На следующее утро на дверях училища было вывешено большое объявление:
ВСЕ НА СОБРАНИЕ!
В повестке дня:
1. Без труда не выловишь и рыбку из пруда
(доклад Ильи Ефимовича Репкина о плане работы на следующий семестр)
2. Стыд и срам
(доклад Ивана Макаровича Поганкина об итогах полугодия)
3. Антиобщественное и аморальное поведение отдельных учащихся
(доклад учащейся второго курса Ларисы Образцовой на заглавную тему)
ЯВКА СТРОГО ОБЯЗАТЕЛЬНА!
«Опять…»,- с тоской подумал Серегин и поплелся на второй этаж. Собрания были неотвратимы, как приливы и отливы. Толпы учащихся метались по мастерским и учебным кабинетам в поисках стульев и табуреток, количество которых катастрофически уменьшалось от собрания к собранию.
Серегин зашел в актовый зал одним из последних. Его тайная мечта забиться в дальний угол оказалась неосуществимой: все дальние углы были давным-давно заняты и уплотнены до отказа.
Серегин так и остался стоять у двери. Он прислонился спиной к стене цвета хаки и завертел головой в поисках Саши Воскресенской. Вместо нее ему несколько раз попалась на глаза Зиночка Заложихина. Томящиеся, болтающие и плюющиеся семечками учащиеся плотно залепили длинные ряды стульев и табуреток, проходы, стены, подоконники. Из задних рядов тянуло гарью: дым поднимался под потолок и вытягивался в сизые полосы, напоминая о памире, казбеке и севере.**
Братья Орловы внесли стол, за которым в зал вошли члены
педколлектива. Отсутствовал только майор Залихватский, преподаватель НВП и ГО*, большой знаток тонкого армейского юмора: он находился на курсах усовершенствования учителей. Стол установили на сцене, подставив под сломанную ножку перевернутый цветочный горшок. Преподаватели в скорбном и торжественном молчании заняли свои места.
Илья Ефимович приподнялся и негромко позвал:
- Ларочка, пройди в президиум.
Лариса Образцова, заранее готовая к приглашению, быстро, но с достоинством вышла на сцену и уселась за столом рядом с Иваном Макаровичем. Ее лицо выражало скромность и исполнительность. Лариса была гордостью училища. Ее экзаменационная композиция «Массовый сбор зерновых на полях нашего региона» была признана лучшей из лучших и выставлена на всеобщее обозрение. Это было фундаментальное полотно размерами три на четыре метра.
- Слово для доклада имеет Илья Ефимович,- объявила Лариса.
Директор поднялся и обвел зал свинцовым взглядом.
- Дорогие мои, - начал он,- дорогие наши дети, то есть учащиеся!Вы все знаете, сколько самоотверженного труда было и будет потрачено нашим педколлективом для того, чтобы сделать из вас людей. Что же требуется от вас? Прилежание и любовь к труду! Вам хорошо известно каким напряженным был для нас прошедший учебный год. Поэтому все силы сейчас нужно бросить на ремонт помещения. Мы планируем ряд мер, направленных на улучшение условий обучения в нашем училище, которое, кстати говоря, готовит высококвалифицированных специалистов в области изобразительного искусства: на первом этаже будут установлены дополнительные унитазы…
Директор говорил медленно и тягуче. Серегин устал слушать, болела спина, затекли ноги, кроме того, он давно понял, что Саши Воскресенской здесь нет.
Минут через пятнадцать директора сменил Иван Макарович.
- Товариши! - начал он. - Я человек маленький, но меня попросили сделать доклад и я его сделаю. Это позор, товарищи! Отдельные учащиеся до сих пор не знают самого главного! Они не знают, что реалистический метод обуславливает прогрессивную тенденцию произведения. Предназначение произведений социалистического реализма - воспитывать зрителя в духе идей коммунистической партии, делать их активными строителями коммунизма. Внепартийная тенденция является на самом деле антипартийной, враждебной народу и обществу! Прошедший просмотр показал, что отдельным учащимся не чужды идеи буржуазного индивидуализма. Правдивость советского искусства в том, что настоящие художники находят темы, сюжеты и образы своих героев в жизни, труде и быту широких народных масс. Великие мастера-реалисты всех эпох тем и близки нам, что в их произведениях отражены передовые прогрессивные идеи, которые не противоречат нашему мировоззрению, нашей политической тенденции. Люди, изображающие явления, чуждые нашему обществу - индивидуализм и мещанскую мечтательность - недостойны высокого звания художник-реалист! Художественный совет, бессменным членом которого я являюсь на протяжении последних тридцати лет, вынужден был выставить неудовлетворительные оценки по композиции таким учащимся, как Серегин Сергей и…- тут глаза Ивана Макаровича забегали из стороны в сторону...
- Воскресенская во дворе! - радостно сообщила Зиночка Заложихина, высовываясь из рядов.
Илья Ефимович привстал. Его тяжелый отеческий взгляд проехался по залу и остановился на Серегине, одиноко подпиравшем стену у самой двери.
- Серегин, позови ее сюда.
Нельзя сказать, что бы Илья Ефимович имел какое-то предубеждение против Воскресенской Александры - она была тихая и довольно миловидная девушка, - но внезапно вскрывшиеся факты из ее биографии заставили его еще раз убедиться в том, что внешность обманчива. Первым движением его души было избавиться от Воскресенской под предлогом академической неуспеваемости, влепив тихоне пару-другую пар, но ситуация полностью вышла из-под его контроля… Между тем, внимательно присмотревшись к поведению Воскресенской, Илья Ефимович стал замечать явную тенденцию к уединению, а также пассивное отношение к общественной и культурной жизни училища, граничащее с откровенным саботажем… Вот и сейчас она дерзко игнорировала важное мероприятие!
Cерегин спустился во двор. Саша сидела на скамейке возле спортивной площадки в кружевной тени цветущей акации… Мягкие солнечные блики искрились в ее волосах. От нее исходило нежное неяркое сияние. И опять она была одета во что-то белое!.. «Как невеста», - подумал Серегин.
- Привет, - сказал он, ощутив внезапную робость.
Саша подняла голову. У нее были синие глаза. Такого же цвета, как майское небо над головой.
- А что, собрание закончилось?
- Нет, - ответил Серегин. - Репкин тебя требует.
- Зачем? - спросила она недоуменно и настрожено.
Серегин невольно улыбнулся.
- Почетные грамоты вручают.
- В самом деле? - спросила она. По ее губам скользнула легкая полу-печальная полу-ироничная улыбка.- Тебе уже вручили?
- Нет,- ответил Серегин.- Я опорочил общественный строй. Но это было непреднамеренно. Так получилось. Скомпоновалось неудачно.
- Неправда, - возразила она.- Удачно скомпоновалось. Мне понравилось. Очень. Мальчик на мостовой - это кто? Это о чем? Откуда в тебе столько боли, Сережа?
Серегин не знал, что ответить. Источник боли был непонятен ему самому. О чем была его композиция?.. Разве все поддается объяснению? Образы рождаются в сердце, словно сны - странно и неожиданно. Чувства и мысли преломляются в них, словно свет в осколках стекла…
- Ты индивидуалистка, - сказал он со смехом. - Собраний не признаешь, всегда одна, в стороне от всех, в отрыве от коллектива… Ты выпадаешь из социума, Воскресенская. С тобой определенно что-то не так… - взволнованный не то от запаха цветущей акации, не то от майского солнца, не то от предчувствия чего-то нового, он смотрел в ее глаза с везапно нахлынувшим чувством смущения и восторга.
- Пойдем, - сказала она, поднимаясь на ноги.
Серегину смертельно не хотелось возвращаться в прокуренный актовый зал за очередной порцией нравоучений.
- Ничего хорошего не будет, - предупредил он.
После залитого ярким солнцем двора лестницы и коридоры училища казались сырыми и темными. Училище имело собственный запах, в котором явственно различались три составные части: плесень, никотин и неочищенный скипидар.
В актовом зале плавали облака табачного дыма. Народ томился, ерзал на стульях, чихал и кашлял. Иван Макарович уже окончил свое выступление и сидел в президиуме со скорбным выражением лица. За кафедрой возвышалась Лариса Образцова.
- А вот и они! - выкрикнула с места Зиночка Заложихина.
Все взоры устремились на вошедших, а Лариса даже повернулась в их сторону вместе с портативной кафедрой.
- Вчера мы были свидетелями дикого антиобщественного поступка! - возгласила она с глубокой гражданской скорбью.- Учащийся второго курса Модилья… то есть, я хотела сказать, Серегин, грубо оскорбил пожилого заслуженного человека, выдающегося художника и педагога современности, Ивана Макаровича Поганкина. Серегин! - голос Ларисы вздрогнул на высокой, несвойственной ее природному басу возмущенно-торжественной ноте.- Мы призываем тебя к ответу!
Серегин просто отропел.
- Ко-не-ечно, - обиженно задребезжал Иван Макарович. - Теперь он молчит!..
Илья Ефимович нахмурился и покачал головой, то ли сочувствуя Ивану Макаровичу, то ли сокрушаясь по поводу Серегинского молчания.
- Всем известно, что Воскресенская бегает за Серегиным, - решительно продолжала Лариса. - Допускаю, что Серегину это нравится, но это не может послужить оправданием его грубости по отношению к выдающемуся педагогу и художнику…
- Дура! Ты что мелешь? - закричал Серегин и рванулся к кафедре.
Воскресенская схватила его за рукав, рубашка треснула по шву, в зале заржали.
Синий бант Зиночки Заложихиной стремительно взметнулся вверх:
- Бегает она за ним! Бегает! Я сама видела: он только за дверь - Сашка за ним! Он в парк - она тоже!
В этот миг кто-то сильно дернул Зиночку за косу, она вскрикнула «Ой!» и с грохотом повалилась на пол. В воздухе мелькнули ее тонкие ноги в синих носках гармошкой и обломки табуретки. На помощь Зиночке кинулось сразу ползала и все смешалось: крики, руки, ноги, этюдники, писк, визг, табуретки и стулья. Через десять минут изрядно помятая Зиночка была поднята с пола и поставлена на ноги.
Илья Ефимович встал, обвел всех медленным тягучим взглядом, так же медленно достал из жилетного кармана большие круглые часы, щелкнул крышкой и отчетливо произнес:
- Сейчас девять часов сорок пять минут. До десяти тридцати можете считать себя на каникулах.
Гогочущая толпа мгновенно вынесла Серегина в коридор. Воскресенскую оторвали от него, и расстояние между ними все увеличивалось. В последний раз ее светлая голова мелькнула у самой лестницы, а Серегин все еще не мог выбраться из-за тумбы с приказами. Перед ним была сплошная стена из человеческих тел, мелькали идиотски счастливые лица, целеустремленные спины и затылки. Толпа была монолитна, как праздничные колонны трудящихся на первомайской демонстрации, как весь советский народ - строитель коммунистического общества…
У Серегина закружилась голова и он ухватился за пожарный гидрант.
Народные массы схлынули, как вода из унитаза, и в коридор вышли члены худсовета. Неслышной походкой прошествовал в свой кабинет Илья Ефимович, выплыла из зала в сопровождении Ивана Макаровича деловитая, бодро раскарасневшаяся Лариса Образцова. Иван Макарович отечески поддерживал ее могучий локоть и вытянув жилистую шею шептал ей на ухо что-то безусловно важное и значительное. Столкнувшись взглядом с Серегиным, Иван Макарович испугано дернулся и скрылся за Ларочкиной спиной. Лариса растерялась и сделала шаг назад. Острый каблук тяжелых босоножек производства Дн-ской обувной фабрики имени Рабиндраната Тагора вонзился в туфель Ивана Макаровича в весьма чувствительной области. Иван Макарович слабо пискнул.
- Лара! - сказал Серегин.- Обо мне говори что хочешь, а Воскресенскую не трожь!
- Нахал! - шумно выдохнула Лариса. - Иван Макарович, он ко мне пристает!
- Серегин! Как вам не стыдно! - задребезжал Иван Макарович, высовываясь из-за ларочкиной спины - Что вы это себе позволяете?
В пустынном дворе плавали пыльные облака тополиного пуха. Саша сидела на скамейке у спортивной площадки.
- Можно? - спросил Серегин.
Она улыбнулась.
- Садись.
Он сел рядом и попытался вправить на место наполовину отoрванный рукав.
- Извини меня, - виновато сказала Саша. - Я не ожидала, что он оторвется.
Серегин не привык, чтобы перед ним извинялись.
- Пустяки, - ответил он, заметно смутившись.
Расплывчатые пятна света кружили у сашиных ног… Легкие белые сандалии с ремешком вокруг щиколотки, теплые блики солнца, скользящие по коленям… Серегин нервно сглотнул и отвел глаза. « А вдруг я действительно ей нравлюсь?» - подумал он . Ему было приятно сидеть рядом с Воскресенской, но он не знал, о чем говорить и боялся сказать что-либо невпопад.
Из училища вышли Лариса и Зиночка. Обе, словно по команде, повернули головы и посмотрели в сторону спортивной площадки: Лариса с презрительной проницательностью, Зиночка - с любопытством и завистью. До конца перерыва оставалось всего ничего, и они, купив на улице по кульку семечек, проследовали обратно, на этот раз демонстративно не обратив на Серегина и Воскресенскую никакого внимания.
В десять тридцать началось собрание группы.
- Товарищи! - дребезжал Иван Макарович, выстроив своих учеников в две ширенги.- Нам дано важное общественное поручение: произвести покраску мест общего пользования. Места общего пользования, это туалеты, товарищи! Все вы слышали содержательный доклад нашего уважаемого директора Ильи Ефимовича Репкина и, разумеется, просто обязаны отнестись этому делу со полной ответственностью, как и надлежит советским учащимся, будущим строителям коммунизма.
- Есть предложение избрать штаб трудового десанта! -выкрикнула Лариса Образцова.- Предлагаю себя, Ивана Макаровича и Заложихину Зинаиду. Зина, раздавай ведра!
Зиночка сразу же загремела помятыми ведрами, хранившимися за спиной у гипсового Аполлона.
- По ведру на двоих! - командовала Лариса.- Краска в бочке!
Серегину и Воскресенской досталось последнее, самое худшее ведро.
- Ступайте на второй этаж, - напутствовал их Иван Макарович. - Будете красить мужской туалет.
Серегин вздрогнул.
Стоит отметить, что мужской туалет был единственным местом, где допускалась некоторая свобода самовыражения. Обычно, после живописи сюда стекались целые толпы учащихся. Они мыли кисти в ржавом умывальнике, курили «Приму» и «Памир», травили анекдоты, фарцевали итальянскими носками канареечного цвета, полиэтиленовыим пакетами из-под джинсов «Вранглер» и вываренными в хлорке самостроками***, справляя между делом и другие естественные нужды. Благодаря повышенному гармональному давлению посетителей этого заведения, стены мужского туалета были щедро изукрашены рисунками неакадемического характера, афоризмами и просто нехорошими словами. Хотя профессиональный уровень этих произведений был достаточно высок - как никак это был туалет художественного училища!- они не могли быть предназначены для широкого круга почитателей в силу своей специфической направленности.
- Саша,- сказал Серегин.- Может я сам все покрашу? Там много гадостей на стенах написано…
- Я знаю, - ответила она.- Меня Илья Ефимович посылал убирать в туалетах, когда я была дежурной.
- Что? - изумленно переспросил Серегин, потому что в обязанности дежурного по училищу входило давать звонки и выпроваживать за дверь ненужных посетителей.- Тебя? Мыть туалеты? Почему?
И все же, когда они переступили порог предназначенного к покраске места общественного пользования, Серегин мучительно покраснел. Удивительно, что раньше он никогда не задумывался о том, насколько гадкими и оскорбительными были все эти настенные изображения. «Скорей бы закрасить все это!» - подумал он и окунул кисть в ведро.
- Поаккуратней, пожалуйста, - внушительно произнесла мелькнувшая в дверях Лариса,- краску нужно использовать экономно, нормативный расход - двести миллилитров на метр квадратный.
- Дубина стоеросовая! - в сердцах выругался Серегин.
- Это ты о ком? - спросила Саша, задумчиво рассматривая гиганский портрет Зиночки Заложихиной работы Гургена Укусидзе, сопровожденный полуметровой надписью «Зинка дура».
- О Ларисе.
- А мне ее жалко.
- Что-о?..- изумился Серегин. - За что ее жалеть-то? Бессменный
член всех комитетов, отличница, потенциальная красная дипломница и ударница соцтруда.
- У нее нет будущего.
Серегин взглянул на Сашу с еще большим удивлением.
- Почему? Очень даже есть! Она будет членом союза художников и лауреатом ленинской премии. И еще ее наградят орденом дружбы народов за монументальное полотно «Чернокожие трудящиеся Африки оплакивают гроб с телом Патриса Лумубы». А потом…- Серегин был в ударе, к тому же, он стоял спиной к двери и несмотря на то, что Саша мучительно пыталась подать ему предупреждающие сигналы, не сразу понял, что сзади не все благополучно.
- Та-ак, - раздалось за его спиной зловеще и угрожающе. - Не работаем! Разговариваем! И опять это ты, Воскресенская!
Воскресенская побледнела.
- Что значит "опять"? - вступился Серегин, оборачиваясь.
Директор проигнорировал наглого символиста - он в упор смотрел на Воскресенскую. Казалось, его глаза вот-вот задымятся от злости. Тихоня стояла молча, явно не собираясь защищаться или оправдываться. Продолжительная пауза, способная деморализировать любого учащегося, не произвела на нее ожидаемого педагогического воздействия.
- Ты, Воскресенская, идешь на третий этаж мыть окна! - произнес наконец Илья Ефимович сдавленным голосом. Распиравшая его злость не находила выхода. Ему нужен был повод, хотя бы маленькая зацепка, чтобы разразиться криком, но Воскресенская со свойственным ей упрямством молча ожидала, что будет дальше. Нахалка смотрела куда-то в пространство, сквозь Илью Ефимовича, сквозь кирпичные стены училища…
- Ведро и тряпку получишь у Ларисы Образцовой,- выдавил из себя директор. - А ты, Серегин, можешь продолжать. Работать нужно с полной отдачей. На все сто. Любезничать будете потом!
С этими словами Илья Ефимович резко повернулся на каблуках и вышел из туалета.
"Отчего это Репкин на нее взъелся?" - думал Серегин, работая с полной отдачей. Кисть линяла, оставляя на стене вылезшую щетину, под слоем краски исчезали непристойные рисунки и брань. Закрасив надпись "Здесь мне стало легче", расположеную полукругом над последним унитазом, Серегин отправился на третий этаж.
Саша стояла на подоконнике и мыла стекла. Лариса прислонилась к стене напротив открытого окна.
- В углу протри! - командовала она, с ленинским прищуром вглядываясь в полутораметровые стекла. - И давай побыстрей, а то мы и до вечера не уйдем!
- Лара! Пошли! - теребила ее Зиночка.- Сколько можно! Все уже разошлись, только мы с тобой торчим тут, как ненормальные!
- Какая ты безответственная, Зинка! - возмутилась Лариса. - Мне поручено проконтролировать, неужели не ясно?
- Вали отсюда,- миролюбиво произнес Серегин.
Лариса испугалась, но быстро взяла себя в руки:
- Чего пристал?! Не мешай работать!
- Пойдем, Лара! - снова заканючила Зиночка.- А то опоздаем!
Зина и Лариса не пропускали ни одного показательного пожара, которые регулярно проводились в парке культуры и отдыха силами добровольной пожарной дружины.
- Ладно, - неохотно согласилась Лариса, - пошли. А то, как трудовой десант, так мы с тобой последние уходим. - Аполлона протри! - крикнула она на прощанье Саше Воскресенской. - Это не я тебе говорю! Это Ильи Ефимовича распоряжение!
Мытье окон заняло еще полтора часа. Смахнув напоследок клочковатую пыль с кудрявой головы Аполлона Бельведерского, Серегин и Воскресенская пошли в общежитие, расположенное в одном дворе с учебным корпусом.
- А вы чего не на пожаре? - поинтересовалась баба Глаша, не поднимая глаз от недовязанного носка.- Ваши все в парк пошли: и Ларка с Зинкой, и Пурген с брательниками…
Серегин и Воскресенская поднялись на второй этаж и остановились перед дверью двенадцатой комнаты, где жили девчонки. В общежитии было тихо и пустынно.
Расставаться не хотелось.
- Зайди, я тебе рубашку зашью, - предложила Воскресенская.
Серегин никогда не был в ее комнате. Надо сказать, что там было чисто. Над кроватью Ларисы висел прошлогодний календарь с фотографией Дн-ской добровольной пожарной дружины, красочный плакат "Все на пожар!" и вышитый крестиком лозунг: "Если партия скажет "надо!", комсомол ответит "есть!". Зиночкина кровать была украшена стоявшими торчком подушками, между которыми, расставив под прямым углом негнущиеся фаянсовые ноги, сидела большая пучеглазая кукла с синим бантом в волосах из пакли.
Серегин сел на кровать Воскресенской, отодвинув в сторону какую-то старую книгу, и мучительно краснея начал расстегивать рубашку. Рубашка была хорошая, модная и почти новая, но единственная и давно не стираная.
- У тебя пуговица на воротнике отрывается, - сказала Воскресенская.
- Ты очень красивая, Саша, - неожиданно для себя самого произнес Серегин и тут же похолодел от ужаса, но остановиться уже не мог. - Ты не такая, как все… ты светишься вся… ты сияешь… - и он потянулся к ней, не то обнять, не то положить голову на ее плечо, но в этот самый момент дверь распахнулась настежь и с криком « Откройте немедленно!» в комнату ввалился Илья Ефимович Репкин.
- Вот видите! Видите! - верещала Зиночка, путаясь у него под ногами. - Я вам правду говорила, Илья Ефимович: Серегин голый!
В дверях мгновенно собралась целая толпа.
- Пропустите меня! - кричала Лариса Образцова, изо всех сил расталкивая локтями любопытных: - Я представитель передовой общественности! Я должна отреагировать!
Братья Орловы дружно ржали.
- Илья Ефимович,- сказал Серегин, бледнея, - вас неправильно проинформировали. Я не голый. Просто попросил зашить рубашку, вот и все.
Директор взглянул на него с омерзением, не сказал ни слова и вышел из комнаты.
Воскресенская стояла, закусив губу.
Несчастному Серегину оставалось одно: пойти в комнату номер тринадцать, лечь на кровать и отвернуться к стене.Вечер тянулся мучительно долго. На душе было гадостно и даже мысленный вой не приносил никакого облегчения…
Что плохого было в его композиции?
Почему она была воспринята с такой враждебностью?
В ней было искреннее чувство, подлинное настроение…
Кто сказал, что смысл должен лежать на поверхности, как колбаса на тарелке?
Почему искусство должно быть реальным?
Почему реализм должен быть социалистическим?
Почему нельзя освободиться от назойливого общественного надзора?
Почему нужно быть как все, думать что приказано, рисовать как положено, мыться а общей бане?..
Почему едва проклюнувшееся, светлое и ( честное слово!) чистое чувство было мгновенно низведено до уровня собачьей случки?..
Серегин знал, что терзает себя риторическими вопросами. Порядок вещей был незыблемым и неизменным и именно это вызывало тошнотворную тоску и необратимое расстройство нервов...
В половине одиннадцатого дверь с треском распахнулась. В дверном проеме возникла огромная черная фигура.
- Привет, орлы!
Братья Орловы радостно взвыли:
- Вова!
- Вовуля!
Укусидзе полез под кровать за канистрой чачи.
Вспыхнул свет. Покрытый свежим морским загаром, небрежно одетый во все заграничное, мордастый, скуластый, зубастый Вова картинно щелкнул замками крокодилового дипломата и оттуда вывались две банки черной икры, палка сухой колбасы, городская булка и четыре солнцеподобных апельсина.
- Амадео, вставай!
Серегин повернулся лицом к стене:
- Не пью.
Вова оторопел.
- Его сегодня с Сашкой Воскресенской застукали, - объяснили братья Орловы. - Модильянчик только и успел - рубашку снять, а тут Репкин с Зинкой!..
- Обидно, - согласился Вова. Он прошелся по комнате энергичной пружинящей походкой и вдруг резко толкнул ногой закрытую дверь. Зиночка рухнула навзничь. На лбу у нее отпечаталась дверная ручка.
- Это я, Зинок, - ласково произнес Вова.- Сходи, пожалуйста, к Илье Ефимовичу и сообщи ему, что я уже здесь.
В комнате не было ни стола, ни стульев, и пирующие расположились на полу, как охотники на привале. Серегин предусмотрительно накрыл голову подушкой. Вова, имевший обыкновение пить поллитровыми кружками, быстро мрачнел.
После недолгого чавканья комната сотряслась от его громоподобного баса:
- Дорогие радиослушатели! По многочисленным просьбам юных художников города Дн-ска исполняется африканская народная песня "Давно засохли в Африке все клумбы."
- Давно засохли в Африке все клумбы,
Четыре года не было дождя… - заорал он.
- Убили гады ПАтриса Лумумбу,
Убили чернокожего вождя… - дружно подхватил хор мальчиков, но Серегин уже ничего не слышал: он спал, часто вздрагивая во сне.
Снилось ему что-то страшное, бессвязное… за ним гнались, но он не мог бежать, его искали и ему негде было спрятаться... Тело наливалось свинцом, Серегин не мог пошевелиться, словно парализованый, ему казалось, что директор положил на него тяжелую плиту и вдавливает его в землю… « А вы ногой, ногой на него наступите!» - басила Лариса. «Господи, - промелькнуло в сознании, - они хотят похоронить меня заживо…” Боль в груди все усиливалась и усиливалась, Серегин уже не мог дышать… « Я умираю, - подумал он, - я умираю…» « Нет, - раздался откуда-то тихий спокойный голос. - Это сердце. У тебя болит сердце.» « У меня никогда ничего не болело! - сопротивлялся Серегин.- Никогда… ничего…» Хотя, конечно, болело и раньше, но не так сильно.
… Он проснулся. Светало. На полу среди апельсиновых корок, положив под щеку огромный кулак спал Вова. Одна нога у него была в итальянском мокасе****, а другая - в потном носке канареечного цвета. Второй мокас торчал из-под подушки Укусидзе. Вова дергал ногой и стонал во сне, словно раненый мамонт. Серегин встал, ощущая во всем теле неизведанную доселе слабость. У него закружилась голова. Сердце дернулось, застучало, сбиваясь с привычного ритма и пронзительно защемило… « Что это со мной?» - удивился Серегин. Внезапно ему вспомнилось, что он звал во сне Бога… В памяти стали всплывать какие-то странные слова, как будто он уже молился когда-то, повторяя выученную наизусть молитву: « да святится Имя Твое», «да будет воля Твоя…», «ныне и присно и во веки веков…»,- но где это было, и было ли вообще, он не мог вспомнить, как ни напрягал свою память…
… Когда Серегин зашел в умывалку все замолчали, а потом стали нарочито громко обсуждать вчерашний показательный пожар и последнюю новость, касавшуюся ежегодного выезда на летнюю практику. Из-за острой нехватки средств выезд в колхоз на этюды отменялся. Его решили заменить дополнительными занятиями по живописи и рисунку.
Серегин взял чистый холст и поплелся в училище.
(Продолжение следует)
* НВП и ГО - начальная военная подготовка и гражданская оборона.
**"Памир", "Казбек" и "Север" ("карманные горы") - советские сигареты и папиросы.
*** самостроки - джинсы кустарного производства, которые вываривались в хлорке для того, чтобы достичь эффекта потертости.
**** мокасы (мокасины)- предшественники кроссовок, легкая матерчатая обувь, напоминающая полукеды, популярная в начале 70-х годов в сочетании с желтыми или красными носками.
Рисунок автора.