Снег искрился, как только может искриться русский январский придуманный книжный снег. Она шла и радовалась – чудесный зимний день. Давно таких не было, чтоб с морозцем, и с искрой, и без ветра, но весь тонко тренькающий как серебряный колокольчик. Потом, вкусно похрустывая снегом, зашла в книжный магазин и украла давно намеченную книжку. Техника несложная: пока продавец отвлечен другим покупателем, подойти к полке, сунуть книгу в сумочку и улыбаясь проследовать к выходу. Дома поставить ее на полку и наметить следующую кражу. То есть она так их не называет, для нее они – маленькие друзья, ангелочки. Мои миленькие, говорит она, вот вам новая сестричка.
Полки – загляденье. Книги – одна к одной. Тщательно подбирались годами, только любимые мгновенной скороспелой призрачной любовью (сродни зависимости), прекрасные и нечитанные. Взять хоть первую полку снизу: вначале – «Записки русского путешественника», потом пропускаем, еще пропускаем, еще, и – «Критика чистого разума». Затем парочка изысканных дамских сочинений, несколько классических, но малоизвестных у нас английских романов с дымком от сырых каминных дров и запахом фонарного масла. А в самом конце, например, роскошь малочисленного круга понимающих – «Дом странных детей». Какая прелесть.
Книги живут своей собственной жизнью, вступая в непростые отношения друг с другом и с владельцем библиотеки. «Записки русского путешественника» противостоят «Посмертным запискам Пиквикского клуба», может быть оттого, что обе – «записки», а может потому, что созданы в Англии и Англии, людьми противоположного таланта и весовой категории, если мерить талант. «Записки путешественника» украдены из чистого эстетского побуждения и практически не имеют влияния на хозяйку. Подчеркивая скорее не изысканность вкуса, но его капризы. А вот «Пиквикский клуб» – бренд, марка, тавро – чистый деготь писательского дара, а вокруг руда добытых слов, без труда убирающая всех конкурентов на триста лет вперед.
«Критика чистого разума» не любит никого вокруг. Да и себя недолюбливает, стараясь держаться независимо и на отдалении от остальных. Что ей удается без особых усилий. Слишком чиста и напряженная мысль растянутая на тысячу страниц, кажется, прикоснись и ударит током. И если трансформатор, в большинстве случаев дружественен и гудит уютно и успокаивающе, то энергия «Критики» белая, узкая, злая, разящая как логика скопца и выводы парвеню, вскочившего на трон. Незаметно влияет на хозяйку, мешая связывать и выравнивать нить прерывистых отношений с последним любовником со странной фамилией – Фурруф. И деструктурируя оргазм, где вместо океана – трещина на стекле, вместо вишни в огне – укол иголки.
Последняя «Дом странных детей» будет душить ее по ночам, с раскрытых страниц выпавшей книжки, будут выпархивать призраки младенцев, наводить морок и убивать тяжелым цветочными запахами. Смертельные флоксы, химически бледные гиацинты с запахом обморочных духов, нарциссы и убийственные, ударные лилии. Зеленые химеры на стенах. Черные тени на потолке. Плюшевая жизнь в унитазе. Шелестение страниц.
Мы любим вас, дети.