Мой отец
В последнее время я часто вспоминаю родителей, иногда рассказываю о них своим уже взрослым детям, иногда - что-нибудь внукам, а чаще, выполняя какую-то работу, вспоминаю, как это делала мама.
Я жила напряжённой жизнью, полной ответственности и забот. Работа руководителя, семья, дети – все это занимало так много времени, что задуматься или вспоминать о прошедшем было просто некогда, а может быть, по молодости не было такой необходимости заглядывать в прошлое.
Сейчас, когда уже наступил пенсионный возраст, когда выросли дети, и внуки радуют своими успехами и открытиями, наступила пора переосмысления того, что пережито.
Все чаще задумываюсь о своем отце. Что же яркого и запоминающегося он оставил после себя: слова, дела, поступки? Что бы ни было, а вспоминаю его очень часто.
Он был обходительным и разговорчивым с соседями, не всегда ласковым с женой, строгим и справедливым с детьми, добрым и заботливым с внуками. Он любил заниматься хозяйством, особенно домашними животными. Мы всегда держали поросят, были даже козы и кролики. Отец с удовольствием готовил им корм, знал все их повадки и привычки.
Любимым его занятием, как сейчас говорят - хобби, было чтение. В те годы мы не получали ни газет, ни журналов, и отец запоем читал книги.
Сколько помню, он всегда был с книгой в руках. Что он читал, когда я была маленькой, не знаю, но, взрослея, я заглядывалась на обложки и пыталась по названию определить, интересная ли эта книга, и чем она так увлекла отца. Потом увидела, что его интересовала серьёзная литература, в основном это были исторические повести и романы. Рассказов и стихов он почему-то не признавал. Отец много знал и рассказывал сначала мне, а потом внукам о каком-нибудь литературном герое, об исторической личности или просто какой-нибудь увлекательный эпизод.
По прошествии многих лет у меня перед глазами отец, который сидит за столом или у печки, попыхивает папиросой и внимательно читает очередное произведение.
Откуда у него была такая тяга к чтению, не могу понять. Вырос он в детском доме, потом учился в Пищальском лесохимическом техникуме (к своему стыду, лишь недавно узнала, где он находится), потом была армия. В годы войны работал в городе Чапаевске на военном заводе пиротехником, потом сверхсрочная служба на Дальнем Востоке, семья, работа.
Жизнь его не баловала и не щадила, поэтому отец не любил вспоминать свои детские годы. Он рано лишился родителей, и хотя родственников в родном селе было много, маленького Мишу после окончания начальной школы всё равно отдали в детский дом. Отец иногда рассказывал, как ему жилось там, и я видела, что он еле сдерживает слёзы - так горька была его судьба. Один случай запомнился мне больше всего.
К воспитанникам детского дома иногда приезжали родные, которые привозили гостинцы, самые немудрящие: каравай ржаного хлеба, бутылку молока, да в качестве деликатеса – кусок солёного сала.
В тот день к одному мальчику приехали повидаться родственники – тётка с сыном. Они привезли, как обычно, хлеб, молоко да печёные калачи. Когда гости уехали домой, обладатель этого богатства сказал окружившим его пацанам, с завистью смотревшим на стол, где лежала привезенная еда:
- Поспорим, что никто из вас не выпьет целый чайник воды. Кто выпьет, тому дам каравай.
До этого мальчишки уже спорили на эту тему – способен ли человек за один раз выпить столько воды, но каравая им никто не предлагал. Почему возник этот вопрос, трудно сказать. Возможно, его породило постоянное чувство голода, которое испытывали дети. Время было трудное, голодное – двадцатые годы.
Целый чайник - это было так много. Пацаны посовещались и решили, что, действительно, выпить столько воды невозможно. А владелец каравая подначивал, обещая отдать хлеб тому, кто рискнёт и выиграет спор.
Отец, ему было тогда лет тринадцать, представил себе, что он может выиграть каравай, досыта поесть, и согласился на спор. Выпил кружку, другую, почувствовал, что его желудок наполняется водой, но отказаться от выигрыша не желал. Он выпил всю воду, а потом бросился на крыльцо. Его рвало, сильно кружило голову, но спор подростком был выигран. Хлеб он поделил с друзьями, такими же, как он, сиротами, которые всё это время стояли рядом и страстно желали, чтобы Мишка не проиграл.
Сейчас я не могу рассказать своим детям или внукам подробно об отце, многое забылось, чего-то я не знала о нём. Но всё же яркие эпизоды остались в памяти и время от времени вспоминаются.
Приходит пора ягод. Вспоминаю, что отец любил собирать малину, смородину, крыжовник. В конце огорода он посадил несколько ягодных кустов и очень бережно за ними ухаживал. Если появлялись вредители, обирал кусты вручную, не признавая химических препаратов. Да их тогда и не было в таком разнообразии как сейчас. Когда шёл собирать смородину, брал меня с собой, и я могла видеть, как он аккуратно обирает куст, бережно ссыпая ягоды в одну посуду, а повреждённые ягоды и скрученные листочки – в другую. Ягодки были, как отсортированные – одна к одной, будто прошли контроль. А я, как всегда, торопясь, собирала быстро, но с мусором, за что не раз выслушивала нравоучения отца.
У бани он посадил куст крыжовника, который как-то быстро стал развиваться, разросся и хорошо заплодоносил. После смерти отца мы его выкопали и перевезли к нам в деревню. К удивлению всех большущий куст прижился и в первый же год дал хороший урожай. Потом снимали почти ведро крупных красных ягод. Это была такая память о моём отце. Ведь каждый раз при уборке урожая мы говорили, что этому кусту крыжовника уже много лет, а он только радует всех. За год до продажи дома мы почистили сад, опилили старые ветки, и на следующий год куст дал скудный урожай. Думаю, что он совсем не хотел расставаться с нами.
Вспоминаются поездки с отцом за малиной. В пору моего детства мы с подружками ходили далеко за село. Вставали рано, брали с собой по огурцу и куску чёрного хлеба и пешком шагали в лес. После обеда усталые, но довольные возвращались обратно. А в дальние вырубки обычно ездили на машине. Не как сейчас - каждая семья на личной. Тогда собирались часам к пяти утра к месту работы. Приходили только свои работники с родными. Садились в кузов грузовой машины на лавки и вперёд - за 50-60 километров. О какой-то технике безопасности даже речи не было.
В дальние деревни ездили только лесовозы, поэтому дороги были «фронтовые», ухаб на ухабе. Но все ехали уверенные, что по ведру наберём обязательно. Ведро – это была мерная посуда для малины. С бидончиком в такую даль никто не ездил. А уверенность у всех была потому, что в делянках побывали «разведчики», которые направляли толпу по нужному маршруту. Не помню, чтобы мы с отцом набирали меньше всех. Когда после обеда раздавался сигнал к сбору, все выходили к машине, показывали, кто сколько набрал, и восхищённо и немного завистливо поглядывали на ведро отца. Малина сверху была крупной, калиброванной, чистой. Дома мама высыпала ее в таз и ставила варить. Мой сбор нуждался в дополнительной очистке. Но собирала я тоже ловко. Всю дорогу туда и обратно люди шутили друг над другом, смеялись, отец рассказывал какие-то анекдоты, случаи из жизни. Он всегда был душой компании.
- Давай, Корнилыч, трави байки, - просили мужики. И отец, как из рога изобилия, сыпал анекдотами, какими-то весёлыми историями, которым не было конца. Все это хорошо помнится.
Отец был не только хорошим ягодником, но и заядлым грибником. Ходили они в лес с мамой и Зоей, старшей сестрой, когда подросла я, стали брать с собой и меня. Отец вешал на спину самодельный рюкзак - сидор. Это был простой мешок, в уголки которого он клал по картофелине, ловко делал узлы и завязывал сверху. Заплечный мешок был готов.
Ходили за воинскую, она тогда не разрослась, как в настоящее время, и к казармам. На удивление отец хорошо знал грибные места. Несколько удачных грибных походов – и я тоже знала, что в посадках можно найти выводок маслят, а в молодом ровном осиннике обязательно покажутся красные шляпки подосиновиков-красноголовиков. На срезе они синели, а отец объяснял, что это у грибов от страха. Березняк был богат на подберезовики, их еще называли обабки. Если молодой и ровненький гриб доживал до дома, мама откладывала его на сушку. А квёлые обабки домой поступали в неприглядном виде, мятые и сразу шли на «жарёшку». В смешанном перелеске нас ждали волнушки. Упругие, рыжеватые, без единого червячка, как на подбор, они большими семьями даже не прятались под листвой, а словно просились в корзины и вёдра. Набрать груздей – это было большой удачей, но и это случалось. Отец классифицировал грузди на сырые, сухие и березовые. И, где какие росли, мы тоже знали. За опятами отец водил нас к льнозаводу. В урожайный год домой приносили их не вёдрами, а мешками.
Солили грибы сырым способом, не варили, просто укладывали в кадушку рядами, пересыпая солью. Ни укропа, ни лаврушки. Грибы сохраняли свой родной лесной аромат. Зимой они подавались на стол с растительным маслом и шли в пироги.
С детства любопытно-любознательная я хотела научиться хорошо ориентироваться в лесу, и отец научил меня многому, что знал сам. Мама всегда говорила, что я из лесу никогда не приходила с пустой посудой, «посудиной», как она называла, никогда не блуждала, точно так же, как отец.
Была у отца еще одна страсть – рыбалка. Я всегда удивлялась, как ему хотелось рано вставать, идти пешком на пруд, чтобы, отсидев четыре-пять часов, вернуться домой с жиденьким уловом. Правда, иногда улыбалось счастье, и на жарёшку он приносил несколько крупных рыбёшек.
Как-то отца попросили поработать в Ягуле, небольшом рабочем посёлке, на крахмалопаточном заводе. Заведовал он складом. Однажды мы приехали к родителям в гости, и мама рассказала, что отец запатентовал рационализаторское изобретение и получил премию, целых десять рублей. Оказывается, на каждый мешок с крахмалом пришивали бирку, с указанием всех сведений о заводе и произведённой продукции. Это была утомительная работа. Отец предложил сделать оттиск в виде печати, где были бы все данные. Первый образец вырезали из картофелины. Потом мастера сделали то, что надо. Изобретение приняли, а отцу выписали премию. Что такое десять рублей по тем временам. Это шестьдесят-семьдесят буханок хлеба, или папирос на полтора месяца, это десять килограммов сахара, или двадцать вермишели. Думаю, что понятно, насколько чувствительна для семьи была эта премия. А отца потом нет-нет да называли: «наш рационализатор».
Время от времени достаю старый альбом и рассматриваю фотографии отца. В них целая жизнь. Вот самая первая. Молодой симпатичный паренёк среди ровесников. Возможно, это его сокурсники – парни и девчата с причёсками и в платьях «а-ля тридцатые». Смотрю и думаю: деревенский паренёк-сирота, а добился своего, получил образование, да и выглядит не хуже других. Может и лучше, ведь сидит среди девчат, а не стоит с друзьями на заднем плане.
Рядом несколько фотографий совгаванского периода. Отец всегда среди родных и друзей. На этой - он в военной форме.
А вот фото 1956 года. Город Львов. Отец на курсах повышения квалификации. Было же время – на Украину учиться ездили. Белый форменный китель, белая фуражка. Такую форму отец продолжал носить еще долго после демобилизации и возвращения с Дальнего Востока.
Совсем не осталось фото, где бы отец был запечатлён в последние годы своей жизни.
Он заболел туберкулёзом, сразу нашли открытую форму. Долго лечился в санатории, ездил на Кавказ в Теберду. Лечился упорно, и болезнь отступила. Но сердце было напрочь подорвано.
Умер отец неожиданно, скоропостижно. За два дня до смерти я приезжала по работе в РОНО и зашла к родителям. Отец как обычно лежал на кровати у окна и читал. Увидев меня, он встал, поздравил с юбилеем: мне на днях исполнилось тридцать. Сказал, что неплохо бы обмыть это событие. Я оставила немного денег, а сама уехала домой. Отец в памяти - бодрый, совсем не старый мужчина.
А через два дня где-то около четырёх часов к нам прибежала секретарь из конторы и сообщила весть о смерти отца. Для меня это было шоком, не хотелось верить в случившееся, хотя знала, что такими вещами не шутят, и это правда.
После вскрытия врач сказал, что такого изношенного сердца он еще не видел. Скончался отец на шестьдесят пятом году.
Многому он научил меня, передал свои знания и жизненный опыт. Думаю, что самое главное – это тягу к знаниям, свою любовь к книге. Он учил меня читать и писать задолго до школы. Даже, наверное, не учил, не заставлял, а я сама хотела научиться и читать, и писать. Отец радовался моим успехам, тому, как его единственная родная дочь в три-четыре года учит детские стихи и рассказывает их перед родными и соседями.
Прошло более тридцати лет, как с нами нет моего отца – Михаила Корниловича Ёлышева, а книга памяти, которая есть у каждого человека, нет-нет, да и откроется на странице с названием «Отец», где чётко отпечатаны лица родных и близких мне людей. Перелистывая эту книгу, вспоминаю что-то ярко, хорошо, а что-то вспыхивает лишь на миг и сразу забывается. Но я всегда знаю, что пока жива, в моей памяти всегда будет место воспоминаниям об отце.