Бабушка Прасковья Ильинична была крепкого здоровья: ростом выше среднего, с правильным овалом лица, прямым тонким носом и серо-голубыми глазами. В деревнях она считалась одной из лучших красавиц. За доброту и красоту стар и мал звали её по имени и отчеству. Была у нее и кличка после смерти деда - "бабка Иваниха". Мы у людей были не иначе как внуки или сыновья бабки Иванихи. Мои младенческие годы проходили под непосредственной опёкой бабушки. Нянькая меня, она ни на минуту не забывала о роли главы семейства - умело справлялась с приготовлением пищи для большого семейства.
Бывало и такое в моём детстве. Возясь со стряпнёй около печки, посадит меня в корзину, обторкает одеялом и разными тряпками, чтоб я не вывалился и поставит корзину со мной на окно, чтобы я смотрел как ходят люди, животные или шевелятся от ветра деревья. На окне всегда полно мух. Они летают, жужжат, садятся на лицо, лезут в глаза, на губы... Я их очень боялся и начинал плакать. Тогда меня бабушка вместе с корзинкой ставила на широкий шесток русской печи среди чугунов и горшков и начинала петь колыбельную песенку. И я, любуясь как горят дрова, засыпал и оказывался потом в люльке с соской во рту.
Соской служила тряпица от поношенного холста, в которую завёртывали жеванный хлеб и завязывали её ниткой. Получался небольшой комочек. Периодически эту жвачку заменяли, но бывало и забывали о ней. Хлеб в тряпице прокисал, делаясь противным, отчего надо было протестовать, то есть плакать. Начинали качать зыбку, но это не помогало... Наконец догадаются и начнут поить. Поилкой служил большой бычий рог с соской на тонком конце. Соску делали из коровьего вымени. Вся эта подкормка была почти постоянно кислой и противной. Особенно соска. Она была сыромятной, дряблой, даже на вид неприятной. В таком приспособлении кормежки быстро всё прокисало от множества бактерий.
Рос я до трёх лет слабым, золотушным. Силы хватало только, чтобы быть живым. Следующие за мной четверо детей, кроме Яши и Павла, не смогли справиться с подобными условиями жизни - умерли до года. Вторым за мной выжил Яша, родившийся в августе 1908 года. Бабушке прибавилось забот: одного нужно уже водить за руку, а второго - на руках.
Дед, Иван Димитриевич, один из четырёх братьев Савушкиной фамилии, был тоже красавец - широкая борода с небольшой проседью, не портившей его лица, а наоборот придавала вид, скорей, интеллигентного человека с несколько загрубевшей кожей от летнего солнца и зимних морозов.
Умер дед в 1904 году от простуды. Поехал он в город Валдай за продуктами. Там выпил и по возвращении ехал потерявши шапку и периодически дремля. Наконец крепко уснул, лежа головой на прясле дровень. Лошадь хорошо знала дорогу и привезла к дому деда "крепко спящим".
Оставил дед большую семью: из мужчин старшим был Григорий 17 лет, за ним Степан 15 лет, приемно-молочный брат Сергей 14 лет и Терентий 10 лет. Из дочерей: Анна, Анисья и Пелагея уже были выданы замуж. Евдокия 12 лет почти все годы работала в няньках.
Хозяйство было неважное. Земли - три четверти надела. Коровы не было, брали её у соседа - дяди Егора, который живя вдвоем со старухой мел двух коров и одну отдавал исполу (то есть в долг). После зимы хозяин брал обратно её и родившегося телёнка тоже. За такую услугу должны были отработать ему летом на пашне, на покосе и отдавать весь навоз от коровы.
Наш дом состоял из двух изб: одна летняя в три окна с подызбицей, где хранились зимой овощи, картофель, капуста и прочее. Вторая изба зимняя в два небольших окошка, пол почти на земле. Против русской печи кухня отделялась ситцевой занавеской. Окна имели одинарные рамы и зимой к ночи в сильные морозы заделывались снопами ржаной соломы. Одна самодельная кровать с матрацем, набитым соломой, покрываемой одеялом из лоскута старых рубах и платьев. Спать укладывались на печи или вдоль печи - на лежанке. Каждый вечер на полу расстилали ржаную солому, закрыв её домоткаными дерюгами, одевались тулупом, армяком и полушубками.
Летом размещались в двух избах. К задним стенам изб примыкал бревенчатый с маленькими окошечками без стёкол двор. За двором - конюшня с большим жёлобом для воды и решетчатыми яслями для сена. За конюшней - колодец с желтоватой водой. За колодцем - огород.
Под окнами небольшой палисадник с тремя толстыми берёзами и 3-4 яблони с кислыми яблоками. В огороде - несколько кустов одичавшей смородины.
Крыша дома и двора покрывались соломой и каждую осень подновлялись, потому что за зиму часть соломы с крыши скармливали скоту за недостатком сена.
Вот как выглядело наше хозяйство в период отсутствия достаточного количества земли для заготовки сена.
Небом крытые сараи.
Дом поткнулся наперед.
С овсом, мякиной караваи
Постоянно ел мой род.
Земли три четверти надела,
Кобыла тощая как тень.
Телегу старую имели
И двор дырявый как плетень.
Сохою пашню ковыряли
И деревянной булавой
Комки суглинка разбивали
Вслед за еловой бороной.
Зерно весною занимали
На весь посев у богачей.
Пятый сноп ему сдавали,
Когда свозили хлеб с полей.
Вот, уборочной дождались.
Веселится старый дед.
До сыта хлебом отъедались,
Когда садились за обед.
Пир горой. Везде уж свадьбы -
Гармонисты вдруг нашлись.
У крыльца своей усадьбы
Дед плясать пошел, кажись.
Старуха косо посмотрела
И сказала: - Старый бес,
Да твоё ли это дело
В пляску лапотнику лезть?!
В наши годы уже лестно
Сидеть в хате у шестка,
Слушать музыку и песни
Из-за печки от сверчка.
Нам с тобой не до веселья
И чужого сватовства...
Заболеешь ты с похмелья,
Старый, после Рождества!
Будешь есть одну картошку,
Редьку, квасом запивать.
Должен с осени немножко
Хоть муки опять занять.
- Эх, старуха ты седая!
Неужели нам сейчас
Не попользоваться раем?
Ждать когда не будет нас!
Обожди, еще покажем
Как на свете надо жить!
Труд прославим и уважим,
А буржуев будем бить!
- Тихо, старая скотина!
Нализался, так молчи!
Полежи иди за тыном,
Да тихонько, не кричи.
Жене ни в чём не возражая,
Дед за нею вслед побрёл
И блага земного рая
До конца он не довёл.
Лёг на старую дерюгу,
Приодевшись кое-как.
Захрапел... И слава Богу,
Спит наш старый весельчак.