Волчонок

Глава 1. Армагеддон.

Семь лет назад произошла та ужасная катастрофа. Семь лет назад случилось то, что навсегда поменяло облик планеты и превратило людей в вечно прячущихся запуганных рабов.
До сих пор никто не может толком объяснить, что же такое произошло. Это было похоже на божью кару за все прегрешения человека, которые накапливались много тысячелетий, делаясь с каждым веком всё более ужасными.
Сначала была радиация. Она гигантской невидимой волной пронеслась по планете. Однако – как ни странно – она не задела людей. Да. Радиация на атомном уровне меняла клетки почти всех встречных млекопитающих и амфибий, однако человека она обходила стороной. Возможно, всё дело в том, что человек уже довольно долго сам себя добровольно пичкал всяческой радиацией, исходившей из его изобретений и технологий. Возможно, поэтому же не мутировали городские крысы, обитавшие в канализациях и на свалках. Не мутировали птицы, летающие в воздухе, насквозь пропитанном электромагнитными волнами, созданными человеком. Не мутировали домашние животные. Некоторые. Например, милый пушистый кот, обитавший в квартире над магазином компьютерной техники, любимец публики, так и остался любимцем публики: пушистым, толстым, слегка туповатым домашним котом. А хомяк, живший у абстрактной девочки Лены, не знавшей даже, что такое телевизор, превратился в монстра. На всех она действовала по-разному. Одни становились крупнее. Намного крупнее. У других становился прочнее кожный покров, острее зубы и клыки. Третьи просто становились злее и агрессивнее. Кажется, это зависело от того, насколько животное пропиталось витавшей всюду аурой технической деятельности человека.
Так, по крайней мере, утверждают учёные. Последние оставшиеся в живых учёные.
Людям стало страшно выходить по ночам на улицу. Да и днём они старались ходить кучами, вооружённые всем, чем угодно: от огнестрельного оружия до лопаты или вил. Жуткие мутанты, всё ещё похожие на когда-то знакомых Но пока ещё никто не знал, что же будет дальше.
По миру пронеслась другая волна. Волна природных катастроф. Рандомно в разных точках планеты вспыхивали пожары, происходили землетрясения, извержения вулканов, наводнения. Учёные пожимали плечами, давая скомканные объяснения, которые сводились к одному: волна радиации покоробило земную ось и нарушила многие естественные процессы, которые раньше проходили медленно и мягко, а теперь хаотично вспыхивали и гасли.
В этом плане наиболее устойчивым континентом выглядела Евразия: гигантский материк, почти не страдающий от землетрясений и наводнений. Со всех уголков земли люди старались перебраться именно туда, благо главы тамошних держав с экранов телевизоров сулили убежище всем желающим, конечно, если те не будут нарушать права граждан, живущих там. И спускались на воду корабли, отправлялись самолёты, везя с собой всех, кто смог оставить за спиной то, что дорого было им всю их предыдущую жизнь.
  Однако тут – новая напасть. По крайней мере, для нашего континента. Возможно, Бермудскому треугольнику стало тесно и он захватил гораздо более крупную территорию, нежели треугольник между Бермудскими островами – островами Дьявола, - островом Пуэрто-Рико и полуостровом Флорида. Единственное, что можно утверждать точно, так это то, что материк Северная Америка оказался изолирован от других континентов. Не было возможности связаться с другими государствами. Самолёты, отправленные временными властями (само собой, все президенты и губернаторы давным-давно переселились на более безопасную Евразию, откуда даже успели передать привет), через пару десятков километров обрывали связь и больше не возвращались. Мы оказались в западне. Огромное, некогда великое государство теперь содрогалось от землетрясений и смерчей и превращалось в руины.
Временная власть не имела авторитета. Толпы обезумевших американцев свергли их. Наступила анархия. Людьми стали править паника и страх.
Постепенно Северная Америка лишилась даже внутренних средств связи – таких, как телевидение, радио, интернет. Население, которое когда-то составляло 300 миллионов человек, упало до миллиона и продолжало сокращаться из-за катастроф и уличных битв.  В конце концов, на перетерпевшей разные изменения территория, занимавшая когда-то почти девять с половиной тысяч квадратных километров, осталось проживать не более пары сотен тысяч человек. Самые сильные, выносливые, сдержанные и готовые уже ко всему.
Паника прошла, однако прошли и катастрофы. За каких-то полгода население уменьшилось больше, чем в тысячу раз. За каких-то полгода не осталось никакой власти. За каких-то полгода некогда большие и величественные города превратились в руины. Каких-то полгода…
Мы – американцы! Это звучит гордо! Какая смешная фраза. Так смешно было наблюдать этих гордых американцев сейчас запуганными и зажатыми. Хотя самые запуганные обычно и погибали. Просто не успевали увернуться от падающей балки. Быстро пришедшие в себя горожане и военные обыскивали обломки зданий, находили порой живых людей и вытаскивали их на свободу.
Всегда проще ходить стадом. Поэтому начали строиться социумы. Выбирались участки городов, наименее пострадавшие от катастроф, туда приводились люди, назначались главные, распределялись обязанности. В социуме можно было выжить.

Глава 2. Всё по порядку.

Меня зовут Джейн Паркер. Мне было тринадцать, когда стали совершаться первые толчки. Однако я не была испуганным ребёнком, как почти все дети Америки. Я выросла в сиротском приюте. Хозяйка приюта утверждала, что меня подбросили к ним в маленькой корзинке, где по-русски было написано, что мне две недели, что зовут меня Евгения и что родителям и без меня тяжко в чужой для них стране. Непревычное «Евгения» заменили на Джейн, приклеили кличку «русская» и стали растить в приюте.
Не знаю, почему к русской девочке было такое неприязненное отношение. Презрение было не только в глазах и в отношении детей. Но также воспитатели и персонал смотрели с отвращением. Даже горничная-негритянка, и та прикрикивала куда больше и била куда сильнее, нежели других детей. Я сбегала четыре раза – в пять, семь, девять и десять лет. Все разы меня ловили в лесу, насильно возвращали назад. Репутацию приюта нельзя было портить статьёй о сбежавшей девчонке. И в приюте я вновь превращалась в озлобленного волчонка, ни с кем не говорящего. Моим убежищем стала библиотека: старик-библиотекарь с седой головой и очками относился ко мне с добротой, научил читать довольно рано и позволял сидеть там до поздней ночи. Единственным моим другом был Джек - мальчик с синими глазами, старше меня на пару лет. Возможно, именно благодаря ему меня не били осатаневшие дети.
Когда мне было десять, меня удочерила семья Паркер, состоявшая из пятидесятилетних мужа и жены. Я не успела полюбить их. А они не любили меня. У них было четверо своих детей, к тому же, каждый год они усыновляли ещё одного. Я оказалась девятой в их семье. Мы жили на ферме и все дружно работали на небольшом участке. Усыновившие меня хозяева получали нехилые проценты за каждого приёмного ребёнка. Хотя нельзя сказать, что они относились ко всем нам как-то презрительно. Нет. Они по-доброму смотрели, кормили, не превращали жизнь в тюрьму или в ад, давали определённую свободу. Но всё-таки некая холодность в обращении, чёткая граница, что те четверо – родные, а вы пятеро – приёмные, отсутствие семейного тепла (как будто я могла знать, что это такое) всегда присутствовали в наших отношениях. Через два года родители и трое их детей – кажется, Амели, Стенли и Дональд – погибли в автокатастрофе. Нас осталось шестеро. Было лето, мы могли продолжить трудиться на ферме и питаться плодами той земли. Но ведь тогда ещё всем правили законы. Оставшийся в живых старший сын Уильям просто забрал часть денег, заработанных им различными мелкими делами и полученными от родителей на карманные расходы, просто ушёл восвояси. Он давно уже был совершеннолетним. Совершеннолетним была ещё одна из приёмных дочерей. Кажется, её звали Саманта. А остальных ждал сиротский приют, один на всех или для каждого свой. Я не хотела возвращаться в тот, где все знали о моём происхождении. Поэтому я сбежала в лес.
А спустя год началась та мясорубка. Честно говоря, мне не было интересно, что случилось с моими приёмными братьями и сёстрами. Так же, как и не была интересна судьба того сиротского приюта. Смею сказать, что благодаря долгим скитаниям я без труда оставалась в живых и находила пропитание. Однако потом, когда люди стали собираться либо в социумы, либо в группы мародёров и разбойников, мне пришлось выбирать. Одиночкой я оставаться боялась, всё-таки одинокая четырнадцатилетняя девчонка могла стать лакомым кусочком для любой мародёрской банды, если, конечно же, я не была в её составе. И, так как убивать «врагов» и обчищать карманы погибших я не хотела, я пришла в один из социумов.
Это был социум «Надежда». Он располагался в бывшем штате Канзас и был одним из самых крупных социумов. Вопреки сказкам о девочке Элли, чей фургончик попал в один из многочисленных смерчей, этот штат очень слабо пострадал от катастроф. Поэтому социум занимал большой кусок города. Здесь поместилось несколько тысяч человек.
– Джейн Паркер, говоришь? А ты боевая. Не думаю, что ты захочешь пойти на кухню или чистить комнаты, – произнёс приближённый к старосте человек, мужчина лет сорока, дюймов шести с половиной ростом. – нет? Так я и думал. Пойдёшь к Тому в команду, у них как раз человека до десяти не хватает. Пару месяцев поучишься всяким приёмам, а потом сможешь в рейды выходить.
Команда Тома – одна из тамошних четырёх команд. Сорок человек, которые разгребают руины города в поисках сначала оставшихся в живых людей, а потом просто полезных и редких предметов, убивают мутантов, а в определённый день держат вахту в лазарете, где находятся раненые и заболевшие люди в социуме. Я довольно быстро научилась перевязывать раны, разбираться в основных лекарственных средствах, а также стрелять. Но первые два года меня всё же не брали в дальние ходки, заставляли копаться в руинах, близко расположенных к социуму и не имеющих опасности. Зато потом я оторвалась. И, хоть и была самой младшей в группе (до прошлого года, когда к нам присоединилась маленькая Поппи – беловолосый ангел пятнадцати лет от роду, пока что также не уходящий далеко от социума), я стала чуть ли не самой лучшей из всех четырёх команд.
Мне двадцать. Хотя всё-таки, как мне кажется, радиация поимела своё действие и на человека, я чувствовала себя на семнадцать лет. И выглядела, наверное, тоже. Так почти все жители социума за прошедшие семь лет прожили словно бы три или четыре года. Хотя не мне судить. Я умею выживать здесь. Я в команде замечательных людей, которые знают о моём происхождении, но ни слова мне не говорят. Может быть, потому, что люди взрослые и не остервеневшие. Может быть, потому, что понимают, что корни не влияют на человека. Может быть, потому, что уже пережили такое, после чего им не до расизма. В конце концов, я могла назвать их своими друзьями. Мне нравился распорядок моей жизни. Ранний подъём, завтрак, десятичасовая ходка, или двенадцатичасовое дежурство в лазарете, или десятичасовая работа в архивах (раз в два месяца, замена команды ребят, чётко записывающих и проверяющих необходимые сведения), или – дважды в месяц – свободный день. У меня даже была своя квартира. Я жила на седьмом этаже двадцатиэтажного дома странной конструкции, на одном этаже с Джоном и Тимом из своей команды, с тридцатипятилетней химичкой, входящей в состав команды химиков, делающих особые лекарства и – иногда – взрывчатку. Также на моём этаже жили брат с сестрой, рыжеволосые демоны из похожей на мою команду. Седьмая квартира пока пустовала. Все они были однокомнатными, во всех была небольшая ванная и туалет, тумбочка, стол со стулом, раскладушка и окно. Ели все в специально отведённых столовых, но у меня про запас всегда был пакетик крупы в тумбе. В моей комнате всегда было чисто. Но окно вечно покрыто толстым слоем пыли. Как изнутри, так и снаружи. Снаружи потому, что регулярно проносящиеся ночами пылевые бури каждый месяц покрывали окно плотным слоем. Изнутри потому, что я боялась к нему подходить. Потому что даже сквозь толстый слой пыли можно было разглядеть руины города. Я без труда каждый день выходила наружу, копалась в разрушенных домах, находила скелеты мужчин, женщин и детей. Но смотреть перед сном с высоты седьмого этажа на руины… Я не могла. Поэтому давным-давно не мыла окна. Хотя, повторяюсь, во всей комнате был абсолютный порядок.

Глава 3. Найдёныш.

А два месяца назад мы нашли его. Он лежал без сознания, весь в крови и грязи. Парни – Джон и Тим – оставили меня с ним и побежали за транквилизаторами. Я пыталась его разговорить. Хотя как можно разговорить лежащего без сознания человека… Его лицо было в грязи и кровоподтёках. Спутанные волосы длиной до плеч, небольшая спутанная борода. Одежда – когда-то джинсовые штаны и куртка – теперь были все в чёрной жиже и изорванные. Он понимал мои слова, сжал мою руку, когда я попросила, даже промычал, что лучше пусть он умрёт. Но вернулись парни, вкололи ему транквилизаторов и потащили в социум.
Я попросила Тома, и он позволил мне какое-то время не ходить в ходки и сидеть в лазарете. Дежурные в той части, где лежал найденный нами незнакомец, были только рады спихнуть на меня пару-тройку ближайших коек. Я сидела рядом с парнем, трогала его ладонь, иногда читала вслух книги. Ему сбрили бороду и аккуратно постригли волосы, на вид ему было лет 20-21, значит, где-то 23-24 в действительности. У него было очень красивое лицо и – как оказалось впоследствии – фантастически синие глаза. Ростом он был выше среднего, широкоплеч и наверняка силён. Доктора и исследователи сказали, что он пережил схватку с несколькими ужасными мутантами, которые смогли проникнуть в его сознание, загипнотизировать и вполне могли вызвать смерть в результате несбалансированной активности разных отделов мозга. Но мы подоспели вовремя…
Он пришёл в сознание через пару недель. У него открылась амнезия, он не помнил, как его зовут. Вскоре он смог ходить, довольно быстро восстанавливался, в конце концов даже начал помогать нам. С самого начала так сложилось, что мы старались держаться вместе. Он сам спрашивал всегда, нельзя ли захватить меня с собой на очередную прогулку, я же умоляла Тома отпустить меня. В ходку далеко с собой мы его не брали. Однако по некоторым руинам – да, даже за пять-шесть лет не все здания были обследованы – мы с ним лазили вдвоём.
И в очередной такой сходке открылась правда…
– Эй, русская! – окликнул он меня, когда я отвернулась от него и присела, чтобы обыскать ящик письменного стола. Я тут же сжалась. Припомнились долгие годы издевательств и отчуждения в приюте. Неужели он один из тех, кто жил тогда в сиротском приюте? И он всё вспомнил именно тогда, когда мы были один на один в заброшенном разрушенном здании?.. Я медленно повернула голову и посмотрела на него. Парень стоял неподалёку, сложив руки на груди и широко улыбаясь. В его лице не было ничего злобного, в фантастически синих глазах плясали весёлые чертенята. Но ведь он знал, кто я и откуда! Хотя при нём в социуме меня никто так не называл, меня никогда никто в социуме так не называл! А он назвал. Увидев мой испуг, он спрятал улыбку и произнёс с нежностью: – Волчонок.
Волчонок. Нет. Не может быть. Так меня называл только один человек…
– Я соврал, что у меня амнезия. Я не хотел подвергать всех вас лишней опасности. Знаешь… Меня ведь зовут Джек.
Джек… Единственный свет в моём неудачном детстве. Я не помню, что произошло дальше. Кажется, у меня была истерика, смех сквозь слёзы. Недолго. Конечно же, я поверила ему. Эти глаза невозможно спутать ни с чем.
Ночевали мы в тех руинах. Нет. Ничего не было. Мы просто лежали, обнявшись, как десять лет назад на чердаке приюта. Я рассказывала ему, что и как произошло со мной. Он рассказывал мне, как после первых сигналов опасности сбежал из приюта и скитался все эти годы по лесам и развалинам, избегая встреч как с мародёрами, так и с людьми из социума. Вяло и скомканно рассказал мне про ту роковую битву, в результате которой мы его нашли. Рассказал то же, что и врачи и исследователи нашего социума. Потом я задремала.
Джек заставил меня несколько дней не возвращаться в социум. Сулил счастье свободной жизни, о котором я уже почти забыла. Объяснял, что теперь, с ним, мне не так опасно, как когда-то одной. И я покорно ходила за ним несколько дней. Мы довольно неплохо справлялись: без сложностей пристрелили пару гигантских крыс и одного дикого кабана, питались их мясом (честно, оно совсем не ядовито и не опасно, несмотря на мутации), находили интересные вещички в грудах мусора, я даже нашла себе хорошую флейту, на которой умела играть когда-то... Однако потом захотела вернуться – всё же, социум пробудил во мне ответственность. И ушла на рассвете, пока Джек ещё спал.

Новая катастрофа.

Он догнал меня через час. Не упрекал, не умолял. Просто молча пошёл рядом, слегка пыхтя после длительного бега. Мы в молчании прошли оставшиеся три часа пути. А потом…

Потом я увидела социум. Вернее, то, что от него осталось. Такие же руины, как вокруг… От некоторых обуглившихся домов всё ещё поднимался дым. Не было видно никого. Не было слышно ничего. Только картина полной разрухи и смерти…
Я вскрикнула и бросилась вниз с холма. Быстрее, туда, может быть, ещё не поздно, я ещё смогу спасти кого-нибудь! Но почти тут же меня схватил Джек. Мы потеряли равновесие, упали, скатились немного ниже. Он оказался сверху, я начала молотить кулаками по его груди, пытаться спихнуть и побежать дальше. Однако Джек оказался слишком силен… Он держал меня ровно столько, пока я не перестала бить его и не стала задыхаться от рыданий. Тогда наклонился к моему уху и произнёс:
– Попробуй только. Не нужно. Ты никому не сможешь помочь. А те люди наверняка ещё там.
– Те люди? Какие те люди? Насколько нужно быть жестокими, чтобы уничтожить социум? Сколько их может быть? Сто? Пятьсот? Тысяча? Откуда они взялись?
– Их гораздо больше. Они намного сильнее. Поверь. Не нужно тебе туда идти. Ты уже никого не спасёшь. Пошли со мной.
Он освободил меня, помог подняться. Мы дошли до верха холма. Тогда уже мои слёзы высохли, голос окреп, а жизнь в социуме вспоминалась как какой-то далёкий сон… Напоследок я обернулась, чтобы посмотреть на спалённые дома. Спросила:
– Джек, они ведь приходили за тобой?
Мы спустились с другой стороны холма. Прошли немного дальше, до леса. Только тогда Джек ответил:
– Да, Джейн. Они приходили за мной.