6.
К радости Коньки, Отец охотно соглашается на то, чтобы его младший сын обучался музыке. Ирина Ивановна, по всей видимости, тоже довольна. Андрей Петрович приходит к Миляшиным настроить пианино. Он знакомится с отцом и Данькой, и Конька видит: отцу очень приятно, даже лестно, что с Данькой будет заниматься такой культурный человек и высочайший специалист. Данька тоже увлечен предстоящими занятиями. Он любит музыку, но до сих пор как-то не сознавал этого и не думал об этом, хотя ему всегда нравилось напевать любимые песни или мелодии. Кроме того, баба Зина, не умевшая играть ничего, кроме какой-то польки, давно показала ему все октавы и сказала, как называются ноты, а также объяснила, в каком порядке они расположены. Он запомнил их названия и как они звучат. Теперь ему становится интересно: словно ему предложили увлекательную игру, с которой он до сих пор был очень мало знаком.
Настроив «Красный Октябрь», Андрей Петрович проверяет Даньку: просит его напеть мотив, который играет на фотрепьяно, а потом отвернуться и слушать, сколько он, Ладогин, возьмет сейчас нот на инструменте. Данька всё исполняет точно, и не ошибается в количестве взятых на клавиатуре нот: четыре.
Испытание продолжается. Нажав пальцем на клавишу, Андрей Петрович спрашивает:
- Какую ноту я сейчас взял, Даня?
- Соль, - не задумываясь, отвечает Данька.
- А сейчас?
- Соль диез.
- Верно, а теперь?
- До.
- Хорошо. А сейчас?
- Тоже до. Только ниже.
Экзамен длится около получаса, после чего Андрей Петрович заявляет Миляшину-старшему:
- Поздравляю, Григорий Степанович. У вашего Дани действительно абсолютный слух. Я буду заниматься с ним три раза в неделю. Жду его завтра в три часа с нотной тетрадью и ручкой; больше ничего не нужно.
И он уходит, ласково простившись со всеми Миляшиными.
- Замечательный человек! – с чувством говорит отец.
- Настоящий профессор, - благоговейно подтверждает Ирина Ивановна. – И до чего вежливый! Очень уважаю таких людей…
Данька быстро запоминает, как доехать до Привокзальной Площади, запоминает дом и квартиру своего нового учителя. Иногда отец подвозит его на их новой машине: шевроле темно-дымчатого цвета. Оба брата гордятся машиной, купленной отцом, - и всегда мысленно здороваются с ней, находя ее глазами во дворе, стоящую в одном ряду с несколькими другими машинами.
Отныне вечерами, предварительно сделав уроки и погуляв, Данька упоенно разыгрывает гаммы. Обучаясь музыкальным мелочам, он начинает делать заметные успехи в математике, да и прописи его уже так хороши, что Юлия Васильевна всё чаще выдает ему золотые и серебряные звездочки из плотной фольги: они заменяют первоклашкам оценки.
Конька то и дело заходит «на огонек» к Любе Лунаковой. В ненастную погоду они сидят в Любиной комнате, болтают обо всём на свете, играют в шахматы или в карты, а когда дни погожие, они разъезжают по чистому Долу на Любином мотороллере (дядя Володя купил еще в прошлом году). Конька знакомит Любу с Андреем Петровичем. Она приходит в восхищение от него самого, его игры на фотрепьяно и от его библиотеки – и становится одной из его читательниц и горячих почитательниц. Знакомит ее Конька и с Карпом. Люба восторженно хвалит его мини-скульптуры, а Карп смущенно молчит, но Конька видит: Любины похвалы ему очень приятны. Кончается знакомство тем, что Люба покупает у Карпа в кредит несколько фигурок, а Конька покупает за двести рублей наличных денег светящуюся елочку с детьми – и дарит ей.
- Вот тебе и бомж, - позже говорит Люба Коньке. – А я-то думала, бомжи все грязные и только по помойкам роются… а Игорь – он же настоящий мастер! Просто у него дома нет, вернее, прописки… до чего жалко! Какой человек!
Ты говоришь Любе, что Игорь еще очень мужественный и находчивый – и в доказательство своих слов рассказываешь ей о вашей рыбалке на Пересвете. Люба внимательно слушает, а после с жаром хвалит Игоря и тебя. Ты ясно видишь: она и тебя считает мужественным и храбрым.
Ты вешаешь у себя в комнате на стене вставленную в рамку большую фотографию: там, где Люба танцует первого сентября. А сейчас на дворе уже давно октябрь; разноцветные листья облетают стремительно, быстро, все улицы устланы ими, словно ковром; деревья стоят почти голые. Скоро первые каникулы…
ХХХХ
Волейбольный мяч перелетает через натянутую сетку – вашей команде верный гол. Пытаясь спасти положение, ты делаешь поистине балетный прыжок, но мяч всё равно ускользает от тебя, а ты, не удержавшись на ногах, падаешь на пол спортивного зала…
Класс грохочет от хохота, и ты отчетливо понимаешь: не миновать тебе очередной карикатуры Лёхи Дягилева.
- Миляшин! – добродушно гремит голос Максима Ивановича, учителя физкультуры. – Ты мне тут кордебалеты не устраивай; «Лебединым озером» дома заниматься будешь. Ты мне подачу давай! А ты, Марышев, чего зеваешь? Мяч пропустил, ворона; вон, углового заставил гопак танцевать…
Все снова смеются, и ты тоже.
Илья Мерник (он в другой команде) оглушительно свистит, потом окликает:
- Эй, Миляшин, Барышников хренов!..
Ты, как всегда, не остаешься в долгу.
- Смертник! – твой голос звучит громко, с чуть презрительной насмешкой. – Ты себе памятник уже заказал? В виде моторной лодки?
И ты так поддаешь мяч сцепленными руками, что тот, просвистев над головой Мерника, ударяется в стену.
- Го-ол!!! – твоя группа ликует. Ты доволен. Когда в волейболе тебя ставят угловым, вы всегда выигрываете…
Позже, на уроке физики, Лёха Дягилев рисует тебя в виде балетного танцора, изящно отбивающего мяч носком балетной туфли. Выходит очень забавно, тем более, что Лёха и себя не щадит. Он изображает себя увлеченным рисованием шаржей, а за его спиной столпились учителя и одноклассники: с указками, большими линейками для досок и оторванными от парт крышками. У всех у них кровожадные лица – и они вот-вот набросятся на Лёху…
ХХХХ
А в воскресенье ты стоишь в церкви Святого Андрея Первозванного. Это красивая, большая, старинная церковь, чудом уцелевшая в двадцатом веке. Ты уже исповедался, и Данька тоже (ты взял его с собой). Вы с ним поставили свечи за упокой и за здравие, и теперь стоите у колонны, где красками по извести написана святая Матрона Московская с закрытыми глазами. Под куполом храма почтенные волхвы кланяются новорожденному Сыну Божию.
- Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас… - чисто и ясно поет хор справа на клиросе. Огоньки свечей трепещут по всему храму, отражаясь в разноцветных стеклах окон. С резных царских врат, задернутых изнутри голубым шелком, со строгим пониманием смотрят лики святых апостолов.
- Прему-у- дро-ость! – громко и торжественно возглашает священник.
Ты смотришь, как молодая бледная монахиня подливает масла в лампадку перед большой иконой Сергия Радонежского. Масло в стеклянном пузырьке ясно блестит в свете лампадки. При храме есть небольшая женская обитель, поэтому на службах можно увидеть монахинь. Матушки ходят бесшумно, бледные, молчаливые, облаченные в черное. Они помогают церковным старушкам гасить свечные огарки и класть их в деревянные лари, помогают накрывать столик для воды с вином и кусочками просвир…
На исповеди ты спросил, святой ли Пересвет? Молодой отец Алексей мелодичным голосом признался тебе, что не знают этого и приветливо посоветовал:
- А вы спросите у батюшки Германа, он у нас всё знает…
- Миром Господу помолимся! – гремит голос священника, и его мощный баритон перекрывает хор прихожан:
- Отче наш, иже еси на небесех…
Вы с Данькой поете молитву вместе со всеми и смотрите на клирос, где среди церковных певчих – баба Зина. Вы оба ясно различаете ее белый платок.
Ты переводишь взгляд на икону Сергия Радонежского – список с чудотворной иконы, хранящейся в монастыре. В прошлом веке монастырская икона дважды мироточила; говорят, на ней видны полоски от мира: одна полоска тянется из ока святого Сергия, другая – из чела его…
Причастившись и приложившись к кресту, вы идете домой. Перед тем, как покинуть церковь, ты поговорил с отцом Германом и узнал, что и Пересвет, и Ослябя причислены к лику святых…