Никитский-Новгородский владыка и немецкие купцы

Александр Одиноков 3
Александр Иванович Никитский. р. 25 янв. 1842 г. † 10 ноября 1886 г.

                П.Л. Г у с е в

                I (1)
(1) Составитель этого очерка задумал дать читателям «Сборник Новгородского Общества любителей древности» нечто вроде галереи учёных, занимавшихся исследованием Новгородской старины. Конечно, первым в ряду этих учёных должен быть поставлен А.И. Никитский.


                Александр Иванович Никитский

    Никитский был, что называется, чистым историком: материалом для его трудов служили только памятники письменности (археологии он не касался); но зато в исследовании этих памятников он является пред нами великим мастером. Уметь найти тонкую, едва заметную черточку бытовой особенности среди холодных записей летописца, сопоставить группу известий из всевозможных источников и осветить их новым толкованием,— вот где было особое искусство Никитского. Надо прибавить к этому, что он, с самого начала своей ученой карьеры, отмежевал себе не широкую, но точно определенную область: истории Новгорода и Пскова,— оставался в этих границах всю свою,— правда, недолгую, — жизнь и хотя не успел все-таки выполнить всего задуманного грандиозного сооружения; но оставшиеся нам отдельные, так сказать, флигеля, павильоны, портики недостроенного здания — почти все отличаются стройною законченностью.
    Если бы Никитский выполнил свою задачу: дать русской исторической науке детально разработанную областную историю быта одной из обширнейших и важнейших частей русской империи, — его труд был бы единственным, который превзошёл бы даже современную нам попытку проф. Грушевского, связанного по рукам и по ногам тенденцией, областным шовинизмом. У Никитского не было тенденции в этом, вредном для науки, смысле. Он любил свой труд и свою задачу, но не допускал, ни пристрастия, ни натяжек. Доказательством факта для него служила только документальность его; боролся он только с необоснованными или мало обоснованными выводами.
    Александр Иванович родился в Новгородской земле, в г. Череповце, 25 января 1842 года; отец его был учителем истории и географии в местном городском училище. Первоначальное воспитание Никитский получил в благородном пансионе при Новгородской гимназии, где и окончил курс в 1860 году с золотой медалью. Здесь определилась и задача всей жизни Никитского. Во время пребывания его в гимназии, преподавателем русской словесности был известный Иван Киприанович Куприянов, увлекший многих своих учеников на путь исследования родной старины; он же открыл научные горизонты и юному Никитскому, который в гимназическом мундирчике уже помещал статьи в Новгородских Губернских Ведомостях.   Политические бури, свирепствовавшие в то достопамятное время, не поколебали 18-ти летнего Никитского, когда он появился в Петербургском университете; этот молодой человек был уже убеждённым последователем науки. Буря только замедлила ровные, уверенные шаги будущего учёного; осенью 1861 года университет закрыли, и Никитский получил кандидатский диплом только в 1866 г. и притом в Юрьевском университете. С 1868 г., заняв место преподавателя в гимназии Человколюбивого общества в Петербурге, А.И. вступил на прямой путь и начал возводить фундамент задуманного им предприятия В конце 1869 г. Никитский напечатал первый из своих очерков из жизни В. Новгорода — «Правительственный совет» (Журн. минист. народн. просв, октябрь),— в котором из документов, преимущественно немецких, впервые в науке определил существование, состав и компетенции высшего государственного учреждения в Новгороде (Der herren rade, стр. 299), обсуждавшего текущие дела управления предварительно рассмотрения их на вечевом собрании.
    В следующем 1870 г. появился второй очерк — «Св. великий Иван на Опоках» (Журн. Мин. народн. пр., август, т. е., о купеческой организации, административной и судебной, ведавшей и иностранную торговлю, сосредоточенной при Ивановской церкви. В том же году Никитский поместил в «Русской Старине» статью: «Военный быт в В. Новгороде (XI — XV ст)»,— искалеченную редакцией журнала, которая выкинула все цитаты и ссылки в примечаниях и тем лишила эту работу всякого научного значения.
    Но Никитский был занят уже своей магистерской диссертацией начало которой, под именем «Теория родового быта в древней Руси», он напечатал в «Вестнике Европы» 1870, же года, а продолжение следовало отдельными главами в журн. мин. нар пр.: «Областной быт В. Новгорода» (1871 г.), «Господин Псков («Псков и его устройство» — в диссертации) — в 1872 г. и «Политическое единение» (с Москвою) в 1873 г. Прибавив к этим главам истории псковской церкви в период независимости Пскова. Никитский представил факультету в 1873 г. диссертацию под заглавием «Очерк внутренней истории Пскова» (Спб. 1873 г.), напечатанную на ссуду из капитала, пожертвованного А.Н. Стобеусом гимназии Человколюбивого Общества. Петербургский университет признал молодого историка магистром, академия наук удостоила его Уваровской премии, а Варшавский университет пригласил на кафедру русской истории, освободившуюся с уходом проф. Аристова в Харьков. Прибыв в Варшаву, А.И. уже 2 октября 1873 г. читал вступительную лекцию. Здесь же Никитский обработал и свою докторскую диссертацию: «Очерк внутренней истории церкви в В. Новгороде», за которую в 1879 г. и был удостоен высшего ученого звания. Диссертация эта вызвала замечания Е.Е. Замысловского (журн. мин. нар. пр. 1880 г., январь). Никитский отвечал некоторым критикам (по поводу ереси стригольников — в том же журнале 1880 г., июнь). В последнем, изданном при жизни, большом труде своём, Никитский горячо искореняет всякие недостаточно подкрепленные документально; факты. Например, совершенно отрицая рассказ Иоакимовской летописи о введении христианства в Новгороде.
    Никитский попутно нападает на Лавровского и Костомарова; не признавая за Софийской казною — государственной казны, он расходится с Прилежаевым; а известия о богатствах, вывезенных Иваном III из Новгорода, называет баснями и упрекает Беляева за доверие к подобным рассказам. Этими примерами мы хотим только показать, как ретиво Никитский стоял за историческую правду и как ревниво оберегал её от вторжения сомнительных, по его мнению, предположений. Здесь, конечно, важнее всего строго-критический метод, которого держался А.И.
В предисловии к своей докторской диссертации, Никитский прямо заявляет о намерении своём написать Историю внутренней жизни В. Новгорода» (ст. I), но, к сожалению, здоровье не позволило ему закончить свой труд. A.И. не отличался крепостью организма, — говорит Н.И. Барсов в некрологе (журн. м-ва нар. пр. 1886 г., декабрь).— Усиленные занятия с ранней молодости, кабинетный образ жизни, при всей его правильности и осторожности, постепенно подтачивали его силы, и требовалось очень немного, чтобы серьезно надломить их. В феврале 1879 г. он обращался к ректору с просьбой уволить на продолжительное время от чтения лекций.
    В 1883 и 1885 гг. понадобились поездки в юго-восточный край для лечения кумысом, но они не восстановили здоровья. В мае 1886 г. А.И. уже не мог вести экзамены; обнаружились угрожающие признаки грудной болезни». Занятый разбором одного ученого труда, представленного на Уваровскую премию, умирающий историк отложил поездку в Крым и сначала кончил свой отзыв, а потом уже отправился на курорт, но было уже поздно: в ночь на 10 ноября 1886 г. Никитского не стало.
Из обработанных частей большого предприятия А.И-ча, после его смерти, осталась «История экономического быта В. Новгорода», которую (по рукописям, просмотренным с разрешения вдовы покойного, Алекс. Антон. Никитской, г. Хризоменовым) — и издало Московское Общество истории и древностей в своих «Чтениях» 1893 г. кн. I и II.
    Никитский не был только узким специалистом; его волновали и политические, и общественные вопросы. Так, во время восточной войны 1877 — 78 гг., он читал публичные лекции: «Восточный вопрос в его историческом развитие», писал «О народном движении в Отечественную войну», говорил патриотические речи в Варшавском русском собрании, был деятельным членом общества в том краю, куда забросила его судьба, поставила его «вечником» вдалеке от любимого Новгорода.
А.И. похоронен в Варшаве, на Вольском кладбище, и там ему в 1887 году поставлен намогильный памятник.
    Приложенный к настоящему очерку портрет Никитского имеет свою маленькую историю. Портретов его до сих пор не появлялось ни в ученых, ни в иллюстрированных изданиях, а между тем со смерти историка прошло уже почти 25 лет (2).
    В поисках своих я обратился, между прочим, к проф. С.Ф. Платонову, зная его глубокое уважение к памяти Новгородского историка, а также зная его постоянную готовность помочь каждому, занимающемуся по русской истории. С.Ф. направил меня к проф. И.П. Козловскому, преемнику Никитского на кафедре Варшавского университета. И ходатайство моё увенчалось полным успехом.
    В Варшаве, к изданию портрета А.И. отнеслись с горячим сочувствием, сами пересняли с увеличением фотографическую карточку покойного учёного, сохранившуюся у преподавателя 1-й Варшавской гимназии В. М. Булашева и безвозмездно представили снимок в моё распоряжение.
    Принося этим лицам глубокую благодарность, не могу не заметить, что как, значит, жива до сих пор память о благородном и талантливом учёном, когда он и через четверть века возбуждает к себе любовь всех, пользующихся его трудами.
_______________________
Примечания:
(2) Эта годовщина исполнится 10 ноября нынешнего 1911 года.
Источник: Гусев, П. Л. Александр Иванович Никитский // «Сборник Новгородского общества любителей древности». Новгород, вып. 5. 1911. С. 1 – 5.


                А.И. Никитский

                ОТНОШЕНИЯ НОВГОРОДСКОГО ВЛАДЫКИ
                К НЕМЕЦКОМУ КУПЕЧЕСТВУ
                ПО НОВЫМ ДАННЫМ

    В своём «Очерке внутренней истории церкви в Великом Новгороде» мы имели уже случай коснуться того значения, каким пользовался Новгородский владыка в делах пребывавшего в Новгороде немецкого купечества. Мы выставили там на вид, какое благодетельное влияние оказывал представитель Новгородской церкви на положение отдельных лиц, входивших в состав немецкого купечества. Но этим дело ещё далеко не исчерпывалось.
    Обнародованные недавно новые немецкие документы показывают, что владыка имел в Новгороде ещё другое, гораздо важнейшее значение. Судя по этим документам, он являлся защитником и покровителем не только отдельных лиц между иноземцами, но одинаково всех иноземцев в их целом составе. Деятельность его в этом заслуживает тем большего внимания, что она была благодетельною не только для одних Немцев, но в равной мере и для самих Новгородцев.
    Положение немецкого купечества, даже в его целом составе, было в Новгороде весьма шатко и исполнено больших опасностей. Причины такого явления заключались не столько в столкновениях купечества с Новгородцами (что также случалось) в самом городе, сколько в судьбе новгородских купцов вне пределов их родины.
    Как известно, Новгородцы никогда не отказывалась от активной торговой деятельности, по крайней мере, в ближайших соседних Ганзейских городах. Но это стремление к деятельной торговле обходилось им не дешево. Хотя торговые трактаты и гарантировали Новгородцам свободный и безопасный путь в ганзейские торговые центры, тем не менее, торговые предприятия их далеко не всегда оканчивались благополучно. Напротив, купцы сплошь и рядом становились жертвами разных разбойников. Хотя, далее, трактаты и обязывали Немцев отысканием преступников, тем не менее, по трудности дела и отчасти по отсутствию к нему сильного желания, преступники разыскивались далеко не всегда, и потери Новгородцев оставались без всякого возмещения. Что было делать в таких случаях Новгородцам?
    Торговые трактаты обязывали их ведаться с ответчиками, отнюдь не прибегав к репрессалиям против пребывавшего в Новгороде немецкого купечества. Но как было к ним не прибегнуть, когда репрессалии представляли весьма легкое средство не только побудить Немцев к ревностнейшему разысканию преступников, но в крайнем случай даже и прямо получить с пребывавших в Новгороде иноземцев вознаграждение за потери, понесённые его гражданами на чужбине?
    Как бы то ни было, только при всяком крупном, выходящем из ряда нарушений новгородских интересов вне родины, немецкому купечеству в Новгороде нужно было быть готовым к ответу пред Новгородцами. Самое ближайшее, что могло грозить немецким гостям в Новгороде в подобных случаях, было общее задержание купечества, то-есть, лишение права свободного возвращения на родину вместе с товарами.
    Легко представить себе, какую сумятицу в торговой жизни должен был производить уже один такой поступок, какие печальные следствия должно было иметь такое задержание на долгое время. Но задержать было ещё не всё зло, которого могло ожидать немецкое купечество. Как скоро удовлетворение претензий, несмотря на задержание, затягивалось, немецкие гости должны были готовиться к худшему. Легко могло статься, что вече, разъярённое неисполнением городами своих требований, и быть может, соблазняемое, особенно в своих низших слоях, богатою поживой, какую представляли иноземные дворы, обрушивалось на местопребывание иноземцев и предавало их грабежу.
    Но если бы даже дело и не дошло до этого последнего, крайнего акта, во всяком случае, в качестве понуждения к скорейшему удовлетворению новгородских требований, Немцам легко было испытать заключение в тюрьме с наложением оков.
Но и этим замешательство не кончалось. Репрессалии с одной стороны вызывали обыкновенно репрессалии с другой. За задержанием гостей в Новгороде следовало по пятам задержание новгородских купцов в лифляндских городах, или если их там не было в достаточном количестве, по крайней мере, прекращение торговли с Новгородом. Таким образом, из-за одного какого-либо частного случая, торговое движение, продукт долгой исторической жизни, к крайнему ущербу обеих сторон, останавливалось совсем.
    Если указанные нами следствия наступали не всегда в их полном и грозном виде, то причин этого явления временами надобно искать в примирительном вмешательстве Новгородского епископа. Прежде всего, опираясь на святость своего сана и на роль, свойственную ему на новгородском вече, владыка старался не допускать крайних проявлении вражды к иноземцам, вроде разграбления двора или заключения гостей под стражей в оковы.
    Мы имели уже случай заметить, что при распадении Великого Новгорода на враждебные партии, готовые стать друг против друга с оружием в руках, Новгородский владыка имел обыкновение выступать между ними в роли посредника (1). Подобным образом он считал своею обязанностью содействовать умиротворению страстей и тогда, когда раздор открывался между Новгородцами и Немцами. Особенный вес этому посредничеству владыки давало то обстоятельство, что по религиозному характеру времени, как всякое важное частное дело, так равно и вечевые постановления и решения, требовали духовной санкции, святительского благословения.
    В силу этого обстоятельства, владыка являлся пред лицом веча не просто духовным пастырем голос которого мог быть принять во внимание наравне с голосами других членов веча, но таким пастырем, от которого зависела духовная санкция, который мог её дать, но мог также и отказать в ней.
    Этим-то качеством своим Новгородский владыка и пользовался, как средством, в борьбе с вечевыми увлечениями. Как скоро именно дело заходило о какой-либо несправедливом акте против Немцев, владыка отказывался дать своё благословение вечевому решению и стоял за отказ твердо, несмотря на все неприятности и огорчения со стороны массы народа. Разъясним это на примере.
    В мае 1424 года новгородские купцы подверглись нападению на море при Везенберге, иначе при Торкане у Ревеля или при Юмметакеве. Сами они были убиты и брошены за борт, а товары их в значительном количестве захвачены разбойниками (2). Узнав об этом деле, совет Любека принял некоторые меры к отысканию преступников. Городам предписано было в случае открытия разбойников задержать их, и в то же время в Киль были отправлены гонцы для собрания там нужных сведений месте. Поиски эти, равно как и другие, дальнейшие, остались, однако, безуспешными (3).
    Между тем сами Новгородцы получили известие, что разбой был совершён жителями города Везепберга и его окрестностей, что захваченные товары отвезены внутрь страны, и что в Везенберге, равно как в Ревеле, ходили люди в платье, принадлежавшем их братье Новгородцам (4). Новгородцы пробовали было обращаться с просьбой об отыскании разбойников в Ревеле, но там граждане их были осмеяны на торгу (5). Так как, однако, торговыми трактатами обе стороны обязывались к отысканию преступников, то Новгородцы, встретив такое пренебрежение со стороны горожан Ревеля, не нашли ничего лучшего, как перенести ответственность на жившее в Новгороде немецкое купечество и в начале 1425 г. подвергли последнее, в составе 150 человек, задержанию (6).
    Как скоро слух о беде, постигшей немецкое купечество, достиг Ганзейских городов, последние для охлаждения Новгородцев прибегли к испытанному с их стороны средству, к прекращению торговли, а для освобождения купечества отправили в Новгород послов. Указывая на готовность городов содействовать отысканию преступников, послы выставляли Новгородцам на вид, что те невиновны в разбое ровно ни в чём. Пребывавшие в Новгороде немецкие гости в свою очередь прибавляли, что Везенберг, при котором произошло разграбление, не входит в состав Ганзейского союза, а принадлежат орденмейстеру.
    На эти замечания Новгородцы отвечали, что они посылали гонцов к орденмейстеру, во что тот не признал этого дела своим, а велел гонцам ехать в Ревель, в потому твердо стоял на своём требовании, чтобы Ганзейские города указали им преступников. И в случае, если бы такое указание обнаружило их невиновность, Новгородцы обещались немедленно же освободить купечество от задержания (7).
    В таком положении, лифляндские послы в апреле 1425 года дали Великому Новгороду ручательство, что в скором времени туда прибудут великие послы, могущие уладить все дело. Новгородцы на этом успокоились: они отказались от намерения посадить гостей в оковы, сдали их на поруку старшинам и приказчику двора, дозволяли покупать жизненные припасы, ходить из одного двора в другой, но никуда более (8).
    Но когда обещание не исполнилось, великие послы в назначенный срок, Иванов день (24-го июня), не явились, то Новгородцы опять заволновались. После долгого шума на вече, они бросились (как живописует немецкая грамота) на немецкий двор, подобно лающим собакам, как-будто бы один хотел нас сварить, а другой изжарить, и кричали, что гостей надо заключить под стражей в оковы. И это последнее, несомненно бы, случилось, если бы в дело не вмешался Новгородский владыка.
    Видя, что распря начинает принимать крайне опасный характер, владыка Евфимий сам лично явился на вече и старался склонить Новгородцев отстать от своего намерения. Но, когда те не обнаружили к тому готовности, то Евфимий наотрез отказался дать вечу свое согласие и благословение на заключение гостей в оковы и стоял твердо на своём, несмотря на огорчения, которые при этом ему пришлось испытать от народа. И владыка не только настоял на своём, но пользуясь содействием лучших людей, успел своими просьбами склонить вече дать срок купечеству (две недели) для отправления на родину посла и получения оттуда сведения на счет прибытия послов, одаренных полномочием дать ответ на счет погибших Новгородцев и их товаров (9). И только в случае, если бы гонец привёз неблагоприятный ответ на счёт разбоя и прибытия полномочных послов, только в этом случае Новгородцы грозили теперь, что они обратятся со своими претензиями к немецкому двору и возьмут у тамошних гостей столько товаров, сколько нужно для покрытия понесённых ими потерь. Это последнее решение было открыто заявлено на вече с прибавкой, что тогда пусть посылает послов тот, кому нужно (10).
    Заботы Новгородского владыки не ограничивались однако одним предупреждением крайних насильственных мер. Он одинаково хлопотал и об уничтожении простого задержания и доставления Немцам свободного пути на родину. Такие хлопоты имели тем большее значение, что временами задержание сопровождалось многими печальными следствиями, могшими стать крайне невыгодными для самого Великого Новгорода. Задержание уже само по себе неизбежно должно было вести к трате средств на продовольствие в Новгороде, которая, при продолжительности срока задержания, могла достигнуть довольно крупной цифры. Затем, задержание невольно влекло к столкновению немецких гостей с новгородскими властями и к порождению новых тяжебных дел. Наконец, могли встречаться случайные обстоятельства, которые делали задержание гостей просто роковым. Все эти обстоятельства, невольно побуждавшие владыку к вмешательству, замечаются и в рассматриваемом случае.
    Нам не известно, был ли доставлен в назначенный срок в Новгород ответ лифляндских городов по поводу разбоя 1424 года, но известно, что новые послы лифляндских городов явились в Новгород несколько позже, а именно в августе 1425 года. Но главное, послы никак не могли согласиться с Новгородцами и принуждены были уехать ни с чем.
    Как нужно предполагать, Новгородцы требовали на этот раз от послов, чтобы те согласились на уплату за понесённые новгородскими купцами потери и обещались принять решительные меры к отысканию разбойников. Но лифляндские послы боялись, что, согласившись на подобную уступку, они как бы признают себя виновными в деле, которое им совершенно чуждо, создадут для себя крайне невыгодный прецедент и таким образом испортят себе всё своё будущее.
    Имея это в виду, послы прямо и решительно отвечали Новгородцам, что они не дадут ни одной копейки (пфеннига) за дело, в котором города не виноваты ни душой, ни телом (11). Но так как, с другой стороны, и Новгородцы не хотели отступить от своих требований, то, несмотря на ходатайство послов, задержание немецких гостей осталось в силе, а вместе с тем стали обнаруживаться и его дурные следствия.
    Траты, сделанные немецким купечеством на продовольствие во время задержания 1425 года, достигли весьма почтенной цифры. По исчислению Немцев, они простирались ни более ни менее, как до 4000 гривен серебра. В особенности сильно пострадали молодые люди, приказчики (gesellen), которых в то время было очень много в Новгороде, человек с 125. Они истратили не только все средства, которые имели, но в некоторой части даже и платье со своих плеч (12). В то же время один Немец из хорошей семьи, по имени Кост, был избит новгородскими приставами и от полученных им побоев умер в Новгороде.
    Наконец, к довершению несчастий присоединился мор, вырывавший тогда много жертв в северной и средней полосе России, равно как Польше и Лифляндии. Мор наложил свою руку и на новгородский немецкий двор: и там обнаружилась сильная смертность. Из 150 человек, входивших в состав немецкого купечества, в течение задержания умерло 36 человек (13).
    Кто знает чем бы все это кончилось, если б и тут не явился со своею помощью новгородский владыка. Когда, именно в конце сентября или в октябре 1425. года, получено было от немецких городов письмо, ходатайствовавшее об освобождении купечества и указывавшее, что в случае убийства и ограбления купцов истцу надобно ведаться с истцом, а не подвергать аресту неповинное купечество, и что города готовы принять меры к отысканию преступников, то владыка, пользуясь этим случаем, решился прямо выступить в защиту немецких гостей (14).
    Евфимий I бил именно челом посаднику, тысяцкому и всему Великому Новгороду и просил, чтобы немецкому купечеству был открыт свободный и безопасный путь на родину и предоставлено было право взять с собою товары, накупленные в Новгороде, а привезенные туда — распродать. На этот раз челобитье владыки было не только немедленно же уважено, и купцам предоставлена была полная свобода, но в виду гнетущих обстоятельств, вопрос даже не встретил большого противодействия (15).
    Снятие ареста, совершившееся в половине октября 1425 года, последовало как нельзя более кстати. Опасность дальнейшего пребывания иноземцев в Новгороде была так велика, что купцы торопились уехать, даже оставляя в Новгороде свои товары и только выговаривая себе право вернуться за ними в более благоприятное время (16).
    Но и хлопотами по освобождению немецких гостей услуги Новгородского владыки не исчерпывались. Нужно было не только вывести гостей из тяжёлого положения, но и поправить дело торговли, восстановить торговое движение, которое обыкновенно в таких случаях прерывалось. Тут приходилось бороться одинаково и Немцами и с Новгородцами. Но владыка умел выйти с честью из такого затруднительного положения.
    Прежде всего он старался расположить самих отъезжающих из Новгорода немецких гостей в пользу мира и восстановления торговой связи. Когда, при удалении из Новгорода, в конце октября или в ноябре 1425 г., немецкие гости собирались ехать мимо владычного двора, то владыка потребовал и пригласил их к себе во двор и там каждому из них давал своё благословение и руку. При этом, он просил каждого всячески, чтобы, во внимание к тому, что им сделано для них доброго у Новгородцев, купцы выхлопотали бы его послу благоприятный ответ, и чтобы между обеими сторонами установились опять хорошие отношения (17).
    Но расположить Немцев в пользу восстановления дружественных связей была только одна сторона дела. Нужно было ещё расположить к тому же самих Новгородцев и даже облегчить им первые шаги. В самом деле, заварив кашу с Немцами, Великий Новгород и сам попал в затруднительное положение, навлёк своими действиями на себя всеобщую остановку торговли.
    Положение его было тем невыгоднее, что выйти из него без ущерба для собственного достоинства было нельзя. Выступив так враждебно против Немцев, причинив им столько горя и потерь, Великий Новгород уже не мог сломить свою гордость, не ног явиться в роли стороны, ищущей установления дружественных сношений с Ганзой. Объявивши торжественно на вече, что в случае неполучения от городов благоприятного ответа, Новгородцы сами возьмут с гостей немецких всё, что им следует за потери их братьи, а там – посылай послов тот, кому нужно, Великий Новгород естественно должен был видеть позор для себя в отправлении послов к Ганзейским городам для завязания с ними вновь дружественных сношений: это просто значило бы прямо признать свои действия несправедливыми. Но Новгородский владыка выручил своих сограждан и тут.
    Он ни мало не поколебался принять позор на себя предложил Великому Новгороду отравить от своего имени посла, который должен был устроить дело примирения обеих сторон. Новгородцы согласились. «Не сделай этого владыка», прибавляет немецкая грамота, — «Новгород скорее сам перевернулся бы вверх дном, чем дозволил бы нам свободный отъезд» (18).
    Приняв дело на себя, Новгородский владыка немедленно же приступил к его исполнению. Намерение его состояло в том, чтобы Немцы предварительно устроили соглашение с ним, архиепископом, при посредстве его посла, и таким образом подготовили бы почву для сближения и с самим Великим Новгородом. И это ему удалось в известной мере.
    Послу, отправленному к Немцам вместе с купечеством в конце октября 1425 года, дан был владыкою наказ просить города, чтоб они приложили старание отысканию преступников, и в случае удачи поиска, к производству суда по крестоцелованию, так, чтобы невинным не пришлось отвечать за виновных, и чтобы на города не пали за это грех и позор, равно как и упрёки со стороны Великого Новгорода.
    Вместе с тем послу велено было стараться, чтобы между заинтересованными сторонами вновь водворились мир и согласие (19).
    В Дерпте, куда посол прибыл в начале ноября, ему была даны со стороны граждан самые успокоительные заверения, свидетельствующие о тождестве взглядов их на дело с взглядами владыки, но окончательный ответ обещано сообщить последнему чрез послов или письменно не раньше, как по составлении съезда представителей лифляндских городов, невозможного пока вследствие распутицы (20)
    Так как однако, в Новгороде оставались больные гости, да и большая часть немецких товаров не была ещё оттуда вывезена, то города Дерпт и Ревель, опасаясь, чтобы Новгородцы, не получив категорического ответа на счёт восстановления торгового движения, не возвратились вновь к системе репрессий и не создали бы препятствий к вывозу товаров, ещё до осуществления съезда представителей лифляндских городов, отправили от себя для восстановления торговли в декабре 1425 года к владыке и Новгороду новых послов, Гильбронда фон-Мегена и Андрея Смединга (21).
    Благодаря примирительному настроению этих последних, им удалось, при содействии владыки, устроить дело соглашения с Новгородом. В заключённом ими с Новгородцами договоре послы не только согласились на восстановление торговли, но и гарантировали Новгороду свободу торгового движения во все 73 Ганзейские города, а вместе с тем обещали, что в Новгород прибудут великие послы, уполномоченные уладить все тяжбы (22).
    В знак согласия на эти условия, Великий Новгород дал торжественно руку немецким послам, а те в свою очередь поручились, что тот же акт будет оказан и новгородскому послу со стороны лифляндских городов (23). И когда, для исполнения этой церемонии, Новгород отправил, теперь уже прямо от себя, к лифляндским городам посла, по имени Александр, то последний, прибыв в Дерпт 28-го января 1426 года, нашел там также самый благоприятный приём.
    Согласно с заявлениями фон-Мегена и Смединга, граждане Дерпта, со своей стороны, признали обязательность всех условий, которые были сделаны этими лицами с Новгородом относительно разыскания и суда над разбойниками, отправления посольства и установления между Новгородом и Ганзой дружественных сношений и торговой безопасности. Только в отношении моря они позволили себе предостеречь Новгородцев и затруднились принять на себя ответственность за его безопасность, так как это было свыше их сил (24).
    Что же касается до выраженного послом желания, чтобы договорная грамота, составленная в Новгороде, была скреплена печатями Дерпта и Ревеля, то в Дерпте на это ответили, что ничего подобного не нужно, так как грамоте приложены печати городских послов, а это делает её для городов столь же обязательной, как если б у неё были печати их собственные или их бургомистров (25).
    Казалось бы, дело, возбуждённое разбоем 1424 года, приходило таким образом к своему благополучному окончанию. Но, как все подобные тяжбы, как тяжба по делу Нерона и его товарищей, так и тяжба 1424 года, затянулась на многие годы. Причиной остановки послужило на этот раз то обстоятельство, что примирительный образ действий Дерпта и Ревеля и их представителей фон-Мегена и Смединга не встретил одобрения со стороны остальных Ганзейских городов.
    Ещё во время задержание купечества города держались того мнения, что лучше заставить первое потерпеть немного, чем входить с Новгородом в какие-либо сделки, которые по характеру обстоятельств не могли быть выгодными для Ганзейского союза. В особенности они предостерегали арестованных от принятия на себя вознаграждения за понесённые Русскими в 1424 г. убытки, так как, в случае согласия на это, пришлось бы платить за все забытые и сложенные уже долги, а на такую расплату не хватило бы даже всего имевшегося у гостей имущества (26).
    Теперь же, когда купечество было уже на свободе, делать какие-либо уступки Новгороду казалось городам просто непозволительно. Города, по указанным сейчас соображениям, находили уже, что послы позволили себя одурачить, дав Новгороду обещание на счет прибытия туда полномочных доверенных, могущих уладить все тяжбы. Но ещё более опасным казалось городам ручательство, данное послами Новгородцам, что те могут безопасно ездить во все 73 Ганзейские города.
По их мнению, такое ручательство не только противоречило всем прежним договорам, но и не согласовалось с недавно (в июне 1426 года) состоявшимися в Любеке постановлениями Ганзейского сейма. Последние именно давали лифляндским городам право на заключение одного перемирия на два года, да и то только под двумя условиями: 1) чтобы Новгородцы вознаградили Немцев за причинённую им задержанием несправедливость, и
2) чтоб они сами приняли на себя риск плавания по морю и встречи с разбойниками (27).
    Вследствие такого разногласия между городами, дело 1424 года не было закончено и продолжало оставаться не решённым даже тогда, когда владыки Евфимия I уже не стало в живых (1428 г.)
    Как бы то ни было, но во всяком случае нельзя не поставить последнему в большую заслугу, что своим вмешательством он успел отнять у раздора его острый характер и тем не только избавил от многих бед немецкое купечество, но и принёс пользу самому Великому Новгороду, не допустив его впасть в ненужные крайности.
    Нам не известно, как оценена была деятельность Евфимия I самими Новгородцами: собственно русские источники безусловно молчат о заслугах этого архипастыря. Но за то тем красноречивее раздаётся похвальный голос немецких грамот и таким образом спасает от забвения лицо, которому по справедливости принадлежит одно из видных ест в ряду достойнейших новгородских святителей. В грамотах этих-то превозносятся похвалами «великие труды и просьбы» Новгородского владыки по освобождению немецкого купечества, то свидетельствует челобитье и благодарность за благоволение и благодеяние, оказанное «святым отцем и господином архиепископом» немецким людям, то, наконец, владыка Евфимий величается «человеком добрым и справедливым, умеющим отличать правду от неправды».
    И история – мы позволяем себе рассчитывать на это в виду представленных нами данных — закрепит за Евфимием I одно из таких величаний, данное ему немецкою грамотою уже после смерти, а именно титул: «доброго защитника и покровителя немецкого купечества» (28).

___________________
Примечания:
(1) Очерк внутренней истории церкви в Великом Новгороде. С. 39.
Кстати заметить, что при обозрении отношений владыки к членам Немецкого двора там вкралась описка, а именно на Стр. 45, строке 12, поставлено вместо: «компаньови Новгородца Максима Аввакумова» просто: «Новгородцем Максимом Аввакумовым».
(2) Bunge und Hildebrand. U.B. VII. 225. 1425. Июля 11-го.
(3) Там же. VII. 122. 1424. Август 5-го.
(4) Там же. VII. 225. 1425. Июля 11-го.
(5) Там же. С. 226.
(6) Там же. С 181. Марта 9-го.
(7) Там же. С. 225. Июля 11-го.
(8) Там же. IV. 437. 1425. Апреля 27-го.
(9) Там же. VII. 221. 1425. Июля 4-го.
(10) Там же.
(11) Там же. С. 240. Сентября 1-го.
(12) Там же. С. 221. Июля 4-го.
(13) Hanserec. II Abt., I. 510. 1436. Сентября 24-го.
(14) Bunge und Hildebrand. U.B. VII. 242 – 244; 248. 1425. Сентября 24-го.
(15) Там же. С. 257 – 258. Октября 18-го.
(16) Там же С. 258, 286.
(17) Там же С. 261. Ноября 11-го.
(18) Там же. С. 258. Октября 18-го.
(19) Там же. С. 261. Ноября 11-го.
(20) Там же. С. 260. Ноября 11-го.
(21) Там же. С. 286. 1426. Января 19-го.
(22) Там же. С. 361. 1426. Октября 16-го.
(23) Там же. С. 293. 1426. Февраля 1-го.
(24) Там же.
(25) Там же.
(26) Там же. С. 243. 1425. Сентября 10-го.
(27) Там же. С. 361. 1426. Октября 16-го.
(28) Там же. С. 261. 1425. Ноября 11-го.
_________
Источник:
ЖМНП. № 228, 1883 г. Июль. Отдел II. С. 1 – 15

Текст публикации подготовил А. Одиноков