
Горя в чешуйчатой броне,
На алых крыльях он взвился,
Предстал как света полоса.
29
На шлеме, издали светла,
Планета блеск зари зажгла,
И перья искрились на нём,
Горя пурпуровым огнём.
30
Над головами тех людей,
Как ветер, всё скорей, скорей,
Он шёл, все слышали его,
Но не видали ничего.
31
Как Май, идя, цветы родит,
Как звёзды Ночь с волос струит,
Куда б ни шёл он, с высоты,
Во всех умах рождал мечты.
32
Толпа взглянула, — перед ней
Надежда, в красоте своей,
Вперёд, вперёд, спокойно шла,
Хоть вся земля в крови была.
33
И Смута, вскормленная в зле,
Лежала мёртвой на земле,
Конь Смерти словно ветер был,
Летел, копытами дробил
Убийц, чей строй так люден был.
34
Лучистый свет блеснул из туч,
Он нежен был, хоть был могуч,
И Гимн возник во всех умах,
Была и радость в нём, и страх.
35
Как будто бы Земля, родив
Сынов Английских, — ощутив
Негодованье, видя кровь
И к детям чувствуя любовь, —
36
Из каждой красной капли вдруг
Соделала могучий звук,
И сердце всё вложила в крик,
И гимн властительный возник:
37
«О, Люди Англии, Сыны
Непогасимой Старины,
Питомцы матери, чей дух,
На время только, в вас потух, —
38
Восстаньте ото сна, как львы,
Вас столько ж, как стеблей травы,
Развейте чары тёмных снов,
Стряхните гнёт своих оков,
Вас много — скуден счёт врагов!
39
В чём Вольность, знаете ль? Увы,
В чём Рабство, испытали вы,
И ваше имя — звон оков,
В нём отзвук имени рабов.
40
Да, рабство, подневольный труд,
В работе вечной дни идут,
И платят вам тираны так,
Чтоб прозябать вам кое-как.
41
Вы всё для них, вы — дом и печь,
Станок, лопата, плуг и меч,
С согласия иль без него,
Вы им пригодны для всего.
42
И жалок вид детей нагих,
И бледны матери у них,
Покуда речь моя течёт,
К ним смерть идёт, и смерть не ждёт.
43
И было бы желанно вам
Есть то, что сильный жирным псам
Бросает щедрою рукой,
Но пищи нет у вас такой.
44
Дух Золота лелеет взгляд,
И от труда берёт сто крат,
И в тираниях старых дней
Работать не было трудней.
45
И за чудовищный ваш труд
Бумажных денег вам дают,
Вы им даруете кредит,
Хоть в них обман бесстыдный скрыт.
46
И воли вам, в мельканье лет,
Над волей собственною нет,
Но что другие захотят,
В то вашу волю превратят.
47
Когда ж вы издадите вздох,
Что сон ваш скуден, хлеб ваш плох,
Когда тиран к вам войско шлёт,
И вас, и ваших жён он бьёт,
И кровь из ваших ран течёт.
48
И месть горит, и хочет вновь
За пытку — пытку, кровь — за кровь:
Не поступайте так, когда
Настанет ваша череда.
49
Да, птицы носятся везде,
Но отдохнут в своём гнезде,
И есть берлога у зверей
В суровый холод зимних дней.
50
Для лошадей и для быков
В их стойлах корм всегда готов,
Собак дворовых впустят в дом,
Когда бушуют вихрь и гром.
51
Есть хлеб, и корм есть у ослов,
И для свиней приют готов,
О, Англичанин, только ты
Бездомен в мраке нищеты.
52
Вот это Рабство — посмотри,
Терпеть не станут дикари,
И зверь доселе не терпел
То, в чём обычный твой удел.
53
В чём ты, Свобода? О, когда б
Сказал, в живой могиле, раб
Ответ, — тиран бежал бы прочь,
Как от лучей победных — ночь.
54
О, Вольность, мир огнём одень,
Пусть говорят, что ты лишь тень,
Что из пещеры Славы ты —
Лишь суеверие мечты.
55
Нет, для работника ты хлеб,
Чтоб он, насытившись, окреп,
Чтобы, окончив труд дневной,
Он счастлив был с своей семьёй.
56
Ты всем, кто знает скорбь и мрак,
Одежда, пища и очаг;
В краях, где свет твой не погас,
Не мог бы голод мучить нас,
Как видим в Англии сейчас.
57
Ты для богатого, когда
Он топчет слабых, — как узда:
Отдвинет ногу он свою,
Как наступивши на змею.
58
Ты Справедливость: никогда
Не купишь твоего суда;
Продажен в Англии закон,
Тобой же всякий ограждён.
59
Ты Мудрость: в Вольном не горят
Огни, твердящие про ад,
Он не подумает, что он
Навеки будет осуждён.
60
Ты Мир: сокровища и кровь
Не тратишь, чтоб сбирать их вновь,
Как тратили тираны их,
Чтоб пламень в Галлии затих.
61
Но, если пролилась из ран
Кровь слишком многих Англичан,
Свобода, ты затемнена,
Но заблистать опять должна.
62
Ты свет Любви: к тебе припал
Богатый, ноги целовал,
Своё богатство отдал им,
Кто был тиранами гоним, —
63
Оружье выковал себе,
Чтоб в благородной встать борьбе
На притесненье и обман,
Кому весь мир был в жертву дан.
64
Познанья, Мысли и Мечты —
То светочи средь темноты,
Зажжённые для тех тобой,
Кто в жизни истомлён борьбой.
65
В терпенье, в Нежности, во всём,
Что расцветает нам цветком,
Ты скрыта: не слова — дела
Нам говорят, что ты светла.
66
Пусть соберутся те толпой,
Что вольны смелою душой,
Пусть соберёт их дух один
На свежей зелени долин.
67
Пусть голубые небеса,
Земля, и светлая роса,
И всё, что вечно, не мертво,
Увидят это торжество.
68
Из самых дальних уголков,
От всех Английских берегов,
Из городов и деревень,
Где люди, чахлые, как тень,
Живут и стонут каждый день,
69
Из тюрем, где, как тощий труп,
С дрожаньем жалким бледных губ,
Толпа детей и стариков
Ест горький хлеб под звон оков,
70
Из всех тех мест, где жизнь идёт
И каждый миг усилий ждёт,
Встают заботы, бьётся страх,
И сеют плевелы в сердцах,
71
И наконец, из всех дворцов,
Где, точно дальний гул ветров,
Звучат, то слабо, то слышней,
Глухие отзвуки скорбей,
72
Из тех блистательных темниц,
Где жесток вид холодных лиц
И где немногим слышен стон
Тех, кто нуждой обременён, —
73
Вы все, чьим горестям нет слов
И кто сочувствовать готов
Стране, где кровь невинных льют
И где страданье продают, —
74
В Собранье смелом и живом
Сверитесь, с пышным торжеством,
Пусть скажут ваши голоса,
Что вольным каждый родился.
75
Как заострённые мечи,
Слова пусть будут горячи
И полны смелой широты,
Как в бой подъятые щиты.
76
И пусть тогда, со всех сторон,
Тираны к вам, под шум и звон,
Придут воинственной толпой,
Как море громкое в прибой.
77
Пусть артиллерия гремит
И пылью воздух продымит,
Чтоб всё пространство потряслось
Под стук копыт и звук колёс.
78
Пускай, блестя, пройдут полки,
И неподвижные штыки
Сольются, сеть одну соткав,
Английской крови возжелав.
79
Пусть сабли всадников светло
Под звук команды: «Наголо!» —
Горят, чтоб погасить свой свет
В пучине гибели и бед.
80
Спокойный сохраните вид,
Как лес, что сомкнут и молчит,
С такими взорами, где свет,
Которому преграды нет.
81
Пусть Паника, чей бег быстрей
Проворных боевых коней,
Сквозь ваши плотные ряды
Пройдёт, как только тень беды.
82
Пускай закон родной страны —
Ему мы все подчинены —
В раздоре том, рука с рукой,
Стоит единственным судьёй.
83
Закон Английский старых дней
Блистает мудростью своей,
Умней он наших новых дней;
В нём вспыхнет, — как тогда возник,
Свобода, твой могучий крик.
84
Священный вестник он, — и тот,
Кто на герольда посягнёт,
Пусть примет кровь, так суждено,
Но будет не на вас пятно.
85
И раз насильники дерзнут,
Пусть между вас с мечом пройдут.
Пусть рубят, колют и дробят,
Пускай поступят как хотят.
86
Не отводя упорных глаз,
На них глядите в этот час,
Не удивляясь, не сробев,
Пока не кончится их гнев.
87
Тогда они придут домой
С позором, жалкою толпой,
И кровь, что пролили они,
На их щеках зажжёт огни.
88
И женщины всех мест родных
Укажут пальцами на них,
И стыдно будет им встречать
Друзей и близким отвечать.
89
И те, что были на войне
И бились в Смерти и в огне,
Гнушаясь обществом таким,
Уйдут к свободным и благим.
90
И для народа та резня
Зажжёт огонь иного дня,
В нём будет знак для вольных дан,
Далёко прогремит вулкан.
91
Промчатся звучные слова,
И будет сила их жива,
Сквозь каждый разум их печать
Блеснёт опять — опять — опять.
92
Восстаньте ото сна, как львы,
Вас столько ж, как стеблей травы;
Развейте чары тёмных снов,
Стряхните гнёт своих оков,
Вас много — скуден счёт врагов!»
Не поднимайте тот покров, который…
(сонет)
Не поднимайте тот покров, который
Зовут живые жизнью: пусть на нём
Лишь вымысел мерцает беглым сном,
Всё то, чему хотели б верить взоры,
Два духа, Страх и Чаянье, как воры,
Таятся там, во мраке роковом,
И тени ткут в провале снов глухом,
Над бездной создают свои узоры.
Был некто, кем покров приподнят был:
Любить хотел он, — но в широком мире
Он никого, увы, не полюбил.
Свет в тени, зрячий меж слепых на пире,
Ждал правды он, спасения от зол
И, как Пророк в пустыне, не нашёл.
Спешите к мертвым вы! Что там найдете…
(сонет)
Спешите к мертвым вы! Что там найдете,
О, мысли и намеренья мои?
Ткань мира ждёт на каждом повороте.
Ты, Сердце, быстро бьёшься в забытьи, —
Ждёшь радости, но предано заботе.
Ты, жадный ум, о смерти, бытии
Всё хочешь знать. Куда же вы идёте,
Зачем шаги торопите свои?
Путь жизни с быстротою покидая,
От боли и от счастия равно
Вы прячетесь во гроб, где смерть седая.
Здесь зелень трав, там пусто и темно.
О, мысли, сердце, ум! Чего ж вы ждёте,
Что в глубине могильной вы найдёте?
Я боюсь, что эти стихи не понравятся вам, но…
(сонет Байрону)
Когда бы меньше почитал я вас,
От Зависти погибло б Наслажденье;
Отчаянье тогда б и Изумленье
Над тем умом смеялись бы сейчас,
Который, — как червяк, что в вешний час
Участвует в безмерности цветенья, —
Глядя на завершённые творенья,
Отрадою исполнен каждый раз.
И вот, ни власть, что дышит властью Бога,
Ни мощное паренье меж высот,
Куда другие тащатся убого, —
Ни слава, о, ничто не извлечёт
Ни вздоха у того, кто возвещает:
Червяк, молясь, до Бога досягает.
Гимн Интеллектуальной Красоте
(Гимн Духовной красоте)
Таинственная тень незримой высшей Силы,
Хотя незримая, витает между нас
Крылом изменчивым, как счастья сладкий час,
Как проблеск месяца над травами могилы,
Как быстрый летний ветерок,
С цветка летящий на цветок,
Как звуки сумерек, что горестны и милы, —
В душе у всех людей блеснёт
И что-то каждому шепнёт
Непостоянное виденье,
Как звёздный свет из облаков,
Как вспоминаемое пенье
От нас ушедших голосов,
Как что-то скрытое, как тайна беглых снов.
О, Гений Красоты, играющей окраской
Ты освящаешь всё, на что уронишь свет.
Куда же ты ушёл? Тебя меж нами нет!
Ты в помыслах людей живёшь минутной сказкой.
Ты нас к туманности унёс
И позабыл в долине слёз,
Чтоб люди плакали, обманутые лаской.
Зачем? — Но чей узнает взор,
Зачем вон там, средь дальних гор,
Не светит радуга бессменно,
Зачем над нами вечный гнёт,
Зачем все пусто, все мгновенно,
И дух людской к чему идёт,
И любит, и дрожит, и падает, и ждёт?
Поэты, мудрецы в небесности прозрачной
Искали голоса, но в небе — тишина.
И потому слова Эдем и Сатана
Есть только летопись попытки неудачной.
Нельзя их властью заклинать,
Нельзя из наших душ изгнать
Сомненья, случая, измен, печали мрачной.
Одно сиянье Красоты,
Как снег нагорной высоты,
Как ветер ночи, сладко спящей,
Что будит чуткую струну
И грезит музыкой звенящей,
Из жизни делает весну,
Даёт гармонию мучительному сну.
Любовь, семья надежд и самоуваженье,
Как тучи, сходятся неверною толпой.
Мечту бессмертия вкусил бы род людской,
Когда б не краткий миг он видел отраженье
Непостижимой Красоты, —
Когда б священные черты
В его душе нашли живое воплощенье.
Ты, вестник чувства и лучей
В сверканье любящих очей,
Ты, пища помыслов от века,
Свети, огонь свой не тая,
Не уходи от человека,
Не уходи, как тень твоя,
А то для нас как смерть — вся сказка бытия.
Когда, ещё дитя, искал я привидений
По чутким комнатам, взирая в темноту,
В лесу, при свете звёзд, преследуя мечту —
Беседовать с толпой отшедших поколений,
Я звал, я был заворожён,
Но ряд отравленных имён
Ребёнку не принёс волшебных откровений.
И как-то раннею весной
Скитался я в глуши лесной,
О судьбах жизни размышляя,
Бесшумный ветер чуть дышал,
Как вдруг, всё в мире оживляя,
Твой призрак на меня упал, —
Я вскрикнул и, дрожа, в восторге руки сжал.
И клялся я тогда, что посвящу все силы
Тебе, одной тебе: и клятву я сдержал.
Вот, я теперь к теням прошедшего воззвал,
И каждый час встаёт из дремлющей могилы;
Когда в полночной тишине
Они склонялися ко мне,
Мой труд мне легок был, мне ласки были милы.
Так пусть же скажет их семья,
Что, если радовался я,
Всегда я тешился надеждой,
Что ты лохмотья нищеты
Заменишь светлою одеждой,
Что, высший Гений Красоты,
Ты дашь нам, дашь нам всё, что можешь
дать лишь ты.
Когда полдневный час проходит, день — яснее,
Торжественней лазурь, — и есть покой в мечтах
Прозрачной осени, — в желтеющих листах
Живёт гармония, что летних трав пышнее, —
Как будто не было её,
Когда призвание своё
Ещё не понял мир, в восторгах цепенея.
Мой полдень канул; власть твоя
Зажгла в нём правду бытия.
О, дай мне вечер тихий, ясный,
О, дай в тебе себя забыть,
Хочу всегда, о, Дух прекрасный,
Предназначенью верным быть, —
Бояться лишь себя и всех людей любить!