… Серегин очнулся на улице, на булыжной площадке, зажатой со всех сторон нависавшими над ней домами - он был внутри собственной композиции, той самой, за которую получил двойку на последнем просмотре. Занимался серый рассвет. Серегин встал и поплелся в общежитие.
- Это ты, Сереженька? - спросила баба Глаша, зевая и кутаясь в потертый клетчатый платок. - Ты что ж это, всю ночь на улице просидел? Постучал бы, я б тебе открыла.
В тринадцатой комнате никого не было.
Повсюду виднелись следы отчаянной борьбы: кровати были сдвинуты с места, по полу размазана кровь Горилова…
Серегин опустился на кровать и закрыл лицо руками.
Внезапно с ужасающей ясностью он понял, что так и не смог защитить Сашу… он смотрел со стороны, как ее уводили в наручниках, как втолкнули в милицейский УАЗ… Он бежал за машиной, пока она не скрылась за поворотом, и упал, как подкошенный на холодную булыжную мостовую в узком кривом переулке.
Слезы обжигали кожу.
"Господи, где Ты?.. - в смертельной тоске рвалось из его груди раскаленное сердце … - Где Ты, Господи?.."
Бог не ответил, но боль растаяла, и в душе наступила тишина.
Воспоминания проплывали одно за другим, словно белые облака в майском небе… Он снова увидел Сашу на скамейке возле спортивной площадки … Мягкие солнечные блики искрились в ее волосах. От нее исходило нежное неяркое сияние… " Ты очень красивая, Саша, - сказал Серегин, - Ты не такая, как все… ты светишься вся… ты сияешь…" …Воздух был наполнен запахом липы и жужжанием пчел. Майское солнце струило нежный предвечерний свет, над разбитым куполом Преображенского собора кружили дикие голуби…"Если ты будешь верить в то, что Христос умер за твои грехи, если будешь любить Его всем сердцем, то никогда не умрешь, - говорила Саша. - Ты перейдешь из смерти в жизнь и будешь жить вечно…"
От этих слов стало так легко и так спокойно, словно в безмятежном детстве… "Да будет воля Твоя…"- прозвучало в глубине его души, и он внезапно вспомнил себя трехлетним мальчиком, стоящим на коленях рядом с молящейся бабушкой… "Господь сохранит, Сереженька, Господь не оставит"…- прозвучал из далекого прошлого ее тихий ласковый голос.
Серегин встал, достал из-под кровати этюдник и чистый холст… В теле плавала обморочная слабость. Он начал работать. Вошедшие в комнату братья Орловы посмотрели на него с некоторым испугом, как на сумасшедшего. Серегин не обратил на них никакого внимания. Он ничего не видел. Он не слышал, как в проснувшемся общежитии хлопали двери, как ругался в похмельном синдроме растрепанный Укусидзе… Краски ложились на холст легко и радостно. Он перестал ощущать время и собственное тело. Он знал, что никогда уже не напишет ничего лучше. " Как хорошо, Господи! - повторял он а трепетном восторге,- Как хорошо!" Он не мог написать это сам - рождавшееся на холсте было выше его способностей, словно внезапно налетевший ветер принес ему новые силы и чувства… Он работал, как во сне, без напряжения и усталости, без боли, без страха… работал до тех пор, пока вдруг не почувствовал, что работа закончена, что на хост уже нельзя положить ни одного мазка…
Он опустил кисть на палитру.
- Модильяни! - истерически заверещала ворвавшаяся в комнату Зиночка. - Скорее! Скорее!
- Что случилось? - вздрогнув, спросил Серегин.
Зинка теребила его, как полоумная.
- Скорее! - верещала она. - Все на лекции.. в актовом зале… а он… он двери заколотил! Железные! Я дежурная, Серегин, он говорит, звони, я позвонила уже! а оно полыхает! Они кричат, стучат, а что я сделаю?!! У меня одной сил не хватает! А там решетки на окнах! Новые! Укусидзе поставил… Им самим не выбраться! Не выбраться, Серегин, понимаешь?!
Ничего не понимая, Серегин выбежал в коридор и в два прыжка слетел по лестнице.
- Сереженька! - крикнула ему вслед баба Глаша.- Вовка-аспид училище поджег! бензин разлил и поджег! С ума сошел, допился до чертиков! Я, говорит, им устрою страшный суд! Сам поджег, а Зинке сказал, чтоб в пожарку звонила… не приедут они вовремя, ой, не приедут!..
Серегин выскочил во двор.
Горели верхние этажи учебного корпуса.
Из окон валил густой черный дым.
В котловане тира валялись брошеные лопаты.
Серегин с силой выдернул из земли лом.
В голове у него не было никакого плана, ему некогда было рассуждать и взвешивать.
- Скорее! - вопила Зинка.- Скорее! Они задохнутся! Они все сгорят! Они сгорят, Модильяни!
Серегин вдохнул полную грудь воздуха и бросился в горящее здание.
Он бежал по лестнице, а сверху доносился треск, как из огромной топки.
Горели перила.
Повернув на второй марш, Серегин с ужасом увидал внизу синий капроновый бант Заложихиной..
Зинка бежала за ним, прыгая через ступени.
- Назад!!! - закричал ей Серегин, а может и не успел закричать, захлебнувшись раскаленным дымом, потому что в этот момент с грохотом рухнула крыша.
…Когда добровольная пожарная дружина города Дн-ска, занявшая первое место на областном смотре пожарных команд, наконец прибыла на место возгорания, пламя уже переметнулось на общежитие. На краю большой прямоугольной ямы сидела, сжавшись в комок, бледная дрожащая девушка лет семнадцати с растрепанным синим бантом. Она ничего не соображала и только повторяла все время, размазвая по лицу слезы и копоть: "Господи, прости!.. Господи, спаси и помилуй!.." Ее увезли в психиатрическую лечебницу.
Пожарники сражались с огнем долго и самоотверженно, не смотря на тяжелое похмелье. Благодаря умелым и слаженым действиям рядовых советских людей стихия была побеждена. Жертв и повреждений не было. Так во всяком случае писали газеты, которые, как известно, никогда не лгут.
В одной из комнат на втором этаже наполовину сгоревшего общежития пожарники нашли небольшую картину. Она сохранилась чудом. Огонь не причинил ей никакого вреда.
- Класс! - сказал один из пожарников, поворачивая картину к свету.- Четко правда?
На холсте была изображен цветущий луг. Теплый ветер раскачивал высокие стебли розовой кашки и серебристую пижму с крепкими ярко-желтыми соцветиями… По небу плыли белые облака. Синеглазая девушка в венке из бело-розовых цветов, идущая по едва заметной тропинке, сияла неземной добротой и нежностью. В ее светлых волосах искрились золотые блики…
- Смотри, да тут что-то написано! - сказал второй пожарник. Наклонившись над картиной, они с трудом разобрали мелкие синие буквы, бегущие по краю холста:" Это только начало вечности. Сергей Серегин, 1973 год."