Часть шестая
Прошло три года. Я въехал во двор, закрывая на ключ машину, машинально посмотрел на окна своей квартиры. Там царила ночь. Не спеша, я поднялся на четвертый этаж, заставляя себя войти в дом, в котором меня никто не ждал. Не раздеваясь, не зажигая света, я прошел на кухню, сел за стол. В соседних окнах пробуждалась вечерняя жизнь, а где-то утихала дневная. Снег мягко и тихо ложился на крыши домов.
На завтра была назначена презентация книги Антонины. Мне не верилось, что этот день когда-нибудь настанет. Я не испытывал ни радости, ни удовлетворения, просто конец жизни.
Глава первая.
С той ночи, когда я прочел записки, я перестал существовать. Это была ночь великого потрясения. Не только сама жизнь Антонины, ее трагическая безысходность, но ее верность, преданность ко всем, кто ей был дорог, поразили меня. Я никогда не знал этой женщины. Не подозревал о том, что за частым ее хладнокровием, удивительной уравновешенностью, скрывался пожар чувств, порой, доведенный до крайности. Жить на такой предельности и не сорваться! Каждый вздох этой женщины был для меня откровением. Я был оглушен собственной слепотой и глухотой. Даже теперь, при всей очевидности, я никак не мог поверить, что Ник – мой сын! Наш сын: ее и мой. Вновь и вновь переживая свою жизнь и Антонины, сам не понимая их тесного переплетения, в то же время неотвратимой отдельности друг от друга, я долго не мог прийти в себя.
Очнулся я внезапно. Собираясь на работу, я спросил Асю:
— Я что-то Коли не вижу, он совсем не выходит из комнаты?
— Опомнился, – удивилась она. — Он же уехал, еще неделю назад.
— Как уехал?! Куда уехал?
— Виталик, ты что, ты же сам его отправил...
— Я?!
— Ходишь как чумной. Морозов тебе звонил, там что-то не так.
— Саныч! Вечный мой спаситель! – Я тут же позвонил Морозову, приказал срочно приехать ко мне.
— За ним? – напряглась Ася.
— Я должен его вернуть...
— Зачем?
— Затем, что он мой сын, мой! – воскликнул я, возмущенный ее непримиримостью.
Ася выпустила из рук ложки, опустилась на стул.
— Нет, – прошептала она. — Этого не может быть, не может! Как ты это узнал, я что-то чувствовала... нет... Как ты это узнал? – нервно спросила она.
— Это не имеет значения. Я слепец, я идиот... ведь все, все могло быть иначе!
— Ведь тогда ты не знал? А сейчас ее нет… ты не мог – со страхом, и с надеждой, предполагала Ася.
— Не знал, ничего не знал всю жизнь! Но мертвые иногда бывают красноречивей живых, их голоса страшны, – с болью проговорил я.
— Виталик! – Ася поднялась с какой-то нервной решимостью. – Если... если он сюда войдет, я уйду! – заявила она.
Ошеломленный, я не нашелся что сказать. К счастью, раздался звонок в дверь, я бросился в коридор. Морозов еще порог не переступил, как я его развернул назад. Он, было, вскинулся, готовый послать меня ко всем чертям.
— Саныч, Ник уехал, его нужно вернуть! – взмолился я.
— Колька? Когда?
— Не знаю, с неделю наверное...
— Ну ты даешь! Парня надо вернуть, один-то он пропадет.
— Виталик! – Ася встала в дверях. — Я говорю совершенно серьезно.
— Мне очень жаль, в таком случае мы сюда не вернемся! – твердо ответил я.
Морозов молчал всю дорогу, он уже знал куда ехать. Я не видел дороги и не слышал, как рычал мотор. Мой сын – набатом било в голове. Даже сейчас я это смутно осознавал. Мой сын – он был не в мечте, он существовал, жил и рос без меня. Как мне хотелось ненавидеть Антонину за этот час расплаты. Я грезил о невозможном, казалось, Ник сразу признает меня. Но знал, в нем жила ее душа: свободная, гордая и закрытая для меня одного.
Когда мы подъехали к дому, я приказал Морозову возвращаться в город. Морозов же пошел со мной. Увидев нас, Ник не удивился, сходу заявил:
— Я никуда не поеду, у меня дом, школа.
Морозов, было, начал ему объяснять, что ему лучше жить у нас с Асей, что у него есть все возможности получить хорошее образование, что от такого не отказываются. Морозов, простая душа, не знал, с кем говорит. Ник его не слушал, он не отрываясь смотрел на меня и, вероятно, ждал моих слов, а у меня горло пересохло, и уже не обращая на нас внимания, засуетился по дому. Я не знал, как заговорить, как сказать всю правду, которую даже я отказываюсь принять, настолько она жестока и невероятна. Однако я понимал, Нику гораздо сложнее, чем мне. От растерянности я сделал шаг к дверям.
— Уходите? – не то, между прочим, не то, действительно, пугаясь спросил Ник.
Я повернулся к нему, и сердце зашлось тоской и болью. Передо мной стоял растерявшийся ребенок, который не понимал ни своего сиротства, ни внезапной пустоты вокруг себя, ни самой жизни.
— Поговорим? – дрогнувшим голосом спросил я.
Ник молча пошел в комнату, я последовал за ним. Он сел на самый край кровати. В руках у него оказалась щепа, он нервно крутил ее. Я долго не мог решиться заговорить, достал сигарету и убрал обратно. Наконец я осмелился. Я пытался объяснить то, чего не понимал сам: соединение и разминовение наших судеб с Антониной. Самое невыносимое было то, что скрывая истинную правду ее жизни, я не имел права лгать. Не имел права разрушить тот миф об Андрее, который создала для него мать. Ник слушал напряженно, молча, лишь о чем-то вопрошая глазами. И он ждал, ждал ответа на главный свой вопрос, который я бессилен был разгадать.
— Теперь ты знаешь все... Как быть, решать тебе. Чтобы ты не решил, я буду помогать тебе всегда... но... я бы хотел, чтобы ты поехал со мной, – выдохнув последние слова, я встал и вышел.
— Что едем? – спросил Морозов с заспанным лицом.
Я пожал плечами.
— Ты нас приютишь на время?
— А Ася?
— Не можешь, не надо...
— Что за характер, пороховая бочка просто. У меня от тебя и без того мозги набекрень.
Я не услышал, почувствовал появление Ника.
— Надо ставни закрыть. Вы только не думайте, я не из-за вас, – тут же с вызовом добавил он.
— Ты знаешь, где мамины бумаги, ну те, что она хотела сжечь?
— У меня в комнате.
— Их нужно взять. Саныч, ты об этом не пожалеешь. Помоги Коле, а я пока в машину отнесу архив.
—————
Еще одна ночь прошла без сна. Ник спал в маленькой комнате, мы с Морозовым сидели у него на кухне. Многое он узнал обо мне в эту ночь.
— Накрутил ты, Виталий Сергеевич, в своей жизни! – в сердцах воскликнул Морозов. – У меня голова кругом идет. Как бы ни было думаю, ты должен помириться с Асей.
— Ничего ты, Саныч, не понимаешь. Ася никогда не примет Ника, может быть, она бы и смирилась с тем, что он мой сын, но никогда с тем, что он ее сын...
— Не понимаю, причем тут эта женщина, ведь главное сейчас парень…
— Не дави, Саныч! У меня на душе не камни, а мины, тронь, в любую минуту взорвутся, а мне сейчас нельзя, понимаешь, нельзя! Нам нужно ускорить реконструкцию, создать рекламу для нового номера журнала... в общем, нам нужны живые деньги, поэтому работать придется много...
— Вот за это я тебя всегда любил, за твою голову, и всегда удивлялся, как ты с такой головой не умеешь своей жизни устроить...
— Хватит! – обрезал я.
— Ну, а с архивом как, тут ведь сенсацией пахнет?
— Пошел ты со своей сенсацией! Это буду решать я, понял?
— Понял, думаю, пора немного поспать, завтра у нас с тобой дел выше крыши.
————
Вскоре мы переехали на новую квартиру. Ник пошел в школу и сразу зажил своей собственной жизнью. В его поведении было какое-то нарочитое снисхождение. Он будто обязал себя повиноваться не столько мне, сколько обстоятельствам, которые не в силах был изменить. От прежнего доверчивого, открытого, живого Ника ничего не осталось. Это был сухой, сдержанный, неразговорчивый подросток. Иногда я пытался с ним поговорить, он или молча выслушивал или скрывался у себя в комнате. Ко мне он обращался безлично на – вы, чаще никак. Чем взрослее он становился, тем жестче становился его характер. Каким он был вне дома, я не знал. Знал, что у него много друзей, что хорошо учится. Порой, когда за ним закрывалась дверь, мне хотелось взорвать весь мир.
Однажды я осмелился войти в его комнату. В глаза бросились плакаты рок-групп и музыкантов. Над самим столом висел портрет Экзюпери. Сам стол был забит книгами и кассетами. Здесь же стояла фотография Андрея. Фотографии матери нигде не было. Напрасно я вглядывался в каждый предмет, стараясь угадать, что же затаено в душе Ника.
Мой взгляд непроизвольно останавливался на фотографии Андрея. Этот грубое, странное лицо под шапкой седых волос и сейчас заставляло неприятно сжиматься сердце. Ник верно и преданно продолжал любить того, кто загубил жизнь его матери. Иногда я был на грани того, чтобы сказать ему всю правду об этом человеке. Но это был лишь порыв отчаяния. Сказать все об Андрее было равносильно предательству, и вряд ли я этим бы вернул доброе отношение Ника. Выходя из комнаты, я случайно задел рукой картонную папку. Она упала на пол и раскрылась, там лежала тетрадь. Я машинально поднял тетрадь.
"Я не нахожу никакого соперничества между Толстым и Достоевским. Их нельзя ни сравнивать, ни противопоставлять друг другу. У них абсолютно разные философские школы".
Я сначала подумал, что это сочинение, но прочитав на обложке: "Заметки на будущее", весьма удивился. Мне вспомнились слова Ника: "Я тоже хочу писать книги. " Я не знал, радоваться или огорчаться. Я не хотел ему ни своей судьбы, ни матери.
————
Жизнь шла. Отчуждение Ника росло. Тщетно я пытался добиться от него хоть какого-нибудь расположения. По утрам я его не видел. По вечерам он или сидел у себя в комнате или приходил очень поздно. Мы ни разу не сидели за столом вместе. По ночам я иногда слышал за стенкой всхлипывания, к себе он меня не пускал. Я беспомощно стоял под дверью, говорил какие-то слова, вероятно, находил не те.
Я ловил каждый миг, чтобы привлечь его внимание к себе. Как-то раз он пришел домой с охапкой книг.
— Ты купил книги? Можно посмотреть? Кант, Гегель, Ницше. Ты увлекаешься философией?
— Вам-то чего? – промычал Ник, отбирая у меня книги.
— Погоди, Коля, я же... – он скрылся у себя в комнате.
Иногда у меня лопалось терпение, и я повышал голос. Ник пронзал меня ненавистным взглядом.
Где-то примерно через год до меня дошла печальная весть о смерти Ксении. Я ее никогда не любил. Ревностно относился к ее существованию. Неожиданно мне подумалось о том, что Ксения на протяжении трех десятков лет одаривала отца всем: теплом, заботой, уютом. Что ей это все стоило, пожалуй, никто не знал. Много лет она безропотно делила отца с той, которую он любил до конца своих дней. За всю жизнь Ксения ни разу ни в чем его не упрекнула. Кротко и мужественно она несла свой крест. Смерть Ксении была еще одной раной на моей душе.
В последнее время я стал часто жаловаться Морозову на свою судьбу, кроме него у меня никого не осталось.
— Тут, Сергеич, терпение нужно. Парень-то, видать, в тебя. Сам во всем разобраться хочет. Знаешь, ему встряска нужна.
— Моя смерть что ли?
Морозов с укором посмотрел на меня.
— С архивом как? – тихо спросил он.
— Скоро принесу. Я сделал предварительную подборку...
— Ну держись, по десять шкур будешь с нас драть. Ты с корректором будь помягче, она у нас человек тонкого понимания, ее советы всегда дельны...
— Не бойся, я доверяю нашему коллективу, они у нас молодцы.
Архив был единственным моим спасением от боли, тоски, безысходности. Страстно, истово я погружался в мир души Антонины, вновь и вновь открывая ее для себя. Жизнь жестоко оттачивала ее талант. Последние работы Антонины достигли большой трагической глубины. Казалось, на бумаге она доосуществляла то, что не сбывалось в жизни. Одна из последних ее повестей обрывалась на размышлении героини о том, что жизнь не прощает тем, кто обретает свободу в духе, но гораздо страшнее непрощение, когда человек отказывается обретать эту свободу. Не обо мне ли она думала в тот момент?
————
Больше двух лет я работал над архивом Антонины, теперь я жил выходом ее книги. Возвращаясь довольно поздно домой, я все чаще находил на столе на кухне записку: «Сегодня не приду. Ночую у Кости». То смиряясь, то негодуя, я приучал себя к холодной отстраненности Ника.
Однажды, закрывая машину на ключ, я машинально взглянул на свои окна и с удивлением увидел, что в комнате Ника горит свет. Бегом я взобрался на четвертый этаж. Нет, зайти к нему не решился, прошел на кухню, тревожно прислушиваясь к странному шуму. Через полчаса Ник вышел из комнаты с чемоданом в руке. Я почувствовал, как сжалась грудная клетка.
— Я ухожу, совсем, – отрывисто бросил он.
— Как уходишь? Куда уходишь? – оторопел я, не в силах подняться с места.
— Я комнату снял. Вы не переживайте, я смогу себя обеспечить. Я занимаюсь компьютерами, составляю кое-какие программы...
— Подожди, какие программы! Да поставь ты свой чемодан! — вскрикнул я. — Сядь!
— Чего вам еще? – развязно и нетерпимо протянул он. — Давайте, выговаривайте, учите, что я еще сопляк, рано мне жить самостоятельной жизнью, только я в вашей опеке не нуждаюсь...
— Коля... – я дрожащей рукой прикурил сигарету. — Я уверен, ты можешь за себя постоять, но тебе еще только будет семнадцать... Да, ты взрослее, чем я был в твоем возрасте... Мне казалось, что я тебе не мешаю, – совершенно терялся я. — Тебе здесь плохо?
— Плохо - хорошо, ухожу, и все!
— Просто так из дома не уходят...
— Из дома? – криво усмехнулся Ник.
— Как-никак, это наш с тобой дом. Я от тебя ничего не требовал...
— Вы и не можете требовать, – раздраженно перебил он. — Не надрывайтесь, вам никогда не заменить отца! – с вызовом бросил он.
— Отца! Да уж Андрея заменить трудно! - вскипел я, изо всех сил сдерживая себя, чтобы не наговорить лишнего. — Чем же я хуже Андрея?
— Вы... вы хуже, хуже! - с болью воскликнул он. — Это вы, вы ее убили, это она из-за вас, она бы никогда...
— Боже, Коля!
— Я все знаю, знаю, я слышал, как тетя Ася говорила, что мама...
— Нет, Коля, нет, твоя мама была больна, очень больна...
— Я не верю вам, я вас ненавижу, ненавижу! – выкрикнул Ник, схватил чемодан и выскочил за дверь...