9.
Это происходит в конце ноября.
Ты приходишь домой раньше обычного: Анна Артуровна заболела, и два последних урока литературы отменили.
Ты входишь в квартиру, как всегда, тихо. У тебя нет привычки звенеть ключами и стучать дверями. Квартира кажется совершенно пустой. Данька еще в школе, на репетиции хора, куда его взял учитель музыки младших классов Виктор Михайлович. Он решительно заявил, что ему необходим мальчик с абсолютным слухом, и неважно, что он поет не идеально чистым голосом: главное, он поет правильно.
Ты надеваешь тапочки и идешь на кухню. Разогреваешь обед и вдруг вспоминаешь: ты видел на вешалке пуховик Ирины Ивановны и ее сапоги. Значит, она дома. Тогда нужно спросить ее, что делать с курицей, которая лежит на столе: спрятать в холодильник, или мачеха собирается ее готовить?
Ты решительно идешь в комнату родителей. Открываешь дверь и входишь. Что за подозрительная тишина? Может, мачеха спит? Ты осторожно заглядываешь за полированный шкаф, где стоит широкая двуспальная кровать. И застываешь на месте, как изваяние.
Ирина Ивановна действительно спит, но не одна. Рядом с ней под одеялом лежит незнакомый мужчина; его одежда тут же, на кресле.
В тебя словно ударяет невидимая молния. Ты поворачиваешься и, как неживой, выходишь из комнаты. Так вот оно что, проносится у тебя в голове. Ирина разлюбила отца и полюбила кого-то другого. Вот, почему она стала такой покладистой и такой доброй к Даньке! И ведь ей известно, что отец сегодня придет поздно, а у нее были уроки только с утра…
У тебя пропадает аппетит. Ты выключаешь кастрюли с едой, уходишь к себе в комнату и бессильно опускаешься в кресло. Вот уж чего ты никак не ожидал – что Ирина изменит отцу. И самое ужасное то, что об этом никому нельзя рассказать: особенно папе. Он ничего не должен знать; вернее, нужно, чтобы он всё узнал сам. Но до чего тяжело тебе будет молчать! Тебе становится так жаль отца, что ты едва не плачешь. Мама его бросила, теперь вот Ирина Ивановна. А ведь он такой замечательный человек! Он умеет любить, ты это твердо знаешь. За что ему такие напасти? Почему женщины его бросают?..
Словно тяжелый камень ложится на твою душу. Тебе становится невыносимо оставаться в квартире, где поселилась такая страшная ложь, где в кровати отца, как дома, спит чужой мужчина, которого ты даже не знаешь…
Ты выходишь в коридор, быстро одеваешься – и вновь уходишь на улицу, в мороз. В эти минуты ты жалеешь, что не куришь; несколько хороших затяжек, наверно, успокоили бы тебя.
Ты вскакиваешь в трамвай и едешь к Карпу на Кирпичную.
Карп дома, но он не один в подсобке. У печи сидит незнакомая женщина, одетая тепло, но во всё «бэушное»; ей лет тридцать. Она вежливо здоровается с тобой, прихлебывая что-то из стакана.
- Это Вера, а это Никон, - коротко знакомит вас Карп. От него пахнет водкой, но, как обычно, на пьяного он не похож. Он с удивлением смотрит тебе в лицо.
- Э, Конька! Чего это у тебя такой вид, будто ты всех родных похоронил?
Ты отводишь его в сторону и тихо, коротко рассказываешь обо всём, что произошло. Он не удивлен, но смотрит на тебя сочувственно.
- Да, дела… - роняет он. – Может, твой батя ее того… бил, ругал?
- Нет, никогда, - комок сжимает твое горло.
- Ну, раздевайся, - говорит Карп. – Тебе, я гляжу, немного выпить надо. Верка, достань сок! Он чистый самогон не потянет, он его сроду не пил…
И объясняет:
- У Веры сегодня день рождения. Ну, вот и отмечаем.
Ты снимаешь куртку с капюшоном, тебя сажают за стол и угощают бутербродами с ветчиной и свежепосоленной форелью. Сначала ты не можешь есть, но самогон с соком действуют на тебя, как хорошее лекарство. Заметно воспрянув духом, ты пьешь за здоровье Веры и желаешь ей всего самого лучшего. Она хохочет и благодарит тебя, после чего они с Карпом затягиваются сигаретами. Ты немного им завидуешь, но всё-таки решаешь не начинать курить. Самогон с соком тоже очень неплохо успокаивает. Твоя боль притупляется. Тебе по-прежнему очень жалко отца, но камень, тянувший на адово дно твою душу, куда-то незаметно исчезает. Тебе становится гораздо легче. Ты пьешь, закусываешь бутербродом и что-то говоришь. Вера сочувственно качает головой, а Карп ворчит:
- Сама потом пожалеет, что такого мужика бросила. Твой отец надежный, солидный, я видел его. А она, небось, выбрала себе какого-нибудь ханурика. Ну, вот как кинет он ее, она и взвоет… гулёна! А твой родитель, извини, Коня, в бабах не разбирается. Я ведь и мачеху твою мельком видел. Сразу подумал: нахлебается он с ней. Вертушка, одно слово. Вот девочку ты ко мне приводил… как ее? Люба? Вот это хорошая девчонка, честная: кого выберет, того не предаст, сразу видно. А эта Ирина твоя – Лиса Патрикеевна, тоже сразу было видать. Твою матушку я не знаю, но они долго вместе прожили, просто она его разлюбила – что ж, бывает! А Ирина эта, видно, и не любила никогда. Он бы, отец твой, башкой-то бы подумал: если тетка в тридцать лет всё еще в девках ходит, значит, в ней изъян какой-то есть – или злая, или лживая, а может, еще чего. Я бы не взял такую. Да ты не переживай: твой отец сам скоро всё узнает, вот увидишь. Его за нос долго не поводишь, он мужик проницательный…
Ты слушаешь и пьешь. О том, что пора бы и меру знать, ты как-то забываешь. Вспоминаешь ты об этом только тогда, когда всё вокруг тебя начинает раскачиваться, словно на качелях. Тебе становится весело. Карп включает маленький кассетный магнитофон, и вы с Верой начинаете танцевать. Ноги уже плохо слушаются тебя. Вера хохочет, ты смеешься. Она вдруг кажется тебе удивительно привлекательной. Ты ей, видимо, тоже нравишься. Она обнимает тебя за шею и целует в губы.
Карп выключает магнитофон, оттаскивает тебя от Веры и сердито говорит:
- Что, гонорею захотел подцепить? Не выйдет. У МЕНЯ ты ничем не заболеешь. Верка! Одевайся и мотай к Галине, у нее переночуешь.
Вера послушно надевает потрепанное пальто и, хихикая, исчезает.
Карп помогает тебе снять гимназическую форму и надеть неизменные, чистые свитер и тренировочные штаны.
- Да, крепко ты накачался, - он критически оглядывает тебя. – Блевать будешь, это точно. Ложись, спи. С краю ложись! Вот тебе тряпка, утираться будешь.
Ты послушно ложишься на его кровать, сделанную из деревянных ящиков и толстых, хороших матрацев. Кровать даже полностью застелена, и белье на ней еще вполне чистое. Карп дает тебе еще одну подушку в чистой наволочке и ставит напротив тебя высокий табурет с тазиком. Ты хочешь сказать ему, что это лишнее, что напрасно он так беспокоится. Но тут же сон уносит тебя, ты уже ничего не видишь и не слышишь.
Вечером, когда ты еще спишь, Игорь Карпенко достает из кармана твоей куртки мобильник, набирает номер отца и солидным голосом сообщает ему:
- Здравствуйте. Это отец Димы Дымова вас беспокоит. Ваш сын у нас. Он хотел позвонить вам, но что-то его сморило – заснул. Да, да, сейчас спит. Нет, что вы, совсем не мешает, мы ведь тоже скоро ляжем спать. Спасибо. Спокойной вам ночи.
И с довольной ухмылкой он отключает телефон.
Ближе к ночи ты просыпаешься, и тебя начинает рвать. Выпитый самогон выворачивает тебя наизнанку. Карп, ворча, приносит тебе помойное ведро:
- Сюда мочись, прямо с постели.
Ты слушаешься его. Тебя рвет до желчи, ты утираешься тряпкой. Но тебе становится легче. Карп убирает таз и ставит вместо него литровую кружку с водой.
- Будешь пить, когда сушняк пойдет…
Он ложится рядом у стены. Ты снова засыпаешь, просыпаясь лишь изредка, чтобы напиться чудесной, прохладной воды. Она для тебя сейчас так же необходима, как для путника в пустыне.
Карп будит тебя в семь утра. Ты чувствуешь себя отвратительно: у тебя болит голова, тебя мутит – и мучительно хочется спать, хотя ты спал очень долго. Но Карп заставляет тебя выпить стакан какого- то горького травяного настоя, и у тебя чудом всё проходит: ты становишься бодрым, и тебя больше не тошнит. Но о самогоне ты вспоминаешь с содроганием.
Переодевшись в форму, ты садишься вместе с Карпом завтракать.
- Спасибо, Игорь, - говоришь ты ему. – Прости, что перепил, это с непривычки…
- Знаю, не рассказывай, - Карп машет рукой. – А привыкать к этому делу незачем – всё равно, что могилу себе рыть. Ничего. Сейчас кофейку навернешь и совсем оправишься.
Он рассказывает тебе, как позвонил вчера твоему отцу, чтобы тот не волновался за тебя. Ты глубоко ему признателен – и крепко пожимаешь его руку.
- Ты мне друг, Карп, - говоришь ты. – Самый настоящий.
Карп смущен. Чувствительные признания всегда его смущают.
Вы расстаетесь. Ты заезжаешь домой за портфелем и сменой обувью, забираешь Даньку – и вы едете в гимназию.