Глава двенадцатая.
Перемена мест иногда схожа с перестановкой шкафа, в какой угол его не ставь, а он так шкафом и остается. Так и моя жизнь, она лишь передвинулась в другой угол. К тому же, время, словно с тормозов сошло, как безумное несло к пропасти, сжигая последние мосты стабильности. Возвращаясь в деревню, хотя и осенью, я все же надеялась, что меня возьмут на работу. Но теперь в школе было даже два историка. Впрочем, мое положение не было столь безнадежно. Директор обещал дать какой-нибудь факультатив, правда, не знал, когда. Ожидание - было уже что-то. Андрей не мог найти работу, да и жизнь в деревне его не привлекала. Осень – время мрачное, слякотное, дождливое. Для него все здесь было непривычно, чужим. Он злился, срывался. На что я тотчас отвечала: "Тебя сюда никто не тащил, уезжай хоть сейчас!" Он замолкал, и громко хлопнув дверью, уходил. С самого первого дня я отстранила его от себя, давая понять, что никогда не отнесусь к нему больше, чем к человеку, который привязан к моему сыну. Он спал в одной комнате, мы с сыном в другой.
Ник от новых впечатлений был в восторге. Он сразу полюбил дом, особенно, сад. В первое время он не понимал, что ему можно бегать всюду и никто его не будет ругать. Он выходил к сараю, внимательно оглядывался. "Тут можно? И тута?" — спрашивал он, указывая то на двор, то на сад. Его глаза не могли охватить всего, а ноги всего обежать, простор сводил его с ума. Андрей постоянно хмурился и недовольно басил: "Придержала бы, поломается ведь".
Я же понимала, он опасался не столько за Ника, сколько за то, что деревня отнимет у него Ника. Он ревностно наблюдал за тем, как Ник обретал свое дыхание.
— И чего сидит, час уже сидит на этой елке. Чего он, елки, что ли не видел! – возмущался Андрей.
— Этой не видел, – замечала я.
Устав наблюдать, он робко обращался к Нику.
— Со мной-то пойдешь?
Где бы Ник ни был, он мгновенно прибегал к Андрею, готовый идти с ним куда угодно.
Как и прежде, любовь Ника к этому человеку была моей несвободой. У меня все меньше оставалось надежд на отвоевание независимости. И все же я продолжала верить в чудо.
Однажды, около магазина, я столкнулась с почтальоном. Девушка была моей бывшей ученицей. Обрадовавшись мне, она безостановочно рассказывала о том, какие фантастические слухи породило мое многолетнее исчезновение. Кто-то говорил, что я уехала в город за любовником, кто-то решил, что я и вовсе сгинула. Некоторые были уверенны, что я прибила любовника, и меня упекли в тюрьму.
— Антонина Ивановна, совсем забыла, – спохватилась девушка. — Там у нас гора всего накопилась, вам всякие бумаги шлют и шлют. Многие хотели выбросить, а я спрятала, вчера последние пришли. Я просто забыла, что вы приехали, хотя здесь только об этом и говорят. Уехали одна, а вернулись с мужем и с сыном... Вы к нам совсем?
— Надеюсь, Дашенька.
— Я сегодня же все вам принесу.
— Спасибо.
Письма и телеграммы оказались из редакций, откуда раньше шли одни отказы. Теперь они просили прислать что угодно, лишь бы я согласилась. Из иных редакций присылали хвалебные статьи, они так не походили на те, что я читала прежде: меня хвалили за то, за что когда-то ругали. Какая-то ирония есть в метании времени. Жизнь будто искупала свою вину. Вскоре мне посчастливилось стать штатным сотрудником местного журнала.
————
Не знаю, почему главная надежда на высвобождение у меня была связана с зимой. Может быть потому, что я помнила то чувство одиночества, покинутости, когда впервые приехала в деревню? Я надеялась, что остывший к утру дом, ожидание, когда печь согреет его стены, постоянная суета: вода, дрова... – вытеснят отсюда Андрея. Но он не боялся холода, работы, он ничего не боялся. Он с поразительным упорством вгрызался в чуждую ему жизнь. Правда, теперь по вечерам он не играл с Ником, угрюмо сидел за столом, вперив взгляд в черное окно. Казалось, он чего-то ждал, а не дождавшись, тяжело вставал и уходил к себе. Изо всех сил я пыталась дать ему понять, что он лишний, чужой в моем доме. Иногда, или мне так казалось, я ловила на себе его о чем-то просящий взгляд, от которого холодный озноб проходил по телу.
Однажды Андрей вдруг исчез. Шел день, другой, третий, его не было. "Неужели?" Замерла я, боясь отсчитывать время и додумывать.
Прошло пять дней. Вечер давно окутал землю. Я убиралась по дому и учила Ника читать. Он был рассеян, думал о чем-то своем, и гонял по столу муху.
— Сложил эти два слога? – вытерев руки, я подсела к нему. — Оставь муху в покое, ты ее замучил. Давай вместе: "ма" - "ма", ну, что
получается.
— Ты, – озорно улыбнулся Ник. — А где папа? На озере знаешь сколько рыбаков, всю рыбу выводят и нам не останется.
— Не "выводят" – улыбнулась я.
Вдруг отворилась дверь. В дом ворвался морозный воздух. Ник спрыгнул со стула и бросился к Андрею. Тот, порозовевший от мороза, с горящими глазами, шел прямо на меня.
— Вот, тут! – он выложил из кармана довольно толстую пачку денег, высыпал из сумки гору продуктов. — Вот, теперь протянем...
— Откуда? – онемевшим голосом спросила я, чувствуя непомерную тяжесть в ногах.
— Квартиру сдал, тут за полгода.
Андрей улыбался робко, лишь чуть приоткрыв рот. Он смотрел на меня и ждал, что я брошусь к нему на шею. У меня же все застыло внутри.
— Сынок, тебе уже пора спать, пойдем.
Я увела Ника, уложила. Вернулась в кухню. Андрей сидел у окна, на своем уже излюбленном месте. Когда теплел взгляд этого человека, мне было не по себе. Пачка денег, как-то остро вонзилась в душу. Я схватила ее и сунула обратно в карман Андрею.
— Все, прекрати над нами издеваться! – решительно заявила я. — Завтра же уезжай! Дай нам жить своей жизнью...
— Тонька, не дури, я же для вас... для Кольки... — Он вновь положил деньги на стол. — Чего ты там гроши собираешь, тоже мне работа, бумагу марать...
— Андрей! — вскричала я. — Неужели так трудно понять, что ты нам не нужен, не ну - же - ен!
— Ты меня не злоби! – прорычал он. Улыбка, блеск – все сошло с его лица, оно вновь стало мрачным, неподвижным. — Не злоби, –
процедил он, с силой прижимая мою руку к столу.
— Боже! Нельзя же жить с удавкой на шее! — в отчаянии воскликнула я, вырвав руку, убегая в комнату.
Если бы я могла спрятаться на узкой груди Ника, забыться, исчезнуть! Он будто почувствовал, обнял крепко за шею.
— Хочешь, почитаю?
— Ты?
Ник с серьезным видом взял книжку со стола, и обратно вскарабкавшись на кровать, громко объявил:
— Про бабку с корытом.
— "Сказка о рыбаке и рыбке", – поправила я.
— Мамуля, я же читаю, — возмутился он.
— Хорошо, только книгу поверни правильно, вот так.
— Видишь, на картинке, бабка с корытом, это ее рыбка так наказала, она деда из дома выгнала, потому что у него не было удочки.
— Какой удочки? У рыбака был невод.
— Неводом он только одну рыбку поймал, а папа ловит много, и ты сковородишь ее, а бабка сковородить не умела, не любила, и есть не любила, вот рыбка ей и вернула корыто.
— Твоя сказка грустнее, чем у Пушкина, – печально улыбнулась я. — Давай я тебе про Гвидона почитаю. На чем мы вчера остановились?
— Он комариком стал и на корабль полетел.
Когда я читала, Ник затихал, весь превращался в слух. Но сегодня я была не внимательна.
— Мама, ты же пропустила! – сердился он. — А вот теперь молчишь!
Мои мысли были далеки от пушкинской сказки. Мне все еще хотелось невозможного, чтобы Андрей принял, наконец, отдельность наших жизней. Но все чаще и чаще замечала, как он тушевался и как бы смягчался под моим взглядом. С ужасом я думала о том, что не только Ник, но и я была частью его жизни. Одна лишь мысль о принадлежании этому человеку парализовывала меня. Правда, Андрей повода не давал, казалось, как женщина я его не интересовала. Выжидал ли он момента или на самом деле был равнодушен, я не знала, только постоянно жила настороже.