ТЕНИ

Олег Разумовский

Т Е Н И
;

 
ОЛЕГ РАЗУМОВСКИЙ
 

Т Е Н И

 Роман







 

Franc-Tireur
 USA
 ;
 Shades
Тени
By Oleg Razumovsky

© 2010 by Oleg Razumovsky

 All rights reserved.


 ISBN



 Printed in the United States of America

 ;




Т Е Н И
 
 ;




Их тени двигались рядом со мной
 Наши тени были похожи — ****ец.

Андрей Родионов

;


 






1
Мой друг Толик, погоняло Тень, любил на зиму податься на Север. Работал там на стройках века, в Саматлоре или Нижнем Вартовске, жил в вагончике, мёрз, страдал и зарабатывал не слабую копейку. А летом возвращался в родной Шахновск, и мы с ним все эти деньги пропивали за несколько дней. Любили мы с Тенью тоже оторваться куда-нибудь спонтанно по бухлу и практически без бабла на кармане. Бывало, сидим в привокзальном кабаке «Гудок», выпиваем и вдруг нас клинит, и мы решаем куда-то дёрнуть. Типа заебал ****ый Шахновск нахуй, надо из него срочно валить. Берём ещё бутылку и ждём ближайший поезд в любом направлении. Куда первый придёт, туда и катим — в Прибалтику, на юга, в Москву или Питер. Шахновск он хорошо расположен по центру, от него все клёвые точки недалеко. Иногда мы убалтывали проводника  и платили ему как-то по минимуму, порой и кидали через болт. Если в поезде был ресторан, садились туда, заказывали какую-то выпивку и пожрать. Пили-ели, а потом, не расплатившись, убегали по вагонам и находили себе какое-то местечко. Или тупо тряслись и курили одну за одной в прохладном тамбуре.
  Как-то летом Тень предлагает: — Погнали, Алик, в Крым, заебал уже ****ский  Шахновск в ****у. Ну, собрались быстро. Прихватили зубные щётки, плавки и в путь. Денег практически ноль, на выпивку еле хватает. Добрались до вокзала — смотрим, поезд стоит азеровский на Феодосию.— О, класс, — Тень говорит. — У меня там дядька живёт. Примет нас, как родных.
Заходим в вагон без всяких билетов, конечно, и говорим пожилому азеру-проводнику, что мы сейчас за пивком сгоняем, а с ним потом рассчитаемся по-человечьи. И бросаем у него в купе свои сумки. Весело бежим в буфет, покупаем пивос, возвращаемся и видим, что наш поезд уже убыл. А, ****а! У нас же там всё в сумках осталось — одежда, какие-то башли…
Нихуя не унываем с Тенью. Садимся на следующий проходящий через вагон-ресторан. Заказываем бухла и жрачки. Пьём, жрём и опрокидываем кабак. Находим себе место в купе с какой-то московской тёткой, которая нас ещё чем-то кормит, и благополучно доезжаем до Харькова, где нас выкидывают как безбилетных.
Не унываем нихуя. Тотчас идём в привокзальный кабак. Делаем заказ и собираемся линять, однако тут мы чёта слишком затяжелели с Тенью (сказывалась дорожная усталость), где-то промедлили, и нас повязали менты. Какое-то время промучились в ментовке, в полной непонятке, но нахохленные мусора видят, что с нас снять нечего и отпустили в итоге с богом. Или лучше сказать с чёртом.
И мы рванули осматривать город. Ничего такой, весёленький показался, солнечный в отличие от вечно мрачного Шахновска, с множеством очень винных погребков, некоторые из которых мы с Тенью благополучно кинули. А на вокзале случайно познакомились с отставшим от поезда земляком, который на наше счастье  имел при себе бабло, и неслабо продолжили.
К вечеру решили всё ж пробираться в Феодосию. Сели опять на проходящий паровоз и благополучно добрались до Симферополя. Оттуда до гостеприимного дядьки Тени было рукой подать. Только поезда туда не ходили, нужно было добираться стопом. Вышли на шоссе и очень скоро поймали частника. Этот жирный хохолистый жлоб с хитрой толстой идиотской мордой спецом выехал подзаработать на голосующих. Но мы доехали с ним до развилки на Феодосию и говорим, что у нас нет никаких денег, и пошёл он, мудак, нахуй. Он и поехал с кислой рожей, а что ему ещё оставалось делать? Не драться же с двумя отмороженными чуваками, которым внатуре терять нечего. 
А мы пошли искать дядьку Тени. Нашли кое-как. Тот долго нас подозрительно рассматривал и расспрашивал. Такой, ****ь, охохолившийся хитровыебанный обыватель, сцука.  Тень он видел в последний раз лет двадцать назад, меня вообще заподозрил в том, что я в бегах. Но в первую ночь не выгнал, даже местным самогоном угостил и чем-то накормил. Однако дал понять, что жить у него нам не придётся.
Да и не очень надо. Мы прогулялись по городу. Он нам не понравился. Плоский какой-то, пыльный и скучный. Вечером сдали мою куртку за стольник и поехали на электричке в Коктебель. В Планерском поселились у какого-то жлобистого хохла с хитрой харей прямо в саду. Спали на широкой кровати под открытым небом, усеянным крупными звёздами. Поутру я поднимался на гору Кара-Даг и занимался там йогой. Потом мы шли к бочке с сухим вином, выпивали по десять стаканов и брели на пляж. Падали мордами в песок и спали, загорая во сне, до самого обеда.
Денег почти не было, так что жрать приходилось на халяву. Столовые-то битком, а жратва стоит открыто и свободно. Мы её просто тырили. Иногда ещё удавалось украсть горячую кукурузу или какие-то фрукты на базаре. Вино ****или в магазине, где оно открыто стояло в ящиках. Крымчане они хитрожопые, но тупорылые. Так и жили. А вечером шли в кабак под названием «Карадаг». Пили, ели и убегали, не расплатившись.
Вскоре мы подружились с двумя девушками из Питера и перешли жить к ним в сарайчик. Моя чувиха почему-то только брала, а чувиха Тени только давала. Приходилось время от времени меняться. Такая вот ***ня.
Наконец, нам всё надоело. Мы кинули хохлистого жлоба, у которого снимали широкую кровать под звёздным крымским небом и рванули в Симфирополь. Там Тень потерялся, связавшись с местными лоховками, а я стал добираться до дома без копейки денег.

2
С Тенью я познакомился через Гену Скородума, основного чувака Шахновска. Наверное, Толика и прозвали Тень, потому что он в точности копировал своего авторитета. Но вообще-то, может, ещё и потому, что когда не пьяный он был очень смурён. Точно тень на белый день.
Помню однажды мы поехали с ним в Питер. Ну, как обычно, сидели и пили в привокзальном «Гудке», а потом кому-то из нас ёбнуло в голову: погнали нахуй отсюда. Заебал уже ****ый  Шахновск. И как раз стоял поезд до Питера.
  Какие-то деньги у нас ещё были, потому что помню уже на Витебском вокзале мы похмелялись пивом, а потом сняли «Волгу» и часа два колесили по Питеру, осматривая достопримечательности. Я-то в северной столице уже бывал неоднократно, наезжал и временами жил у дяди Миши в девятнадцатой линии Васина острова, а вот Толик оказался тут впервые и хотел бы посмотреть город.
Однако он так окривел на старые дрожжи, что проспал всю экскурсию, а когда, наконец, открыл глаза, только и сказал, что город очень мрачный и ему не понравился. Ещё бы. У него же начинался бадун да и дождь шёл чисто питерский, косой и холодный. Пришлось срочно идти в «Сайгон» лечиться.
В «Сайгоне» мы сняли пьяную тёлку, которая потом, когда тащили её по Невскому к стоянке такси у Казанского, орала на весь Невский проспект, что её **** Шура Балаганов. К тому же у неё постоянно слетал с ноги туфель, так что прилично намучились с этой кабылой ****ой.
А на Петроградской, где на улице Зои Космодемьянской у меня жили знакомые студенты, эта овца ещё устроила нам истерику. Тогда Тень набрал целое ведро холодной воды и вылил на эту  сучку психованную. Она сразу успокоилась. Только тихонько скулила. Что у психопатки случилось с её Шурой Балагановым мы выяснять не стали.
Дело вообще  собственно не в этой шкуре. Её я послал в туалет возле метро Горьковское, а сам пошёл, куда глаза глядят. Тень, как обычно, куда-то съебался, разъебай, оставив меня на произвол судьбы.
Он и в Коктебеле меня кинул, придурок.  Мы сдёрнули от того жлобистого хохла, который сдал нам огромную кровать под звёздным небом, не заплатив ему ни копейки. А потом Тень куда-то исчез.
У меня оставался рубль денег и ни одного приличного плана. Надо было  каким-то образом дёргать назад в Шахновск. Добрался до вокзала, смотрю, стоит скорый поезд на Москву. Как-то договорился с поддатой проводницей доехать до столицы без билета, мол, заплачу ей наличными. Повезло круто. Взяла меня чуть живого и даже дала место в купе. Кайф. Чистота, уют, зановесочки эти узорчатые на окне, и ни одного вонючего лоха рядом. После бешеной жизни и ебли на югах полная благодать.
Но надо срочно хмельнуться, потому что бадун **** уже очень прилично. Иду в кабак, и там, на счастье, вижу нужного клиента, перед которым стоит большой и практически целый графин с вином. Мужик ещё и не приступил к распитию. О чём-то хорошем задумался, судя по довольной роже. А, может, просто размышлял, за что выпить, как в том анекдоте: едет чел в трамвае, в руках бутылка водки, открыл и не знает, за что пить, а тут кондуктор идёт по салону и орёт: за проезд, за проезд. Тут алкаша и осенила. О, блять, за проезд. 
Я, конечно, к этому клиенту сразу подсаживаюсь. Гаврила, уже порядком датый, широко улыбается и сразу, без разговоров, наливает мне полный бокал. Ну, думаю, масть пошла. Раскумарюсь за всю беду. Но нет нихуя. Облом, ****ь.  Только я полный фужер махнул залпом, появляется этого лоха кобыла и ****ует резко к нашему столику. Такая, сука, толстая потная лошадь со зверской харей. И начинает своего мужика вычитывать. Он, мол, гандон, козёл и пидор, что здесь в ресторане пьёт и ещё всяких алкашей поит…
Короче полный ****ец. Облом, измена, проёб и палево. Не пруха и так далее. Вышел я на пределе нервной системы злой как чёрт в тамбур. Таких лаховок, думаю зло, убивать надо и выкидывать из поезда на ходу, чтоб людям кайф не ломали, твари пастозные.  Стою, пыхаю не в себя одну за одной какие-то дешёвые сигареты, типа «Прима» или «Астра». Что делать, не знаю. ****ец, короче, с большой буквы. Типо таво.  И тут выходит из соседнего купе подвыпивший дедок и просит у меня прикурить. Ну, слово за слово, разговорились. Надо ж мне отвлекаться от ебучего похмелья. Сам пизжу с дедом, а самого колотит, блять, яибу. И мысли в голове только об одном: как бы срочно чёнить хапнуть.

3
Если бы вы увидели меня в середине лихих девяностых то ахуели сразу. Сто пудов. Зуб даю. Представьте — всегда небритый, часто побитый, с фингалом или даже двумя, одетый в тёртую и рваную джинсу тип, постоянно стреляющий у кого-то деньги на выпивку.
Я метался по городу, как сумасшедший, предлагая в транспорте кондукторам вместо билета использованный гандон или пустую банку пива в лучшем случае, а в худшем посылая их конкретно нахуй. Некоторые смеялись добродушно, другие, ворчали, а самые злобные и психованные идиотки кричали или даже грозились сдать меня в ментовку. Мол, на водку денег нашёл, а билет ему взять в падлу. Типа я всю свою жалкую жизнь проебал и теперь даже на билет денег нету. Короче, лоховки конченые, что б они в жизни понимали, да и *** бы с ними.
Все дни у меня были забиты бухлом, шкурами и общением с корешками. Я засыпал в «Пиковой даме» на Кирова, а просыпался в «Бешеной лошади» на Блони. Отходил в «зорьке», что на территории Вермутского треугольника, снимал там чувиху и ехал куда-то на хату в районе Ненормандии.
Там жили Воробей с Воробьихой и держали нечто вроде притона. К ним можно было зарулить в любое время суток и с большой гарантией хмельнуться и даже неслабо продолжить. Туда частенько заходили всякие интересные личности: известный барабанщик ***в Зуй, который переиграл во всех известных группах Шахновска и в оконцовке забил на музон, предпочтя спиваться наглухо, художник-рас****ос Мельник большой любитель халявы, который связался с одной бабой, работающей на спиртзаводе и крепко подсел на соответствующий продукт, который эта лоховка там тырила для любимого, поэт-мракобес Кулёмин, нудист (в смысле нудный) и любитель потрындить ни о чём. Да и другие яркие персонажи, вроде Убийцы или Джагера. Зависали там также постоянно всякие проститутки, которые на блат-хате снимались чисто за палёнку.
По ночам прямо в окна второго этажа проникали какие-то тёмные личности и сразу же начинали варить мак на кухне. В итоге Воробья убили и расчленили в районе Рядовки, а Воробьиху бандиты поставили на бобло, зверски выебали хором на той же кухне и отобрали у девки квартиру. Она потом резко сбичивалась и погрязла где-то в бичёвских подвалах Киселёвки.
  Я в те далёкие и распрекрасные годы увлёкся не на шутку одной девчонкой. Наташка говорила, что я падонок, но обаятельный. Я познакомился с ней через её подружку, тоже Наташку, погоняло Смерть. Мы с ней неплохо выпили в кафе «Заря», которое в девяностые было культовым местом, где постоянно торчали какие-то знакомые рожи, которые на крайняк всегда тебя похмелят и не дадут умереть от жажды в трудную минуту.
  Со Смертью мы поддали и пошли в гости к одному знакомому художнику, который меня тогда уважал и жил неподалёку на Прожевалке. Там у Смерти после пары стаканов коварного напитка «Макбет» реально снесло крышу. Она порывисто скинула с себя всю одежду и  стала метаться по квартире совершенно голая, шокируя нашего консервативного товарища и его степенную жену.
Нас, конечно, прогнали. Но мы в алкогольной эйфории не унывали нехуя. Поймали тачку и поехали ко мне на Горку.  Пили всю ночь, а утром у нас резко кончилось бабло. Что делать? Отходняк это вам не шутки. Пришлось идти занимать к соседям. Из них самый верный в то время у меня был Лёха, которого  уволили из армии за пьянство. Теперь он, вроде, не пил и потихоньку шизел.
Комрат всё ж выручил, дал бутылку водки, но попросил меня поделиться шкурой. Я, в общем, не возражал, но Лёха как увидел Смерть, чего-то забрезговал, намекая на то, что она, скорее всего, грязная. Однако не отказался посмотреть, как мы трахаемся. Он точно после того как завязал с бухаловым помешался на сексе и агрессии. У него все темы разговора сводились к ебле и оружию. Всё шло к тому, что Лёша станет маньяком. Так оно и случилось в итоге.
Да там у нас на раёне все жители ёбнутые. Идите хоть щас проверьте. Отвечаю, бля буду и так далее. 
Лёха подрочил на ебущихся нас со Смертью и, наконец, свалил к моему полному облегчению, потому что в последнее время в своей ****ой ремиссии он как-то тягостно на меня действовал. Эти завязывающие с кирами придурки сразу становятся такими гордыми, заносчивыми, что ну их лучше нахуй и в****у. 
А я на свою голову дал Смерти «родедорма». Она ёбнула всю упаковку и совсем ахуела. Стала метаться по комнате, схватила кухонный нож и грозилась сделать себе харакири или сепуку, что, кажется, одно и то же, если ей срочно не дадут ещё вмазать. Пришлось спустить её с лестницы. Она настырная оказалась и долго стучала в дверь, а потом всё ж куда-то исчезла.
Через какое-то время мы встретились в той же «зорьке», с  ней была ещё моя Наташка-промакашка (так я буду называть её в дальнейшем, если не возражаете) и Ольга Викинг. Я, как ни странно, был при деньгах, наверное, загнал что-то и вещей, и сходу по-барски начал поить девчонок чем-то хорошим. В середине девяностых часто пился коньяк «Наполеон», в ход шла также водка «Распутин» и синие, красные, фиолетовые или оранжевые ликёры, от которых легко сдохнуть. Да и сдыхали нередко. Самым крутым напитком по тем лихим временам считалась водяра Black Death в чёрной банке с белым черепом и костями. От неё случались смертельные исходы, но нам то всё было по хую, как на войне. Мы охуевали как хотели и пили такие вещи, что теперь страшно вспомнить. Спирт Роял был ещё не самым убойным напитком, отвечаю.
После закрытия кафе мы всей толпой переместились к Фадею на Большую Советскую. Он тогда ещё не окончательно ёбнулся и принял нас как родных. Тем более что мы припёрли несколько пузырей какого-то пойла. У Фадея уже сидела за столом вся центровая компания. Боб, Андреич (эти оба уже покойники), Клюв (этот по слухам доходит, одна тень от пацана осталась), а несколько позже подошёл Джагер, который недавно вернулся из Чечни и имел приличную сумму в долларах. Нет, пизжу, почему-то у него были немецкие марки. Кстати, я на днях видел его бегущего куда-то, краснорожего с бешеными глазами и совершенно охуевшего.
  Сначала я запал на Викинга, которая тогда жила с азером-кидалой. Мне понравилась её фактура. Высокая, светловолосая, белокожая. Нордический такой вид. К тому же склонна беспесды к садо-мазо. Как только мы остались одни в спальной, которую нам любезно предоставил Фадей, чуя что завтра хмельнётся на мой баблос, Ольга сразу попросила связать её и отходить как следует ремнём.
Впоследствии она, кстати, конкретно связалась с уголовником, который говорил хриплым голосом и постоянно бил её, как хотел. Он также резал бабу ножом, пока однажды она на психах не ***нула его с лестницы, и он ёбнулся башкой насмерть о батарею.
В ту ночь у Фадея я ещё, помню, дал ей денег на такси, чтоб она утром добралась к своему азеру, который жил где-то за городом в районе Печерска, если не ошибаюсь. Нет, сто пудов, точняк, память ещё не всю пропил нахуй. Он сильно ревновал Ольку, ****ел её если что нещадно, уже тогда болел туберкулёзом и вскоре умер.
Девчонка спрятала деньги в носок. Я этот момент просёк и утром забрал их оттуда, потому что к тому времени сам оказался на мели, а хмельнуться надо было очень срочно. Да и вся центровая братва болела по страшной силе. Ночью они долго ****ели о чём-то, а потом отключились, как сидели за столом в разных позах. А телик не выключили. Так у нас очень часто пожары случаются, и вся компания разом гибнет в огне и дыму.   

4
Но я ещё толком не рассказал вам о том, как добирался тогда из Крыма, сильно забежав вперёд. Это всё из-за моей Наташки-промакашки, с которой всё ж прожил лет пять. Для меня это срок, потому что даже с единственной легальной женой я жил не более полу года.
Лариска, конечна, могла бы дать фору всем остальным моим бабам, если бы резко не сошла на нет. Последний раз я её видел возле базара, точнее у бани, в самом бичёвском виде. Но всё равно она стопудово была пизже всех тех ****атых баб, кто встретился мне потом. Могла, скажем, завинтить бутылку  вотки из горла буквально за полминуты и заторнуть строго беломориной.  Она звонила, например, в дверь, я открывал, и овца тут же падала в прихожей. Приходилось потом тащить её по всей комнате. На отходняках лезла драться, так что однажды пришлось отоварить её, как надо и даже выбить зуб. Она пьяная, к счастью, была и ничего не помнила. Только всё равно я с ней дальше жить не мог и выгнал по весне.
Потом у меня была года на два Тупицына Галя, после ещё кто-то, имени не помню, потому что в эти годы я пил так, что все события нахуй стёрлись из памяти. И всё ж, хоть Наташка-промакашка мне щас практически по хую, порой пробивает на воспоминания. И это хорошо.
Как-то раз сидели мы с Наташкой возле её девятиэтажки на лавочке и жрали котлеты, которые она припёрла из дома. Меня её родаки к себе не пускали, потому что считали шпаной и падонком. Даже евоный батя, конченый алкаш, презирал меня, а истеричка мамаша  вообще орала, как припадочная, при моём виде. Вот-вот, мне казалось, готова наброситься и разорвать как грелку. Родаки говорили, что я рвань, пьянь, дрянь и срань. Но сама Наташка меня тогда ещё подлюбливала и время от времени подкармливала. Она добрая в сущности была девка, хоть и психопатка конченая.
Как раз накануне мы с ней нажрались в говнище у неё в подъезде. Выпили две бутылки водовки в два жала и решили куда-то ехать. Куда вообще не помню да и не важно. Может, к художнику Ван-Гогу, который нас приглашал в гости.
Вышли из дома, уже смеркалось. Наташка обычно датая ****ует прямо  вперёд, как танк, ей всё похую, она ничего перед собой не видит. А тут на углу, возле автобусной остановки подавал задом «мерседес», ну, чувиха в него и врезалась.
  Я подхожу, Наташка валяется. Стал поднимать, а она-то кобыла здоровая — как рухнет на меня всей массой. Я упал, конечно. Она сверху. Лежим, барахтаемся. И говорим друг  другу, что надо владельца этого «мерса, на баблос поставить. Только пока мы поднялись, он уже давно свалил оттудова.
Но это к слову. Самое интересное впереди. Сидим мы  с ней на лавке, жрём эти котлеты ****ские и хотим опохмелиться по страшной силе. Денег же, как обычно, ноль. Вдруг идут мимо нас к подъезду парень и девушка. Обои симпатичные и уже прилично датые. Весёлые. И мужик спрашивает, не угостим ли мы его котлеткой. Да, конечно, какой базар. Протягиваю ему, и он как охуеет тут. Кричит, что мы отличные робята и зовёт нас в гости.
Оказалось, что они торгаши обои, Макс со Светкой, и в наташкином доме хату снимают. Заходим к ним в однокомнатную квартиру на втором этаже — там водки стоит три бутылки на столе. Ну, и закусь приличная: салями, окорочка, ещё какая-то жрачка, типо салата, уже не помню точно.
Сели за стол на кухне. В зале у них из мебели один матрас и стереопроигрыватель. Но музыку мы не слушали.   Бухали одну за одной, как будто спешили куда. И о чём-то оживлённо ****оболили. Макс первый отрубился. Начал чёта орать невразумительно, махать крыльями, побежал куда-то, рухнул прямо точно на матрас и затих. Следом Наташка моя отъехала за столом.
Мы со Светкой оттащили её к Максу. Она кобыла здоровая, кстати. Как-то раз у Машки Дубровской, её лучшей подружки, я приревновал Наташку к одному лоху, с которым она при мне чуть ли не ****ься начала, и вырубил с первого удара. Но это только раз так получилось удачно. Все кто там был в этой вонючей хате прямо зааплодировали мне.  А Наташка встала и стала вести себя какое-то время более-менее прилично.
Через пару месяцев мы с её другой подружкой, Анжелкой Олимпиевой, которая всегда при встрече как только начинаем выпивать предлагает отсосать у меня на скороту, напились в жопу и пошли на Тихвинское кладбище помянуть первого наташкиного ёбаря, Висильника, который несколько раз вешался, но крякнул от передоза. Его в оконцовке страшного беспредела по жизни загнали в дурку, и он там смешал к кучу много разных колёс и ***нул разом эту гремучую смесь. Придурок.
Кароче, побухали на кладбище, потом идём, ****у эту слепую Олимпиеву ещё ведём, как два внатуре повыдыря, и где-то в раёне кисилёвского рынка Наташку начинает глючить. И эта падла, прикиньте, вынимает из сумки железную палку и кидается на меня. Я, ****ь, ещё не такой пьяный был, к счастью.  Выбил это оружие, которым она уже мне однажды пробила бОшку  нахуй, и начал ****ить  овцу по ****у. Бью-бью, и что такое, не могу сбить с копыт. Уже народ кругом собрался. Некоторые советует, как её ловчей свалить. А я, сука, явно не в ударе. Плюнул потом и пошёл домой спать.
А тут со Светкой сидим на кухне, бухаем в два рыла, ****им о чём-то. Больше, кажись, ни о чём. Вдруг эта  мартышка смуреет резко и без всякого якова  хватает со стола порядочный  нож.
- На, - кричит, - если ты мужик, вставь этому гандону Максу в бок. Ненавижу эту жирную скотину. Он мне всю жизнь отравил. Я его резала уже неоднократно, только всё не получалось добить. Вали быка на глушняк.
Я хорошо ещё не совсем пьяный был. Прикинул последствия. Ладно, завалю я кабана. Потом выебу эту Светку. А что дальше?
- А дальше, - она  мне подсказывает, - поедем с тобой к Ван-Гогу.
- Ты его что ль знаешь? — удивляюсь я.
- А как же. Я ж его крёстная мать.
- Поедем лучше сейчас, а Максом потом займёмся, — говорю я. Пьяный-пьяный, а соображаю.
-Ну, поехали как нехуй нахуй.
Светланка одевается, берёт с собой нож, и мы идём на улицу. А там ночь уже глухая и прохладно. Чтоб согреться покупаем в ларьке бутылку паленой водяры и пьём в подъезде из горла. Светланка ***ет совсем и лезет ко мне обниматься. Вижу её алый рот, большие ****ские и совсем мутные глаза. Разве тут устоишь. Валю девку в грязь и пыль подъезда и ебу довольно сурово.
К Ван-Гогу в тот же Кисель добрались на тачке. У Светки баблоса хватало. Удачный день выдался на базаре. Приехали. Поднимаемся к челу на седьмой этаж. Звонили-звонили. Тишина полная. Наконец вангоговская мамка спрашивает тихим голоском:
- Какие там разъебаи прикатили в три часа ночи?
- Открывай, пидораска! — орёт Светланка. — А то дверь выбью нахуй.
И нож вынимает. Шепчет мне:
- Ща я козлихе вставлю.
Но та ушлая оказалась бабка. Вангоговских дружков она хорошо изучила. Кричит, что щас ментов вызовет и чтоб мы уёбывали нахуй пока не поздно.
Ну, пришлось уебать, конечно. Вернулись на их съёмную хату. Макс уже шевелился и постанывал, Наташка что-то бормотала. Душила кого-то во сне походу.  Мы со Светкой чёта начали дико смеяться сам не пойму над чем. Над всей этой ****ой жизнью, наверное. Она молодец, девчонка, не забыла прикупить в ларьке ещё водчонки. Выпили мы, окривели уже наглухо и тоже завалились на матрас.

5
В конце девяностых я оказался в глубокой жопе. Ни работы, ни денег, ни толкового жилья. Жить на Горке больше не представлялось возможным. Местная шпана достала меня окончательно. Волну гнал смотрящий Никита — ёбнутый уголовник, наркоман и психопат. По странному стечению обстоятельств сейчас он работает в подвале напротив моего дома на Ленина, занимается, урод, сантехникой и чуть ли не кланяется при моём виде. А тогда едва не прикончил меня. С этими придурками только свяжись, рад не будешь.
А всё началось из-за этой Веры, которая пришла как-то на ночь глядя, когда мы с Наташкой-промакашкой уже отходили ко сну. Вера поругалась с мои друганом Сашкой Смурновым (он же Академик, Батюшка, Отец родной, Доцент, Экстрасекс),  и припёрлась к нам с водкой ночью заливать своё расстройство. Пили, пили, потом я одурел и продал кожаную верину куртку за бесценок .  И она напустила на меня ментов с бандюками.
Опер Ретунский (вскоре его, кстати, посадили за убийство во время допроса) кентовался тогда с бандюганом Никитой. Они вместе пили водку в гараже и помогали друг другу. Никита закладывал ненужных ему урок, а Ретунский по возможности отмазывал смотрящего
 Мы с Наташкой-промакашкой как раз только помирились, после того как она пробила мне башку железной палкой. Сидели с ней в её котельной на улице Марины Растковой, пили-пили, потом её начало клинить, как обычно. Стала меня оскорблять, овца поршивая, называть козлом и падонком. Кому такое понравится? Въебал конечно по ****ам и резко пошёл на выход. А эта тварь догнала и нанесла коварный удар сзади приличной железякой.
Кровищи было — море. Как я доколдырял до больнички толком не помню. Стояло лето, жара. 22 июня, кстати. В палате ночью мужики пили водку и закусывали салом. Все раненые, как будто действительно шли какие-то боевые действия. Да, наверное, так оно и было в те весёлые девяностые годы. Народ окончательно ёбнулся от всех этих потрясений и ****ился между собой просто насмерть. Тут и здесь шли кровавые разборки между родственниками, друзьями, хорошими знакомыми и просто посторонними  людьми.
Один мой кент по центру, Боб, волосатый художник враждовал с дворовыми гопниками, которым не нравился его ботанский вид. Они всячески глумились над парнем, а порой и нещадно ****или. И вот однажды Боба прорвало. Он схватил пистолет отца, бывшего военного, и сделал несколько залпов по толпе. Посадили человека. Боб освободился, немного погулял на свободе, а потом зарубил топором батю, убежал из дома, через некоторое время вернулся и повесил мамашу. Я видел его, кстати, не так давно. Уже откинулся. Летят же годы.
С пробитой башкой я, словно, легендарный Щёрс несколько дней шатался по городу. Знакомые птеродактили поддерживали меня, как могли, и хмелили всё тем же сэмом, которым торговал Огурец на Большой Советской и хромой Алик на пожарке. Выручал тот же Андрюха Пушкин, который боялся ночевать дома. Он однажды проснулся ночью и увидел, как его жена (страшная такая мрачная баба, бледная и вся в чёрном) пьёт у него кровь из груди. Я спал на лавках, очухивался и снова с кем-то выпивал. Пушкин бегал то  к Огурцу, то к Хромому. Возвращался часто побитый, но всегда с пузырём у сердца. Потом я устал и подался к себе домой на Горку.
Наташка после того как пробила мне бОшку просто достала  меня телефонными звонками. Она в этом плане абсолютно ёбнутая маньячка и если её клинит, то это надолго. Я бросал трубку, посылал её нахуй, но она, сучка, всё звонила и звонила. Не поспишь даже толком после таких стрессов. А как-то под вечер вдруг является собственной персоной и начинает на коленях просить прощенья, показывая какие-то деньги. Ну, выпить мне уже хотелось, врать не буду, так что пришлось простить лоховку. А что поделаешь? Думаю: потом ей как-нибудь припомню. 
Чтобы как-то загладить свою вину Наташка-промакашка взяла меня жить к себе на Поле чудес. Квартира принадлежала её бати, который потом нагрянул туда и завис с концами. Это был конченый алкаш, который, тем не менее, каждое утро мылся, брился и уходил на свой завод. А возвращался вечером на рогах. Дома творил нечто неописуемое. Доходило до того что залезал головой в газовую плиту и кричал что ему там хорошо. 

Володя был  был беспесды грязный, вонючий и мерзкий тип, из всех кого я когда-либо встречал в жизни. Вечно бухой, он положил на всех жильцов и, по выходным высунувшись из окна, благо наша квартира располагалась на первом этаже, обзывал всех проходящих мимо тварями, мразями, животными и дт. Не взирая на возраст и пол. Что характерно никто из идущих мимо дома ни разу не вытащил мудака на улицу за уши и не выдал за щеку. Не говоря о том, чтоб от****ить для порядка и назидания другим обормотам. Нет, всем было как бы похую. Или, может, они просто сцали?
Вечером мы с Наташкой да и другие обитатели той хрущёбы видели, как Володя возвращается с работы. Идёт, шатаясь, в расстегнутом пиджаке и разговаривает сам с собой, отчаянно жестикулируя. Причём может остановиться и поссать где угодно и прилюдно. Один раз я наблюдал, как мерзкий тип ползком пересекал довольно оживлённую улицу, и весь транспорт почтительно остановился, пропуская мудака конченого.
Обосанный, провонявший *** знает чем, он заваливается в нашу квартиру и часто падает где-нибудь на кухне. Как готовить и жрать там после этого? Володя ведь и обосраться может в любую минуту. Потом Володя начинает стонать, орать, гнусно материться и посылать всех  конкретно на *** и в ****у. С трудом поднимается, валит всё на своём пути и кое-как добирается до своей комнаты. Там у него хер знает что творится. Всё разбросано, раскидано, поломано, обоссано и облёвано.
Володя включает телевизор, закуривает и начинает комментировать программы, роняя по сторонам горящие бычки. Чтобы там не показывали, он всех облаивает, оскорбляет и посылает. Чеченцев Володя предлагает всех замочить из пулемёта в долине Дагистана, включая женщин, стариков и детей. Стопудова, беспесды. Америка ему не указ и никогда не была. В рот её ****ь сто раз. Проблему чёрных в России Володя решает радикально и моментально — быстро нах на родину и ****ец. Хохлов и жидов ненавидит одназначна.
Постепенно Володя всё же затихает и засыпает, наполняя квартиру громким храпом. Временами орёт нечто нечленораздельно-животное. Стонет, ахает, а часам к пяти вдруг начинает каяться и молиться. Вспоминает мамочку и просит у неё прощенья. А в шесть вскакивает, быстро бреется и бегом бежит на свой завод, где его очень ценят.
Но поначалу мы  с  Наташкой-промакашкой жили там вдвоём и нехуёво нам было, я вам скажу. Она временно бросила пить, испугавшись после того случая как пробила мне башку. Я её сам подлечил через моего знакомого доктора Кацмана, который кодировал лохов алкашей. Он с неё даже по дружбе со мной и денег не взял. Сам лепила был человеком сложной судьбы.    В своё время он сдёрнул в Израиль, но там как-то не прижился. Забухал и забичивал конкретно. Водку ****ил в основном в супермаркетах. Выносить-то нельзя, так он приноровился каким-то образом открывать и выпивать бутылку прямо в магазине. Чёрт! Потом дошёл до ручки и в полном отчаяние занял в тамошней кассе взаимопомощи денег и улетел в Ригу. Только прилетает, сразу снимает номер в гостинице и бежит в ресторан похмеляться. А номер в спешке оставил не закрытым. Приходит — ни вещей, ни документов. Приезжает в родной город и постепенно приподнимается на этой самой кодировке. Он мне признавался по пьяни, что пока лохов дохуя он без бобла не останется.
Я ему как раз тогда, чтоб поддержать человека, отдал свою подругу Тупицыну, которая мне к тому времени окончательно надоела. Просто заебала конкретно, все мозги если на то пошло. Последней струной стало то, что она въебала мне прямо в бровь каблуком итальянского каблука, приревновав к чувихе одного друга, с которой мы ночью пили джин у неё на кухне. А метила сучка прямо в глаз. Щас бы кривой был, ха-ха. Потом я ей это припомнил. Встречаю как-то по весне, как раз, кстати, прощёное воскресенье было, прикол бля, только я Тупицыной не простил её подлянку. Въебал так, что она в своей белой модной куртке рухнула прямо в грязь.
Но это всё к слову. Суть в том, что мы надолго поселились с Наташкой на этом Поле чудес. Там и магазин есть одноимённого названия, где мы с девкой постоянно отоваривались. Сначала-то не пили пару недель, а потом загудели так, что мама не горюй.

Поле чудес, когда мы с Наташкой-промакашкой там жить начали, было довольно интересным местом. Кончались девяностые и там ещё шли последние разборки между бандюками. Как бывало выйдешь из дома поутру — гляди возле какогонить подъезда свежий веночек. Того застрелили, этого подорвали. Нашего другана одного, Пашу Кирчковского, вообще в подъезде зарезали. Он неплохой пацан был, но любил фантазировать, мягко говоря, вот и до****елся. Кису тоже там подорвали вскоре после того как я на Поле чудес поселился. Киса был крутым бандюком, а раньше он у нас центровых в шестёрках ходил: поил нас, как только у него появлялись деньги. Он дружил с Серёгой Крейзи, который потом тоже подался в бандиты под кликухой Немец. Этот от наркоты кони двинул.
Как-то утром прохожу мимо ресторана «Житомир» и вижу, что там все окна прошиты автоматными очередями. Тоже кого-то мочили. Короче, весёлое было времечко, скучать не приходилось. После дефолта начали хаты бомбить не по децки. В основном аппаратуру брали, телики-видики. Мы тоже с Наташкой лоханулись. Вернее это она виновата: бухала в одной компании, а там пацан и девка находились, которые нашу квартиру давно пасли. Я тоже куда-то отлучился на пару часиков. Вот они и воспользовались. Сломали дверь, забрали телик и видак. Пол года, наверное, мы какой-то маленький чёрно-белый телевизор смотрели, который подогнала нам Наташка Смерть, Промакашкина подружка. 
Постепенно я на Поле Чудес с местной братвой познакомился. Нормальные были пацаны — Ширяй, мой сосед по подъезду, Плащ, Кондрат, Карла, Баранкин, Лифтёр, Холодильщик, Телефон. Пили считай кажный день во дворе на лавках.  Самый прикольный был, конечно, мой сосед  Ширяй, который вопреки погонялу не ширялся, но плотно сидел на стакане. Пил исключительно палёную водку, страдая, между прочим, врождённым пороком сердца. И когда мотор, наконец, окончательно прихватывал, Ширяй вызывал себе «скорую» и отдыхал пару неделек в Красном кресте. В перерывах между пьянкой он запоями читал книжки. Дома у него имелась неплохая библиотека. А как только входил в пике, шёл в полный разнос. Воевал со своей бабой Маринкой, периодически выгоняя её из дома. Та тоже вмазать была не дура и пила с моей Наташкой. Когда эти две тётки входили в конкретный запой, мне просто житья не было в этой тесной квартирки. Тогда я шёл к Ширяю и бухал в компании его собутыльников.
Наташка-промакашка это дело не поощряла. Доходило до драк с ней. Однажды она мне башку молотком всё ж пробила, когда я мало чего соображал от паленой водяры. Я тогда решил её кинуть и перешёл жить к Паше Рыжему, олдовому хиппи, которого потом застрелили у него на хате. Получилось так, что еду я в трамвае с пробитой башкой и думаю: куда ж мне, бедолаге, податься? И тут Паша заходит и предлагает у него пожить. Вариант тоже. Наташка в тот момент совсем одурела. Работала на пивзаводе и пристрастилась к халявскому пиву. Особенно «старика» уважала и всякий раз тащила его домой, возвращаясь с ночной смены. А потом и мужиков стала приводить. Ну, я поначалу их ****ил и прогонял, а потом вижу, что овца совсем распустилась и решил её кинуть. Нимфомания это, конечно, болезнь. Да там ещё и психопатия и шизуха прицепом.
У Паши Рыжего тоже было весело. Он када обкурится или перепьёт сэма, начинал охуевать. Рубил мебель и книжки ( у него их было очень много), ****ил жену свою Машку Батискаф, приводил домой всяких левых уродов, которые и замочили его однажды прямо на хате. Отдыхали от него только когда он уезжал куданить ночью на своём велосипеде. Мог *** знает где оказаться, за много километров от города. А возвращался обычно с весёлыми грибами, которыми от души угощал всех подряд.

Наташка-промакашка потом бля учудила, падла. Там на Горке у нас один чел жил — Семён Целкин, который торговал на хате мороженным, сигаретами и левой водярой. Он на Наташку запал, и она на него повелась. Убегала к нему, оставляя меня одного на целый вечер. Мало того. Она Сёме ещё своих подружек подгоняла — Анжелку Слепую, которая переебла чуть не весь город, Асаёнка (царство ей небесное) и Ольгу Викинга, которая потом своего мужика замочила.
А Никита, кстати, продолжал гнать волну. То один придёт с карабином попугать меня насчёт того долга, то каких-то пацанят-нарков ****утых и обдолбанных пришлёт, которые облевали мне всю хату. Раз несколько приходил молчаливый и тупорылый амбал в два раза выше меня ростом. Однажды уже поздно вечером завалили отморозки Ксеня и Ганс. Пришлось с ними ****ится довольно жёстко. Я, тем не менее, стоял насмерть.
Наташка являлась уже заполночь, приносила выпить и сигарет, а жрачки никогда. Всё там что ей Сёма готовил ела, но домой *** чего несла. Иногда по старой памяти её пробивало на психи. Раз чёта мы с самого утра пили-пили, она вдруг хватает два ножа и бежать вниз по горке. Я за ней. А она кобыла длинноногая как рванёт, еле догнал, сучку. Схватил за руку, стал тащить. Она вырвалась и зарылась дурной башкой в песок. Я тащу её, она орёт: оставь меня, мне тут хорошо. Еле вытащил из этой кучи. Тормознул тачку. Говорю: давай съездим хоть денег возьмём. Подъезжаем к дому, я побежал за деньгами, Наташка осталась с водилой. Возвращаюсь… ****ь, она с заднего сиденья ногами челу нарезает и кричит, что он её хотел изнасиловать. Понимаю, что бред голимый, рассчитываюсь в водилой и тащу её еле-еле в дом.Ну, а там… Да и хватит уже о ней, заебала в конец эта Промокашка, сколько можно.


6
Короче мучаюсь в тамбуре с похмела и пизжу от нехуй делать с этим хохлистым жлобом. И тут вдруг этот дедок-торгаш, лох крымский, спрашивает меня, откуда я сам буду, когда мы уже минуем Джанкой. Ну, сообщаю ему про родной Шахновск. И тогда, комраты дорогие, он просто ***ет, ****ь буду. Начинает меня обнимать и чуть ли не целовать, притираясь колючей щекой. Оказывается, он сам из тех мест, только не был там уже много лет.
Что тут началось — просто сказка. Дедка пробило на ностальгию конкретно. Он потащил меня в кабак, типо за это выпить обязательно надо. Мы бухали до закрытия ресторана и я ему всё рассказывал про ****ый Шахновск, который радикально изменился в резко худшею сторону с тех пор как его покинул этот лох нанайский. Он же всё ахал, охал, вздыхал и налива одну за одной. 
Походу напоили какого-то негра, который очень приглашал нас к себе в гости, правда, страну проживания так и не назвал. *** с ним. Мы набрали с собой винища и двинули к нашей проводнице. Напоили её, и бодрый дедуля даже, вроде, вставил ей по-стариковски, а я уже больше не мог пить и отключился.
Очнулись  уже в Москве. Дед на бодрячке завёт меня похмелиться пивком в бар «Жигули» на Арбате. Едем как нехуй нахуй. Заказываем много пива и миску креветок. Но там мы чего-то уже заглумились на старые дрожжи,  по пьяни с дедком забазарили и конкретно разосрались. Так это часто бывает, когда пьёшь с кем-то вторые или третьи сутки. Лучше всего побухать один день и уже на следующий не похмеляться нихуя. Только так редко получается почему-то.  ****ый торгаш не дал мне ни копейки, чтоб мне как-то добраться до дома. А я очень на этого козла рассчитывал, потому что остался вообще по нулям. Но нихуя не унываю.
Вротебать! Захожу на Тверской в какой-то бар, заказываю стакан водяры и, пока бармен отвлёкается с какой-то там знакомой тёлкой, ***рю пойло моментально залпом, а после срочно съябываю из заведения, прыгаю в троллейбус и еду к Белорусскому вокзалу.
  Как раз стоит на моё счастье, ****ь,  шахновский поезд. Ныряю в общий вагон и падаю на жёсткое сиденье. Кругом народ, светло, тепло и пахнет всякой жратвой. В этом уюте я мирно засыпаю, но на первой же остановке меня выкидывают злые тётки-котролёрши. Как я их не уговаривал, обещая отдать деньги в Шахновске, и клянясь, что у меня папа генерал, не прокатило нихуя. Пришлось от Можайска добираться электричкой до Гагарина. Спал большей частью, а когда проснулся, захотел выпить, как из дула.  Отходняк, сушняк и прочие сопутствующие присутствовали в полный рост. Полулежал на жёстком сиденье, созерцая чьи-то голые ноги напротив, и вспоминал, как познакомился с Тенью через Гену Скородума, чувака номер один тогдашнего задроченного Шахновска.

7
Скородум был, конечно, чувак экстра класса. Про себя он часто повторял, что в Шахновске временно и вот-вот из него сдёрнет. Так и случилось в итоге. А пока Гена просто ставил на уши скучный и грустный город, находившийся во власти каких-то патологических уродов.
Любимым занятием у него было раскрутить кого-то, лучше всего залётного лоха или лоховку, на несколько бутылок сухого вина, которое он называл «сУхий». «Что, Алик, надо срочно шаркнуть сУхого», бывало, говорил мне при встрече Гена.
Мы тогда предпочитали болгарские: «Старый замок» или «Перле». Денег у него принципиально никогда не было. Впоследствии, кстати, чувак международного класса сильно сдал, деградировал, опустился и перешёл на бормотуху, хотя и «женился на столице», то есть нашёл себе бабу в Москве.
Скородум в Шахновске занимался типа раскруткой с элементами гипнотического шоу. Шёл, например, в женскую общагу, находил там какую-нибудь лоховку, смотрел ей, не мигая, прямо в глаза, как удав на кролика, и вешал, например такую ***ню, что у его друга, лучшего актёра местного драмтеатра Евсеева сегодня днюха, и мол, он приглашён с друзьями. Надо только купить побольше вина и закуси. И обязательно прихватить приличную сумку для жратвы и пойла.
Девки обычно сразу охуевали, делались покорными и чётко велись на тукую вот парашу, а больше на спортивный и весь такой актёристый вид Скородума. Они, думая исключительно ****ой, брали всё бабло, что имелось у них в наличии, и Гена вёл козлих, как называл девок за глаза, до ближайшего магазина, а потом в какой-нибудь шалман, типа «Балдеющей лошади» или той же культовой «зорьки».  Мол, время ещё есть, давайте посидим пока, немного выпьем и пообщаемся. Выпивались, конечно,  и довольно быстро все имеющиеся в наличие бутылки. Чувак международного класса пьянел и начинал лажать козлих, как он их уже прилично под кайфом обзывал открыто и принародно. Типа, какого *** они сидят рядом с таким высоченным челом и чуваком международного класса? Те, конечно, стеснялись, сникали, обижались, внутренне негодовали и линяли, чуть не плача, обещая себе впредь быть умнее. Какой облом. Они-то рассчитывали, что модный парень их поимеет, а, возможно, и продолжит встречаться с ними.
Но Скородум ёбарем не был. Лишь в крайнем случае он мог вставить в девчонку и держать там член некоторое время, думая о чём-то отвлечённом. Впоследствии его московская жена, Нинка, жаловалась Биллу-калеке, центровому чуваку из компании Гены, что мужик он красивый и статный, но ёбарь никакой. Приходится ей искать постоянно кого-то на стороне.
Однажды Скородум устроил такой перфоманс в гостинице «Центральная» (бывшая «Россия»), где любил вообще «пройтись по номерам» на предмет поиска всяких заезжих лохов, которых можно крутануть на винчик, желательно сУхий. Вошёл  довольно поздним вечером в номер одной гражданки, которая уже лежала в постели и что-то читала, сел на стул, а потом стал медленно и молча раздеваться, и в итоге попросил её потереть ему спинку. Та, конечно, сразу ахуела, смотрела на него некоторое время бешеными шарами, а потом начала кричать. Прибежали менты. Скородума повязали.
Нет у этих лоховок и конченых махровых мещанок никакого воображения и чувства юмора. Правильно делал Гена, что наказывал их и кидал через болт, как хотел. А вообще, я считаю, их надо ****ить и очень конкретно, а то вообще обнаглеют же, твари. И много ещё всякого разного творил в скучном и мрачном Шахновске этот артист по жизни. 
Тень, я говорю, да и не он один, подражал Скородуму, который в свою очередь боготворил Франца Завиркина. Об этом человеке-легенде поначалу до нас доходили лишь скудные и таинственные сведения. Типа «высоченный чувак» сидит якобы за шпионаж. Центровые шёпотом рассказывали о нём всякие истории, а комитетчики пугали нас при случае, когда затаскивали в Серый дом для профилактики, на его примере. Мол, был такой в Шахновске Франц, тоже с иностранцами путался и вот чем кончил. И многозначительно поднимали вверх пальцы, хитро подмигивали или сурово смотрели прямо в упор, не мигая. Намекая на то, что не хотим ли и мы (Я, Хохол, Билл, Душак, Балда и другие падонки) пройтись по стопам этого отщепенца.
Впоследствии, когда Франц освободился, оттянув пятерик, стало известно, что посадили его за фарцу и связь с иностранными бабами, которых он трахал прямо в посольствах. Для всех центровых маргиналов Шахновска это чувак ещё заочно стал кумиром, а когда прибыл после отсидки на вечное поселение в наш злой город, так как жить в столице ему запретили, его поначалу просто боготворили. Скородум стал частенько прогуливаться с ним по  Броду, время от времени приглашая шаркнуть сУхого в «центрашке» или «шахне».
Эта улица Ленина у нас основная и здесь раньше вечерами гуляли до парка, известного также как Лопатинский сад, и обратно толпы разного чудного народа. Выходили как на парад: себя показать и на других посмотреть. Модно прикинутые буржуйчики, битники в рваных джинсах и кедах, махровые обыватели и экстравагантные личности. Там ходил один такой бледнолицый, полностью ушедший в себя шизоидный художник в парике цвета вороньего крыла. Кстати однажды пошёл дождь, просто ливень с грозой, все попрятались по подворотням, а этому фрику похую — продолжает ****юхать по Броду, как ни в чём не бывало.  Гуляла там ещё такая модная длинноногая девица Стрекоза или Тури-Фури, чья рокинрольная походка сводила с ума всех центровых города. Они тогда нашли себе место у парапета, напротив Облпрофа, и торчали там целыми днями.
Раньше основные чуваки  тусили у высокого крыльца сталинской гостиницы «шахна», но там их постоянно доставал и гонял мент Тупой Вася, так что им в итоге пришлось поменять диспозицию. А в профе вечерами работал клуб Олипм, куда попасть было очень трудно. Но мы обычно залезали через окно туалета на втором этаже. Несколько усилий и вы там, где уже в полном уюте стоят, курят и выпивают ваши дружки.
Франц, конечно, производил впечатление. Такой клёво прикинутый чел с бледным послетюремной бледностью лицом. Мне вспоминался почему-то граф Монтекристо. Сначала он вёл себя почти адекватно, лишь слегка параноил в пределах разумного, как и мы все тогда, потому что контора пасла нас постоянно и поводов для страха имелось в изобилии. Одни поездки в мотель чего стоили. Хорошо если не забирали прямо там после общения с фирмой и не везли сразу в ментовку. А порой и ****или не отходя от кассы в том же кэмпинге.
Со временем, однако, Завиркин становился всё чуднее. Видно, зона всё ж сломала тонкого и редкого среди нашего быдла чела. Кстати, он  только наполовину русский. (Франц, между прочим, жив до сих пор и, несмотря на годы, бодро бродит по Ленинской и Б. Советской и с энтузиазмом несёт всякую ахинею, слушать которую на фоне всеобщей ёбнутости уже не столь интересно, как раньше). Отец у него был эсэсовец из дивизии «Мёртвая голова», которых здесь похоронена ***ва туча на пригородном кладбище в Нижней Дубровинке, недавно клёво в тевтонском духе отреставрированном немцами, а мать простая русская баба. Я её видел несколько раз. Типичная тупорылая машка или глашка.
Но Франц пошёл явно в  батю. И вот у него началась на этой нашей российской почве шизо-крейзи-паранойя. Крышняк у Франца сносило, сносило и снесло напрочь. Сначала он перестал есть в столовых, кафе и ресторанах, утверждая, что чекисты могут  отравить его еду. Потом стал проявлять чисто немецкую аккуратность и патологическое пристрастие к чистоте. Ходил по улицам и подбирал огрызки с окурками. Со временем у него ещё насчёт баб шиза пошла. Ему стало казаться, что они все против него в заговоре. Он называл их капланками в честь той самой фанни, которая стреляла в Ленина.
В итоге Франц начал активно проповедовать чистый онанизм и правоверный ленинизм, говорил, что это гораздо лучше, чем трахать грязных шкур. Кончил высоченный чувак, конечно, дурдомом, где продолжал держаться и очень выделялся опрятным внешним видом и острым умом среди грязных тупых психов.
  Постепенно у него появилась довольно развесистая шняга о расширении зоны дурдома на территории всей России. Он работал уборщиком на колхозном рынке и я, проходя мимо, порой останавливался, чтобы послушать его бредни.
Скородум к этому времени уже переехал в Москву с помощью своего дружка Юла Пузыревского, который работал официантом или, иначе говоря халдействовал, в кафе «Лира». Это было модное место на Пушке, (теперь там Макдональдс) где собирались продвинутые чуваки, фарца и ****и.  Юл с Геной там и набухивались в паре исключительно сУхим, пока Скородум не спился окончательно.
Билл, который калека, часто ездил в Москву по своим тёмным делишкам и говорил даже что Гена умер, только ему верить нихуя нельзя. Он многих похоронил таким образом ещё вполне живых комратов. Меня в  том числе. Гнал, будто встретил в первом гастрономе на Б. Советской моего батю, который и сообщил ему о моей смерти. Причём замочили меня прямо зверски, якобы расчленили и закопали где-то на берегу Астраганского озера. Многие дружки тогда звонили мне и искренно удивлялись, что я ещё живой. Расчёт у чела был довольно простой и меркантильный. Кто-то поведётся на его пургу и начнет устраивать типа поминки, а он и рад набухаться до охренения на халяву. При его хилом здоровье, перенесённом в детстве полиомиелите, Билл ещё пожил нормально до сорока пяти лет, пока не подсел конкретно на сэм с Запольной. Пойло там, как известно, с колёсами, сильно заряженное, и от него в разное время немало известных центровых челов крякнуло. Взять хоть Андреича, мастера спорта по боксу, который долго держался, всё бродил по центру Шахновска в своей знаменитой потёртой кожанке зимой и летом, нарезая время от времени тому или иному челу, который вёл себя не правильно. Он у нас был типо смотрящего по центру. Однако тоже допился — заснул как-то осенью, сидя на лавке в том же проклятом районе и не проснулся. Я говорил и говорю, что эту Заполку ****ую вообще надо разхуярить когда-нибудь из «мухи» со всеми этими самогонными точками.

8
Кроме Франца, Скородума и Тени в Шахновске тогда имелись и другие интересные люди, которые считались центровыми. Например, Билл-калека, или как называл его за характерную походку Гена Скородум, конька. Этот чувак какое-то время учился в Москве, где и пообщался неслабо с местными центровыми. Потом его выгнали за аморальное поведение из Вуза,  и он приехал в Шахновск такой весь навороченный и набитый крутой инфой до отказа. Знал все модные тогда группы и прикинут был супер. К тому же эта дёрганная походка, последствие перенесённого в детстве полиомиелита, была какая-то ниибацца рокинрольная и придавала чуваку ещё больше своеобразия и шарма. Так и вижу его сейчас, блять, с огромным букетом цветом на углу Ленина и Б. Советской, громко орущего какой-то ранний рок, то ли Пресли, то ли его тёски Хейли, и дёргающегося в очень классном ритме. Прямо там под знаменитыми часами, где когда-то юные шахновцы назначали свидания.
А однажды утром иду я, как обычно, с крутого бадуна и без копейки денег в сторону «центрашки» и вижу бухого в жопу Билла. И он издалека мне кричит:
— Алик, ты выпить хочешь?
  — Не откажусь, — отвечаю, потому что болел не то слово.
— Поехали щас в Гудок, — продолжает Конька, — Никанорыча крутанём. Халдей Никонорыч был пидор. Он недавно освободился, отторчав года четыре по громкому делу о петухах, среди которых оказались довольно большие люди Шахновска: профессора, директора и прочая шушера. Процесс был громким и показательным. Теперь Никанорыч халдействовал в вокзальном ресторане «Гудок».
  — А как ты крутанёшь пидораса? — поинтересовался я.
— Погнали, я говорю, там увидишь, - заверил меня Билка.
Пока шли туда, Калека всё же не утерпел и рассказал мне свою историю. Оказывается, накануне ехал он поздно вечером на трамвае, и поддатый Никанорыч стал приставать к нему прямо в наглую. Тогда Билл светанул ему красную ксиву своего бати, бывшего чекиста, и пидор сразу озяб. В зону ему опять не захотелось. Предложил моему товарищу зайти к нему утром в кабак и получить натурой. В смысле бухлом.
Действительно, Никанорыч не наебал да и глупо ему было бы. Прибежал на зов Билла, который вёл себя развязно и нахально, с двумя коньяками и четвертным билетом. Мы сразу рванули в мотель. Там ужрались так, что Билл уснул рожей буквально в салат, а я даже не помню чётам творил. Познакомился в итоге с одной официанткой, Валькой, и поехали с ней к Сашке Быкову, который жил тогда на Лавочкина. У него был в каменном сарае знаменитый на весь город бункер. Там мы слушали музон, выпивали и по-всякому оттягивались. Прикол в тот вечер был такой типо классика.
  После того как мы распили бутылку коньяка (теперь уже башляла Валька) Санька поставил Пинк Флойдовский Энималс и пошёл принести закусь. Грибочки. И вот несёт, а там порог был высокий и как наебнётся наш камрат — грибочки все рассыпались. Товарищ говорит, что это ***ня, сейчас ещё принесёт. Пошёл, возвращается с тарелкой и как опять наёбнётся под «Свиньи над городом». Смеху было — ****ец. С третьего захода всё ж занёс грибочки.
  Сходняк или стрелка у нас тогда был возле Биржи, то есть практически у широкого крыльца старой, сталинских ещё времён гостиницы «Шахна», на крыше которой стоят мощные истуканы —  мужик и баба в рабочих спецовках. Там имелся хороший кабак, сделанный в духе сталинского вампира, вечно забитый до отказа.
Люди в те годы бухали конкретно по-чёрному и пробиться в это заведения было непросто. Но у нас там работал швейцаром свой чел, бывший мент, Петрович, которого мы постоянно подпаивали винишком. И мужик легко пропускал нас в кабак. Потом ещё, если зима, надо было долго в очереди на вешалку стоять, только и там у нас работала своя баба, тётя Лена, которой мы тоже что-то отстёгивали.
  Частенько мы, да и многие другие, включая чувих, перед тем как подняться в зал по широкой лестнице, заходили в туалет и распивали там бутылку вина прямо из горла, чтобы не тратиться особенно на кир в баре.
В ресторане играл оркестр «Весёлый роджерс». Зуй, или как прозвал его Тень, Панчо-барабанщик, вечно пьяный в жопу, стучал на барабанах чисто автоматически. В перерывах оркестранты бегом бежали в буфет и резко похмелялись. Постоянно звучали такие хиты, как «Созрели вишни в саду у дяди Вани», «Листья жёлтые» и «Мотор ревёт». Публика просто охуевала, особенно к концу вечера. Столы сдвигались. Всё становилось как-то по-семейному, по-родному что ли. Люди обнимались, целовались, пели хором. Здесь блатные отмечали удачное дело, а рядом могли сидеть менты, которые считали за подло вязать уголовников прямо в кабаке.
Среди блатных в Шахновске наибольшей известностью пользовались братья Протезы с Бакунина и Вася Грек, который благодаря природной хитрости жив ещё до сих пор. Протеза я знал только одного, Вовку, а с Федькой, старшим, не довелось познакомиться. А теперь уже поздно. Все братаны померли. Вовка, завязав годам к пятидесяти с блатной жизнью, ещё долго нарезал круги по центру, выпивая время от времени на халяву, а потом рухнул около шахматного клуба и помер.
На соборном дворе жили братья Писаряты, которые держали всю Рачевку и не только её родную. Их было много, пять или шесть. Они периодически садились, оставляя всё ж одного из братанов на воле смотрящим за раёном, куда в те времена опасно было заходить на ночь глядя.  Об этих блатных ходили всякие легенды и была на слуху даже песенка: «Когда фонарики качаются ночные и вам дорогу переходит Вася Грек».
Легендарные по сути личности и очень крутые для своего времени. Это потом пришли всякие там Пшёнки и Голиши, вслед за которыми появились в лихие 90-е бандюки — Киса, Немец, Чернояр и другие. Их тоже уже нет никого. Некоторые сами крякнули от наркотиков, других застрелили. Кису, которого подорвали на Поле чудес, я помню ещё по центру. Он у нас, центровых, в шестёрках ходил, а потом в начале девяностых сильно поднялся. Грохнули его, конечно, у подъезда на Рыленкова, где он тогда обитал уже в конце девяностых, когда шли последние разборки и отстрелы. Последнего из этой славной когорты замочили Чернояра на трассе Москва-Минск. Он ехал по «минке» откуда-то на своём джипе «чероки». Киллеры нагнали его на двух тачках и расстреляли из автоматов. Бизнесмен Лёня рассказывал мне потом, что Чернояр перед тем как его завалили сильно обнаглел, подсел на иглу и брал у подопечных чересчур много бабла,  и это кому-то там наверху бандитской иерархии, наконец, надоело.
Однако вернёмся в наш кабак. Чёрные здесь танцевали так, как вам никогда не покажут по телевизору, вставляя в зубы столовые ножи. А наши бабы, сучки, извивались перед ними вполне реально, предвкушая последующую выпивку на халяву и все половые удовольствия. (Собственно половые, то есть халдеи, получали шикарные чаевые).
Тогда на весь кабак да и центр города имелось всего две проститутки профи. Одну звали Дюймовочка, такая небольшого роста была девчонка, полненькая чёрненькая и смазливенькая, а её подругу, страшноватую дылду, с которой она постоянно появлялась в баре «Антресоль» прямо над кабаком, я даже не помню, как звали. 
Самое интересное здесь драки. Круче, чем в ковбойских фильмах. Начинались в зале, продолжались на лестнице, заканчивались в фойе. Оно всегда битком. Однажды видел там совершенно мёртвого и уже позеленевшего человека, на которого никто в пьяном угаре и адском веселье не обращал никакого внимания. Перешагивали просто, хоть ногами не топтали и то хорошо.
Лёва Ефим раз красиво ****ился на Антёре с тремя пацанами. В итоге они загнали его в угол и мудохали, как хотели, но он, молодец, ушёл в глухую боксёрскую защитную стойку и периодически нарезал обидчикам. Козлы чуть не скинули пацана с антресолей в зал. Потом он один *** упал с балкона четвёртого этажа своей краснокирпичной хрущёбы на Козлова. Говорят, сидел, курил на перилке и ****улся. По легенде, вроде, вскочил, попросил у прохожего прикурить, раз дёрнул и умер.
Блатные любили пить в зале, а центровые собирались в баре  на Антресолях, Антёре или Солях, с презрением поглядывая сверху вниз на лохов, оттягивающихся в ресторане. На Солях стойка, за которой всегда царит такая габаритная барменша Валентина с крупным и довольно добродушным еблищем. Неспешная маленькая и кругленькая, как кубышка, официантка с хитроватой и простецкой рожей и глазами на ****ском выкате, носит выпивку. Популярны коктейли — «Шампань» и «Загадка». В первом превалирует шампанское, во втором — коньяк. Сюда приходят Скородум, Билл (конька), Балда (подсел на иглу и как-то на ширеве пошёл с топором ломать сейф), Душак (пытался заняться бизнесом, разорился и умер бичём) и тот же Франц, который уже побывал в дурке и теперь стал показушно советским. Вечно таскает с собой всякие партийные брошюрки, журнальчики вроде «Огонька» и прочую макулатуру. Он славит «наших мудрых кремлёвских отцов» и «кристально-чистое заведение», то есть, КГБ. Бывший высоченный чувак, у которого в Москве осталась клёвая жена Нинка и офигенная коллекция джаза, произносит малопонятные длинные монологи и поучает нас, своих учеников, как нужно себя правильно вести по отношению к ****ой системе.
Мы уже довольно скептически относимся к нему и только делаем скачуху на его ****утость, чему причина, конечно, органы  и зона.  Последний заёб Завиркина заключается в том, что его родственники вовсе не его родственники, а скрываются под личиной родственников. Перед тем как ёбнуться окончательно на тему ненависти к женщинам, кстати, у Франца была сильная любовь, которую звали, кажется, Роза. Она работала официанткой в каком-то периферийном кабаке типа «Ёлочки», куда девки шли на палочку, и по слухам давала всем подряд, кроме Франца. А тот, бедолага, чуть ли не каждый день подкатывал к ней с цветами и дорогими подарками, на которые тратил весь свой жалкий заработок дворника. Наконец разочаровавшись в чувихе, он перешёл на «чистый онанизм» и проповедь ненависти к лицам еврейской национальности (это у него точно в генах от эсэсовского бати) и женского пола, которые, как ему казалось, старались его изничтожить. Чувак называл баб капланками в честь знаменитой фанни.

9
Однажды я познакомился в баре «Яма», где барменствовал тогда Сашка Малёк, который теперь стал хозяином сети заведений на Б.Советской, с интересной девушкой по имени Галя. В дальнейшем я про себя, а порой и вслух, когда напивался или накуривался дури до большой Одури, и меня классно пёрло,  называл её Тупицыной. Ничего такая была рыжеватая тёлка в красном спортивном костюме. Сидела за стойкой и с улыбкой зырила по сторонам, подыскивая себе чувака. Бармен Малёк, который по легенде отторчал пятерик за убийство и с тех пор не пил ни грамма,  уже прикидывал как заведёт её к себе в халдейскую и раскрутит на минет, когда в бар вошёл, то бишь ввалился я — помятый, небритый, с приличным фингалом и пьяный в говнище. И вот Тупицына, прикиньте, предпочла такого растрёпанного и бухого меня этому прилизанному и непьющему бармену.
Тень в это время как раз ехал в Шахновск из Саматлора или Нижнего Вартовска с кучей баблоса и подарками для меня лично.
— Я тебе, Алик, спецом отличные унты вёз, — говорил он мне потом с сожалением в голосе и чуть не плакал, пацан.
По дороге ему чертовски не повезло. Как он рассказывал, где-то на полпути Толик тормознулся, снял номер люкс и капитально загулял. И там с ним случилась большая неприятность. Познакомился с какими-то левыми грузинами. Начали выпивать. С ними девушка была, сестра одного из чурок, и Тень уже под хорошим кайфом вдруг вспомнил стишок из Курта Воннегута, которого мы тогда очень почитали: Роза созрела, Пора её рвать, Ей семнадцать, Пора её ****ь. Что с ним потом эти ёбнутые чурки сделали, это просто ужас. ****или, как хотели, и чуть ли не лезгинку на нём танцевали в своих чёрных туфлях на высоких каблуках.
Тень после дня три отлёживался в номере, но, наконец, не выдержал и пошёл за бухлом. Возле магазина познакомился с двумя бичами и, широкая, ****ь, натура, притащил их к себе в номер. Ну, пили-пили, Толян вырубился, а бичи его обокрали начисто. Увели всё, что было в номере, включая деньги и те самые унты, которые он вёз мне в подарок.
Такая ***ня приключилась с моим кентом по воле. В общем, он приезжает в Шахновск, а я уже вовсю гуляю с Тупицыной. У неё бабла немерено, потому что муж военный и только что прибыл из очередной зоны боевых действий или даже очень горячей точки. Галя же кидала его через болт. 
Мною увлеклась не на шутку и все башли, что муж скидывал ей, тратила исключительно на меня. Мы ходили по кабакам, ездили в Москву, Питер и Прибалтику, где она покупала мне шмотки и поила моих друзей, у которых мы там останавливались. Кстати, больше всего мне понравился один прикол с Тупицыной. Нас с Зуем, ***вым барабанщиком, как-то раз повязали менты возле «центрашки» и уже загнали в машину. И вот я вижу скрозь решётки, как Галя ****ит с одним чурецким мусором, который в итоге показывает ей удостоверение. И наша боевая подруга вдруг резко хватает эту ксиву и рвёт её на части. Галю тоже кинули в воронок и чуть не посадили. Завуголовки Давыдович, жук ещё тот, (его потом, кстати, заказали и грохнули прямо в центрах, у той же пресловутой «центрашки») шил ей дело, но у чувихи двоюродный брат тогда служил на Лубянке. Это и спасло её от зоны.
Тень, говорю, как раз нарисовался в Шахновске прямо из Нижнего Вартовска, Сургута или самого Саматлора, где обычно зимовал, мучился, почти не бухал и по страшной силе рубил капусту. Рисковал здоровьем, жил в хлипком вагончике. Практически не **** баб. Один раз только трахнул местную аборигенку за стакан огненной воды (паходу одеколона «Шипр») и подхватил от неё трипак. С тех пор мой друган решительно завязал с этим грязным делом.
На этот раз он в дороге проебал всё бабло и теперь бродил по Шахновску трезвый и нервный на пределе. К счастью, как раз появилась в городе эта богатенькая Галя Тупицына, которая начала лихо водить нас с кентом по лучшим кабакам. Я грешным делом хотел тогда с бухлом завязать, потому что остоебали напрочь эти отходняки с цветными ужастиками вместо снов, не пил пару недель, но тут не выдержал и резко развязался. ***нул целый грибатый с краями, как учили нас мужики в детстве, и сразу меня покинула нечистая сила. Капитально, то есть, пришёл в себя, взбодрился и вновь стал человеком. Потому что когда ты в завязке, то ходишь по этой жизни, словно смурной идиот и конченый полутруп.
Однажды после обильного ужина в «центрашке» Галя пригласила нас с Тенью к себе домой. Её муж военный отбыл в очередную командировку в горячую точку, и хата была в нашем распоряжении. Да, ещё мы цепанули по ходу с собой одну мою старую знакомую, Файку, у которой, как и у Гали, на лобке тоже имелся шрамик. Им обоим делали какие-то сложные операции, о которых я здесь, пожалуй, не стану распространяться.
— Вы что, обе любительницы харакири что ль? — не удержался, помню, и пошутил Толик по этому поводу в своей грубой чёрноюморной манере, за которую не раз конкретно получал по башке. Но наши девки были вполне цивильные и только рассмеялись. А потом мы начали резко выпивать.

10
Однако я, кажется, опять забежал несколько вперёд, что не удивительно, потому что не просыхаю уже пятые сутки. Мысли путаются и бьются о стенки черепа, как злые волны о борт корабля.  Всё это происходило уже после того как мой кент по воле затащил пьяную в гавнище Тупицыну в номер гостиницы «шахна», исполненной в сталинском мрачном стиле.
Там и длинные коридоры застеленные кровово-красными коврами довольно стрёмные. Так и кажется порой на измене, что в  конце их тебя ждёт пуля в лоб или в лучшем случае в затылок.
Галя мне потом сама рассказывала, что Тень, выпив водки, сразу разделся наголо и стал демонстрировать ей свою нехилую фигуру. Показывал также с гордостью рваную рану на бедре — это ему якобы в Саматлоре возле пивной один бичуга страшный штопором зацепил. Потом они пошли в ванную, где уже со слов Толяна Галя вцепилась ему в член так страстно, будто пять лет *** не видела. И он кончил сразу, потому что сам давно без бабы, с самого считай Урала, где, подъезжая к знаменитому хребту, что разделяет Европу с Азией, засадил проводнице, у которой ****а оказалась довольно чудная. Она состояла из одной большой дырки прямо по центру. Очень удобно, особенно в вагоне, который болтало по страшной силе. Только если бы у Тени *** не был таких огромных размеров, там ловить было б абсолютно нечего.
Тень клялся потом и божился, что Галя берёт в рот исключительно классно. Она же рассказала мне как-то по киру, что минету её учила одна подружка в Иркутске, которая работала думбачкой в тюрьме, где служил Галин муж, Рамазан. Тренировалась она поначалу на мороженом. Наташка эта долгое время обитала у Гали, питалась за её счёт и брала деньги без отдачи. Да плюс ещё украдёт что-нибудь непременно.
Надо сказать, что одно время Тень очень плотно закантачил с Файкой, у которой только что умерла мать. Тут Толик и подселился к мышке. Сначала у неё имелись какие-то деньги, потом вход пошла библиотека с хорошими книгами. Плюс там ещё какое-то золотишко оставалось. Тоже они довольно быстро скинули. Дело-то заводное. Ещё какие-то шмотки путяные у неё были, тоже проссали. Файка девчонка-оторва оказалась. (Я с ней, между прочим, познакомился в вытрезвители, когда нас выгоняли обоих). Царство ей небесное. Её всё ж убили во время пьянки. Какой-то урод дал чувихе по голове бутылкой, и она умерла через десять дней в реанимации, не приходя в сознание.
  А тогда они с Толяном пропили далее мебелишку всю начисто и даже унитаз. ****ись ещё какое-то время чисто по инерции на голом полу, а потом Тень от****ил Файку зверски (он же психопат нахер) и бросил её в состоянии крайней депресухи. Впоследствии этой непутёвой девахе пробили дурную башку.
Тень неприкаянный и обозлённый на весь мир шатался по мрачному городу без копейки денег в кармане на фоне ветшающих зданий и нищающего народа. Шли девяностые. Рушились устои, в умах творилось нечто несуразное. Люди впадали в крайнюю нищету, отчаяние, перманентную депресуху и умирали в огромных количествах. Все кладбища были уже переполнены. Хоронить негде. Бандиты и менты работали зачастую на пару и одевали, как хотели, жалких лохов. Властям всё было по хую, они резко обогащались.
Но Тени тут внезапно неслабо пофартило среди всего этого беспредела. Он каким-то чудесным образом познакомился с одноглазой зубной врачихой, которая пожалела его чисто по-человечески.
  Подсела к нему как-то вечером на лавочку в сквере возле Оленя, где он нервно курил одну за одной дешёвую «примку», и спросила вкрадчиво, отчего у него в глазах такая тоска. Он сразу почувствовал, что масть пошла и начал гнать ей какую-то несусветную ахинею. Придумал чел сходу романтическую историю о несчастной любви. Что-то в этом ****ском роде. Зубниха повелась.
Это, надо вам сказать, была дама в годах и с отличной трёхкомнатной квартирой в центре Шахновска. Что ещё нужно бродяге для счастья? Жил у лоховки, как кот в сметане. Готовила она ему отлично, потому что любила придурка, как родного.
Поначалу любовь у них была нежная и довольно осторожная. Толик опасался, что его прогонят, и особенно не расходился. А спустя неделю…  Дантистка эта какую-то операцию в детстве перенесла, ей половину полового органа зашили, осталась совсем тесная дырочка, а тут Тень поддал как следует и залез к ней туда в наглую со своей огромной елдой. Дама кричит от боли, просит ради Бога поосторожней, но моего друга не остановишь, раз он вошёл в раж. Он ведь безбашенный совсем ясный ***. Разворотил ей в итоге всё влагалище. Поиздевался вволю над ****ой мещанкой. Он их гнилое племя, кстати, в гробу видал и ненавидел хуже всякой нечисти. Короче, врачиха дала ему приличную сумму, чтобы только он покинул её навеки.
Толян взял деньги и сразу пропил их с ****ями в той же «зорьке», а вечером один *** ломится к врачихе. Она не открывает, запёрлась от него на все замки. Тогда он добрался как-то до балкона на четвёртом этаже, разбил стеклянную дверь и влез к ней. Заебал чуть ли не насмерть и отрубился. А эта падла очнулась, вызвала ментов, и моего лучшего карифана повязали.

11
Именно тогда после посадки карифана Шахновск в очередной раз заебал меня, и я решил сдёрнуть в Питер. Мне этот город всегда чем-то нравился. У меня там, на Васильевском острове, в девятнадцатой линии, жил дядька, и я стал наезжать туда ещё в школьном возрасте. Как раз когда практически перестал учиться и связался с местной гопотой.
А вообще, скажу откровенно, нисколько не жалею о том, что был плохим учеником, а потом и гражданином этой позорной страны, власти которой уже которое столетие жёстко издеваются над народом, а тот всё терпит и даже смакует свои страдания. Я же всю жизнь получал от ****ой системы не бонусы, а удары по печени и почкам. С работы меня увольняли, не успевал куда-то устроиться, потому что гандоны сразу просекали во мне чуждого элемента. Даже в школе ещё учителя называли меня отщепенцем и нигилистом. Да я и сам никогда не мог найти с этими козлами общего языка. Забирал в очередной раз трудняк и бежал до ближайшего пивняка. Вот она, пацаны, бля свобода! На душе хорошо, радостно. Пиво кажется очень вкусным, светлее становится как-то в мрачном гадюшнике да и на душе трохи теплеет, а люди в пивной не такими уж и ***выми кажутся. Хотя хари, конечно ещё те. Но они ж и выручают тебе, не без того, и чему-то учат ненавязчиво.
В итоге я вообще перестал предпринимать какие-то попытки устроится на работу и стал жить одним днём. Выпил, снял тёлку, отъебал, пообщался с карифанами и уснул довольный. Утром похмелился и всё поновой. Нормальная жизнь, не то что у позорных обывателях, которые только и думают о деньгах, дачах и машинах. Ну их нахуй пидарасов. Пахать ещё ради таких прелестей на ****ую власть. Да заебутся, суки! Я давно убедился, что правят тут и живут типа хорошо в основном какие-то черти задроченные.
Питерский дядя Миша относился ко мне неплохо. Сразу по приезду доставал портвейн и готовил лёгкую закусь: сыр, колбаса, яйца. Я балдел на старые дрожжи и сразу забывал проклятый Шахновск, как и не было его в природе. Дядя, правда, хотел приобщить меня к культуре и покупал билеты в разные театры, но я продавал их и шёл гулять по вечернему весёлому и кривому городу. Заходил в знаменитые подвальчики, где можно было недорого выпить стакан портвейна, закусить шоколадной конфеткой и съесть вкусное фирменное ленинградское мороженное.
Однажды мне крупно повезло познакомиться в культовом кафе «Норд» на Невском с двумя армянками. Девочки были клёво прикинуты и очень при бабле. Мы гуляли по центру, выпивали, а потом поехали на катере в Петергоф. Прилично поддали там в таком круглом кабаке у самого берега залива. Пили сУхий и жрали овощной салат из большой миски прямо руками. Потом пошли прогуляться по аллее, где липы посажены ещё при известной ****и Катерине. И вот в этой ****ской катькиной аллее средь бела дня две юные армянки по очереди сосали у меня, целовали в уши и по всему телу. Ахуеть. Ещё помню где-то в отдалении маячил крупный милицанер, но к нам так и не приблизился. Может, просто охранял?
И вот я решил в очередной раз податься в Питер. Знакомых и родных у меня там больше не было. Поначалу ночевал на вокзалах. Залетал в ментовки чуть ли не каждый день.  Давал подписки о выезде из города, но никак не мог покинуть  Питер, потому что привязался к нему всей душой. Нравился его сумрачный, угрюмый, таинственный облик, хоть убей. И, несмотря на вечный мрак, весело мне тут было, кайфово, вольготно и прикольно.
Жрачку ****ил в привокзальных буфетах и городских столовых или на крайняк в супермаркетах. Выпить тоже не проблем: многие тут просто хотят угостить тебя и выслушать твои бредни или сами с большим удовольствием исповедуются, а порой и плачутся пьяной слезой. Рассказывают, сбиваясь и матюгаясь, какие там у них траблы и прочая ***ня. Придурков-то много кантуется по вокзалам, пивным и разным забегаловкам.А потом я поселился у одного там латрыги, который, впрочем, жил в престижном смоленском районе на Красной коннице, которую теперь, наверное, обратно переименовали в Кавалергардскую, как в те времена, когда тут обитала Ахматова. Один член она идёт параллельно Таврической, то есть улица, а не поэтесса, и я на отходняках ходил гулять в Таврический сад.
Мой хозяин звался Сиплый, потому что постоянно говорил таким пропитым хриплым голосом. Это был настоящий доходяга, давно забивший на приличную жизнь. Худой, испитой, с красной сморщенной мордой лица. Одет вечно в одну и ту же потёртую болоньевую курточку и рваные обтруханные штаны. Никогда не подумаешь, глядя на бедолагу со стороны, что он в своё время закончил ленинградский универ с красным дипломом, а потом работал юристом в порту, пока не забухал по-чёрному после смерти жены.
Кстати, очень типичная история, как я потом убедился, беседую с разными опустившимися типами. Да, жизнь она довольна смешная штухуёвина. А до того как мне встретиться совершенно случайно с этим Сиплым, я в Питере несколько недель кантовался на вокзалах или как их там называют банах. Однажды на Витебском познакомился с одним там Колей, который сбежал из дома, бичивал и подворовывал на банах.
У этого придурка, когда мы с ним состыковались в привокзальном буфете, где я пытался расколоть какого-нибудь бухарика на сто грамм, оказалась с собой бутылка водки. Мы резко раскинули её, и я, надо сказать, нехуёво взбодрился.
Тут же нам подвернулся и пьяный клиент, который предложил выпить, а потом пригласил переночевать у него на даче в Лисьем носе. Как нехуйнахуй поехали к нему. Всё ж лучше чем валятся на твёрдых мпсовских лавках, от которых уже прямо зад задервенел. Выпили там неслабо, хозяин со слезами на глазах нам исповедовался о своей трудной жизнью. Поспали. Я чуть не сгорел, прижавшись к обогревателю, но всё ж проснулся и погасил огонь на джинсах. А ведь таких случаев очень много, когда по пьяни люди сгорают. Слава богу, пронесло.
Утром похмелились неслабо за счёт этого мужика, и Колян, пока этот лох ****ел про свои несчастья и дешёвые базары с жёнкой, надыбал ценную иконку и кинул её в мою сумку. В оконцовке наш клиент вырубается, и мы резко линяем с той хаты. Весело добегаем до станции, прыгаем в электричку и с лёгким сердцем уже где-то к вечеру прибываем в Питер.
Попили где-то пивка, после у меня всё как в тумане и в этом питерском особом мороке, а новый мой дружок  в итоге исчезает с моей сумкой и той дорогой иконой. Подонок! Да за такие вещи убивают вообще-то. Зла у меня на него, читатели, было, ох блять, немерено.
Сижу я потом на мосбане и всякие нехорошие думки мне в дурную башку лезут. Куда мне теперь кидаться без денег и жилья? По банам скитаться впритык надоело да ещё мусора покоя не дают. Намедни забрали в обезьянник. Благо туда следом за мной привели девушку красивую и пьяную в сиську. Она всё сидела с длинной колбасой в руках и на ментов лыбилась, а потом вдруг обоссалась, не переставая по-идиотски улыбаться. Тут все козлы, что там были, на неё уставились, а я воспользовался и сдёрнул. Только ведь в итоге им надоест меня гонять и закроют в спецприёмник.
Так я невесело размышлял и вдруг подсаживается ко мне такой обычного вида мужик в сером пальтишке и слово за слово предлагает выпить. Я не отказываюсь, конечно, потому что стрессов дохуя накопилось да и бадун **** неподецки. Распили с ним этот портвешок на перроне, и мужик начинает мне вешать без всяких обиняков, что он в зоне к минетам сильно привык и предлагает отсосать у меня тут рядом в одном чётком туалете, за что купит ещё бутылку краснухи. И тут на меня что-то нашло, то есть понятно накопилось злости на пидоров в прямом и переносном. Как начал я его ****ить прямо на месте. За всё — за ****ую жизнь и позорную ****скую систему, в которой мне пришлось существовать. Говорю сам себе: «А, вы, козлы ебаные, вы так, ну, теперь держитесь нахуй и получите за всю ***ню!» И как начал я этого ***соса метелить. За всю, говорю, хуйню, за обиды всю жизнь этого ебанутого общества и его жалких людишек, за отсутствие нормальной жизни, за напрасно прожитые и загубленные годы… Кароче… Залил кровью придурка всю эту платформу.
После поменял я баны. Полулежу на жёсткой лавке в темном зале на витебском вокзале и кумекаю: «да, Алик, пришёл тебе полный ****ец, дождался, пропал ты теперь, пацан, с концами. Ни бабла, ни выпить, ни пожрать, ни хаты. Ничего тебе не рисуется. Кирдык полный, одним словом».
И такая у меня ещё пуще злоба взяла на эту пастозную, позорную систему и ****скую жизнь, что говорю я сам себе чуть ли не вслух: «А, вы так, значит, козлы ****ые, ну, хорошо, тогда держитесь! Сейчас получите за всю беду! Не *** довдить меня до крайности». И тотчас вижу сидит неподалёку одинокий чурко и крепко спит, а в руке держит дорогую песцовую шапку. Подсаживаюсь, толкаю его плечом — чёрный ноль эмоций, видно сильно устал в дороге. Тогда я спокойно надеваю его песца и быстренько линяю с бана.
Прыгаю в метро, благо оно рядышком, и мчусь на мосбан с мыслёй, что щас спулю эту шапочку халдеям в кабаке или носильщикам на платформе и раскумарюсь за всю беду. Забуду хоть все эти напряги последних дней, сниму разом все стрессы, а, может, если повезёт и приличную шкуру, которых тоже немало лазиют по банам в поисках халявы.
Кстати, я когда только приехал в Питер, сразу почти позвонил одной старой знакомой, Катьке, той самой девчонке, с которой познакомился в Коктебеле, где мы тусили с Тенью. Ну, та, помните, которая только брала почему-то со слезами на глазах и нихуя не давала. Мы классно пожили тогда с друганом в тесном сарайчике, пропахшем куревом, портвешком, спермой и ****ой.
Звоню, ей короче, и мы встречаемся на Петроградской у метро Горьковская. Она как увидела меня — ахуела сразу.
— Ну, и видок у тебя, - говорит и презрительно так на меня зырит.
Ах, ты, думаю тогда, сучка драная, минетчица ****ая в рот, ну, хорошо же. И говорю:
— Пойдём бухнём, деньги есть, на внешность не обращай внимания, я ведь в пути давно и малость подустал.
Лоховка ведётся, конечно, и я беру на последние копейки бутылку и тащу её в подъезд. Там сам одеваю практически весь батл из горла, зверею и начинаю ****ить эту кошку драную. В оконцовке отобрал у неё все деньги, а там довольно много было у неё в пухлом шмеле, и тотчас сдёрнул от греха подальше.
Короче, приезжаю я на мосбан с этой песцовой дорогой шапкой и весь в радужных предчувствиях. И хорошо не успел её скинуть, заскочил в первый зал (там их на мосбане дохуища) попить воды и бац вижу своего дружка Колю, который тихо кемарит на лавке. Тот самый негодяй, который свалил с моей сумкой и нашей иконой.
Подхожу к нему, пихиль в плечо. Он охуел, конечно. Испугался это я по роже просёк и говорит так заискивающе:
— Извини, Алик, я отлить отошёл там, на Литейном, потом вижу тебя нет, позырил кругом, так и не нашёл. А сумка твоя и наша иконка на месте в камере хранения, ничего плохого не думай.
Ладно, *** с ним, не стал сразу ****ить негодяя. Будет ещё время отмудохую по полной программе. И сделал по задуманному дней через несколько, когда гуляли с ним вечером по Суворовскому, присматривая пьяных лохов в путяных шапках. Приебался я тогда к каким-то его словам и от****ил Колю реально и конкретно. 
И вдруг на этом мосбане мне начало резко везти. Такая пруха пошла, что просто заибись. Мы с Колей похмелялись за его понятно счёт в одном из буфетов, и к нам подвалил этот Сиплый, попросил угостить и предложил пожить у него на Красной коннице. Тут, говорит, можно пешком от вокзала дойти. И, правда, не далеко.
  Мы потом этот Суворовский с Коляном весь исходили вдоль и поперёк. Сиплому мы за хату ничего не платили, просто бухали его, когда были деньги, а они у нас появлялись совершенно неожиданно.
Потом Коля пропал дней на несколько и явился радостный с полным чемоданом шмоток.  Оказывается, бухал он с ребятами-художниками в кабаке, и те пригласили его к себе в гости на Васильевский. Попили они там неслабо ночью, художники Колин портрет нарисовали, он был личность колоритная и запоминающаяся чисто внешне. Утром эти студенты худграфа убежали в институт, а другана моего оставили дрыхнуть. Ну, он просыпается, похмеляется чем бог послал, собирает их вещички в чемоданчик и покидает тот флэт. Что самое интересное этот лох нанайский забыл у чуваков в квартире свою куртку с ксивой. Да к тому ж у художников остался его портрет. Чем он только думал. Говорим ему с Сиплым, что теперь, мол, тебе кранты полюбасу, нагрянут менты, отвезут в капезуху на Мытнинской. А ему похую, думает только о том, как бы шмотки побыстрей скинуть да бухла побольше набрать.


12
Да я с самого детства был против этой ****ской системы. Лет с двенадцати забил на школу, связался с местной шпаной. Жил я тогда в очень крутом раёньчике по названием СартИровка. Население тут состояло в основном из махровых мещан, лохов и гопников. Я без колебаний примкнул к последним. С ними как-то интересней было, так как повсюду царила скука страшная. Обыватели жили тупо скучно. Мы гуляли и веселились, как хотели.
По дороге в школу я частенько заходил в барак к Алику (моему тёзке) Левшу, который сразу наливал мне стакан водяры. Такой был фитильной, нескладный и дебильноватый пацан постарше меня года на четыре. Вечно поддатый и с папироской в зубах он подавал нам школьникам плохой пример, называл «букварями» и настоятельно советовал не ходить в школу. Я сразу повёлся на пропоганду Левша и при всяком удобном случае принимал у него «грибатый». Мир сразу становился как-то лучше, светлей и интересней. Бля буду. Потом в школе было прикольно сидеть на уроке, всё казалось каким-то смешным и напрочь ёбнутым. Училки ****ели что-то уморительное, пацаны и девки смеялись и корчили рожи, буквы и цифры в тетрадях и учебниках смешно прыгали и скакали. Полный кайф. Так ещё можно было учиться, а иначе в этой школе отупеть можно конкретно.
Мой друган по воле тогда был Витька Куля. В СартИровки тогда было два короля — Куля и Кыля Малец. Они не враждовали, но и не дружили, у каждого своя шобла. Вообще, я говорю, мы жили в крутейшем раёнчеге, который держал все остальные близлежащие, типо Таборка, Садки и даже жёсткую Колодню. Вечерами  компания Кули частенько собиралась в железнодорожной столовой, которая функционировала круглые сутки и была типо ночной бар. Садились за свой коронный столик за большой пальмой в кадке, брали котлеты с картошкой на закусь и пили водяру целыми стаканами с краями. Это было круто по-мужицки. Запивали сразу пили, трохи жрали и начинали базарить за всякие блатные дела: кто когда подсел и кто откинулся, что сказал или передал кому наш пахан, ну, и про всякие свои воровские делишки, в которых я не участвовал, полушёпотом и намёками. После первой бутылки все резко оживлялись. Куля краснел лицом. Он блондин, лицо белое, глаза голубые. Частенько подвыпив король раёна запевал свою любимую: «И вдруг за поворотом гопстоп не вертухайся четверо отважных молодцов, коней застопорили, червончики побрили, купцов спать уложили навсегда». Старая блатная песня где-то послушанная.
Куля общается с основными городскими авторитетами, вроде братьев Протезов с Бакунина, Писарят с Рачевки и самим легендарным Васей Греком, о котором самом уже сложили песенку: «Когда фонарики качаются ночные и вам дорогу переходит Вася Грек…» Пьянея, Куля обнимает меня и говорит:
— Ты скажи, Алик, если кто на тебя прыгает.
Да никто собственно. Разве что один гандон Капля, которого однажды я неслабо погонял с ножом. А тот, гад, заложил родителям. Они вызвали милицию и меня отловили в клубе «25 лет Октября» на танцах. По-моему, это была первая ночь в клоповники. Там, помню, сыро и очень зябко. Нар даже не имелось, один цементный пол. Вдруг в камеру вводят мужика и тот тотчас бросает на пол роскошный овчинный тулуп. Говорит: ложись, пацан, грейся. Я тотчас согрелся и пришёл в себя, а мужик всё ходил по камере и повторял: «Завтра же в Сочи, обязательно в Сочи».
  Я тогда ходил в узких чёрных штанах и куртке с самодельной финкой в кармане. Её мне подогнал сосед и карифан Вася, погоняло Жучёк, потому что помешан был на Битлах. Да он и похож был одновременно на своих кумиров и жука: чувачок небольшого роста, смуглый такой, чёрнявый и длинноволосый. У него по уикэндам собирались дружки битломаны. Пили водку, слушали последние альбомы Битлз. Комната у него вся заклеена фотографиями кумиров, а из окна постоянно слышен соответствующий музон. И даже на улице чувак не расставался с битлами. Всегда выходил со Спидолой в руках и как только ловил станцию. Передающую Битлз, зкатывал глаза, начинал извиваться и всячески охуевать. Как раз в это время у меня появилась девчонка, Лиля Бухарова. Она жила в переулке, где сплошь и рядом шли частные домике с садиками и огородами. Мы встречались там, обнимались и целовались. Как-то раз в клубе я чуть не вставил из-за неё пику в бок Кыле Мальцу. Он стал раз за разом приглашать Лилю на медляки и мне это надоело. Я вывел короля на широкое крыльцо и вынул финяк. До сих пор вижу эту кровавую сцену. Кыля хватает штырину за лезвие и тянет на себя. Кровищи было…
Лиля пригласила мне к себе домой на Новый год. Перед тем как пойти к ней я распил бутылку «Столичной» в подвале с одним керюхой, которого все звали Керя. Там тогда местные мужики любили выпивать. Лёха Дурак, кумир молодёжи, в коротких перерывах между ходками зависал именно там. В подвале как-то тепло и уютно. Ёбнули, по****ели, заторнули холодной хрустящей подмороженной квашеной капусткой с брусникой и клюквой из бочки и разошлись.
Лиля встретила меня на крыльце своего частного дома. Было тепло, шёл крупный снег, со спиртзавода несло бардой. На веранде пахло яблоками. В комнате за большим столом сидели лилины родоки и гости. Мне сразу налили штрафной стакан старки. Ёбнул и всё тут же закружилось и завертелось. Больше и чаще всех мелькала предо мной сама девчонка в костюме снегурочки. Мы вышли с ней на веранду, и я начал блевать. Она стояла рядом и как-то утешала меня. Отблевался и сразу полегчало. Мы с Лилией уединились в тёмной комнате и начали целоваться. Классно было, потому что это в первый раз мне кто-то сильно понравился.
Вскоре Куля конкретно порезал Медведя с Таборки, волка противного, достал ему аж до самой селезёнки. Дали пять лет. Мои акции в раёне пошли резко вниз. Тут Лиля ещё связалась с этим долбоёбом Дударем, который потом стал в раёне вонючей СартИровки (с одной стороны там пахло бардой, с другой несло навозом, а с третьей ещё остро пахло керосином) участковым и навёл там жёсткий порядок. Сама Лиля закиряла по-чёрному и однажды её убили во время пьянки.


13
Классе в девятом я сильно поругался с родителями. Мать подняла крик из-за того, что нашла у меня в куртке финку и зажигалку в виде пистолета. (Она подумала, что это настоящий). Отец, вабще, мудак полный написал на меня заяву в ментовку за то, что я обклеил свою комнату голыми бабами. Я психанул и перешёл жить к Греку на Б. Советскую. У него как раз мамаша попала в дурку; облила на кухне соседку бензином и подожгла нахер. Грек жил один, но кажный вечер у него собиралась шумная компания. Пили вино, базарили, слушали музон.
Грек был такой смазливый тип и вечно ходил в чёрном костюме, который очень шёл к его бледному лицу. Говорили, что он родня тем грекам, которые ещё не так давно чистили обувь в будке здесь же на Советской возле первого гастронома. Но Грек был гораздо интеллигентней. Его даже брали в театр играть мальчиков. Не исключено, что его там трахали, так как среди артистов немало пидарасов, однако об этом история умалчивает. Палюбому было в его облике что-то порочное.
Потом, лет через несколько. Я встречал Грека. Он был в том же чёрном костюме, но уже очень поношенном, а от былой красоты его остались только воспоминания. Он как-то пожелтел и сильно осунулся. Видно, чувак капитально сел на стакан и в корне изменился.
А тогда, када я к нему подселился на время, к Греку приходи модные в нашем городке люди, типа чувихи Тури-Фури, чей рокенрольный походняк сводил сума весь гуляющий Брод. (В те времена модного американизма так называли центральную улицу Ленина; по ней вечерами, словно стадо идиотов, гуляли из конца в конец прикинутые и слегка поддатые молодые люди). Бывал там тоже Хохол, который отлично играл на гитаре и пел репертуар Пресли. Позднее он уехал в Азию за наркатой и пропал там где-то в песках. Нашли одну руку, по которой и опознали классного гитариста. Чувак лидировал в одной модной группе «Атланты», которую долго запрещали, а потом, наконец, выпустили в Облпрофе, но велели держаться на сцене крайне прилично и песен не петь. Шёл чистый инструментал, но нам и этого хватало. Ахуевали просто. Тем более, что в буфете продавали французкое дешёвое вино «Бардо».
Если днём к Греку приходили девочки, он давал мне деньги, чтоб я шёл в кино. Я отправлялся в кинотеатр «Октябрь», пил перед началом сеанса пиво, курил в туалете среди таких же, как и я, оторванных подростков, забивших на школу и родоков, а потом в тёмном кинозале пытался трогать за коленки сидящих рядом девчонок. Некоторые даже не протестовали.
Однажды ко мне хотел приебаться какой-то пидар в сером костюме, но я показал ему финку, и он сразу отвалил на другую половину зала.
Вабще в кинотеатр тогда было ходить стрёмно. Говорили, что блатные проигрывают зрителей в карты. Играют на определённое место и проигравший должен пойти и зарезать сидящего там человека во время сеанса. Чаще я с кем-то, например, с Волыной, стрелял деньги возле двух касс «Октября». Народ просто валил на фильмы, несмотря на то, что большинство были просто ***та ***той. (И народ в смысле и кино). Но бабло нам срубить было легче лёгкого. Мы с друганом набирали искомую на винишко сумму буквально за считанные минуты, потому что (сам не знаю почему) граждане отстёгивали просто моментально, не задавая никаких глупых вопросов.
Грек в то время уже был чел известный, и к нему часто захаживали всякие уважаемые центровые. Именно у него я познакомился с Геной Скородумом, который занимался раскруткой глупых девиц и приезжих лохов. Он им вешал на уши всякую ***ню и раскалывал на выпивку. Умел так загипнотизировать людей, что они сами вели его в кабак и поили, пока ему самому не надоедало, и он начинал опускать их, обзывая козлами или козлихами.
Там же тусились ещё Балда, Билл и прочие падонки, которые так или иначе отметились в нашем городке.
Балда со временем подсел на иглу и как-то на кумаре проник в одно учреждение с топором и въебал им по сейфу. Сработала сигнализация, Балду повязали.

В то время по городу ходили зловещие слухи о блатных с Бакунина, которые наводили ужас на обывателей. Имена Васи Грека и братьев Протезов были у нас, пацанов, на слуху. Про грека даже песенку пели:
Када качаются фонарики ночные,
И вам дорогу переходит Вася Грек…

Но только тот Грек, у которого я вписался, был не из той блатной компании.
Билл жил в Москве, тусился с фарцой. Приезжал в ахуенных прикидах. Потом его из столицы выселили. У нас в городе ему не везло: то менты его ****или за внешний вызывающий вид, то блатные нарезали. Учили чувака те и те жить по-советски, но тот, молодец, не дрогнул и **** всех врот, хоть и ходил постоянно с фингалами, пряча их под модными очками. Умер, как положено, с перепоя в своём подъезде.
Тут как раз освободился Витька Куля, блатной авторитет, который мне в своё время покровительствовал. Он сел за нож. Воткнул штырину Медведю, волку позорному с Танцовой горы и достал аж до селезёнки. Мы зашли с ним в кафе Пионерское возле кинотеатра Октябрь и взяли четыре бутылки какого-то дешёвого вина. Пили стаканами, как привыкли ещё в железнодорожной столовой, когда жили в Сартировке. Очень жёсткий, кстати, райончег и до сих пор. А Калодня вабще ****ец, там даже бабы щас все отмороженные. Многие меняют пол. Но во времена Кули Сартировка держала Колодню и Танцовую гору, и когда Медведь начал качать права, то получил сполна.
Кароче напились мы с Кулей, и я начал блевать. 

14
Все чуваки тогда старались переехать в Москву. Скинуть мрачный Шахновск, где такие рожи…приблатнённые и какие-то татаро-монгольские. Злые, короче, хари. 
Я с самого раннего детства часто бывал в столице. У матери там обитали две сестры, Тоня и Мария. Останавливались, в основном, у тёти Маруси, муж которой, дядя Саша, служил в генштабе. Суровый такой тогда мне казался, а когда ушёл в отставку вдруг резко подобрел, особенно после очередной четвертинки становился совсем рубаха парень.
Тверская — самая близкая мне улица в Москве в прямо и переносном смыслах. Из года в год приезжая в столицу, я, покинув по-быстрому Белорусский вокзал, шёл первым делом по ней пройтиться. Обычно это происходило ранним утром. Закуривал сигарету и начинал, как говорил Маяковский, фланировать. Светило солнце, бодрил прохладный утренний московский особый воздух. По тротуарам спешили на свои работы клерки. Я заходил в какую-нибудь закусочную, где уже образовалась небольшая очередь, съедал обычно сосиски с каким-нибудь гарниром, опять закуривал и шёл себе дальше.
Да, вспомнил прикол. Ещё совсем маленьким я видел возле Белорусского Никиту Хрущёва. Я стоял у входа вместе с матерью и вдруг подкатывают чёрные ЗИЛы, штук несколько. Становятся полукругом, из них лихо выскакивают какие-то шустрые люди, оттесняют толпу в сторонку. Потом из мшины выходит сам Хрущ в своём знаменитом пирожке на лысой башке и важно-чинно шествует к поезду. Солидным таким и надутым челом он мне запомнился. Позднее я узнал, что он тогда выезжал в Минск, где, по слухам, на него покушались. Хрущ мне не нравился: он был чем-то похож на моего батю, которого я не любил и однажды чуть не порезал.
  Дядя Миша, бывший лейтенант НКВД (кстати, в Минске служил и вроде бы, мать намекала, участвовал в расстреле поляков в Катыни), отобрал у меня нож.
Вообще если идти по Горького до конца, то выходишь к Манежу, который недавно сгорел в день инагурации очередного презика. Именно здесь примерно в то время когда я видел Хрущёва у вокзала, он кричал на московских авангардистов: «Пидорасы!». Тоже ведь перфоманс своего рода. Хрущ тогда неслабо опустил доморощенный авангардизм. 
На месте Макдонольдса раньше находилось классное кафе «Лира», где тусовались масковские ****и, фарца и всякие интеллектуальные маргиналы. Именно здесь халдействовал Пузырь, чел из Шахновска, который потом выдернул в столицу чувака номер один нашего городка, Гену Скородума.
Мы всегда, приезжая в Москву с пацанами, заседали там, но уже ближе к вечеру. А утром непременно шли отметиться в пивбар «Яма» в Столешниковском. Сначала там нужно постоять в очереди даже с раннего утра, зато потом как отлично идёт вкусное пиво с креветками. Расслабуха полная. С кем я только там не был: с Биллом-калекой, с Душаком, со Скородумом, Балдой иостальными падонками.
Однажды с Колей Харисом и Светкой Герой вышел там такой случай. Выпивали с одним москвичом, и в итоге неслабо прибалдевший чувак, узнав что мы приезжие, даёт нам ключ от своей квартиры. Вот как пиво сближает людей, а вы говорите. Ну, мы посидели, как положено, в «Лире», сняли с Харисом двух шкур и двинули туда на флэт, в Текстильщики, кажется, дай бог памяти. Приезжаем — никого нет. И квартира вполне приличная. Много ценных вещей, серебро золото, антиквар. Да, думаем, хозяин, конечно, лох полный. Он, правда, заявился потом поздней ночью. А вот тёлки наши оказались лесбиянками. Мы то с Харисом ничего против не имели, даже с удовольствием смотрели как они ласкаются и лижутся, а москвич оказался пацан правильный. Как въебёт активной лесби двумя руками сзади по кумпалу. Как молотом прямо. Та рухнула и зарыдала. Долго плакала девочка, стоя у окна. Другая, пассивная и симпатичная, её утешала. Потом наш хозяин уснул в доску пьяный, и чувихи начали ласкаться и тащиться пановой.
Дальше от Пушки по Тверской, напротив Телеграфа с глобусом, находилось культовое кафе «Московское». Тоже классное было заведение. Очень я любил посидеть там на втором этаже, куда вечерами выстраивалась очередь желающих, и сдёрнуть оттуда, не заплатив халдейкам по счёту. Официантки в этом кафе были пожилые такие масковские тётки, которые любили по****еть с тобой о всяческой отвлечённой ***не, пытаясь при этом обсчитать. Ну, я и наказывал лоховок по-своему. Сдёрнуть оттуда (мы говорили: опрокинуть кабак) ничего не стоило. Народу всегда полно, одни приходят, другие уходят, все притом мало вменяемые, а зачастую вообще безбашенные. Потом халдейки меня уже как бы даже и приметили, только я один *** умудрялся кидать их уже по привычке и отнехуй делать. Развлекался таким вот образом. А тётки продолжали ко мне, падонку, хорошо относиться. Ну, идиотки московские, вот и всё. Мороженное в этом заведении так и называлось «Московское». Тут же имелись всякие разные хорошие вины, типа Токая. Болгарские сухие или французские красные.
Мы с Лёхой Давыдом, который совсем недавно умер, а до этого несколько лет бродил по Шахноску, словно зомби, неслабо в своё время отметились в этом кафе на Тверской. Просто не вылезали из него, так оно нам нравилось. Публика здесь собиралась очень левая и клевая. В смысле и девчонки самые радикальные и пацаны, с которыми нормально по****еть можно было. Мы с карифаном со всеми там основными центровыми быстро перезнакомились. Один там самый крутой типус вечно торчал, погоняло Мастер. Здоровый такой и с большим серебряным крестом на голой широкой волосатой груди. Есть чего вспомнить. Он жил в том же доме на Горького, где находилось «Московское». Когда кафе закрывалось, мы шли к нему во двор пить винишко из магазина «Российские вина».
  Тем более у нас с Лёхой имелось дохуища морфина. Эту беду мой кент по воле зацепил у нашей московской подружке Ирки, которая жила на Коширке. Я знал её ещё по Шахновску, а потом Иркиного батю, профессора каких-то там кислых щей, перевели на работу в столицу. Я частенько к ней наведывался. Однажды она прямо спасла меня, когда я перепил в компании Тени и какой-то чувырлы, которую мой карифан снял в кабаке на Киевском вокзале. У Толяна как раз башлей было до ****и матери: он только что из Самотлора или Нижнего Вартовская прибыл, и мы ещё не успели всё пропить. Тень, мудак бля, влюбился в эту сучку по пьяни и начал дарить ей шмотки. Мы сняли тачку и долго колесили по столице, останавливаясь то у одного, то у другого дорого магазина. Вечером определились в ресторане «Прага», в Венском, насколько помню, зале. Тень заказал всё очень экзотическое, в смысле и напитки и жрачку. Помню, принесли нам даже японское виски. Только выпили по рюмашке и заторнули чем-то изысканным, Толян кричит халдею: «Всё убрать и накрыть стол поновой!». Так любил иногда гульнуть по-купечески мой боевой товарищ.
  Потом он, как обычно, съебался от меня с этой жучкой, а я остался подыхать без бобла и кира в этой ебучей «Праге». Слава богу, додумался позвонить Ирке-художнице, и она увезла меня на тачке чуть живого к себе на хату. Где она сейчас, не знаю. Её подружка как-то говорила, что, вроде, вышла замуж за финна.
Кстати, с ней у меня однажды ещё в Шахновске был интересный эпизод. Она на меня одно время сильно запала. Как-то мы с ней с ней хорошо поддали и поехали ко мне в доску пьяные, но родаки погнали нас на ***. А я решительно да ещё бухой в жопу настроился выебать девчушку и решил снять номер в сталинской гостинице «Шахна». Но тупая администраторша не хотела пускать нас. Хорошо помог какой-то чурка, который с ней как-то договорился. Потом мы бухнули его водкой, а он угостил нас гранатами. От них-то, наверное, я и обосрался. Просыпаюсь ночью — хочу срать помираю. Ломанулся в туалет, но его в дешёвом номере не было, и я насрал прямо в платяной шкакф, приняв его за уборную. Утром, когда Ирка проснулась, вонь стояла я ебу, однако интеллигентная чувиха как бы не обратила внимания, и мы с ней пошли жрать и похмеляться в «центрашку».   
   Итак, мы с Давыдом прибыли в Москву уже на маке. Раскумарились в подъезде на Дмитровском шоссе, где жила моя тётя Маруся. Попили у неё чая и поехали на Коширку к Ирке. Там Лёха, как обычно, говорит чувихе, что он простыл в дороге и нет ли у неё каких таблеток. Та тащит аптечку, в которой карифан на наше счастье надыбал двадцать ампалух морфина. Вот это удача! Такое раз в жизни выпадает нашему брату, не так ли? Ширялись мы в основном в «Московском». Двинемся в туалете и поднимаемся вверх по широкой лестнице туда, где сидят приятные люди. Брали французское красное или сУхий, как говорил Гена Скородум, и тащились, пока дозняк действовал. Знакомились с клёыми девчонками, ****ели с пацанами. Короче, весело проводили время. Иногда шли прогуляться по Горького. Кайф полный. Расслабуха и беззаботность. Всё похую. Сушняк только доставал. Пили пепси, курили возле Пушкина, где тоже полно весёлого народа. Всякие смешные истории с нами случались.
Однажды заширенные наглухо встретили знакомого на тачке и катались практически всю ночь по Москве, охуевая по-чёрному. А как-то раз познакомились на лавке возле Большого театра с интересной тёлкой. На морду она была страшновата, но оказалась весьма полезной, потому что нам в тот момент ночевать было негде. Мы кирнули её красным вином, и она отвезла нас к себе на Динамо, где и приютила на время. Там девушка жила в бабкиной однокомнатной хате. Дверь была очень стрёмная и абсолютно левая. Две доски крест на крест разнимаешь и входишь в квартиру через образовавшуюся дырку.  А в комнате всё так прилично, как типо в старых домах, где живут пожилые люди. Прокантовались там у чувихи неделю или даже дней десять. Ширево всё не кончалось. Давыд (царствие ему небесное) двигался уже в пальцы ног. Девушка рассказывала нам всякие интересные истории из жизни московских центровых, о том как её за Можай высылали и всё такое прочее. Болтала без умолку. Насколько помню мы с Лёхой её даже не выебали, так она нас заговаривала. Впрочем, она страшная была на рожу, хотя фигура, помню, была очень клёвая. Я вырубался — Давыд с ней ****аболил, потом он отключался — просыпался я так. Итак, круглые сутки. Так и несли дежурство. Ширялись при этом и пили вино, чтобывзбодриться. А ****а эта с Динамо, кажется, вообще не спала.
Вообще прикольно проводили время. Днём гуляли по Тверской, заходили в Лиру, где Пузырь раскручивал нас на сУхий или шли в Москвовское, где, как правило, кидали халдеек и сдёргивали в конце вечера.
Потом мы с этой ****ой расстались и сдёрнули в Ясенево, где жила моя вторая тётка. (Первая, тётя Маруся, что обитала на Дмитровском шоссе, нас на порог не пускала пьяных и заширенных. Там вообще строгое семейство было: дядя Саша служил в генштабе, тётя Маруся работала в кремлёвской больнице). У тёти Тони в Ясенево мы с Лёхой тоже долго не задержались. Она курящая была. Начала курить в войну, когда в общей суматохе и неразберихе первых военных дней потеряла свою маленькую дочку, Нону. Нашлась, слава богу.
  Короче, утром тётка видит на столике у нашего с Давыдом дивана пачку сигарет «Столичные» и хочет закурить, а там, ****ь, ампалухи морфина. Конечно, тотчас прогнала нас со двора, несмотря на то что была попроще своей младшей сестры с Дмитровской промзоны. Наркоманов приличные люди очень боятся, это я уж на своей шкуре испытал.
Суки обыватели уже с детских лет меня в этой чёрный список занесли, ещё когда я ни дурь не курил, ни чистяк не пробовал. Уж какие только байки про меня не сочиняли. Знали такое, чего и я про себя не ведал. И походу стучали ментам, которые одно время просто достали своими приходами на предмет проверки моих вен.Только мы с Лёхой не унывали ни ***. Цепанули по ходу в тачке, когда ехали от тёти Тони в центр, двух нечевошных тёлок и за чуток пожили у них в общаге. Лёха первым делом, как обычно, проверил у них аптечку и нашёл какую-то очень левую беду. Ширнулся в пятку и его так заколбасило, что он пару дней в себя придти не мог. Шатало братана и кидало в разные стороны. Просто заебался с ним ходить, а в метро он засыпал на плечах граждан-пассажиров. Как щас вижу — только примастится на одном плече, как его скидывают, и он кемарит на другом, которое перебрасывает его назад. Болтался он некоторое время, словно сосиска или говно в проруби. У меня тоже глюк был от этого ширева и дешёвого портвешка, на который мы перешли, потому что деньги уже кончались. Сижу на лавке, прикрыл глаза и вдруг вижу, что среди высоченных небоскрёбов идут якобы на меня американские злые копы и хотят забрать. Только собрался вступить с ними в бой — глядь: это ж два наших мента по мою душу интересуются, кто таков, откуда и зачем здесь. В итоге забрали.
На углу Тверской и Проезда художественного театра есть знаменитое пятидесятое отделение милиции, которое москвичи называют «полтинник». Менты меня там от****или и велели срочно валить из столицы. У Давыда, которого прихватили прицепом, козлы нашли шприц, но он закосил на трипак и эта версия проканала. Слава богу, ширево-то к тому времени у нас скончалось.А вот ещё однажды в кафе «КМ» на Горького тоже, недалеко от «маяковки» снял шкуру из Питера. Выебал её где-то в подворотне возле «пушки» в стояка. Такая худая попалась тварь. Белобрысая, бледная, типичная ленинградка, насколько я их знаю. Потом-то, когда стал жить в Питере, я их переебал ***ву тучу, конечно. С этой овцой приходим обратно в «КМ», а у неё вся спина белая, так как во время ебли она прислонялась спиной к стенке. Всё звала к себе в гости и даже номер телефона оставила.
Приезжаю вскорости. Эта худая, белобрысая тупая ****а, конечно же сидит без башлей и выпить хочет, как из дула. Пришлось мне пошустрить. Крутанул сначала одного залётного шведа на батл вискаря, а потом снял длинную, как шпала, голландку. Реально высокая такая и крупная попалась дылда, но при башлях. Поила меня и мою питерскую сучку в кабаке «Кавказский», где потолок зеркальный, а повара звали Казбек Омарыч. Дальше не помню и врать не буду.
Ну, вот и всё, пожалуй. Что ещё можно сказать о Тверской. Как мы её с Тенью всю облазили. У Толяна две штуки на кармане. По тем советским временам большие деньги. Очень. Прошли все кабаки, начиная от Беларусского вокзала. На Тверской посетили — «Якорь», «Минск», «Центральный», «София», «Пекин», «КМ», «Лира», «Националь». Заканчивали в «Праге» на Арбате. Там такой швейц стоял прикольный в адмиральской считай униформе, с большой окладистой бородой — прямо картинка. Похоже, он и при Николае втором здесь стоял. У нас с собой был «Камю». Тень как швейца увидел, сразу кричит: «Будешь, батя?» Тот сразу согласился. Говорит, мол, наливайте мальцы. И мигом достаёт из тумбочки гранёный стакан, знакомый нам с детства. Одел полную стаканюгу залпом и усы свои швейцарские вытер. А мы с Тенью в гавно нажрались в одном из залов ресторана. Кажется, это был Венский, где, по словам услужливого халдея, Лев Толстой писал роман «Анна Каренина». Если не ****ит, конечно. Тогда или, может, в другой раз уж не помню точно Тень, как обычно, куда-то пропал, а я остался совсем один средь полного зала и чувствую, что просто подыхаю. Уже и пойло не лезет нихуя. Вот-вот на радость врагам крякну, откинусь, склею ласты, двину бля кони… и так далее. Как-то всё ж собрался, дошёл до телефона и позвонил Ирке. Той самой, у которой мы раньше или позже с****или из аптечки ампалухи с марфином. Она быстро примчалась.
  А Толян женился на какой-то бабе за Уралом и вскорости зарубил тестя топором. Нанёс ему одиннадцать ударов по дурной башке, за что и получил одиннадцать лет отсидки. Больше я его не видел никогда.

15
Та электричка, на которой я выехал из Можайска в самом начале повествования, всё ж довезла меня до Гагарина ближе к вечеру. Выхожу на платформу. Бадун **** уже не по децки. Надо срочно чего-то вмазать. Вижу, стоит со скучающе-внимательным видом какая-то нечевошная такая девушка, и тотчас подхожу к ней. Спрашиваю, не покажет ли она мне город. Та быстро идёт на контакт, покупает без разговоров бутылку Вермута, типо огнетушитель, и тащит  из дома термос с борщом. Ну, думаю, есть же ещё добрые люди в провинции. В больших-то  городах их совсем уже не осталось. Там все думают только о том, как бы тебя наебать и кинуть на боблос. 
Ну и короче, ведёт меня эта мартышка почему-то на кладбище. И правильно. Что в этом скучном Гжатске нам осматривать, кроме задроченных панельных пятиэтажек. А на кладбище хорошо, спокойненько. Как поётся в известной песне «ни друзей, ни врагов не видать», а то уже заебали конкретно, сцукинах. Только на погосте от этих козлов отдохнуть и можно.
Помню в бля Шахновске мы одно время наладились выпивать на могилке Дубровского. Ходили туда даже ночью и даже зимой. Вот до чего заебала унылая шахновская житуха.
Уже смеркается, и никто не мешает тут нам с девкой поговорить по душам и нормально похмелиться. Выпиваем с тёлкой на большой могилке без всякого там креста, памятника и других опознавательных знаков. Прямо как у Льва Толстого в Ясной поляне. Тишина. Покой. Окончательная Благодать. После всех этих напрягов и реактивной движухи в компании безбашенного Толика я просто отходить стал. Меня даже отпустило, только сильно в сон клонит.
Последнее, что помню, это лоховка взяла у меня в рот. И отъехал с миром. Просыпаюсь, ****ь, среди ночи. Кладбищенская тишина, только веночки позвякивают. Шкуры нет рядом. Меня колотит. Ну, рванул, конечно, оттуда к станции. Благо городишко маленький, там всё рядом. По ходу думаю: чего ж меня эта лоховка так дерзко кинула? И тотчас соображаю обострённым стрессами разумом, что она повелась на эту огромную под золото печатку у меня на пальце, которой, соображаю, нету нихуя на месте. Её мне прислал один хороший человек из Америки, который потом разбился на машине. Царство ему небесное. Вот же ****юга. (Это я о шкуре, конечно). Мы её, печатку, с Тенью хотели ещё в Крыму каким-нибудь пляжным лохам двинуть за хороший лавандос, но никто не повёлся, а эта кобыла клюнула. Проклял её, конечно, в душе, но и посмеялся над идиоткой. Представил, как она будет этот фуфел предлагать деловым людям, которые потом её будут нещадно ****ить.  И незаметно как-то всё ж добрался на проходящем поезда без билета до родного Шахновска.

 

   



Конец


 
Другие книги автора

Razumbunt
Тропа Хошимина
 Веселые картинки
 С советским акцентом
 Второе дыхание
 Жесть
 Я — подонок
 Картинки из подполья. Из жизни русского писателя.
  Олег Разумовский (фотоальбом)
Буковски/Razumovsky
Другой город
 Там, где кончается асфальт