Вот уж мало-помалу по градам молва полетела, весть сообщая повсюду о шествии Диониса в землях Аттики. Пляски и песни зазвучали в Афинах в честь бессонного Вакха; празднество пышно справляли: жители шумной толпой вышли на улицы, город украсив листвой и коврами. В честь благогроздного Вакха граждане увенчались листьями и гроздовьем его лозы благодатной; как украшенье, жены к грудям своим подвязали чаши железные, таинств и празднеств вакхических знаки. Девушки в хороводы соединились, венками плющевыми венчая свои роскошные кудри, Илиссос*, прославляя Бромия, заплескался бурно, травы с цветами пустились в рост, а из лона земного сами собою выросли лозы, полные ягод сладких, багрянцем одев рощи масличные Марафона! Залепетали дубравы, и луговые Хоры взрастили в долинах речных двухцветные розы! Сами собою взрастают лилии с длинным стеблем! Вторит авлос афинский вослед фригийским авлосам, звонкая песнь зазвенела юницы с берегов мигдонийских, и вакханки шумливой, тихо обнявшей за плечи девушку с берегов пактолидских, поющую с ними!
Вот уж идут хороводы и светоч двойной загорелся, песня аттидская льется жалобой соловьиной, Зефира певчая птица защебетала под кровлей, нет – никто не остался вне хоровода во граде! Вакх приветственный входит в домы Икария. Старец отличался искусством в насажденье деревьев! Вот попытался старый хозяин в честь гостя пляску изобразить, Диониса встречая – за стол приглашает бога лозы виноградной, яством скромным накрытый: из козьего молока подает Эригона напиток… Остановил ее Бромий и протянул плясолюбивому старцу мех с напитком, разрешающим скорби. Он с вином благовонным подал десницей сосуд старцу Икарию, молвив ласковые речи:
- Старец, прими от меня подношенье, не знаемое в Афинах! Осчастливлю тебя я, сограждане старца прославят, и навсегда превозмогут славою превеликой старец Икарий Келея*, а Метанейру – Эригона! Матери древней Деметры отныне и я соперник: колос Део изобильный землепашцу дарила – Триптолем* собирал пшеницу, соберешь ты гроздовье! Превзойдешь самого Триптолема – ведь полевые колосья не утоляют печали, сие вину лишь возможно, лишь лозовое гроздовье в горестях смертных утешит!
Молвил он слово такое гостеприимному старцу, чашу сладким наполнив вином – бодрящим и терпким! Пил вино постепенно старик, виноградарь грядущий, жаждою распаляясь ко влаге сей благородной. Дочь уж не подавала отцу молока, но чашу за чашей ему подносила, дабы родитель испил. Вот он приободрился, из многочисленных кубков вин отведав, и сразу принялся ногами пляску выписывать резво, раскачиваясь на месте, и запел славословье в честь Эвия-Диониса! А затем сему садоводу являет бог виноградный виноградные ветви – дары, угодные Вакху, учит его бог Эвий, как выращивать лозы, как обрезать их, как землю разрыхлить, сажая их в ямки…
И другим земледельцам виноградарь умелый передает дар Вакха, лоз виноградных отростки, учит, как возделывать надо гроздовие Диониса: из своего кратера льет он сок благовонный в деревенские кружки из глины преизобильно, и пируют селяне, чаши опустошая. Вот, насладившись влагой из благоуханного меха, благодарит Эригоны отца один из пришедших:
- Молви нам, старче, откуда добыл ты нектар сей небесный? Не с берегов Кефиса* золотистая влага, нет, не подарок наяды медовосладкий напиток, медоточивые струи не из источников наших – Илиссос ведь не может окраситься влагой пурпурной! Это питье невозможно пчеле прилежной сготовить, насыщающей смертных. Это что-то другое, только меда послаще, слаще воды самой лучшей! Нет, не напиток это, добытый с оливы аттидской! Лучше, чем молоко, твой напиток, его не сравню я с ним, даже с медом смешавши, дух несущим и сладость! Изгоняет печали питье это странное, наши горести и заботы оно развевает по ветру! Не подношенье ли это небесной Гебы всевечной? Не подарила ли это державная Дева Афина? Кто же похитил с неба кратер, из коего в чаши Зевсу и всем Бессмертным Ганимед* возливает? Видимо, бог какой-то пришел к тебе гостем желанным и за пиром веселым это питье тебе подал – дар, что колос аттидский богини Део превосходит!
Молвил гость, очарованный сладким напитком, из уст же весело песнь полилася крестьянская радостно, громко! Чашу за чашей пили хмелеющие земледельцы, помрачаясь рассудком, в неистовство приходили – вот уж глаза помутнели, вином одурманены крепким, щеки ярко зардели, забилось бешено сердце, и в висках застучало, главы бессильно поникли, кровь побежала сильнее по жилам, и мозг распухает… Им, опьяненным, казалось: лоно колеблется тверди, пляшут деревья окрест, закружились отроги! Вот уже, непривычный к стольким чашам напитка, некий муж повалился ничком в опьяненье, вот уж толпа деревенщин, охвачена подозреньем и злобой, на старца Икария устремилась, помыслив, что неким зельем он отравить их пытался – этот с секирой железной, а тот, сжимая во дланях заступ… Вооружился третий изострым серпом, коим срезал он колосья, камень припрятал четвертый, пятый посох пастуший схватил возмущенною дланью! Так вот скопом на старика навалились… Виноградарь искусный, старец злосчастный, на землю упал от страшных ударов, под стол покатился, посбивал все кратеры и замер уже, полумертвый, в луже пурпурной влаги… Из головы разбитой крови потоки лилися под ударами пьяниц, и кровавые струи смешались с винною влагой! И, в Аид, отлетая, молвил он слово такое:
- Бромия-гостя напиток, утешающий в скорби, сладостный, оказался мне горек… Радовал сердце всем, лишь Икарию-старцу дал он печальную участь… сладостный, он Эригоне, дочери нашей, горькую желчь лишь только подарит!
Но не закончил он речи, судьбина слово прервала. Вот и лежит он, убитый, глаза его полуоткрыты, дочери милой не видит – и на голой земле, по соседству, спать повалились убийцы пьяные старца, точно трупы недвижны…
А поутру, пробудившись, плакать стали над мертвым, которого спьяну убили! Разум вернулся к ним, и, взваливши тело на плечи, понесли его в чащу ближайшую, где в горном истоке, в струях прозрачных, страшные раны омыли; тело, растерзанное в ярости опьяненья, собственными руками теперь в земле схоронили убийцы.
Дух Икария, дымке подобный, направился к дому отчему, к Эригоне явился в смертном обличье, призрачным сновиденьем, тенью неясною, смутной, в образе человека, недавно убитого, в платье, изобличавшем удары ненайденного убийцы, обагренным кровью, осыпанном пылью и прахом, в платье, висящем клоками, изорванном страшным железом… Руки тень простирает, приоткрывает раны ужасные перед девой. Ужасается дочерь жуткому сновиденью, кровавые раны узрев на теле отцовом; призрачный же родитель молвит дочери скорбной:
- Встань же, злосчастная дочерь, отца поищи ты родного! Встань! По следам опьяненных убийц ты иди неустанно! Да, это я – твой родитель замученный, коего после чаши вина невежды убили железом изострым! Счастлива ты, дитя: ведь ты не видала отцовой главы пробитой, не слышала страшных ударов, ты седин не узрела, забрызганных грязью кровавой, как полумертв, обескровлен, он корчился только во прахе, ведь боги уберегли твои очи от тела отцова, тело растерзанное увидеть не попустили! Ныне смотри на меня, ибо вчера до беспамятства люд деревенский упился, непривычною влагою Вакха смутился их разум – и на меня напали, и острым железом пронзили; я овчаров напрасно звал, никто не услышал, лишь запоздалоголосой Эхо клик отозвался, жалобное отраженье стенаний и жалоб отцовых! Более ты не поднимешь посоха на луговине, более трав и цветов искать не пойдешь средь пастбищ, стад не узреть тебе, в доме супруга не видеть, более за рукоять мотыги уже не возьмешься, в благородящий сад провести орошенье благое! Медоточивого тока винных струй не испивши, плачь над отцом убиенным, отныне сирая дочерь, вижу, что жизнь провести тебе неневестной придется!
Так он изрек и сокрылся, призрак пернатый, во мраке. Пробудилася дева, румяные стала ланиты раздирать и в скорби терзать упругие груди, стала рвать она пряди из кудрей густых от мучений; после взглянув на стадо быков на склонах скалистых, скорбная вопияла в слезах и отчаяньи дева:
- Молвите, милые выси, где труп Икария спрятан? Участь знакомого вам пастуха, о быки, расскажите! Что за люди убили родителя милого в чаще? Где мой отец благонравный? Коли умер родитель, к чему мне цветы и деревья, лишь над телом родимым смерть я принять пожелаю!
Так восстенав, устремилась она в чащу горного леса, в поисках тела отца убиенного; только ни козопас невинный, ни гуртовщик, скот пасущий на всех перегонах, иль быкопас – не могут деве помочь или даже на след навести недавний, место ей указать, где убили Икария-старца. Долго она понапрасну блуждала, пока ей садовник некий о том злодействе правды всей не поведал, не показал могилы недавно убитого старца! Только об этом узнав, впала дева в безумье скорбное, срезала кудри она над милой могилой и, босоногая дочерь, оросила слезами землю, хитон и пеплос девичьи… онемевшие губы замкнула после в молчанье. Пес же, сопровождавший Эригону, разумный спутник в поисках тела, заскулил и заплакал, скорбь разделяя скорбящей. И вот, в помрачении горя, подошла ко древу огромному дева и, сделав крепкую петлю, шею в силок удушающий вдела; жизни лишила себя, на ветви высокой повиснув, пляску погибели страшной стопы ее заплясали… Так умерла, доброхотно принявши погибель, а рядом пес ее горестным воем оповестил о деянии скорбном, и слезы струились из глаз бессловесной собаки. Нет, этот пес не оставил одну, без охраны, хозяйку: он возле древа остался, диких зверей отгоняя; когда же прошли мимо путники, он показал им место сие, бессловесный, где на высоких ветвях в петле хозяйка висела. Сжалились перехожие странники, видя такое, подошедши поближе, они с ветвей ее сняли густолистного дерева, выкопали могилу заступами, тело в земле погребли девичье…
После, печалуясь горько по безвременной смерти, прочь разошлись из леса каждый по собственным нуждам, только вот пес у могилы один на страже остался. Сжалился Зевс всевышний: в круге созвездий небесных он поместил Эригону сразу за Льва хребтовиной, держит в деснице колос Дева, ибо не хочет гроздьев она виноградных, смерти причину отцовой; старца Икария рядом с дочерью Дий помещает, Волопасом его называет, и светит это созвездие близ Медведицы аркадийской; пса же палящего рядом с Зайцем располагает, там, где Арго, созвездие горнего свода, проплывает по кругу, словно по морю, Олимпа!
Вот каково сказанье ахейское – в нем, как обычно, смешаны вымысел с правдой, истина такова же: вышний Зевс Эригоны душу с злакодержавной Девой соединил на небе. Собаку земную поместил он средь Гончих Псов, с ними сходную ликом, Сириусом ее называют. Икария душу также на небо вознес, имя ей дав Волопаса. Вот каковы Кронида дары аттидским пределам.
После того, как оставил Илиссос сладкоструйный Вакх, отправился он в Аргос конеобильный, хоть Гера издревле Инахом* правит! Там ведь не приняли бога и жён, хороводы ведущих, сатиров резвых изгнали и тирсы вакханок отвергли – да не порушила б Гера пеласгийские домы, злобу ревнивую к виноградному богу питая! И вот разгневанный Бромий насылает безумье на жён инахийских. Вопль ахеянки громкий подняли, по перекресткам они устремились, нападая на всех, кто бы им ни попался; стали безумные резать ножами своих же младенцев: меч одна ухватила и отпрыска зарубила лезвием острым; эта убила сразу трехгодовалого сына, третья бросает в воздух вопящего громко малютку, ищущего лишь грудей, молоком материнским обильных! Так Инах увидел страшную гибель младенцев! Мать умерщвляла сына, ни о чем не печалясь, женщины все позабыли о долге своем материнском! Только Лиэй край покинул, как один пеласгиец* к слугам уже уходящим громко кричал напоследок:
- О, двуприродные твари с гроздовьем во дланях, ведь Аргос Гера Персею отдала, и нет нам нужды в Дионисе! Есть у нас отпрыск Зевеса, нам не надобно Вакха! Резвовеселой стопою давит Бромий гроздовье, наш сородич по небу высокому быстро ступает*! Серп ведь плющу не подобен, и тирсоносного Вакха наш с мечом серповидным Персей превосходит намного! Войско индов разбил Дионис, но равны ли, я мыслю, Горгоубийца Персей и Бромий Индоубийца? Коли в краях гесперийских на многошумном просторе в камень тирренскую лодью Вакх обратил всемогущий, то Персей обратил пучинное чудище в камень! Матерь его Данаю не сжигало пламя небесное, как Семелу! Ибо отец Персея ливнем любовным из злата пал с поднебесья на ложе, подругу не жгло его пламя! О, Персей! Не сражайся с плющом мечом серповидным, рук не пятнай плесницей, с женской ступни оброненной! О, не снимай шлема айдесского* перед враждебным венцом виноградным, а если ты пожелаешь, вооружи Андромеду на безоружного Вакха! Нет, Дионис, поскорее покинь ты конеобильный Аргос, в своих семивратных Фивах води хороводы, снова Пенфея терзай – Персей не сравним с Дионисом! Инаха быстрые воды оставь, пусть тебя принимают Фив аонийских потоки ленивые!
Молвил он слово такое, смеяся над Дионисом. Пеласгийская Гера кликнула рати аргивян, прорицателя облик Мелампода принявши, вскричала, Горгоноубийцу Персея к себе призывая:
- О, Персей шлемогривый, отпрыск небесного рода, меч серповидный подъемли, не дай изнеженным тирсам жён бездельных и слабых край обездолить аргивский, не трепещи пред змеею единой, в кудрях засевшей, ибо твой серп смертоносный окрашен пурпурною кровью змей, чело обрамлявших девы Медусы Горгоны! Ополчись на вакханок порядки, о покое меднозданном вспомни, в коем Данаи на лоно влажный Зевес проливался ливнем золотоносным! После ложа Данаи, после златообильной страсти да не преклонишь колена пред жалким Лиэем! О, покажи, что от крови Кронида ты происходишь! О, покажи, что от рода златого ты и от горних туч, несущих на землю бури и непогоды! Ополчись на Лиэя! Смертоносное око яви змеевласой Медусы! Ибо с тобою всемощная арголидская Гера, мачеха Бромия бога! Защищая Микены, серп подъемли и город спаси, быкорогих сатиров низвергни! Вакханки же пусть станут пред взором Горгоны Медусы камнем, ликом нисколько не изменившись, а после каменными изваяньями улицы града украсишь, на площадях инахийских статуи эти поставишь!
Так его ободряла – Персей же ринулся в битву! Вот пеласгийские трубы к бою уже призывают, вот уж один воздымает копье ратоборца Линкея*, этот – дрот Форонея* древний, а третий стремится в битву, закинув за плечи щит волокожий Абанта*, ясень Пройта* и тул Акрисия* пятый вздымает муж! Иной ополчился в битву, меч изострый Даная* взяв (тот меч обагрялся некогда кровью супругов дочкиных в царских палатах). Сей секиру хватает огромную, коей у храма Инах когда-то, служитель ревностный Геры аргивской, мощно быка уметил, приведенного в жертву! Войско воинственное на конях, быстрых и резвых, выступает на битву вслед за Персеем: владыка встал впереди всей рати, клич боевой испуская, пеший, закинув за плечи тул округлый подале, и наложив стрелу на лука жилу тугую!
Так повелитель аргивян стоял, Персей серпоносный, и у лодыжек героя крылья плесниц трепетали; главу Медусы вздымал он, коей смертному видеть не должно!
Бог Дионис ополчил на битву плясуний безумных, быкорогих сатиров, пришел он в священную ярость, в небе героя узрев, готового с ним сразиться. Тирс воздел он во дланях и собственный лик защищает адамантом*, сим камнем, укрепленным дыханьем Зевса – защиту от взора ужасного девы Медусы, обращающего на лик посмотревшего в камень! Видя рати вакханок и приготовленья Лиэя, молвил, в шлеме гривастом, Персей, над ним насмехаясь:
- Ах, как мило с дротом зеленым, с лиственным тирсом так ополчиться, как будто в войну играя! Коль ты от Диевой крови – дай доказательство рода! Коли ты златом владеешь струй быстротечных Пактола, я от отца золотого, влажный Зевес мой родитель! Прочь из краёв знаменитых аргосских, Гера державная правит этой землею, она твою матерь низвергла, как бы теперь Безумящего она не ввергла в безумье, как бы мне не увидеть с ума сошедшим Лиэя!
Молвил и бросился в битву. На вакханок напала, распалившись в сраженье, как и Горгоноубийца, Гера всемощная, в Вакха, над головой его вставши, молнией грозной сверкнула, владычица громов, в Бромия бросила пламя, дохнувшее жарким дыханьем. Но Дионис рассмеялся, крикнув неистовым гласом:
- Гера, зачем злопыхаешь пламенами без жала? Молнии Дия для Вакха безвредны! Еще ведь младенцем будучи неразумным, пламенем омывался я – не палил Диониса обжигающий пламень Зевеса! Гордый Персей серпоносный! Остановись, не безумствуй: с Лиэем, отпрыском Зевса, сразишься, единого некогда Вакха Рея вскормила молоком жизненосным с Лиэем, коему пламя перунов брачною нянькою стало! Ведь индов рать он разбил, трепетали Дериадей с Оронтом, хоть исполинами были, подобные древним Гигантам! И склонился пред Вакхом род аравийский! И мореход сикелийский славит еще тирсенийцев, плещущихся на просторах моря, коих когда-то я обратил во тварей пенной пучины, и пляшут на зыбях они, словно рыбы! Фив семивратных печали ты знаешь, и мне ль о безумном молвить царе Пенфее, о сыноубийце Агаве! Ты не знаешь, что Аргос почуял уж силу Лиэя, вести тебе не подали, что уж ахейские жёны изливаются в плаче по убиенным младенцам! Что ж, сражайся, мой милый, и очень скоро восхвалишь ты Вакха, что бьется зеленой ветвью, когда пред котурном смирится плесница героя Персея! Не победить тебе бассарид, не устану тирс воздымать виноградный, покуда не покорится мне Аргос! Умеченный в глотку плющевым дротом моим, серп пока не падет пред лозою! Тебе ведь на помощь не придет ни Кронион, ни Афина, ни Гера, хоть ненавидит она упорного Диониса! Будешь, будешь повержен – надменные узрят Микены обезглавленного Горгоноубийцу! Или, связавши, брошу тебя я в сундук меднозданный и по зыбям отправлю тебе уж знакомого моря; коли желаешь, пристанешь ко брегу родного Серифа*!
Молвил – и стал тут же биться, и в бой устремились вакханки с сатирами вместе, а над головою Лиэя, по поднебесью летая, бился Персей быстрокрылый. Тут Дионис стал внезапно исполином могучим, до поднебесья главою достал, где носился на крыльях Персей, дотянулся до семислойного свода дланию исполинской и Олимпа коснулся, и тучевого покрова – Персей встрепенулся от страха, видя десницу победную неустрашимого Вакха! Вакха оставив, он бьется с безумною ратью вакханок! Вакх обезумел: мыслит, что Аргос низринет, что разрушит Микены, войско данайцев рассеет, и державную Геру смерти предаст – ведь бьется неузнанной в битве богиня, облик мнимый провидца приняв, смертного мужа! Резвоплесничный Персей непременно нашел бы погибель, если бы, сзади напавши, не ухватил за златые кудри Вакха Гермес, прилетев на крылатых плесницах, и не молвил бы слова Лиэю:
- Зевса истинный отпрыск, пасынок Геры гневливой, некогда спас я тебя от зарницы и поместил тебя к нимфам, дщерям Лама-потока, дабы младенца вспитали, а после тебя я доставил в домы Ино кормящей! Благодари же Майи сына ты за спасенье, родич, и это сраженье оставь: ведь оба вы братья – и Дионис, и Персей, изошли вы из крови единой! С войском аргивским не бейся и серп не брани Персея – ибо аргосцы не сами в распрю ввязались, но Гера их распалила; обличье Мелампода приняв, бьется в битве богиня! Ты же покинь эту битву, вновь свершит нападенье с кознями злобными Гера! Не разрушай же город, где кровь родителя правит, не неистовствуй тирсом! Жён восхвалишь ахейских, коли воздвигнут алтарь они Гере!
Так он промолвил – и Аргос конеобильный оставил, возвратившись на небо, после того, как узы дружбы установил между Персеем и Дионисом. Но и аргивянка Гера в сем краю не осталась: изменивши обличье смертного мужа-провидца, вновь обрела свой облик и на Олимп возвратилась.
Старец Мелампод молвил инахийскому войску, отпрыск Линкея Пеласга, основателя рода:
- Повинуйтесь провидцу: в честь виноградного Вакха в роптры медные бейте, в тимпаны эвийские Реи, боле не надо плакать по племени инахийском, боле не станут гибнуть младенцы и мальчики наши, боле детей наших девы убивать уж не станут! Так вознесите моленье благочестному Вакху, пляски затейте в честь Дия, Персея и Диониса!
Так говорил он народу – и люди возликовали, ночь напролет неустанно в честь Вакха плясали и пели, и совершали обряды; в хороводах священных роптры гремели согласно, топали пятки о землю, светочи ярко пылали, и всюду толпы сограждан белым мелом белили, справляя празднество, скулы! И звенели тимпаны, и от меди гудящей гул двойной излетал, и все алтари обагрялись жертвенной кровью, текущей из жил быков закланных; у светилен алтарных мир заключили воины с Вакхом, а жёны молили о милосердье. Славили все спасение; инахийские девы и менады на ветер свирепую отдали ярость!
На колесницу восходит, парою леопардов запряженную, Бромий, в край фракийский направясь, конеобильные земли оставив отца Форонея. Деянье иное звало его: должно Вакху героя убить, убийцу многих, Паллены-девы отца смертоносного, ибо позорной страстью к дочери собственной пылал он. Любовь превозмочь не в силах, деве препятствовал выйти замуж, ее понуждая женихов умерщвлять в поединке! Обильною кровью сватовство и кончалось на состязанье в палестре до тех пор, пока Вакх не явился, Дикэ предвестник! Так вот Паллена жила, долима отцом нечестивым; бог же девы стал домогаться, внушающей ужас, много даров выставляя. На предложение Бромия повелитель ужасный потребовал с дочерью боя и привел на арену, где женихов убивали, где уж с копьем огромным, изострым во дланях могучих дева невестная встала, щит округлый закинув за плечи. Тут на арену явилась Киприда, нагой в середине Эрос встал, показавши брачный венец Дионису. Лишь с победой в сраженье получали невесту. Нимфа Пейто одела девы могучее тело в серебристое платье, победу суля Дионису – но сорвала одежды, мышцы свои обнаживши, дева, копье отбросив, предстала нагой, босоногой дочерь Ситона, явивши всю мощь и прелесть девичью! Не было с нею оружья, только повязкою алой препоясаны груди упругие были. Да, нагою явилась, только буйные кудри вольно струились волнами, шею ее обвивая; бедра крутые виднелись, а от подошвы сандалий белые ленты тянулись вверх по икрам и, препоясав чресла, срам они закрывали. Гладкая кожа лоснилась маслом оливы боле всего на дланях: она желала из хватки освободиться борца, коль ее поймают захватом. Вот она с речью бесстыдно- насмешливой к богу Лиэю прянула, к жениху, и дланями ухватила сильными, словно канаты, за шею в мощном захвате! Но одним лишь движеньем быстро назад отклонился Вакх и прочь отбросил белокурой юницы могучей ладони, освободивши затылок; после мгновенным захватом двойным обхватил он Паллены бедра и словно вприпляску стал раскачивать деву. После, крепкие длани вывернув, Афродиты вдруг почуял дыхание от белолокотной дщери! И вознес он высоко над землею врагиню, к плоти упругой прижался, сладостным упоенный бременем, изображая прерывистое дыханье смертного, словно победа из рук у него ускользает! Милая богу Паллена попыталась искусно крепкой ладонью бросить в воздух Лиэя, только не совладала с тяжестью божеской мощи и назад отступила от непобежденного Вакха! Только бог устремился вперед и проворно юницу милую обхватил и поднял (как будто бы тирсом помавал он) на воздух, и бросил быстро за плечи; после могучую деву нежнощадящею дланью уложил незаметно, простертую, прямо на землю, жадно глядя украдкой на распростертое тело, плоть озирая желанную в песке и пыли арены, вольной волною любуясь волос, осыпанных прахом.
Но в одно лишь мгновенье на ногах оказалась, прежнее положенье заняв, соперница, только Дионис незаметным плавным движеньем подкрался, встал напротив Паллены, кругообразным вращеньем подсек колена безжалостно молодицы; после, захват изменивши, проворно стиснул ей ребра, одновременно шею зажавши, а длани девичьи за спину заведя, выкручивая и ломая, стал держать, попытавшись подсечь лодыжки иль икры. Тут внезапно на землю бросился Бромий, дозволив дланям девичьим победу, ибо страстно он жаждал исцеленья любовных желаний и в сладостном прахе упивался, охвачен вожделеньем безмерным, жаркой тяжестью девы, навалившейся сверху, мощным объятьям отдавшись соперницы добровольно! Но вскочила Паллена, сильной стопой оттолкнувшись, вырвавшись из объятий хмельного от страсти Лиэя; бог же броском незаметным снова ловит юницу, розоволикой врагине подсечку ловкую сделав. Грянулась отроковица, длани далёко простерла, уж не в силах подняться… Тут отец устремился быстро и встал между ними. Дочь попыталась снова вступить в сие состязанье, но удержал родитель, и в борьбе за невесту он присудил победу сладостную Дионису.
После единоборства победного и с одобренья Дия, сородича Эрос тут же венком и венчает, тем завершив испытанье, выдержанное Лиэем! Только единоборство с невестою завершилось, как Дионис, еще потный после упорной борьбы, поражает Ситона в грудь прямо тирсом изострым – тирс же Вакх как подарок брачный подал невесте!
Вот совершается свадьба, и славят ее, и над ложем запевают силены и буйно пляшут вакханки, величают хмельные сатиры в гимне любовном страсть, рожденную между соперниками в поединке. Нереиды, толпою пришедшие с ближнего брега, окружили Лиэя хороводом девичьим: пели они громкозвучно, и средь зыбей фракийских гостеприимец Вакхов, старец Нерей, веселился. А Галатея*, ныряя средь волн, поздравляла Паллену, с коей сейчас сочетался любовью Вакх-победитель. Нимфы-гамадриады на Лемноса огненной суше брачные возжигали светочи в честь пированья! Сладостными речами утешал скорбящую дочерь, плачущую по отцу, супруг благорадостный, молвив:
- Отроковица! Не плачь, не печалься по нечестивцу! Не плачь – оскорбил он девичество дщери – о, да не смеет родитель дочери домогаться, скорбь по казненному отцу-нечестивцу напрасна, по Ситону-родителю… Дикэ уже пляшет, смеется, рукою девичьей высоко свадебный светоч вздымая, Дикэ, не знавшая брака, свадьбу твою воспевает, нового Ойномая зрела она погибель! Да, погиб Ойномай, но после родителя смерти Гипподамия браком стала своим наслаждаться! Дай же ветрам развеять печаль по отцу и предайся радости, сочетаясь в любви с виноградным Лиэем; домогательств отцовых ты ведь теперь избежала, ненавистной Ситона страсти, свадьбы отсрочки! Нет уж теперь убийцы женихов, нечестивца, что отвращал Афродиту от старящейся невесты, осудившего дочерь на одинокое ложе! Так взгляни же теперь на останки женихов убиенных, вспомни головы юношей, прибитую к стенам добычу, крови текучие струйки, свидетелей свадьбы кровавой! Ты не дочерь Ситона смертная, ты происходишь от божества Ареса фракийского, отпрыска неба, а на свет породила тебя Киферея-богиня, ты на родителей этих небесных похожа обоих: нравом подобна Аресу, красотой – Афродите!
Так говорил и утешил исцеляющим словом, слезы унял он печалующейся юницы. После уже и на ложе возлег он к возлюбленной деве, и насладился любовью во браке, недавно свершенном!
_ _ _ _ _ _ _ _ _
*Илиссос – река в Аттике;
*Келей – царь Элевсина. К нему и его жене Метанейре пришла Деметра под видом простой женщины во время поисков дочери Персефоны, похищенной Аидом, и они оказали ей гостеприимство;
*Триптолем – сын Келея и Метанейры. Деметра дала ему хлебный колос, и он стал культурным героем, обучившим людей основам земледелия;
*Кефис – река в Аттике;
*Ганимед – сын троянского царя Троса, прекрасный юноша, похищенный Зевсом в образе орла и ставший виночерпием на пирах богов. Вознесен на небо в виде созвездия Водолея;
*Инах – царь и верховный жрец Аргоса, отец Ио, решил спор между Герой и Посейдоном за владычество над Аргосом в пользу Геры. «Инахийский» означает «аргосский»;
*пеласгиец – здесь: аргосец, инахиец;
*«наш сородич по небу высокому быстро ступает!» - намек на то, что Персей является обладателем крылатых сандалий(плесниц), подаренных ему Гермесом;
*айдесский – имеющий отношение к Аиду;
*Линкей – сын Эгипта, муж Гипермнестры, единственный из братьев, оставшийся в живых после брачной ночи с дочерьми Даная. К роду Линкея принадлежали Персей и Геракл;
*Фороней – пращур аргосских царей;
*Абант – царь Аргоса, сын Линкея и Гипермнестры, отец близнецов Акрисия и Пройта;
*Пройт – брат-близнец Акрисия, ведший с ним непримиримую войну за власть над Арголидой. Привел из Ликии киклопов, которые воздвигли каменную стену вокруг Тиринфа (циклопические стены);
*Акрисий – царь Аргоса, отец Данаи и дед Персея. Получив оракул, что его ждет смерть от руки внука, заключил свою дочь в подземный медный покой. Когда Даная все же забеременела от Зевса, проникшего к ней золотым дождем, и родила Персея, Акрисий поместил Данаю с младенцем в ящик и пустил в открытое море. С возвращением Персея в Аргос Акрисий бежал и долго скитался на чужбине, но спустя много лет тайно вернулся как простой странник. Во время состязаний атлетов Персей метнул диск, который, ударившись оземь, отскочил и попал в голову старцу, неосторожно приблизившемуся к месту падения снаряда, убив его наповал. Этим старцем оказался Акрисий. Так исполнилось предсказание Оракула;
*Данай – сын Бела(Баала), брат Эгипта, царь Ливии. Бежал со своими пятьюдесятью дочерьми Данаидами от брата, навязывающего своих пятьдесят сыновей в мужья дочерям Даная. Прибыв в Аргос, захватил там власть, низвергнув царя Геланора. Но сыновья Эгипта прибыли и туда, вынудив Даная к согласию на замужество дочерей. Ночью по приказу Даная Данаиды убили своих мужей, принеся отцу их головы, которые потом были погребены в Лерне. Только Гипермнестра пощадила своего мужа Линкея, тайно выведя его из дворца. За это убийство Данаиды после смерти несут наказание в царстве Аида, вечно наполняя водой из подземного источника огромный бездонный сосуд;
*адамант – другое название алмаза;
*Сериф – название острова, к берегу которого волны пригнали ящик с заключенными в нем Данаей и младенцем Персеем;
*Галатея – морская богиня, дочь Нерея, которую преследовал своей страстью киклоп Полифем, сын Посейдона и богини Фоосы.