Секрет Полишинеля

 
" Я сказал правду!
— Правду? Для кого?
— Для меня!
— Допустим, но почему ты решил,
что твоя правда  нужна кому-то,
 кроме тебя самого?"


Завтра наступает завтра.  Остается лишь вечер и ночь.  И что теперь?

                ***

Дикость немыслимая. 
 У совершенно здоровой,  только что родившей молодой женщины  тромб закупорил сердечную артерию.
Около операционной   сидела  прямо на полу -  ноги отказали, а стула долго не было. Тело отекло, пальцы посинели от впившихся колец. Каждую минуту то умирала, то оживала. Опаленная ужасом, старалась вжаться в прохладную, маслянисто  зеленую  стену коридора  раскаленным затылком и спиной.    Небо в открытом окне постепенно меняло цвета:  черный, розовый, голубой - и радовалось лету. Небу было наплевать, что за соседней дверью режут сердце Аниной дочери.
Вот тогда, уже под утро, почти разуверившись в благополучном исходе,  поклялась Всевышнему  отказаться  от Саши.  И сказать правду  дочери, только бы жила.
Как в  сказке про царя, что так необдуманно пообещал отдать сына Чуде - Юде.   
 
...- Не волнуйся, Аннушка. Подумаешь, юбилей. Сколько их ещё будет, - услышала голос мужа, -  всё готово,  я проверил.
- Да нет, ничего. Задумалась что-то, - растянула в полуулыбке сжавшиеся  губы, убрала тревожную складочку между бровей.
Погладила  его лысую  макушку -  тоже стареет. Глаза,   как у больной собаки.  Улыбается через силу. Устал.  Жалко.
И сразу отвлекла:
- Ты к поезду сам поедешь?  Зять?  Давай тогда по чуть-чуть.
Он потянулся к бару. Сквозь резное стекло рюмок нежно зарозовела финская клюквенная.
Выпили. Дождавшись приятной теплоты внутри и легкой расслабленности, позвала:
- Пойдем спать, а?  Мне  завтра к семи  утра в салон.

Ночью  пришел Саша и подарил сиреневый  Сон Счастья.
Старый дом на окраине - Сашино  наследство после смерти бабушки. Открытая веранда   с  расхлябанным узким диваном.  Им  по двадцать лет.
Он, стоя на коленях, сначала медленно, а потом быстрее и быстрее обводит твердой шершавой ладонью контуры  её лица, груди, живота, ног, жемчужно сияющих на черной коже, хрипло выговаривая:
- Нюсечка моя. Нюська.
Стараясь не дышать, она слушает, как    кровь из его пальцев горячими быстрыми толчками перетекает в каждый сосудик её тела. Резкое движение.  Стон.  И старый диван, качаясь и скрипя,  на долгий миг взмывает  прямо в звездную высь...
      Потом они пьют холодное молоко с черным хлебом.  Сытый Саша   раскидывает своё длинное тело на полу, а она подсовывает  ему под голову подушку -    у неё же есть  кожаный валик.
Ранним утром оба идут короткой дорогой мимо старого кладбища, где  изо всех сил заливаются невидимки - соловьи. Под диванным пледом тепло. Она наступает на длинные пушистые кисти и спотыкается. Саша ловит её почти у земли.  Смеяться лучше  шепотом, чтобы не мешать соловьям... 
               
После Сашиного подарка нехотя просыпается,  промокает  глаза концом простыни и долго смотрит в темноту. Неужели  сорок пять?  Семья.  Работа. Подруги. Всё даже лучше, чем у многих. И Саша. Её  горькое  неуловимое счастье. Или несчастье?
               
    С мужем они вместе с пятого класса.  Добродушный и симпатичный  однолюб, выбравший  её сразу и на всю жизнь.   
- Давай после          выпускного поженимся, - предложил, поздравляя        Аню с шестнадцатилетием,- я хороший. Я тебя люблю.
  - Я знаю. Давай.  Поженимся.
 
В девятом, в классе     появился       Саша -  быстрый, суховатый, какой — то настороженный,    словно постоянно ожидающий  внезапного нападения.  Шагает  неслышно, будто  крадется.  Голос хрипловато-сиплый.  И зеленовато - серые  в желтых крапинках звериные глаза - их она после разглядела.
Девчоночье стадо сразу отнесло загадочного новичка к избранным.   Аня в стаде быть не любила.   
Вскоре к ней  подошла классная:
- Помогите, пожалуйста, подтянуть новенького  по-немецкому, Анечка! Программку я составлю. Иначе у него никаких шансов! Ох, уж эти сельские педагоги!

Просьба как просьба. Почему не помочь? И дважды в неделю  после  уроков они стали оставаться в школе.   
Аня старалась не смотреть в его близкие, такие необыкновенные глаза — зеленовато-серые в желтых крапинках,  но не выдерживала -  различала  даже коричневые ободки на зрачках. А ещё  чувствовала Сашин  запах -  табака и мятной жвачки.
Через месяц   здесь, за облезлой партой в    школьном закутке, он впервые провел твердой шершавой ладонью по её щеке и освободил от заколки лавину русых  волос. Аня покорно уткнулась в блюдечко ладони губами. Шелковистые пряди накрыли её лицо и Сашину руку.
Их отношения  походили  на  тайную игру.  Да нет,  никакой  раздвоенности в самой Ане  не возникло. Разделилась  лишь её жизнь:  на обычную  - со всеми. И призрачную, странно притягательную — с Сашей. Одна и та же девочка Аня вполне сносно в этих жизнях жила. И никто не подозревал о    двух её  одновременностях, соединяемых легким мостиком  с ажурными перильцами.  Шаг вперед — и ты в другом мире. Шаг назад — снова дома.
В  реальности — учеба и надежная дружба-любовь с будущим мужем.  Добавился только ироничный взгляд Саши, вечно облепленного одноклассницами.
В скрытой  жизни - торопливые    поцелуи в      темном подъезде. Сашины  пальцы, холодящие грудь. Её сердце,   прыгающее вниз-вверх,    вниз-вверх.  И каждый раз животный, выматывающий душу  страх потери, когда   он уходит.
Почему они встречались тайно?   Он о другом не просил. Она - тоже.

    По окончании  школы никакой свадьбы, конечно, не было — разбежались сначала по институтам. Саша же после развода и отъезда родителей переселился в  бабушкин дом и  пошел  на работу, а через год — в армию.
На проводах  Аня, сидя рядом с женихом, поглаживала припухшие от ночных Сашиных поцелуев губы и старалась запомнить его ускользающее в небытие лицо.
Письма они писали друг другу почти каждый день все два года.             

    - Здравствуй, Нюська!-  с подножки вагона легко спрыгнул  незнакомый солдат.
Встала на носочки. Прижалась к твердому плечу:
- Ну, и вымахал! И пахнешь совсем по-другому.
- Какая же ты красивая! Держи! - ей в руки полетела огромная охапка влажной дурманящей сирени,- пойдем!
Она не двигалась. Подняв голову, старалась заглянуть в Сашины глаза. По-прежнему   необыкновенные - зеленовато-серые в желтых пятнах  с  коричневыми ободками  вокруг  зрачков.
    Им было по двадцать. Осенью - её свадьба, на         которую верный жених зарабатывал деньги в далеком стройотряде, а  она  каждую летнюю ночь - с Сашей.
В  августе  тайком ото всех пришлось идти  в женскую консультацию, где после осмотра нудная тетка в белом халате долго объясняла опасность прерывания первой беременности. 
Слушая, счастливо улыбалась:  Какое прерывание?   Теперь  Саша оставит её у себя навсегда.
Старый дом  оказался пуст и темен. Она  жила на веранде три дня и три ночи. А когда развела в саду костер, чтобы сжечь найденные в диванном ящике свои письма, пришла   соседка, носившая им молоко:
- Уехал он, дочка. Наказал мне за домом присматривать.
- ???
- Не знаю, куда.
-???
- Нет.  Передать ничего не просил.
И, помявшись, добавила просительно:
- Ты бы  ключ-то от калитки отдала. Мало ли чего. А мне отвечать.
Аня послушно отстегнула от  ключа блестящий брелочек  с вулканами Камчатки — мЕста Сашиной армии.
Дома её ожидало письмо  из Москвы.

   Самолет приземлился в Домодедове через час после вылета.  Сашин сосед  по комнате ушел ночевать в другое место. Кровать была ещё Уже и скрипучее, чем кожаный диван, и Саша досыпал на соседской.
Утром Аня собралась домой. Да, нет, он её не прогонял. Просто промолчал, как обычно. Она промолчала тоже.  И уехала - выходить замуж.

                ***

- Надо же, Анна     Сергеевна,    как чудесно   выглядите. Прямо девочка, -  с удовольствием вытянувшись  на массажном столе, Аня в полудреме внимала  неприкрытой  лести массажистки...

После «досрочных» родов она сидела дома  недолго. Подвернулась неплохая работа, как нарочно, хотя , конечно, нарочно, связанная с частыми командировками в столицу.
Саша закончил строительный, женился поздно. Она даже не видела ни разу его жену.  Что-то у него не ладится с дочерью.  В секту какую-то попала. Ужас.

 Так и идет жизнь. Вернее, две жизни - явная и тайная- и одна Аня. Теперь тайная умрет. Уйдут в вечное забвение их гостиничные ночи и гармоничное молчание рядом в московских театрах.  Покроются пеплом прошлого  ресторанные столичные ужины вдвоем.  Никогда не повторятся  весенние охапки  Сашиной сирени. Она должна разрушить мостик с ажурными перильцами. Это нетрудно - он ведь легкий. Почти невесомый.
                ***
               
Весь не нужный ей праздник Аня, сидя во главе стола, смотрела издали на Сашу и подбирала слова. В конце вечера  решительно подвела своих мужчин  друг к другу. Сбивчиво начала. Все время прерывалась - сглатывала слюну, чтобы смочить сухое от страха горло.
Вдруг муж, видя её страдания, кривовато  улыбнулся и необычайно уверенно перебил:
- Да будет вам, ребята, каяться! Не мучьтесь. Я давно в курсе. И что  дочь не моя, сразу знал. Я медик всё-таки. Так что  не нервничай, Ань, я  научился с этим всем жить.
Сжал кулаки. Подошел вплотную к Саше:
- А Вы не привыкли, -  иронично пропел, прозвенел колокольчиком — Дон-Дон-Дон Сан, отвечать  за свои грехи.
Распалившись, уже грубо:
- Вот и сбежал, мерзавец, тогда  в Москву.  И про дочь знаешь. Как не знать? Она — вылитая ты. Я, конечно,  всё стерплю. Только как ей сказать?
Внезапно утих, сгорбился. И уже уходя, прибавил негромко:
- Хотя... Вряд ли что-то изменится...

Снова улыбнулся кривовато и печально:
 - Выпью -ка я, пожалуй, своей любимой.  Финской клюквенной. Устал что-то.