Мерзость

- Какая мерзость, - вороша взрыхлённую кучу лесной земли, кривился Хващевский. - терпеть не могу этих уродливых и отвратительных существ.
- Да ладно тебе, черви как черви, ничего особенно. Откуда у тебя столько неприязни к ним. Ведь, благодаря им, ты рыбу ловишь. Не было б червей, не сидели бы мы с тобой у речки и не любовались бы восходящим солнцем, – непонимающе пожимал плечами Виноградов.
В час только-только занимающейся зари двое приятелей ковырялись в придорожном лесу в поисках червей. Каждые выходные они неизменно отправлялись на реку, чтобы поговорить о жизни, а заодно и попытать удачу в рыбной ловле. Удача им редко улыбалась, но зато разговоры получались весьма содержательными.
Вот и сегодня был первый выходной после напряжённой трудовой недели, и Хващевский с Виноградовым не стали изменять традиции.
- А вот ты знаешь, - не спеша бубнил Виноградов, извлекая из рыхлого грунта очередного червя. - Ведь когда-нибудь мы все сляжем в землю, и эти твари будут поедать нас. И тебя и меня.
Тут он поднял червя вытянутой рукой и посмотрел на Хващевского, как бы сквозь него. Хващевский слегка дёрнулся от омерзения и скривил лицо.
- Ну, нет уж, друг мой, этому не бывать. Я им этого не позволю!
- Хах, как это не позволишь? Они тебя, мёртвого, спрашивать что ли будут? – ухмыльнулся Виноградов. – Сожрут и всё тут… И переварят, и станешь ты вот таким чернозёмом. Хоть какая-то от тебя польза будет! – он рассмеялся так злорадно, что Хващевскому стало совсем не по себе.
- Да ну тебя…
- Да ладно, не обижайся. Все там будем!
Произнося последнюю фразу, Виноградов как бы обращался к червю, который мирно, хоть и несколько нервно извивался, зажатый толстыми пальцами Кузьмы Иваныча.
- Я сам хозяин своей судьбы! – отрезал Хващевский, демонстративно бросая добытого червя в банку. – Как захочу, так и будет. Даже, когда издохну!
- Ну, ты даёшь, приятель. На всё воля судьбы, – с умным лицом попытался поставить точку Виноградов, но Хващевский перебил его.
- Я завещаю кремировать себя, – выпрямившись, и совсем победоносно заявил он со знаньем дела и с абсолютной уверенностью в себе.
К слову сказать, Хващевскому не было ещё и сорока, и думать о смерти рановато, по здравому-то разумению. Но он ведь мнил себя хозяином собственной судьбы, поэтому такие фундаментальные её вопросы, как, собственно, смерть, частенько занимали его голову.
- Что, прямо вот уже и завещание собрался писать? – искренне возмутился сбитый с толку Виноградов.
- Скоро напишу, – отрезал Хващевский.
- Ну, дело твоё, конечно, Николай Михалыч, а только не правильно это. Не по-божески. О смерти-то размышлять в тридцать восемь лет, да ещё и планировать чего-то.
- А-аа… - махнул рукой Хващевский. – Оставь свою суеверность для старушек, с которыми ты заседаешь во дворе. Я современный человек. Как хочу, так и живу. Так-то вот, Кузьма Иваныч.
Набрав по полной банке червей, и, добро присыпав их свежей землёй, приятели направились дальше по дороге в сторону реки. По пути они по большей части молчали, то и дело, поглядывая, то друг на друга, то на червей, то на окружавшую их со всех сторон прекраснейшую природу средней полосы.
- А всё-таки не зарекайся, – не выдержал Виноградов.
- А-а… – отмахнулся Хващевский, в очередной раз, бросив презрительный взгляд на извивающихся в банке жирных тёмно-красных дождевых червей.
Заря занималась уже в полную силу и горизонт сначала забагровел, а затем и залился огненно-рыжим светом летнего солнца. Друзья расставили удилища в рогатины, не торопясь разложили снасти и, наживив червей на крючки, почти бесшумно забросили их метров за десять от берега.
По водной глади то и дело расходились круги от поплавков, квакали лягушки и, то там, то там из воды показывались то ли морды, то ли плавники упитанных голодных карасей, кормящихся как раз в этот самый час.
Виноградов потягивал махру, завёрнутую в папиросную бумагу, и выглядел вполне довольным жизнью, хотя и был несколько встревожен странными думами своего молодого приятеля. А тот в свою очередь кутался в поднятый ворот тужурки и пялился на изредка вздрагивающий поплавок.
Клёв был вялым, хотя Кузьма Иваныч и вынул из речки уже трёх средних карасей, и был неподдельно рад этому.
- Хоть коты наедятся вдоволь! – восклицал он то и дело, пихая носом юфтевого сапога брезентовый мешок с трепыхающейся рыбой.
- Коты, коты… Да пропади они пропадом эти коты! – не выдержал Хващевский и пнул ногой по рогатине, которая на силу устояла от этого удара.
- Ну не шуми, Николай Михалыч, распугаешь рыбу, ну! – раздосадовался Виноградов, бросившийся было ловить удилище Хващевского, едва не выпрыгнувшее из рогатины.
- Надоела мне эта рыбалка, – уже гораздо спокойнее сказал Хващевский, потягиваясь и осматривая снасти, как бы с намерением собрать их. – Клёва всё равно нет, – тут он бросил взгляд на трепыхающийся мешок Виноградова и добавил: – У меня…
- Ну, пойдём домой, коли так, – закряхтел и засобирался Кузьма Иваныч. – Ты ток червей не забудь в землю отпустить, чтоб в банке не задохлись, – и добавил с сарказмом: – Тебе с ними ссориться нельзя, вдруг именно вот эти-то тебя и того… после смерти-то, – довольный своим остроумием, он разгладил пальцем усы.
- Да чёрт бы их побрал этих червей! Ты издеваешься, Кузьма Иваныч?!
Со злости Хващевский бросил банку наземь, да так, что та разбилась и черви ринулись на свободу, корчась и царапаясь об острые края стеклянных осколков.
- Хоть стекло-то собери, Николай Михалыч, нехорошо землю-то загрязнять.
Виноградов хотел добавить что-нибудь вроде «Сами в неё ведь ляжем», но воздержался.
Хващевский нервно собрал осколки банки и сложил в свой брезентовый мешок, который предназначался для рыбы.

С той рыбалки прошло около месяца, и Виноградов почти забыл о неприятном разговоре и растворился в повседневных заботах. Хващевский же при каждом удобном случае хвалился собственной независимостью от судьбы, придуманной суеверными тёмными людьми, вроде Виноградова. То и дело он заявлял о намерении написать завещание, в котором среди прочего завещает отправить своё отжившее тело в печь крематория, а прах сложить в красивую амфору, да и поставить куда-нибудь на видное место, чтобы потомки, проходя мимо неё, восклицали: «Вот-де наш умный предок Николай Михалыч Хващевский победил-таки судьбу и законы природные, да избежал участи стать бесславной пищею для отвратительных червей!» Так и представлял он себе эту надпись на амфоре «Накося выкусите, ползающие твари!».
В один из дней Хващевский пришёл в контору в приподнятом настроении с видом победителя. Коллеги наперебой принялись расспрашивать у него, что да почему. А он только ухмыльнулся да вынул из-за пазухи бумагу с нотариальной подписью и штемпелем и принялся трясти ею над вопрошающей толпой. Это было завещание. Первым пунктом в нём значилось «По смерти моей повелеваю близким не придавать меня земле по православному обычаю, а предать тело моё всепоглощающему огню. Прах же велю поместить в амфору, на которой помимо основной эпитафии нанесть надпись «Накося выкусите, ползающие твари!»».
Служащих конторы пробрали холод и непонимание. Переглянувшись, они отправились по своим служебным делам, то и дело, шёпотом бормоча что-то про этот незаурядный поступок их молодого коллеги.

Прошло ещё три недели и служащие конторы подзабыли о странностях Хващевского, который в остальном вёл себя вполне привычно и нормально. Но в один из понедельников он не вышел на работу. Коллеги встревожились, естественно, но сразу заявлять не стали. Лишь после того, как в контору позвонил Кузьма Иваныч Виноградов и сообщил, что Хващевского и дома и в кабаке нет, они обратились в полицию.
Поиски не дали результата, Хващевский как в воду канул.
Прошло ещё два месяца. Родственники и коллеги уже окончательно отчаялись и записали его в покойники, хоть и грешно это было, ведь тела-то никто не видел. В комнате его ни вещей трогать, ни убираться не стали. Нету тела ведь, стало быть, и хоронить не кого. Стало быть, и вещи убирать нельзя… Так родственники и рассуждали. Так и стояло всё у Хващевского в комнате на своих местах. Одежда висела и лежала то там, то здесь, журналы раскрытые пылились на тахте, да заветная бумажка – символ победы человека над природой -  чинно лежала на столе…

Спустя полгода домой Кузьме Иванычу позвонили из полиции.
- Алло! Кузьма Иваныч Виноградов? – размеренно, но несколько поспешно уточнил голос.
- Он самый… - отозвался Виноградов, вытирая лицо полотенцем.
- Вы приходились близким другом господину Хващевскому Николай Михалычу? – продолжал полицейский.
- Да… А что..? – Кузьма Иваныч присел на банкетку и сердце его забилось чуть быстрее привычного.
- Намедни разрыли котлован на Садовой, ну помните, где котлован был, потом его ещё завалило сошедшим с пригорка оползнем?
- Ну… Припоминаю… Было такое… - сердце Виноградова забилось ещё чаще, а на глаза накатилась пелена.
- Ну, так вот, э-э… труп там был завален землёю, уже порядочно изъеденный червём. Бедняга, еле опознали по анализу тканей! – полицейский даже нелепо ухмыльнулся, но, поняв неуместность таких эмоций, кашлянув, сглотнул слюну и сменил голос на серьёзный. – Сообщаю Вам тем самым, что тело пропавшего полгода назад Хващевского Николай Михалыча, найдено…