Жизнь – это то, что случается с нами, пока мы строим планы на будущее. Дж. Леннон.
День первый
Я смотрю в окно.
Черная гладь реки искрится огнями. Идет погрузка, и слышен стук контейнеров о причал. Чуть дальше по шоссе движется сплошной поток машин. Скоро начнет светать, и ляжет туман, окутает краны и баржи, склады и дорожные указатели. Заползет в палаты и ординаторские. И вновь загремят каталки, увозя тех, кто навсегда ушел туда, откуда нет пути…
- Куда ты смотришь? – Игорь встает со мной рядом.
Наши локти почти соприкасаются, и я чувствую тепло и волнение, словно между нами пробегает электрический ток. Мне хотелось бы, чтобы он вечно стоял так, не говоря ни слова.
- Туда, - отвечаю я.
Он следит за моим взглядом. Пожимает плечами.
- В субботу у Паши ДР, - он вопросительно смотрит на меня.
- Я знаю.
- Что дарить будем?
- Спроси у Шварца, - мне хочется говорить ему колкости. Хочется, чтобы он скорее ушел, раз не может просто стоять рядом.
- Смешно, - Игорь смотрит на меня с досадой. – Я думал, ты знаешь о наших отношениях.
- Я знаю.
- Наташ, - он достает из кармана мобильник и смотрит на часы, - нельзя же так.
- А как? – говорю я. – Как можно?
На пороге ординаторской появляется Шварц.
- Прохлаждаешься, Козлова? – осведомляется он. – А Филиппову из третьей палаты плохо, ему укол нужно сделать.
- Давайте я сделаю, - говорит Игорь.
- Ты? – Шварц смотрит на него так, словно он представляет собой новый, недавно открытый, подвид редкостного насекомого. – Ты, мальчик, занимайся своей диссертацией. И не лезь в нашу работу. Мы тут, понимаешь, работу работаем, если ты еще не догадался.
Игорь закусывает губу.
- Увидимся, Наташ, - говорит он.
- Козлова, ты еще не в третьей палате? – спрашивает Шварц, провожая его взглядом.
Я иду за шприцом. Шварц подходит к окну и закуривает.
Я знаю, что он смотрит на мои ноги, и знаю, что они недостаточно хороши, чтобы он их оценил. Мне хочется плакать. Мне всегда хочется плакать, когда Игорь уходит, так и не сказав мне того, что я жду.
Филиппов глядит в потолок. Лицо у него землистого цвета. Я прошу его повернуться, чтобы я смогла сделать укол. Он страдальчески морщится.
- Сестричка, что в мире делается? – спрашивает его сосед, молодой парень с наушниками в ушах, из которых пробивается речитатив Эминема.
- Ночь, - говорю я, вводя Филиппову обезболивающий препарат.
- Круто! Люблю ночь! А ты любишь? – он хватает меня за подол халата, и я легонько бью его по руке.
Парня недавно перевели из травматологии.
Автомобильная катастрофа, вспоминаю я, сложный перелом со смещением. Множественные ожоги. Повреждение легких.
- Спите, - говорю я. – И сделайте музыку тише. Другим мешает.
- Строга, - парень убирает громкость. – Люблю строгих девочек. Что ты делаешь в субботу?
- Лучше? – спрашиваю я Филиппова.
Он кивает.
- Наташка! – в дверь палаты заглядывает Маргарита. – Помоги мне, чурка опять истерику устроил.
На Маргарите накрахмаленный халатик, еле сходящийся на пышной груди.
Поклонник Эминема округляет глаза и восхищенно присвистывает:
- Если бы я знал, что тут такие телочки, давно бы череп себе расколотил!
Маргарита равнодушно скользит по нему взглядом. Мы идем в соседнюю палату.
Манвел воет, раскачиваясь, как во время молитвы. Разбуженные соседи хмуро смотрят на него, не пытаясь вмешаться.
Мужчина возле окна с ногой в гипсе, увидев меня, говорит:
- Заткните его, Бога ради, и так тошно, - он добавляет череду тоскливых ругательств.
- Манвел, - говорю я, - не стыдно тебе? Люди рядом.
- Люди, да? – Манвел обращает ко мне залитое слезами лицо. – А я не человек, да? У меня плохо не может быть?
- Мне плохо, - поправляет Маргарита, подходя к нему со шприцом.
- Слушай, хорошо говоришь, да? – взвивается Манвел. – Можно других поправлять?
- Можно заткнуться, - устало советует мужчина возле окна.
Начинает светать.
- Заткнуться, да? Меня невест бросил, а ты - заткнуться? – свирепеет Манвел. – Написал, зачем мне муж без нога? Ни дом построить, ни тандыр сложить…
- Плохой невест, - равнодушно говорит мужчина, разворачивая свежий номер «Аргументов и фактов».
Я забираю у Маргариты шприц и закатываю Манвелу рукав. Он уныло смотрит, как игла находит вену.
- Во время войны один летчик управлял самолетом без обеих ног, - невзначай сообщаю я.
- Во время Чеченской войны? – деловито уточняет полковник на койке справа. – Или в Афгане?
- Во время Великой Отечественной войны, - говорит парнишка у двери. – Вы же о Маресьеве, не так ли?
- Что, реально управлял? – Маргарита приоткрывает рот от удивления.
Манвел переводит взгляд с нее на меня:
- А девушка у него был?
- Не помню, - уклоняюсь я. – Была вроде бы.
- А как он без ног-то самолет пилотировал? – полковник явно заинтересован.
- Анатолий Васильевич, Вы в школе учились? – усмехается парнишка.
Мы с Маргаритой выходим.
- Достали эти чурки, - морщится она. – Русская языка бы хоть выучили. Туда же – невест. Ничего так девчонка, я видела. Естественно, на х…й он ей, инвалид. У него, может быть, еще и маячить не будет.
- У Марии Васильевны муж диабетик, - напоминаю я.
- То же диабетик, - мы заходим в туалет, и Маргарита достает сигареты. – А этот безногий. И импотент. Что Игорь? – спрашивает она.
- Ничего, - я пожимаю плечами.
- Что, так ни разу и не было?.. Ну, вообще… - она таращит густо подведенные глаза. – Может быть, у него весь потенциал в мозг ушел?
- Я не знаю, куда он у кого ушел… - я стряхиваю пепел в банку на подоконнике. – Что Паше дарим?
- Носовой платок, - хмыкает Маргарита. – Ноет и ноет. Уйду, не могу больше, осто…ло. Ты знаешь, что он пианистом хотел стать?
- Нет, - я, если честно, с трудом представляю Пашу пианистом.
Шварц поджидает нас возле туалета.
- В первой палате, - говорит он, - Костиков умер. А вы все базарите.
- Женечка, - Маргарита смотрит в его воспаленные близорукие глаза, - ты когда-нибудь спишь?
- Нет, - отвечает он. – Вы делаете это вместо меня. Козлова, например, умудряется совершать невозможное. Она спит на ходу.
Я чувствую, что начинаю заливаться краской.
- Жень, что ты цепляешься, - Маргарита умиротворяющее кладет ему руку на плечо. – Влюбился, что ли?
- Рит, ну тебя, - я ухожу в третью палату на уколы.
Филиппов и поклонник Эминема спят. Земцов с травмой позвоночника читает Библию. Земцов всегда читает Библию, когда бы я не зашла, шевеля губами, словно учит ее наизусть.
- Ну, как, - вопрошает рэпер, протирая глаза, - кони Апокалипсиса? Бьют копытами?
- Не богохульствуй, - сдержанно отвечает Земцов. – Видишь, Господь уже покарал тебя за твои богомерзкие занятия, мало тебе?..
Я прощу его повернуться на бок, и он с опаской кладет Библию на тумбочку.
- А тебя не покарал? – из-под руки спрашивает рэпер, приготовившийся к уколу. – Вряд ли ты уже ходить сможешь…
- Ты тоже не сможешь, - спокойно парирует Земцов. – Только у меня теперь есть время для размышлений о суетности и бренности земного бытия, а ты же сбесишься…
- Прекратите, - резко говорю я ему.
Он смотрит на меня вопросительно:
- Прекратить что?
- Вы издеваетесь? Зачем? Вам от этого легче станет?
- Я? Издеваюсь! Нет, это неслыханно! – его впалые щеки багровеют. – Через час придет доктор с обходом, я сообщу ему об услышанном… Можно подумать! Вы кто – духовник? Философ? Вы – медицинская сестра, вот и занимайтесь своим делом – ставьте клизмы и выносите горшки…
- Горшки выносят санитарки, - машинально говорю я, ставя последний укол, но Земцов уже не слышит, уткнувшись в книжку.
- Раньше это называлось – сестра милосердия, - замечает Павлов, которому я делаю инъекцию.
Павлов должен был умереть неделю назад. Паша не стал класть его в реанимацию, она была забита жертвами ДТП. «Все равно он не жилец», - сказал Паша.
Вчера они со Шварцем вдвоем ходили в палату, потом Женя приглушенно орал на Пашу в закрытой ординаторской, а тот горячо и сбивчиво оправдывался.
- Как вы себя чувствуете? – спрашиваю я.
Вообще-то это не моя забота, но мне нравится этот тихий, спокойный, вежливый человек. Наверное, я хотела бы иметь такого отца.
- Как человек, который умер, - усмехается он. – Я не ощущаю своего тела.
- Павел Алексеевич… - начинаю я.
- Простите, Наташа, - перебивает он, - но я знаю, что думает Павел Алексеевич. Он был моим студентом. Это я настоял, чтобы меня поместили в общую палату. К счастью, - или, к сожалению, - я прожил больше, чем можно было предположить…
Заходит Паша с обходом.
- Она мне нахамила, - Земцов тыкает в мою сторону указательным перстом.
- Разберемся, - Паша делает мне знак, чтобы я убралась.
Я собираюсь домой.
Даша не хочет идти в детский сад. Ее тошнит, и у нее кружится голова. Я вытрясаю из нее, что один мальчик толкнул ее, и она упала и ударилась виском о металлический желоб горки.
Бабушка с царственным видом пьет чай на кухне.
- Она вчера жаловалась? – спрашиваю я.
- Что? – она прикладывает ладонь к уху.
- Даша жаловалась, что у нее голова кружится? – ору я во весь голос.
- Кто? – бабушка отставляет чай в сторону и начинает намазывать хлеб маслом. – Съешь хоть перед выходом. Опять голодная пойдешь.
- Я только пришла, - я опускаюсь рядом с ней на табурет и обхватываю голову руками.
- Тебе какой-то мальчик звонил, - важно говорит бабушка.
- Мальчик? – я невольно выпрямляюсь. – Игорь?
- А я знаю? – бабушка отправляет в рот бутерброд, сделанный для меня. – Фамилия чудная какая-то. Как у сказочника…
- Шварц, - измученно произношу я. – Тоже мне, мальчик…
- А я знаю? – повторяет бабушка.
- Когда звонил-то? – она путает времена и даты, поэтому событие вполне может относиться к прошлому году.
- Пять минут назад.
Я набираю телефон отделения.
- У меня ребенок заболел, - говорю я.
- Наташа, я все понимаю, но такая ситуация, у Маши экзамен, Светлана с гриппом слегла, Римма Николаевна…
- Римма Николаевна уехала к внукам в Рязань…
- Точно.
- А у меня ребенок. Головой ударилась. В травмопункт повезу.
- Сдурела? Какой травмопункт?.. Дуй к нам, Пашка дежурит, он специалист по ЧМТ.
- Евгений Иванович! – я начинаю закипать. – У меня законный выходной. Это понятно?
Бабушка смотрит на меня с ужасом. Она периодически боится, что я лишусь работы.
- Понятно, - вздыхает Шварц. – Короче, я скажу Паше, чтобы он посмотрел твою дочку…
- На мой взгляд, все в порядке, - говорит Паша.
Даша вертится на его стуле и норовит нажать пальцем на кнопку выключения компьютера.
- Ее тошнит, - возражаю я.
- Съела что-нибудь, - Паша снимает Дашу со стула, она капризно надувает губы. – Впрочем, если тебе очень надо, тащи ее на снимок. Договаривайся с Поповым сама. Мне больше делать нечего…
- Шварц сказал, ты специалист в этой области… - я крепко держу Дашу за руку, она подбирается к его блокноту с записями.
- Послушать Шварца, так я специалист во всех областях!.. Идите отсюда, - он разворачивает меня к двери. – Посади ее в сестринской, пока нам главврач по шее не навалял…
В сестринской Галина Степановна показывает Даше козу. Та пятится к двери. Галина Степановна заливисто хохочет. Я сажусь на стул и чувствую, как комната начинает уплывать от меня. Она медленно дрейфует, и вот уже слышится шум прибоя, шелест волн, вползающих на песок…
- Наташ, - говорит Игорь, - давай доплывем до того берега…
- Наташ, - Паша трясет меня, как грушу, и моя голова бессильно мотается, как у тряпичной куклы. – Ты что, дрыхнешь?
- А? – я смотрю на него в отупении.
- Ну, Женька ох…л, второй день тебя ставить… Ты же сейчас мимо вены попадешь, а мне отвечай… Я с Поповым договорился…
- С каким Поповым?
- Б…ь, - цедит сквозь зубы Паша, - ты же просила снимок. Не могла в травмопункт с ребенком сходить…
- Шварц… - начинаю я.
- Да знаю! Послала бы его. Ты не обязана за всех тут отпахивать…
- Ты что злой такой? – спрашиваю я.
- Да Карапетян помер…
- Манвел?! – я изумленно гляжу на Пашу. – Он же поправлялся…
- Ну, да. Только он вены себе порезал. Перочинным ножичком, - Паша горько усмехается, - вот не разгибай позвоночник 5 часов у операционного стола, чтобы потом какой-нибудь урюк себе сам кердык сделал. Бумаг писать придется, блин…
- А соседи? – недоумеваю я.
- А им он на хер? – точно так же недоумевает Паша. – Он тихо лежал. Потом кровища на пол полилась. Они сначала думали, что кровотечение открылось. Позвали Галину Степановну, она позвала меня. Женька визг поднимет, кошмар…
Даша за столом рисует квадратики. В каждом квадратике по 7 других, маленьких. Это палаты и койки.
- Голова кружится? – спрашиваю я.
Она отрицательно ей мотает.
- Тошнит?
- Я есть хочу, - говорит Даша.
Я, одетая, курю на лестничной площадке. Из открытой двери ординаторской доносятся еле слышные голоса. Шварц с Пашей обсуждают Манвела.
- Скажи, я следить за ним был обязан? – кипятится Паша. – Целый штат медсестер…
- Ты прекрасно знаешь, что персонала не хватает…
- Наташка пашет за сверхурочные, ей только на руку…
Я задыхаюсь от возмущения.
- Наташку не трогай сейчас, не о ней речь…
- Конечно, обо мне…
- Ты что, не заметил на обходе?..
- Я не обязан поднимать боевой дух…
- Ты не обязан ничего, - жестко говорит Шварц. – Тогда вали. Почему ты еще здесь?
- Ну, и свалю, - огрызается Паша. – Вот диссертацию защищу и свалю…
- Сначала допиши, - усмехается Шварц.
- Ты один умный, да?..
Какое-то время они молчат. Паша первым продолжает разговор.
- Скажи, тебе нравится это? Вот лично тебе? Не тому человеку, который давал клятву старому мудаку, а тебе, настоящему?..
- Это вопрос из области высшей философии…
- Мне раньше казалось, что ты мне друг… - в голосе Паши слышатся обиженные нотки.
- Ты допустил роковую ошибку. Я заведующий отделением, - напоминает Шварц.
- Я догадывался… - едко говорит Паша. – Ну, и что, оно тебе нравится?
- Что?
- Ну, это все… Резать мясо?.. Пилить кости?.. Копаться в кишках?..
- Что, к тридцати годам ты заметил, что здесь нет рояля? – смеется Шварц. – Хорошо, ни к пенсии…
- Обхохочешься… - Паша некоторое время стучит по клавиатуре, потом, судя по звуку, поворачивается на стуле. – Скажи, у тебя бывает когда-нибудь ощущение, что ты бездарно просрал свою жизнь?..
- Не-а.
- А у меня бывает… Особенно, последнее время…
- Это пройдет, - рассудительно говорит Шварц. – Жизнь вообще очень простая штука. Трудно только первые 70 лет.
День второй
Больного Костина навещает дочь.
Волосы у нее выкрашены в разные цвета, в носу пирсинг.
Она поправляет ему подушку.
- Ну, что ты, папка?.. Наверное, не нужно было тебе про нее говорить, но за...ла она уже меня!..
Больной Костин умиротворенно созерцает потолок.
- Не ругайтесь, пожалуйста, - прошу я, - не всем это приятно...
- А? - она оторопело смотрит на меня. - А, ладно, блин... Папка, - она снова поворачивается к больному Костину. - Да хер с ней вообще, ты у меня все равно лучший... Вот выйдешь из больницы, мы с тобой на юг поедим. Валька говорит: а что, и отца можно взять, ему полезно будет...
Больному Костину нельзя на юг. Больному Костину нельзя уже ничего, кроме манной каши и пюре.
Дочка только что рассказала ему, что ее мать завела себе любовника...
Я ловлю взгляд больного Костина: ему хотелось бы, чтобы дочка поскорее ушла.
Я напоминаю, что ей нужно продлить пропуск в отделение. Она выходит.
На тумбочке пакет сока, который ему тоже нельзя.
Больной Костин глазами показывает, что я могу забрать его себе.
- Наташ? - в палату заглядывает Мария Васильевна. - Ты не очень занята, можешь мне напечатать?..
Мария Васильевна размеренно диктует мне заключение.
- На твоем месте, - невзначай добавляет она, - я бы не обращала внимание на шутки Шварца.
- Я и не обращаю, - говорю я, глядя на экран компьютера.
Женя Шварц переспал со всеми медсестрами отделения. Я — единственное исключение. Он меня терпеть не может. Не знаю, почему.
В коридоре раздается истошный крик. Мария Васильевна кивает:
- Наташ, посмотри, что там.
Дочка Костина вопит на одной ноте, прижимая руки ко рту. Паша, стоящий рядом, крутит пальцем у виска.
- Перепутал я... - говорит он смущенно. - Этот Костин, а тот Костиков... Ну, блин, фамилии похожие...
- Он мне сказал, что папка умер!.. - дочка Костина хватает меня за рукав, глаза у нее огромные, и в них плещется ужас. - Да как же, мы же только что разговаривали, как так может быть!.. Я же только пропуск продлить зашла...
- Ой, ну, ошибся... - морщится Паша. - Наташ, налей ей валерьянки...
Я увожу девушку в сестринскую. Маргарита полирует ногти. Галочка, практикантка, с неудовольствием смотрит на нее.
- Рит, налей валерьянки... - прошу я.
- Так он не умер?.. - девушка начинает приходить в себя. - А он: состояние было критическое, остановка сердца...
- Павел Алексеевич же сказал вам, что он ошибся... - вздыхая, поясняю я.
- Как же можно так ошибаться! - негромко, словно самой себе, комментирует Галочка.
Я замечаю в ярко накрашенных глазах Маргариты явственную неприязнь.
Девушка, успокоившись, уходит. В дверь просовывается Паша.
- Ну, что, вывели из кризиса?.. Мама дорогая, как же она визжала!.. Никогда не встречал такие крепкие родственные чувства...
- Пашка, - ухмыляется Маргарита, - ты мудак. Я думала, Манвел Наташку в процедурной зажал...
- Манвел умер, - хмурится Паша.
- А, точно... Пашка! - в глазах Маргариты появляются лукавые огоньки. - А сколько тебе лет исполняется?..
- Сто пятьдесят, - рапортует Паша, обнимая ее за плечи.
- А серьезно?..
- Ну... Сто шестьдесят!..
Маргарита заливисто хохочет.
- Как же противно на вас смотреть! - взрывается Галочка.
Пашина рука уходит с плеч Маргариты, та с яростью поворачивается:
- В чем проблема, дорогая?
- В том, что у вас умирают люди, а вам все равно!
- А что мы должны делать? - с интересом спрашивает Паша.
- Вы хотя бы не должны к этому так относиться!..
- А это ты решила?! - взрывается Маргарита. - Ты, которая диплом напишет и сольется, а дальше тебя родители пристроят в Министерстве бумажки перекладывать?.. Ты нам тут указывать будешь?..
- Рит, не заводись, - просит Паша. - Галя, Игорь сегодня будет? - переводит он разговор.
На щеках той расцветают красные пятна.
- Откуда же я знаю? - в ее голосе чуть заметное напряжение, от которого у меня больно колит в области сердца. - Это Вы у Евгения Ивановича спросите...
- Вы осторожнее с ней, - хмуро говорит Шварц Паше. - Стукнет своему папочке, мне только проблем не хватало...
- А кто ее папочка? - неожиданно для себя самой спрашиваю я.
- А ее папочка, Козлова, - назидательно говорит Шварц, разглядывая меня так, что мне хочется куда-нибудь спрятаться, - очень большой человек. А ты полей цветы лучше, все равно жопу о диван греешь...
- Между прочим, - огрызаюсь я, - я два раза подряд дежурила... И вообще...
- И вообще, - заключает Шварц, - полей цветы.
Для того, чтобы полить цветы, нужно забраться на подоконник. Они внимательно наблюдают за этой процедурой. Паша засовывает в пакет пустую бутылку.
- А кроме меня это делать некому? - спрашиваю я из поднебесья.
- А кому? - удивляется Шварц. - Под Марго подоконник прогнется, - Маргарита шутливо пихает его в бок, - а у тебя, по твоим словам, пятерка по физкультуре была...
Паша смеется.
- Последнее время какая-то жопа, - тихо говорит Шварц, - и ты уходишь...
- Куда я ухожу? - удивляется Паша.
- Нет? Ну, у тебя семь пятниц на неделе... - Шварц собирает пластиковые стаканы в тумбочку. - Хватит, посидели... Работать нужно...
- От работы кони дохнут...
- Ты знаешь, я с тобой согласен. Вон, посмотри на Козлову, какая худющая!..
Я закусываю губу.
- Что ты к ней вечно пристаешь? - удивляется Маргарита. - Работает не хуже других...
- Да, - осторожно говорит Паша.
Шварц молчит. Я ухожу во вторую палату.
На койке Манвела скатан матрас. Полковник читает газету. Парнишку у двери выписали.
В третьей палаты поклонник Эминема спит. Земцов, разумеется, поглощает Библию.
- Как Вы себя чувствуете? - спрашиваю я Павлова.
Земцов косится на меня недобрым взглядом.
- У Вас очень красивые глаза, Алла... - Павлов, улыбаясь, смотрит сквозь меня.
- Я — Наташа... - я понимаю, что ему осталось жить считанные мгновенья.
- Вам кто-нибудь говорил, Алла, что у Вас очень кра...
Веки у него опускаются.
Земцов торжественно осеняет себя крестным знамением.
Моя мать была сумасшедшей. Во всяком случае, это единственное объяснение, почему она покончила с собой.
Ведь отец очень любил ее. И всегда о ней заботился. И никогда не причинял ей боль.
Он просто завел себе другую женщину.
Ну, что же, бывает.
Она об этом даже не знала.
И не узнала бы еще долго, если бы он не привел эту женщину домой.
«Это твоя новая сиделка, Вера, она теперь будет за тобой ухаживать...»
Я просыпаюсь от собственного крика.
Шесть утра, обход.
День третий
На столе перед Шварцем разложены снимки. Он внимательно вглядывается в изображения.
- Почему ты не сидишь в кабинете? – Паша облокачивается на его стол.
- Я тут привык…
- Павлов умер, - говорит Паша.
Шварц поднимает голову:
- Ты думаешь, я не в теме?..
- Как ты успеваешь быть в двадцати местах одновременно? – удивляется Паша. - Ты же домой ушел…
- Я же тебе рассказывал, мое детство прошло в Алма-Ате, в коммуналке. Там, чтобы попасть в сортир, нужно было быть всегда первым…
Шварц делает быстрые пометки на стопке бланков.
- Нужно некролог повесить… - задумчиво говорит Паша.
- Без тебя повесят, - отрезает Шварц, - ты не единственный у него учился…
- Все равно… Лишь из-за него я не бросил эту долбаную Сеченовку… - признается Паша. – Он умел зажечь… Заразить… Как это говорится?..
- Энтузиазмом… - рассеяно подсказывает Шварц.
- Да…
- Поэтому ты не положил его в реанимацию?.. - не отрываясь от снимков, интересуется Шварц.
- Там не было места…
- Просто нужно быстрее двигать жопой, а люди этого не любят…
- А потом он сам отказался!..
- Хорошо, что ты не психиатр. Мой дядька рассказывал, иногда его пациенты просили странного: например, отрубить им голову…
- Тьфу на тебя!.. Да не об этом речь!.. Я много раз хотел бросить… Прикинь: на первом курсе я грохнулся в обморок…
- У тебя были критические дни? - серьезно говорит Шварц. - Хотя, нет, это ведь особенность лишь женского организма…
- Вот, блин… Я тебе про Фому…
- Посмотри лучше сюда… - Шварц поднимает один из снимков, разглядывая его на просвет. – Что ты тут видишь?..
Некоторое время они перебрасываются терминами из учебников. Термины мне незнакомы, я доучилась лишь до третьего курса…
Потом Шварц начинает быстро печатать на компьютере.
- Уходят люди… - тихо говорит Паша.
- Открою вам страшную тайну, коллега, - Шварц, не отрываясь от экрана, тянется за недопитой кружкой кофе. – Как хирург хирургу. Только – чур! – никому: мы все умрем…
- А тебе – главное постебаться… - недовольно говорит Паша.
- А мне кажется, что я избрал неверную специальность. Мне нужно было бы стать психотерапевтом. Сидел бы сейчас в мягком, удобном кресле, а не копался бы в кишках, как ты выражаешься…
- Я тебе больше ничего вообще говорить не буду…
- Нет-нет, продолжай… Ты мне совсем не мешаешь…
– Скоро все уйдут, останутся одни Щегольковы… - гнет Паша. - Я бы ему аппендицит не доверил у себя вырезать, не то, что что-нибудь более серьезное…
Щегольков – фамилия Игоря.
- И ты, - замечает Шварц. – Ты вообще помнишь, что у тебя через час операция?..
- Я, блин, помню все…
- А, на мой взгляд, Щегольков – очень способный парнишка… - Шварц снимает очки и трет глаза.
- Поэтому ты его ненавидишь?
- Да ладно, я всех люблю!.. Просто меня тошнит от мамочкиных зайчиков…
Он вдруг замечает меня, стоящую в дверях.
- Козлова! Ты что торчишь тут, как памятник Ришелье?..
- Вы же просили напомнить Вам, чтобы Вы дали мне бланк, чтобы я сходила с ним в паткорпус… - сбивчиво оправдываюсь я.
- Так напомнила бы!
- Я думала: вы заняты…
- Она думала!.. – передразнивает Шварц. - Тебе было очень интересно послушать, о чем говорил Павел Алексеевич?..
- Нет! – выпаливаю я. – Мне было очень интересно послушать, о чем говорите Вы, Евгений Иванович.
Шварц поднимает брови:
- Козлова, ты безнадежна. Пулей дуй на пост, я тебе сам бланк принесу.
Я выхожу в коридор. У меня отрывается пуговица, и я присаживаюсь на корточки, шаря руками по полу.
Из ординаторской доносится:
- Жениться тебе надо, Пашка, тогда беситься перестанешь… Будет у тебя неторопливый, размеренный, домашний секс. Очень благотворно действует на нервную систему…
- Да на ком жениться-то?! – в голосе Паши такие интонации, словно он вращается исключительно в обществе гоблинов.
- Да хоть на Наташке!.. Спокойная, тихая, работящая, больные ее любят…
От изумления я перестаю искать пуговицу.
- Так-то больные!.. – язвительно замечает Паша.
- Ну, так и что?.. Такие, знаешь, и в постели… - он замолкает.
- Слушай, Женька, - с достоинством говорит Паша, - ты бы мне еще Фиону предложил…
- Фиона – это кто? Я ее знаю?..
- Да жена Шрека! – раздражается Паша.
Шварц обвиняет Михаила Степановича, анестезиолога, в смерти больной.
Несколько часов назад привезли женщину, подметавшую рынок. Внематочная, разрыв трубы. Михаил Степанович был с похмелья и перемудрил с наркозом. По крайней мере, так считает Шварц.
- Вы у меня сидеть будете! – с ненавистью говорит он. – Я это так не оставлю.
Михаил Степанович барабанит пальцами по столу.
- Я всегда был против твоей кандидатуры, Женя, я знал, что ты не дашь жить нам спокойно… С твоими амбициями провинциала…
- Я бы попросила тебя, Миша, подбирать выражения! – Мария Васильевна родом из Твери. – Прости, какое имеет значение, откуда приехал человек? Он или умеет работать, или нет…
- А Михаил Степанович работать не умеет… - у Шварца играют желваки.
- Жень, - испуганно говорит Паша, - ты не прав. Она бы в любом случае умерла, организм был очень истощен…
- Вот я и говорю, - подхватывает Михаил Степанович. – Бомжиха подзаборная… Без документов… Трахаются со всеми подряд, потом залетают…
- А, если бы это с вашей дочерью случилось? – закипает Шварц.
- Моя дочь не трахается со всеми подряд!..
- Да что Вы заладили: трахается, не трахается… - морщится Мария Васильевна. - У Миши 40-летний опыт… Нет, ну, подожди заключения…
- Да и так ясно все… Пить надо меньше… - Шварц машет рукой. – Ничего-ничего, я подожду… Правда, Вам Табаков все, что надо, напишет, у вас тут «сорок лет беспорочной дружбы»… - он язвительно усмехается, глядя на Пашу.
- При свидетелях-то не надо, - Паша косится на меня.
- Мария Васильевна! – взрывается Шварц. – Вам сколько будет Козлова бумаги печатать? Вам самой не судьба компьютер освоить?.. Так пишите от руки!.. Вот Козлова сейчас с Вами сидит, а у нее рабочий день. Кому-нибудь, наверняка, сейчас плохо…
- Жень, успокойся, - просит Паша, щелкая крышкой слайдера. – Ты на меня уже столько операций навешал, что я скоро кони двину… Дай хоть расслабиться…
- Расслабляться в сауне будешь! – рявкает Шварц. – С девочками! Тут ра-бо-та! Понимаешь ты это или нет? Если не понимаешь, вали на хрен! Все вы на хрен валите, все!..
Он резко встает.
- Всех не уволишь… - Паша захлопывает слайдер.
- Женька, - Мария Васильевна кладет ему руку на плечо. – Помнишь, я тебе говорила?..
- Не сейчас, Мария Васильевна… - его лицо искажает судорога. – Не надо об этом…
Он выходит из ординаторской.
- В кабинет пошел, - вдруг раздается голос Игоря, казалось бы, полностью поглощенного документами. – Давно пора…
- Когда мне было наркоз рассчитывать?.. – бормочет Михаил Степанович, нащупывая в кармане таблетки нитроглицерина и опуская одну в рот. – Только повод ему дай… Как клещ вцепится… Карьерист… За счет живых людей карьеру делает… По трупам нашим…
- Родных у нее не было… - Паша смотрит в стол. – Может, пронесет…
Женщина с грохотом распахивает дверь Жениного кабинета. На ней палантин, один край которого волочится по полу. На руках – мальчик лет 5, голова у него безвольно болтается на тонкой шее, руки и ноги высохшие, как лапки у паука.
Глаза у мальчика закатились.
- Женя! – кричит она, и от ее крика больные в палате, где я нахожусь, вздрагивают, один человек даже подтягивает одеяло до подбородка. – Женя! Опять! С ним опять это!.. Я ничего не смогла сделать!..
- Я же объяснял тебе! – орет в ответ Шварц. – Я же тебе сто раз объяснял, Нина, мать твою!..
В тот момент, когда я выкатываю капельницу, он принимает ребенка на руки и бережно кладет его на диван.
- Женя! – от крика женщины голуби на подоконнике открытого окна взмывают вверх. – Женя, ну, сделай же что-нибудь!.. Сделай же что-нибудь!.. Сделай-же-что-нибудь!..
- Евгений Иванович! – в ужасе говорю я. – Вам чем-нибудь помочь?..
- Шприц! Быстро… И… Нет, ничего… - он роется в ящике стола, видимо, ища ключи от сейфа.
- Женька, я… - в дверь заглядывает Паша. – Я могу…
- Уберись!.. – резко бросает Шварц. – Уберитесь все… - Он достает ключ и ужасающе медленно вставляет его в скважину сейфа. – Нина, замолчи… Замолчи!.. Ты первый раз это видишь, да?.. Паша, уведи ее, вниз, в кафе, в жопу, куда угодно… Наташа, шприц… - он наклоняется к ребенку. – Все хорошо, все сейчас будет хорошо… - словно бы тот может его услышать.
Он медленно вводит препарат, постепенно тело мальчика перестает иметь вид сломанной куклы.
- Женя!.. – женщина, увлекаемая Пашей, оборачивается к нему. – Он не умрет?.. Скажи мне, он не умрет?..
- Нет, Нина, - спокойно говорит Шварц. – Нет, конечно же, нет… Иди, я с ним посижу…
Я выхожу на лестницу покурить, но, заметив Шварца и Пашу, останавливаюсь.
- Я ее на такси посадил… - огонек Пашиной сигареты яркой точкой мерцает в сумеречном полумраке. – Ты тогда машину отгони…
- Выслуживаешься… - голос у Шварца монотонный, словно у диктора в телевизоре, непрерывно бормочущем у бабушки.
- Можно, я не буду это обсуждать?.. – чувствуется, что Паша еле сдерживается.
- Можно. Не обсуждай… - разрешает Шварц.
- Я не знал, что все так плохо… - вполголоса говорит Паша. – Когда я у вас был в прошлом году, вроде такого же не было…
- Ты у нас уже три года не был… - поправляет Шварц.
- Ну, может быть… - Паша явно мнется. – Но все равно, я даже представить себе не мог, что все так…
- Теперь ты можешь себе представить, - говорит Шварц, - дальше что?..
- Женька, - с достоинством говорит Паша. – Я вообще-то в твоих проблемах не виноват…
- Ты хочешь мне сообщить, что я – сволочь? Ну, сообщи… Нина уже сообщила. Она сообщает мне это трижды в день, поэтому для меня тут не будет ничего принципиального нового…
- Ты-то тут причем?..
- Как! Я же не могу ничего сделать! Я же, понимаешь, не Господь Бог! Я всего лишь заведующий отделением районной больницы… Ну, и потом, не так уж она и не права…
- Да? – спрашивает Паша.
- Да. Она была на шестом месяце, и нам нельзя было заниматься сексом, причем уже очень давно. И у меня сорвало башню. Я нашел какую-то овцу и крутил с ней целый месяц. Ей, конечно, донесли. И она поехала к маме. У нее была истерика, она рыдала, не видела дороги и влетела в ограждение. Вовка чудом остался жить… Иногда я думаю: лучше бы было, если бы все кончилось тогда…
- Ты говоришь какие-то страшные вещи, Женька, - Паша вздыхает. – И продолжаешь в том же духе, - еле слышно добавляет он.
- А что это изменит? – Шварц швыряет окурок мимо урны. – Если бы мне сказали, что я должен проползти на коленях Красную площадь, чтобы вернуть все обратно, я бы это сделал. Но только все бессмысленно. Мы больше ни разу не прикоснулись друг к другу… Я понятия не имею, есть ли у нее кто-нибудь… Я оплачиваю ей психотерапевтов: у нее бесконечные депрессии. Два раза она лежала в клинике неврозов. Я не осуждаю: она с ним целый день… Он практически не реагирует. Не говорит. Не ходит в туалет. Она кормит его с ложки. Половина идет на пол. И еще приступы… Последнее время все чаще… Иногда она часами смотрит в окно. Другая бы уже сдала его в детский дом, но она не сдается…
- Он… Сколько он проживет? – нерешительно спрашивает Паша.
- Лет 12. 13. 14 при самом лучшем раскладе… Но, может быть, и больше, были случаи…
- Не представляю, как ты выдерживаешь… Я бы не смог…
- Слился бы? – усмехается Шварц.
- Ну, почему сразу…
- А что бы ты делал?
День четвертый
Малахова из женского отделения трусит за мной по коридору, чтобы отдать банку с градусниками, которые она раздавала в палате.
- Наташенька! – она делает мне знак рукой, чтобы я наклонилась. – Можно у Вас спросить по секрету?..
- Спрашивайте… - я не очень люблю Малахову, она обожает беседы «по душам», отвлекающие от дел…
- Наташенька!.. Ничего, что я Вас так называю: у меня внучка в Вашем возрасте?..
- Ничего… - разрешаю я, двигаясь в сторону поста.
- Так вот, я хотела у Вас узнать, по секрету, конечно, надеюсь на Вашу порядочность…
- Слушаю Вас…
Она уже начинает меня раздражать.
- Павел Алексеевич… Он женатый?..
Малахова смотрит на меня с плохо скрываемой надеждой. Одна ее рука прижата к животу: у нее оперирован желчный пузырь.
- Нет, - говорю я.
Малахова расплывается в сладкой улыбке.
- Спасибо! Наташенька, Вы меня так порадовали!.. Видите ли, у меня внучка, совершенно замечательная девочка, учится в МАИ, так, Вы можете себе представить, там ни одного приличного мальчика!.. Совершенно не с кем встречаться!.. Можете себе представить?..
- Могу, - говорю я, присаживаясь на стул.
- А Павел Алексеевич!.. Такой вежливый!.. Такой внимательный!.. Как бы мне хотелось… Кстати, а почему он до сих пор не женат? – настораживается Малахова. – У него есть кто-нибудь?..
Я вспоминаю Фиону.
- Есть, - отвечаю я. – Мама.
Еще с лестницы я слышу голос Галочки, взвивающийся до тональности циркулярной пилы.
- Не понимаю!.. – кипятится она. – Просто не понимаю вас… Почему вы не напишете коллективное письмо главврачу?.. Это же возмутительно! Он просто трамвайный хам!..
- Может, замолчишь? – бросает Светлана, которую оставили без премиальных. – Или помочь?
Минуту Галочка глядит вокруг в полном недоумении, потом продолжает:
- М-да… Нравы… Конечно, если вы будете терпеть, то с вами и будут обращаться, как со скотами… И не жалуйтесь потом… Вот как, например, он сегодня назвал Римму Николаевну?..
- А как он ее назвал? – удивляется Маргарита, ровным слоем кладущая на губы помаду.
- Дурой!.. Пожилого человека!..
- Так она дура и есть, - комментирует Светлана. – Как ее еще назвать?..
- Ну, знаете… - обиженная Галочка с размаху садится на стул, и он тревожно скрипит. – С вами невозможно разговаривать… Я понимаю, что у Евгения Ивановича есть… некоторые личные обстоятельства… Но они не дают ему основания…
- Наверное, Галя, это не тебе судить, - говорит вдруг неизвестно откуда взявшийся Паша. – Свет, где результаты анализов?..
- Я тебе на стол положила…
- Не знаю, на чей стол ты положила…
- Между прочим, Павел Алексеевич, - взгляд Галочки полон ехидства. – Он и про Вас говорил… Всякое… Просто не хочется повторять…
- Да? – холодно говорит Паша.
- Это неправда! – слышу я собственный голос. – Евгений Иванович всегда хвалит его на совещаниях!
- А ты, Наташа, видимо, привыкла подслушивать!.. – взвивает Галочка.
Паша кладет руку мне на талию:
- Наташка, пойдем, покурим…
- Да мне уколы уже делать надо!.. – пытаюсь отбиться я, но он подталкивает меня к двери.
- Сегодня приходила жена этого… который не умер… - Паша протягивает мне пачку.
- Костина?..
- Ну, да… Вопила, что я не врач, а говно, раз ее благоверный до сих пор не танцует канкан… Панкушка тоже притащилась, глазами на меня зыркала… Перепутал я… Наташ, я их что, всех помнит обязан?..
- Шварц всех помнит, - говорю я.
Передо мной все еще маячит призрак Фионы.
Паша морщится:
- Шварц – уникум. Недостижимый идеал! Когда я сюда пришел, он уже был кандидатом, а он старше меня всего на два года… Наташка! – он заглядывает мне в глаза. – А он что, реально меня хвалит?.. Ты вот прямо вот слышала?..
- Нет, - мстительно говорю я. – Не слышала, - поймав его потухший взгляд, я неохотно добавляю. – Но я в этом уверена…
- А… - Паша машет сигаретой в воздухе. – Уверена она… Смертность выше самого мыслимого… Это потому что на Женьку всю безнадегу сбрасывают, которую никто не тянет… Все по нашему профилю, вообще все… Показатели портить не хотят… Суки…
- Кто, Паш?.. – интересуюсь я.
- Да все!.. Женька задолбал… Я понимаю: профессионализм, врачебная этика… Но нельзя же все время быть на передовой! Я прихожу домой и падаю на диван… Если у него нет жизни, нельзя же отнимать ее и окружающих…
- А без Женьки бы она у тебя была, жизнь?.. – усмехаюсь я.
- Злая ты, Наташ… - Паша пристально смотрит на меня.
- Иди, с добрыми постой…
- Ладно… Ну, как бы ты права, да… Она просто сбесилась последнее время… Абсолютно каждая девушка, которую я привожу домой, подвергается тщательному рассмотрению… И у нее тут же находятся просто жуткие недостатки!..
- А ты не пытался жить своим умом, Паш?.. – я смотрю на часы.
Уже давно пора делать уколы.
- И ты туда же… Кстати, - аккуратно переводит он разговор, - извини, если я лезу не в свое дело, но куда он все-таки делся?..
- Кто?
- Ну, этот… Который тебе дочку сделал?..
- Умер, - отвечаю я.
- Что, реально?.. – голос Паши полон скептицизма.
- Абсолютно. На байке разбился…
- Охренеть... – видно, что его доверие не повысилось ни на градус. – Т.е. он байкер был?.. Такой, весь в коже?.. Если честно, с трудом тебя с таким представляю… А тебя он на байке катал?..
- Ну, да, - приученная к долгому вранью, без запинки отвечаю я, - а то, как же…
… Я с трудом нахожу серую кирпичную пятиэтажку на окраине Сергиева Посада.
Адрес мне дали в деканате.
Дверь, обитая кожзаменителем, порванным в нескольких местах.
Мне открывает девушка лет 16 с наушниками в ушах.
- Вы из собеса? – кивает девушка и, не дожидаясь моего ответа, сообщает. – На кухне подождите, мама сейчас придет…
На кухне другая девушка, постарше, моет посуду.
- Чай будете? – ее лицо полно дежурного радушия.
Я киваю, чувствуя себя нищенкой, которую по ошибке приняли за важную персону.
- Я ни из собеса, - признаюсь я.
- Ни из собеса? – рука девушки замирает на рукоятке старого, пузатого чайника. – Слышь, Оль, - она стучит по плечу девушку в наушниках. – Ты кого пустила-то?.. Она кто вообще?..
Оля отмахивается, покачиваясь в такт грохоту, пробивающемуся через затычки.
Я вбираю в себя воздух, как перед прыжком с вышки в море.
- Я – девушка Вити. Вернее, раньше была его девушкой…
- И что? – настороженно говорит вторая девушка. – Слышь, Оль… Да уши, балда, раскрой!..
Оля неохотно отключает плеер.
- Чего надо?
- Прикинь, Оль, это Витькина… - она делает паузу, глядя на меня.
- И дальше? – Оля явно недовольна, что ее оторвали от важного занятия.
- У меня осталось кое-что, принадлежащее ему… - на ходу придумываю я, опасаясь, что они выставят меня за дверь, не дожидаясь прихода матери. – Я вернуть хотела…
- Нам отдайте, - равнодушно говорит Оля.
Я достаю из сумки Дашину фотографию.
Они ждут.
- Это что, Ваш ребенок? – наконец, недоуменно говорит вторая девушка.
- Да… И Вити…
- А вот этого ты не докажешь… - Оля вновь вставляет в уши затычки, давая понять, что разговор окончен. – Знаешь, таких, как ты, сколько у него было?..
На кухню, хромая, вваливается грузная немолодая женщина.
- Вы с кем тут болтаете? – она поворачивается ко мне. – Из собеса, да?
- Витькина курва, - бросает в пространство Оля.
- Она говорит, что у нее ребенок от Витьки… - вторая девушка явно смущена ее грубостью.
Женщина некоторое время молча смотрит на фотографию.
- На мою мать похожа, - наконец, изрекает она. – А глаза, как у Виктора, черные…
На ее собственные глаза наворачиваются слезы.
Девушки, стоящие за ее спиной, пожимают плечами.
- Ну, и что ты хочешь? – женщина разворачивает фотографию ко мне. – Ты же видишь, я инвалид… Пенсию от собеса получаю… А муж меня бросил, когда они еще вот такими были… - она показывает рукой небольшое расстояние от пола.
- Да я… - я встаю. – Я просто хотела… Чтобы Вы знали… Что у Вас внучка…
Оля хмыкает в плеер.
- Девушка… Тебя как зовут-то?.. – женщина делает второй девушке какой-то знак, непонятный для меня, и та выходит из кухни.
- Наталья.
- Наташа… Так вот, Наташа, ты извини, конечно, но у меня этих внучек… Ты думаешь, ты первая приходишь?.. Кто сейчас что докажет…
- Вы же сами говорили… - обомлеваю я. – Похожа…
- Да мало ли, кто на кого похож!..
- Я вон на соседа похожа… - ехидно комментирует Оля, снова включая плеер.
- Замолчи, ты!.. – женщина толкает ее ногой.
Вторая девушка заходит, держа в руках потрепанную тряпичную куклу.
- Вон, возьми… - женщина передает ее мне. – Возьми дочке… Больше у меня ничего нет… Вите спасибо скажи, что себя не берег…
Я в оцепенении забираю игрушку…
- Ты зачем ей мою куклу отдала!.. – доносится до меня, когда я прикрываю дверь в квартиру: никто из них не сдвинулся с места, чтобы меня проводить. – Скоро все мои вещи раздашь…
- Зачем она тебе нужна?.. Скоро в другие куклы играть будешь…
- Как диссертация? – спрашиваю я Игоря.
- Ничего, спасибо. Если только Шварц не подгадит…
- А что он может сделать? - я застегиваю босоножки, собираясь домой.
Игорь ждет меня с моим пакетом в руке.
- Он в очень хороших отношениях с моим научным руководителем.
- Так он же черт знает, где, учился, - удивляюсь я.
- Да, но защищался-то он у нас!.. – Игорь поражен моей несообразительностью.
- Почему ты его так не любишь? – я забираю у него пакет, отмечая, что он не предложил его донести.
- Я? Это он меня не любит! А кого он любит, скажи мне, пожалуйста, Наташ? Должен остаться только он один. Дункан Маклауд хренов…
- И, тем не менее, тебя пристроили именно к Шварцу, - не могу удержаться от ехидства я.
Мы выходим из больницы. Я хочу, чтобы Игорь взял меня под руку, но он, как обычно, этого не делает.
- Меня никуда не пристраивали, Наташ… - обижается Игорь. – Я не Галя… Я сам за себя отвечаю.
- По-моему, Галя в тебя влюблена, - говорю я.
- Не знаю, - он хмурит брови. – Я как-то ее не разглядываю. Мне есть, чем заняться в этом скорбном заведении…
- Чем же? – я сильно задеваю его пакетом, и он обходит меня с другой стороны.
- Например, бегать, как Савраска, на посылках Шварца… Абсолютно все, что я делаю, плохо, глупо, недальновидно или уже не нужно.
- Шварц ко всем так относится, - замечаю я.
- Не ко всем… - мы доходим до метро, и я останавливаюсь.
- Разве?..
- Некоторых он выделяет…
- Пока, Игорь, - говорю я, глядя на него.
- Пока, Наташ…
День пятый
Земцов лежит, сложив руки на животе. Библию он дочитал, она возложена на тумбочке между бутылкой минеральной воды и градусником.
- Ну, сколько у Вас? – спрашиваю я.
- Он по термометру пальцем щелкал, - рэпер, кашляя, наблюдает за мной из-за одеяла, наброшенного на поручень кровати.
Я оторопело гляжу на Земцова.
- Зачем?
- Выписываться не хочет, - поясняет рэпер.
Земцов замкнулся в скорбном молчании.
- Вы же взрослый человек, - укоряю я Земцова. – Евгений Иванович Вас не выписывает, а Вы подлогами занимаетесь…
- Вы думаете, девушка, - наконец, отвечает он, - мне очень хочется ехать в интернат? Тем более, сейчас, в моем состоянии?..
- В какой еще интернат? – недоумеваю я.
- В интернат для инвалидов… Куда сдали меня мои дети, после того, как я сделал каждому из них по квартире… Тут хоть я с людьми…
Земцов тянется к Библии и открывает ее наугад.
Рэпер присвистывает.
- Там тоже люди… - замечаю я.
- Люди… - хмыкает Земцов, пальцы у него трясутся, и Библия дергается, словно у нее пляска Святого Витта. – Обломки…
- Я скажу Евгению Ивановичу, - твердо говорю я.
На первом этаже висит портрет Павлова.
- Он, правда, был таким великим? – спрашиваю я у пробегающего мимо Паши.
Некоторое время он читает некролог.
- Тут еще указано не все…
Я поднимаюсь с ним в отделение.
- Смешно, Наташка, - говорит Паша, на ходу надевая халат, - в кино, когда показывают смерть какого-нибудь известного человека, цитируют его последние слова. А кто слышал последние слова профессора Павлова?..
- Я слышала, - говорю я.
- Ну, и что же он сказал? – как-то недобро усмехается Паша. – Сейте разумное, доброе, вечное… Или…
- Он вспоминал какую-то Аллу… - нехотя признаюсь я, словно бы обнародование последних слов может смазать образ человека, который остался у меня в памяти…
Паша останавливается.
- Значит, вот так…
- А ты что, знаешь, кто это?.. – удивляюсь я.
- Разумеется… - горько усмехается Паша. – Разумеется, знаю… Это моя мать.
- Евгений Иванович, - говорю я. – Косырев очень сильно кашляет. Гораздо сильнее, чем раньше. А Земцов нагоняет себе температуру, чтобы не выписываться…
Шварц поворачивается ко мне.
- Козлова, - зевает он, - как ты считаешь, тут не разберутся без твоего мнения?..
- Вы же сами говорили, Евгений Иванович, - парирую я, - чтобы Вам сообщали абсолютно обо всем…
- Ну, ты молодец, сообщаешь, да… - он вновь утыкается в кипу историй болезни. – Пашку мне позови…
- Павел Алексеевич на операции… - удивленно говорю я: впервые Женя о чем-то забыл.
- Точно… Тогда Рената… Или нет, этого, как его там…
- Щеголькова? – говорю я утвердительно.
- Да-да… Я думаю, ты рада будешь это сделать, не так ли, Козлова?..
- Евгений Иванович, - делаю вид, что не поняла я. – У Вас что-то случилось?
- Да не то слово… - он показывает на гору бумаг. – Как там, в анекдоте: ты представляешь, Зина, они все умерли!.. Через пять секунд Щегольков чтобы был у меня…
Я иду за Игорем. Он в холле беседует с Галей.
Я невольно останавливаюсь.
- Ты мне бред какой-то несешь, - Игорь явно чем-то сильно недоволен. – «Что у меня с ней?» Ничего у меня с ней! Я что, уже с человеком поговорить не могу!..
- Светка сказала, ты ее до метро провожаешь…
- Ой, ну, Боже мой!.. – Игорь округляет глаза. – Нам в одну сторону… Я не виноват, что другие рядом живут… И что ты не всегда со мной попадаешь…
- Ты один ходить не можешь? – возмущается Галя.
- Ой, ну, только не начинай…
- Игорь, - говорю я. – Тебя Шварц срочно требует…
- Ну, что у него там еще! – резко поворачивается он.
Мы идем вровень, соприкасаясь на поворотах коридора.
- Она меня достала просто, - говорит Игорь. – Работать невозможно…
- Ты с ней встречаешься? – деланно равнодушным тоном спрашиваю я.
- Нет, я с ней не встречаюсь… Но ей очень этого хочется… А, поскольку ее папа…
- Ты решил не упустить шанса, - поддразниваю я.
На очередном повороте мы натыкаемся на Шварца.
- Прошло значительно больше, чем пять секунд, - сообщает он. – И потом, мальчик сам не найдет дорогу?..
- Мальчик сам найдет дорогу, - Игорь кусает губы. – Наташа идет за капельницами…
- Смотри, не перепутай… - Шварц повторяет мне назначения, которые я помню наизусть.
Земцов с поклонником Эминема играют в нарды. Я вспоминаю, что не спросила, нужно ли ставить капельницу Земцову…
В ординаторскую, как обычно, приоткрыта дверь. Шварц что-то показывает Игорю на экране компьютера. Тот отрицательно мотает головой. Я прислушиваюсь.
- Нет, - говорит Игорь, - я с Вами не согласен, Евгений Иванович, тут банальное…
- Ты вокруг Козловой-то особо круги не нарезай, - вдруг задумчиво говорит Шварц. – А то Павел Алексеевич тебе секир башка сделает…
- А причем здесь Павел Алексеевич? – искренне удивляется Игорь.
- Ну, как?.. – насмешничает Шварц. – Они ж с Козловой пожениться собираются… Меня свидетелем пригласили…
- Надо полагать, - ледяным тоном отвечает Игорь, - Вы сейчас шутите…
- Да почему ж шучу?.. Или, скажешь, тебе Козлова не нравится? А, Казанова?..
- Евгений Иванович, - медленно и отчетливо произносит Игорь, - моя личная жизнь – это вообще-то дело исключительно меня одного. Но раз уж Вы подняли эту тему: можете быть совершенно спокойны, мне не нравится Козлова. Сильно извиняюсь, но я себя нашел не на помойке. Мне вообще не нравится здесь никто из женского народонаселения. И это, - предваряя Ваши издевки, - вовсе не оттого, что мне нравятся мужчины… Просто в настоящий момент меня больше всего волнует моя диссертация…
Я закрываю лицо руками, но слезы просачиваются сквозь пальцы и капают на халат.
- Наташ, - испуганно спрашивает встреченная по пути Галина Степановна. – Случилось что? Дома? С дочкой?
Я отрицательно мотаю головой.
Поклонник Эминема рассказывает Филиппову о том, что он прочитал в Интернете по поводу Сталина. Земцов сухо сжимает губы, перебирая пальцами Библию.
- У него реально тридцать восемь, сестричка, - громким шепотом говорит мне Филиппов.
Я подвожу капельницу к Земцову. Слезы застилают мне глаза, и я спотыкаюсь об основание. Одна из бутылок с физраствором срывается с держателя и со звоном разбивается на мелкие осколки…
Я сажусь на край его койки, стискивая зубы, чтобы загнать рыдания вовнутрь.
- Сейчас… Сейчас… Только…
Они молча смотрят на меня, все шестеро, кто находится в палате.
Я беру Земцова за руку, пытаясь найти вену, вытирая одной рукой лицо…
Кто-то отпихивает меня в сторону.
- Уйди отсюда, быстро, - Шварц ловко вводит иглу, регулируя скорость подачи.
- У меня, правда, температура, - одними губами произносит Земцов.
- Я знаю… Все не так хорошо, как нам казалось…
Он больно хватает меня за руку и разворачивает к двери, обдавая горячим шепотом ухо:
- Пошла вон… Истеричка… Пол замети, уборщицу до утра будем ждать?..
Он выходит следом за мной…
- Нашла из-за кого!.. Из-за кого?.. Таких мудаков за полчаса мешок наловить можно…
- Евгений Иванович, отстаньте от меня… - бормочу я.
Перед нами дверь процедурной, Шварц запихивает меня туда…
- Мне же пол… - я в изумлении осознаю, что он расстегивает на мне халат.
- Подождет пол… - он целует меня в губы, и у меня начинает жарко стучать в голове.
- Евгений Иванович…
- Замолчи… Замолчи, дура… Какая же ты дура!..
- Евгений Иванович, да что Вы... – я прижимаюсь к нему, чувствуя, что слезы начинают высыхать, и внутренности наполняться теплом…
Он целует меня, еще и еще…
Ручка двери поворачивается…
- Ну, я предполагал, да, - говорит Паша. – Что тут не просто так…
Смена закончилась, они со Шварцем курят около его машины.
Я за колонной на крыльце жду Маргариту, она забыла кошелек.
- Ты обладаешь удивительной особенностью, - усмехается Шварц. – Все делать через жопу… Вот какого ты туда приперся?..
- Ты знал, что Павлов был влюблен в мою мать? – Паша не реагирует.
- Да что ты говоришь…
- Да. Я помню его с раннего детства, он приходил к нам в дом, на дни рождения, играл на пианино…
- Зашибись… Я всегда догадывался, что ты блатной…
- Да он пальцем не пошевелил!..
- Ладно-ладно, верю!.. А у вас было пианино?..
- А иначе на хрен бы меня гоняли в музыкалку?
- Ну… Понты…
- Нет. Тут вся фишка в Павлове. Он был для меня…
- Учителем с большой буквы…
- Хватит ржать…
- Да я серьезно.
- Павлов сказал, что я смогу стать врачом, т.к. я умею сострадать…
- Старик ошибся. Ни хрена ты, Пашка, не умеешь сострадать… Тут ведь какая концепция: или вкладывайся, или устраняйся. А ты всегда пытаешься занять промежуточную позицию… А почему они с твоей маман расстались?.. – неожиданно живо интересуется Шварц.
- Они и не сходились…
- Хорошо… - терпеливо продолжает Шварц. – Тогда почему они и не сходились?..
- Женька! Ты читал некролог? Ему же было восемьдесят! А моей матери сейчас пятьдесят…
- Как все сложно…
- У тебя все просто…
- Конечно… Пожрать, поспать, перепихнуться… - он вздыхает. – Смену отбарабанить…
- А Наташка?..
Я из-за всех сил напрягаю слух.
- А что – Наташка?..
- Ведь она тебе реально нравится?..
- Шерлок Холмс, почему у тебя такая засада с диссером?..
- Если она тебе реально нравится, - продолжает занудствовать Паша, - то это п…ц.
- Ты ошибаешься, - Шварц обводит взглядом больницу, и я прижимаюсь к колонне, - то, что ты родился на свет – это уже п…ц.