Поставив чайник на огонь, Клава в изнеможении опустилась на табурет и обхватила голову руками. Как ей было тяжело! Вся жизнь бурным потоком пронеслась в воображении, подобно яростной горной речке.
Она вспомнила себя маленькой светловолосой девочкой с красивыми карими глазами, стоящей перед молодой матерью, которая перевязывала ее густые, вьющиеся волосы широкой синей лентой и заботливо поправляла ее новое бархатное платье. Обе весело смеялись в предчувствии праздничных развлечений. Светило теплое солнце, и счастье витало над маленькой Клавой, лукаво притаившись среди пылинок, которые всегда можно разглядеть в лучах света. Вспомнилось, как сидя за первой партой, они с подругой хихикали над мальчиком, отвечающим у доски. Тот смущался, краснел и, наконец, обиженно и беспомощно замолкал. Школа, время озорных детских игр, закончилась, и Клава поступила в медицинский институт. Студенческие воспоминания оказались самыми радостными. Тогда думалось, что нескончаемо длинная жизнь только начинается, а впереди сверкает, ожидая ее, загадочная и почти сказочная страна, в которой живут самые честные, добрые люди, и случаются удивительные вещи, главная из которых – огромная, сияющая Любовь!
Клава свято верила, что ее любовь будет именно такой – великой, звучащей, как мощный орган самого высокого и великолепного собора. А потому юная девушка открыто и с нетерпением ждала встречи с этой главной линией своей судьбы.
Семь лет учебы прошли быстро, и вот Клава – педиатр в детской больнице. Утомленная бесконечной рутинной работой, она и не думала жаловаться. Врачевать маленьких пациентов было для нее удовольствием. Детей она очень любила и радовалась их выздоровлению не меньше родителей.
Иногда, между наполненными работой днями, удавалось повеселиться. Подруги приглашали Клаву на вечеринки, зная ее порядочность и веселый нрав. На одном из таких вечеров к ней подошел вежливый молодой человек. Они танцевали, и он почти понравился Клаве. Иван проводил ее домой, они долго гуляли по ночным улицам. Утром он ей позвонил.
Новый знакомый ухаживал обстоятельно и серьезно. Клава чувствовала себя почти счастливой, если бы не смутная тревога, прячущаяся в самой глубине души. Иногда она больно сжимала сердце, будто спрашивая: «Клава, это та ли огромная и сияющая любовь? Подумай, ее ли ты ждала?»
Но она уже не могла думать. Нахлынувшие новые сильные ощущения отгоняли прочь смутную тревогу.
Через два месяца Иван предложил ей руку и сердце. Клава счастливо и сразу согласилась, внезапно оказавшись в роли жены, любящей мужа до самозабвения. Очень скоро характер Ивана сильно изменился. Клава неожиданно поняла, что он совсем не тот человек, которого она любила. Она совершенно не знала супруга…
А муж начал открыто издеваться над романтической, переполненной любовью, ее душой. Изощренные пытки день ото дня становились все жестче. Иван сознательно унижал жену, словно хотел начисто истребить в ней опасную, по его мнению, тягу к свободе, лишить уверенности в себе, а затем подкопать и сами корни ее личности, чтобы вырвать их прочь.
– Стать главой семьи можно, лишь указав жене ее место! А готовить у плиты можно и без лишнего самолюбия, – думал он.
Клава страдала от грубости и цинизма, лавиной обрушившихся на нее. Она оказалась не готовой к такой семейной жизни. Разве можно привыкнуть и спокойно терпеть откровенное хамство? Мысль о разводе все чаще приходила в голову. Но ребенок… Их общий ребенок уже жил в ее теле.
– Пусть у него бутет отец, – решила Клава.
Теперь ее мысли и ощущения сосредоточились на ожидании новой жизни. Ему, маленькому родному человечку, истерзанная женщина хотела отдать всю свою неистраченную любовь.
Родился мальчик. По настоянию отца, его назвали Федором. Клава обрела новые силы для жизни. Ее незаурядный ум и нежная натура готовились передать самое сокровенное – часть полураздавленной, но еще сильной и живой души сыну. Она ошиблась… Воспитанием сына занялся отец. Мальчик подрастал, а Иван продвигался по службе и вскоре занял руководящую должность. Никаких Клавиных усилий не хватило, чтобы помешать отчуждению сына, которому отец постоянно внушал презрение к матери, да и к женщинам вообще.
Федор успешно усваивал отцовские уроки. Он оказался хорошим учеником. Сын относился к матери неуважительно и грубо. Он искренне считал, что мать – существо второстепенное, необходимое лишь для исполнения их желаний. Он был уверен, что она служанка, не имеющая права на свое мнение.
Так Федор превратился в маленького тирана. Даже когда мужа не было дома, Клава не могла расслабиться и отдохнуть. Ее терзал злой эгоизм собственного сына. Клава оказалась в страшном и совершенно безвыходном тупике отчаянного одиночества. Краски вокруг померкли, времена года стерлись. Она перестала следить за собой. Да и зачем? В праздничные дни муж отправлялся к друзьям и забирал маленького Федю. Мать оставалась сторожить очаг. Иногда муж брал ее с собой, повелевая одеться получше, подкрасить глаза и губы. На эти случаи он арендовал у своей сестры модный наряд.
Клава больше не пыталась поговорить с Иваном о смысле их семейной жизни. Она знала, что услышит в ответ брань и оскорбления. Поэтому замкнулась и горько переживала фактическую потерю мужа и сына.
Ивана снова повысили в должности. Он, непререкаемый, ходячий авторитет, просто перестал замечать свою еще молодую и симпатичную жену. Сын заканчивал школу. С детства привыкший игнорировать мать, он не изменил своего снисходительно-брезгливого отношения к ней.
Клава, человек с вырванным и растоптанным сердцем, часто думала о самоубийстве, и только работа продлевала ей жизнь. Однажды вечером ей сделалось особенно гадко. Домой ей возвращаться не хотелось. Но, пересилив себя, она вернулась в негостеприимные и враждебные стены. Приготовив ужин своим мучителям, она устало опустилась на деревянный табурет дорогого кухонного гарнитура. Даже плакать она разучилась. Раньше Клава думала, что слезы – символ сильного страдания, но оказалось, что они – вестники переносимой боли, которую еще можно облегчить. Есть боль, когда слезы не помогают. А потому она не плакала, а обхватив голову руками, беззвучно стонала. Вся ее жизнь яркими картинками проносилась перед ней – все тридцать восемь лет, пятнадцать из которых она бы не пожелала прожить никому…
Федор
В школе его считали серым и невидным. Учился Федя посредственно, но не хулиганил. Он никогда не дрался, не сбегал с уроков. Ровное поведение, замкнутость и легкая надменность хорошо характеризовали этого мальчика. Внутренний мир Федора остался закрытым для учителей, а тем более для одноклассников. К нему не тянулись ни мальчики, ни девочки. Что-то в Федоре Пустобаеве настораживало детей, и они избегали общения с ним. Даже за первой партой он сидел один, потому что никто не пожелал сесть с ним рядом. Друзей Пустобаев не имел, но они ему были и не нужны. Он не любил ни свою фамилию, ни имя, выдававшие, как ему казалось, плебейское происхождение. Отца, а тем более мать, Федор не любил тоже. Родственные чувства вообще не захватывали эту странную натуру. О родителях, особенно о матери, он думал с пренебрежением.
Увлекала Федора, пожалуй, лишь медицина. Но не стал бы он самозабвенно перевязывать раны, оперировать больных. Он желал научиться проникать в святая святых – в души людей. Пустобаев очень любил заглядывать в окна чужих квартир по дороге из школы. Но людские души ему казались намного интереснее.
Окончив школу, он сразу поступил в медицинский институт, хотя едва не срезался на экзаменах. Но набранных баллов хватило, он стал студентом. Впервые Федор нервничал. Чего ему стоило поступление в вуз, знал только он сам. Цель была уже близка. Когда началась специализация, он, конечно, выбрал психиатрию. Многое разочаровало Федора в медицине. Особенно раздражали регулярные практики в больницах, перевязочных, роддомах и моргах. С началом благословенной специализации он ожил.
Федор много думал над изменением ненавистной фамилии. Но повзрослев, понял, что если судьба ему быть знаменитым, то любая фамилия станет звучать, как песня. Естественное желание любить, между тем, начало досаждать Пустобаеву. Но он не имел успеха у девушек по совершенно непонятным причинам. Он был высоким и довольно симпатичным. Может быть, причина крылась в высокомерной насмешливости, которую он носил на лице. Кто знает… Но ему не везло, и он перестал даже пытаться ухаживать за сокурсницами, замкнувшись на время. Именно на время, потому что знал, что наверстает все в будущем.
«Дайте срок, – кусая тонкие губы, думал Федор. – Дайте срок! Скоро вы сами приползете ко мне!»
Он благополучно окончил институт и счастливо попал по распределению участковым психиатром в одну из городских поликлиник. Федор Иванович делил кабинет с другим врачом, смирившись на время с простенькой бумажной табличной и двумя именами на двери. Он был полон надежд, решив во что бы то ни стало выйти в люди, почти забыв, как опасался перед распределением направления в психиатрическую лечебницу. «Только не это», - вздрагивая, думал он. Федор панически боялся «психов» и работать там он бы не смог. Не было ни опыта, ни желания. Другое дело – обычные нервные люди. Они казались ему тем материалом, который можно безбоязненно формовать. С этими Федор Иванович работал увлеченно. Он изучал людей, приходящих за помощью, и делал свои выводы. Он даже завел небольшой коленкоровый блокнот, в который записывал особенно интересные случаи. К пациенткам-женщинам он относился с особо пристальным, даже болезненным вниманием. Он изучал их жалобы и слабости. Через год упорных наблюдений Пустобаеву стало казаться, что его окружают только психически неполноценные люди. Он ужасался. Даже по дороге домой он сталкивался с проявлением какой-либо психической ненормальности. Входя в дом, он сквозь зубы здоровался с матерью и шел в свою комнату. Отцу Федора несколько лет назад дали большую трехкомнатную квартиру, и теперь каждый член семьи мог уединиться.
В комнате Пустобаева-младшего висело большое зеркало, стоял массивный письменный стол. Два кресла и диван – новые, из дорогого гарнитура, украшали его жизненное пространство. Комната вмещала еще книжный и платяной шкафы, антикварный торшер и дорогой ковер на полу. Мать Федора, отдав сыну самую большую комнату, постаралась обставить ее красиво и уютно. Она угодила даже привередливому Феде. Ему нравилась комната, больше походившая на кабинет профессора, чем на спальню начинающего врача-психиатра. Именно здесь он ощущал свое будущее величие и значимость. Частенько подходил к зеркалу, принимал перед ним различные позы, играя мышцами тела и лица. Из зеркала на него смотрел крупный, хорошо сложенный молодой человек с правильными, почти красивыми чертами. Только тонковатые губы и брезгливо-надменное выражение слегка портили общее впечатление. Федор понял, что улыбка – главное оружие человека, работающего с нервными пациентами. Он старательно отрепетировал доброжелательную и сердечную гримасу и остался доволен собой.
Обобщив практические наблюдения за год, чрезвычайно ценные, по его мнению, Пустобаев задумал писать диссертацию. Для этого нужно было сдать кандидатский минимум, и он принялся активно готовиться к поступлению в аспирантуру. Федор полагал, что сдать все предметы, не опираясь на денежную поддержку, он не сможет, а потому собирал солидную сумму.
Стелла
Стелла Георгиевна вела обычную замкнутую жизнь одинокой женщины. Все еще миловидная в бальзаковском возрасте, она закалывала густые каштановые волосы в замысловатую прическу, а карие и сверкающие глаза умело доводила до совершенства удлиняющими их линиями. Одевалась Стелла продуманно и тщательно. Расслабляться ни внешне, ни внутренне она себе не позволяла. Работа, уклад жизни человека науки обязывали ее быть постоянно подтянутой. Стелла Георгиевна была доктором медицины в области психиатрии. Многие диссертанты могли похвастать ее опытным руководством. Добрый характер Стеллы облегчал работу над темой молодым. А ее поддержка значительно сокращала дистанцию до защиты. В научно-исследовательском институте она считалась самым опытным специалистом.
Совсем еще не старая женщина жила только работой со студентами и научными исследованиями. Точнее говоря, работа позволяла утолять жажду жизни, отодвигая в глубины сознания терзающие ее желания и мысли.
Стелла странно относилась к своему дому. Она и ненавидела его, и любила. Когда она с увлечением работала над очередной статьей, стены представлялись ей улыбающимися, добродушными друзьями. Но иногда она была не в настроении и не могла продуктивно мыслить. Дом тогда казался большим каменным склепом, куда ее замуровали заживо. Она подходила к зеркалу, трогала лицо и, всматриваясь, замечала новые морщинки. Поправляя волосы, видела редкие серебряные нити, заставляющие ее содрогаться. Но одновременно Стелла видела и свою бело-розовую кожу, упругие формы крепкого тела. Временами, устав от жуткого одиночества, она покидала дом и подолгу бродила по улицам старого города. Бывало, что и гулять не хотелось, тогда она, приняв снотворное, обреченно пыталась заснуть. Наверное, снотворное было слабым, потому что горячее тело не помышляло о сне. Каждым сантиметром своей поверхности оно желало и требовало любви. Любви страстной, бурной и неуемной, именно такой, какой ему не посчастливилось испытать.
– Для меня любовь невозможна. В моем возрасте шансы микроскопические, – угрюмо вздыхала Стелла, гладя разгоряченное тело. Наконец она засыпала, а утром, чужая себе, деловито спешила по привычному маршруту.
Защита
Утверждение, что все средства хороши, стало внутренним девизом Федора. Он понял, что отец воспитал его человеком, который сделает все, совершит любое хорошее или плохое дело ради личного блага и сокровенной цели. Так он и действовал при сдаче кандидатского минимума, ибо знал, что так надо. Получив «добро» на подготовку диссертации, Пустобаев был счастлив и горд. Весь предыдущий год он тщательно записывал свои наблюдения и делал выводы, а теперь оформил их в пухлую папку, надписал тему и ждал знакомства с руководителем диссертации. Им оказалась миловидная женщина среднего возраста – Стелла Георгиевна Радзинская. Она понравилась недоверчивому Федору. Было в ее манерах и внешности нечто располагающее. Однако наблюдательный молодой психиатр заметил и едва различаемую грусть и жажду в глазах наставницы. Он навел справки и понял причину.
На Стеллу Георгиевну молодой диссертант, Федор Иванович, произвел двойственное впечатление. Высокий, темноволосый, с правильными, хотя и некрупными чертами лица, широкоплечий и самоуверенный, он привлекал ее. Но многоопытная Стелла Георгиевна заметила его осторожность и педантизм и высокомерную вежливость, которую ему не всегда удавалось скрыть под доброжелательной улыбкой. Она поспешила объяснить последнее качество серьезностью характера подопечного.
Федор положил перед Стеллой Радзинской объемистую папку с диссертацией: «Исследование нормы психически полноценного человеческого поведения».
Прочитав название темы, полистав работу, Стелла изумленно вскинула брови. В работе прослеживалась другая точка отсчета в психиатрии.
– Федор Иванович, доверьте мне ваш труд. Хочу внимательнее почитать. Не волнуйтесь, завтра же верну, – ее удлиненные карие глаза смотрели на Федора с интересом.
– Конечно, берите! Я только рад. Я полностью в вашей власти, – учтиво улыбаясь, Федор игриво поклонился.
– Ну тогда, молодой человек, на сегодня все!
Стелла Георгиевна встала, взяла папку и у выхода непроизвольно оглянувшись, поймала оценивающий взгляд Федора.
Дома Стелла долго разбирала записи молодого врача, но ни тема, ни выводы ей не понравились. Она увидела непрофессиональный, даже маниакальный подход к сложному понятию о полноценности человеческой психики. И с грустью подумала, что придется слишком многое переписывать. Стелла вспомнила лицо молодого психиатра, выразительные глаза, широкие плечи и ей стало жаль его…
Она закрыла папку и положила на видное место.
– Жалость-жалостью, а наука-наукой, – одернула она себя и, стоя у зеркала, в который раз изучающе оглядела свою фигуру.
Она легла в постель раньше обычного, но не могла уснуть, вспоминая странно внимательные, пытливые глаза Федора.
* * *
На следующее утро доктор психиатрии Радзинская сидела в своем кабинете и пыталась сосредоточиться на теме очередной статьи, нервно барабаня пальцами по полированной поверхности стола. Она не слышала стука в дверь и только когда вошедший кашлянул, подняла голову. Глаза Стеллы и Федора встретились. В его взгляде она видела едва сдерживаемое мужское желание и невольно опустила веки. Усталым, но твердым голосом она сказала:
– Здравствуйте, Федор Иванович. Я прочла вашу работу. Не скрою, она мне не понравилась. Возможно, придется переписать диссертацию. Не расстраивайтесь, я помогу вам, ведь я руководитель темы. Давайте посмотрим вместе неудачные места и основные неточности в ходе ваших рассуждений. Присядьте, – она кивнула на второй стул.
Федор сел совсем рядом. Его колено прикоснулось к ее ноге. Ее плечо ощутило дрожь его тела. Стелла Георгиевна незаметно отодвинулась и стала перелистывать страницы рукописи, собираясь начать конструктивный разбор.
Внезапно она ощутила на своей руке руку молодого диссертанта и замерла. Волосы у ее уха шевельнуло его близкое дыхание. Стелла резко повернула голову. На нее смотрели бешеные от страсти глаза молодого мужчины. Еще мгновение – и к ее губам прикоснулись его упругие губы. Она хотела вырваться, но ничего не могла с собой поделать – сознание почти покинуло ее. Поцелуи становились все настойчивее. Стелла почувствовала, что ей поднимают юбку и одновременно расстегивают кофточку. Она вскочила и отбежала к книжному шкафу:
– Федор, что с вами? Что вы делаете?
– Я давно и безумно люблю вас! Ничего не могу с собой поделать.
Федор снова бросился к Стелле.
– Стойте! Сюда могут войти… Не будете же вы раздевать меня в кабинете?!
Федор остановился:
– Стелла Георгиевна! Я влюблен и не могу больше скрывать свои чувства. Обещайте, что встретимся сегодня, иначе я вас не отпущу! – он снова сделал шаг к ней. Стелла вытянула вперед руку, другой поправляя одежду.
– Боже мой! Ну хорошо. Приходите после обеда в кафе «Центральное».
– Нет, только не в кафе! Я хочу побыть наедине с вами, любимая! Если я полюбил, то даже сам сатана не сможет нам помешать. Встретимся вечером у меня, иначе… – Федор Иванович подошел к Стелле и вдруг рухнул перед ней на колени. – Стелла, дорогая! Сжальтесь!
Стелла побледнела и прерывающимся голосом произнесла:
– Приходите сегодня ко мне в восемь часов. Вот визитная карточка, там адрес.
Федор Иванович просиял. Он поцеловал руку своего руководителя, взял со стола диссертацию и у двери игриво пропел:
– До встречи, мой учитель!
Дверь уже закрылась, а Стелла оцепенела у шкафа. Потом тщательно привела в порядок одежду, пригладила волосы и села за стол. Ни о чем серьезном думать не получалось. Время подходило к обеду, а потому она решила, что может уйти. Долго и бесцельно гуляя по городу, она изумлялась происшедшему с ней все больше. Постепенно свежий воздух и движение успокоили ее. Стелла готовилась объяснить молодому ловеласу, что ничего путного между ними произойти не может. К семи вечера она вернулась домой, переоделась, поела, включила телевизор, а к восьми уже обрела некоторую уверенность в себе.
Пискнул входной звонок. Часы показывали восемь. Нахмурившись, она пошла открывать. Дверь распахнулась, перед ней стоял улыбающийся Федор с букетом роз, его глаза горели. Она сухо пригласила его войти и провела в гостиную. Как только она села на диван, Федор сел рядом и обнял ее. От него одуряюще пахло французскими мужскими духами. Она отодвинулась, но почувствовала подступающие истому и слабость. Федор начал целовать ее руки, шею, губы. Было нестерпимо приятно, и она уже не противилась больше. Он поднял ее на руки и понес в спальню. Шепча ласковые слова, быстро раздел, сбросил свою одежду, и когда их обнаженные тела соединились, она перестала себя контролировать. Ее жадное тело наконец получало то, чего так давно желало.
Рано утром утомленная Стелла уснула, а Федор быстро оделся и ушел. Он шел по утренним улицам, вдыхая свежий ветер, и ощущал себя странником, внезапно напившимся из родника и готовым выдержать долгой и суровый путь. Он улыбался уголками рта и насвистывал легкомысленный мотивчик. Всего год понадобился ему, чтобы безошибочно определить главную слабость человека и использовать ее. Он был абсолютно уверен, что диссертация пойдет как по маслу. А любовный голод ему необходимо было утолить уже давно.
Триумф
Федор все рассчитал верно: его руководитель изменилась и помолодела на несколько лет. Глаза у Стеллы сияли, походка сделалась легкой и упругой, тело приобрело особую гибкость. Она любила страстно и была уверена, что взаимно. Федор тоже увлекся игрой. Диссертация оказалась вовсе не безнадежной. Она лишь дополнялась и выправлялась опытной рукой заинтересованного руководителя. Стелла Георгиевна работала над темой с великим подъемом.
Все вечера Федор проводил у Радзинской. Неутомимость молодости, длительное телесное одиночество получили отдушину, хотя Стелла относилась к близости совсем иначе. Через несколько месяцев Федор понял, что начинает уставать от головокружительной любовной вакханалии, но диссертация еще не была готова, и он приказал себе держаться.
Меньше года понадобилось доктору наук, чтобы тщательно проработать и отшлифовать труд Федора Ивановича Пустобаева. Парящая в нескончаемом, неземном полете своей любви Стелла не замечала шепота сотрудников за спиной и временами насмешливо-презрительного взгляда Федора.
Наконец, наступил день, когда их совместная работа подошла к концу. Стелла Георгиевна ходатайствовала перед Ученым советом о досрочной защите диссертации талантливого ученого. Совет, считаясь с авторитетным мнением Радзинской, быстро дал «добро» и назначил день защиты.
Федор торжествовал. Он был благодарен Стелле за помощь, зная, что даже за многие годы подобное бы не сделал. Но раздражение, переходящее в ненависть, уже овладевало им. Он считал, что отработал все услуги Стеллы и терпел их связь с огромным трудом. Осталось дождаться заветного дня защиты. Он даже выучил диссертацию наизусть и совсем перестал бывать у Радзинской, ссылаясь на занятость. Она грустно соглашалась.
Защита прошла великолепно. Комиссия в полном составе проголосовала за присуждение Пустобаеву ученой степени. Сам соискатель был поражен своим триумфом. Его мечты сбывались!
* * *
На следующей неделе, не теряя драгоценного времени, молодой кандидат наук собрал многочисленную и весьма солидную публику в самом престижном ресторане города. На грандиозный банкет по случаю защиты был приглашен даже замминистра здравоохранения, главврач поликлиники и научный руководитель кандидата Стелла Георгиевна Радзинская. Банкет удался. Федора Ивановича поздравляли, желали новых побед. Очень проникновенно выступила Радзинская. На правах руководителя темы она говорила долго, и ее речь еще больше подняла престиж Пустобаева в глазах присутствующих. Ее часто прерывали аплодисментами.
А Пустобаев ловил заинтересованные женские взгляды. Он был возбужден и переполнен эмоциями. На Стеллу, сидевшую рядом, он почти не обращал внимания, больше старался угодить именитым гостям. К полуночи компания благопристойно погрузилась в дорогие машины и разъехалась. За столом, уставленным цветами и недопитыми бутылками дорогих коньяков, остались Стелла, которую полагалось проводить домой, и Пустобаев. Он расплатился, крякнув (сумма показалась ему значительной) и, оставив цветы, собрал бутылки с недопитым коньяком в сумку. Удивленная Радзинская наблюдала за ним с нескрываемым интересом.
– Ну, ангел-хранитель, пойдем. Или ты решила остаться? – Федор фамильярно обнял ее за плечи.
Стелла молча поднялась и взяла его под руку. Радзинская жила почти рядом. Когда они вошли в квартиру, всю дорогу хваставший своей удачей Федор умолк, нахмурился и смотрел на Стеллу мутными глазами. Радзинская повернулась к нему:
– Федя, любимый, поздравляю тебя с победой! – она потянулась к нему, но он отстранился.
– Стелла, нам давно нужно было поговорить. Давай сделаем это сейчас.
– О чем нам говорить? Обними меня!
Федор отступил, опустив голову. А когда поднял, на Стеллу смотрел незнакомый человек. Глаза его горели ненавистью и презрением.
– Слушай, «любимая», я давно уже не испытываю к тебе ничего, кроме отвращения. Ты решила, что купила меня? Это не так! Я использовал тебя, дорогая, все это время. Знал, что одинокая дура отлично перепишет мою диссертацию. Неужели ты, опытный психиатр, не разгадала такой простой ход?! Подумать смешно, ты поверила в любовь… Стелла Георгиевна, вы почти – старуха, размечтались о любви молодого мужчины. Посмотрите на себя в зеркало, самонадеянная женщина. Вы отвратительны! Вы – кость, брошенная мне судьбой. Я обглодал эту кость и выплевываю остатки… Я ухожу! Пока, престарелый ангел-хранитель!
Он быстро повернулся и пошел к двери, злобно рванул ее на себя и громко хлопнул. Стелла слышала, как затихают на лестнице его шаги.
Она подошла к зеркалу, неуверенно провела рукой по волосам, пристально изучила свое бледное лицо и, неестественно улыбаясь, пошла в кухню. Спокойно открыла аптечку, нашла несколько упаковок снотворного и высыпала их в рот. Налила воды и запила таблетки. В спальне она легла на кровать, аккуратно расправив нарядное платье, и отстраненно начала следить за угасанием сознания…
* * *
Федор, оказавшись на улице спящего города, блаженно вздохнул полной грудью. Остановив такси, доехал домой. Не заметив ожидавших его родителей, прошел в комнату, бережно вынул из сумки дорогие бутылки, поставил их в запирающийся ящик стола, зевнул и посмотрел на часы. Был час ночи. Федор вспомнил о Стелле и, подавив жалость, ругнулся, прошептав:
– Я же говорил, вы все сами приползете ко мне!
Раздевшись, минуту спустя он забылся сном молодого здорового и удачливого мужчины.
Дочь профессора
В детстве Ада не знала слова «нет». Родители считали, что одергивать ребенка и запрещать ему что-то – неверный путь воспитания. Формирующаяся личность лишится уверенности в себе, в своих силах, а следовательно, и способности достойно противостоять жизненным невзгодам.
Поэтому Ада выросла самолюбивой, уверенной и гордой девушкой. От родителей она унаследовала серьезный ум, напористость и, несмотря на это, очаровательную женственность. Характер у Ады оказался сложным. В нем сочетались суровость и властность с женской мудростью и мягкостью. Отец Ады – Илья Исаакович Шульц, профессор-психиатр, не мог и предположить, что его увлечение медициной передастся дочери. Ее с детства интересовала психика человека. Когда пришло время поступать в вуз, семья знала: она пойдет по стопам отца.
– У нас трудовая династия! – шутил профессор.
Медицинский институт Ада закончила легко. Никаких трудностей в учебе не возникло. Она воспринимала и запоминала многие сложные понятия с лету. Глубины человеческих знаний захватывали ее. Иногда отцу казалось, что она любит психиатрию больше его. Это и радовало, и немного пугало совсем еще не старого профессора. Илья Исаакович – крепкий, высокий, темноволосый мужчина среднего возраста, поражался целеустремленности юной дочери. Ее рациональный, трезвый ум приятно удивлял его. Когда Ада была маленькой, он, рано получивший профессорское звание, боялся испортить ребенка. «Профессорская дочь» всегда звучит весомо, словно титул. Многие дети именитых родителей не выдерживают испытания славой и гибнут как личности. Ада оказалась сильным и волевым человеком. Отец гордился ею, а заодно и собой, давшим жизнь такому чуду.
При распределении на работу Ада – лучшая студентка курса, могла сама выбрать, идти ли ей психиатром в поликлинику или в лечебницу. Она, конечно, выбрала второе, более интересное и ответственное. Так в одном из отделений психиатрической больницы появился новый врач – высокая и статная рыжеволосая зеленоглазая красавица.
Ада воспринимала свою красоту – особый дар природы – как должное, помогающее ей успешно лечить больных.
* * *
Через несколько дней после защиты Федор Иванович забежал на кафедру, чтобы забрать оставшиеся документы. Кабинет Стеллы оказался закрытым и он, удивившись, заглянул в соседний – к профессору Зенчину. Стелла Георгиевна славилась пунктуальностью. Увидев Федора, пожилой Зенчин встал.
– Какое горе, молодой человек! Какая утрата для науки и всех нас! – лицо его исказила боль.
– Извините, профессор, о чем вы?
– Вы не знаете?! Стелла Радзинская, если не ошибаюсь, руководитель вашей темы? Странно… Молодая, симпатичная, талантливейшая женщина, добрейший человек, гордость и надежда института…
– Да в чем дело?!
– Ее похоронили вчера. Умерла три дня назад. Самоубийство, молодой человек, да! Беспричинная, необъяснимая смерть от большой дозы снотворного. В полном расцвете сил… – Зенчин скорбно покачал головой и отвернулся.
Федор похолодел. Он вспомнил побелевшее от обиды и унижения лицо Стеллы.
– Не знал… Извините, я пойду?
Он выскочил от загоревавшего Зенчина и побежал прочь из института. Животный ужас гнал его вперед. Однако, спустя некоторое время, Федор успокоился и пошел нормальным шагом.
– Вот дура! Из-за кратковременной связи так наказать себя… Подумаешь, поссорились! Правда, я наговорил что-то обидное, был пьян. Но какова истеричка? Ну и поделом! Слабым возле меня нет места. Всех жалеть – карьеры можно лишиться.
Чтобы окончательно успокоиться, он зашел в кафе, заказал водки:
– Это поминальная. Значит, судьба у тебя, Стелла, такая… А ко мне претензий нет!
Вскоре неотложные дела и заботы почти стерли его воспоминания о первом и слишком неудачливом руководителе Стелле Радзинской.
* * *
Пышный кабинет был устроен недаром. Пустобаева перевели в престижную центральную поликлинику. Он стал обладателем личного кабинета из двух комнат. Первым делом Федор повесил на дверь дорогую медную табличку со своим именем и научным званием. Завел блокнот из натуральной тисненой кожи, купил стильный дорогой костюм.
Он ощущал в себе новые возможности и знал, что должен в короткое время, хотя бы посредственно, но овладеть техникой гипноза. Федор засел за книги и вычитал все необходимое. Ему открылся новый мир с безграничными возможностями, он понял, как будет влиять на пациентов.
Федор Иванович везде рассказывал о своем могущественном даре гипнотизера, ранее скрытом и только сейчас раскрепощенном с одной единственной целью – лечить недуги.
В газетах появилась реклама врача-психотерапевта с его именем и фотографией. Он все рассчитал. Постепенно – по одному, по два, затем группами в его кабинет потянулись страдающие люди. Наступило время пустобаевского пророчества: «Дайте срок, и все вы приползете ко мне!». Он с удовлетворением видел – срок подходил. Правда, торжество омрачила еще одна смерть. Мать Пустобаева покончила с собой, открыв газовый кран. Вернувшийся утром из очередного загула отец нашел ее уже остывшую, с выражением крайнего страдания на лице.
Федора той ночью тоже не было дома – ночевал у знакомой. Мать использовала одиночество для сведения счетов с жизнью. Ее пришлось сильно подгримировать, чтобы скрыть жуткое выражение лица. Отец обнаружил посмертную записку на кухонном столе: «Вы оба, особенно, ты, сын, сделали мою жизнь постоянной пыткой. Знайте, вы виноваты в моей смерти. Вам будет легко без меня, ведь мы никогда не понимали друг друга. Сейчас я спокойна. Эти последние слова только для вас, поэтому сразу уничтожьте бумагу. Прощайте… Ваша жена и мать, ваша Клава».
Записку они, конечно, уничтожили, а тело быстро похоронили. Отныне отцу и сыну стало вольготнее в просторной трехкомнатной квартире. Иногда, вспоминая выходку матери, Федор не мог сдержать распиравшей его злобы:
– Ненормальная! Я окружен ненормальными. Они всеми средствами хотят остановить меня. Стелла и мать – истерички и эгоистки, не подумали, что своими глупыми смертями могут мне сильно навредить. Дуры! Я выше всякой сентиментальной чепухи. Какая любовь, какой зов крови?! Везде нужен расчет. Уж я-то знаю…
Он уверенно продолжал убеждать себя в своей исключительности.
Восхождение
Как известно, женщины консервативны, но это легко ранимая и доверчивая часть человечества. Они более, чем мужчины, склонны верить авторитетам и великим именам. Пустобаев знал эти особенности женской психики. Каждый день его кабинет посещали нервные дамочки, изящно и продуманно одетые. Как он относился к ним? Пожалуй, недолюбливал, но в то же время хотел обладать ими. До сих пор юношеское озлобление не покинуло его души. Опытный глаз психотерапевта ласкал упругие формы здоровых тел, страдающих неврастенией. Некоторых Федору удавалось почти полностью подчинить себе. Положа руку на сердце, он мог сказать, что гипнотизер из него никудышный, а психиатр – посредственный. Однако имя уже работало на него. Истины, конечно, не знал никто.
Известность лавиной приносила обожавших молодого врача женщин сначала в кабинет, затем в постель. Иногда были пациенты-мужчины, но они, строптивые и недоверчивые, вызывали у Федора Ивановича приступы сильнейшей злости, умело им скрываемые. Пустобаев был человеком недобрым. Он понимал это, а понимая, позволял себе иногда покуражиться над больными. Он оборудовал зал для сеансов гипноза – легкая классическая музыка, уютная располагающая обстановка, мягкая мебель. Большинство пациентов быстро погружались в подобие сна. Расхаживая среди лежащих в креслах, послушных его спокойному и уверенному голосу людей, он мнил себя если не Богом (в Бога он не верил), то по меньшей мере Всесильным существом. В собственных исключительности и могуществе он уже не сомневался. С теми, кто ему не нравился, Пустобаев встречался отдельно. И старательно культивировал в них комплексы, которыми пациенты никогда не страдали. Он умело погружал больных в депрессию, торжествуя при очередной удаче. Если ему говорили о смерти такого человека, он горестно разводил руками:
– Ну, дорогие мои, болезнь настолько запущена, а обратились ко мне так поздно, что даже я – лучший специалист в городе, не смог, увы, помочь этому несчастному. В медицине ведь не без жертв…
С недавних пор у Федора появилось новое хобби. Пустобаев теперь в свободное время собирал материалы, свидетельствующие о психической неполноценности и ущербности известных и гениальных людей. Тех, кто оставил след в истории человечества своими открытиями в науке, философии или искусстве. На каждого гения он собирал компромат. Идея была проста: представить миру его любимцев с неожиданной, перечеркивающей их деятельность стороны. Мысль об этом захватила Пустобаева. Теперь он существовал для того, чтобы развенчать талантливость и самобытность любой значительной личности, представить их проявлением обострившейся психической болезни, порождением больного рассудка. Отсюда следовал вывод: все достижения таких личностей – всего лишь опасный бред, галлюцинация выродившегося разума, уводящая человечество на ложный путь.
Чем больше он углублялся в свои рассуждения, тем яснее ему представлялось, как он, один из немногих объективно мыслящих людей, если вообще не единственный, вдруг открыл истину, которая так нужна человечеству. Он довольно потирал руки. Наклевывалась тема докторской диссертации.
Чтобы окончательно утвердиться в своих выводах и обогатить повседневные наблюдения за больными, Федор Иванович решил съездить в психиатрическую лечебницу. Недавно он купил подержанный автомобиль и закончил курсы вождения. Поездка попутно становилась практикой для начинающего автомобилиста. Клиника располагалась за городом. Трасса была почти свободна и, несмотря на неуверенность и закрепощенность, которые еще появлялись за рулем, он иногда посматривал по сторонам.
Ехал медленно. Вдоль дороги до горизонта расстилались холмы, покрытые виноградниками и расцветающими садами. Весна-богиня, возрождающая природу и несущая соки и жизнь корням, побегам и цветам, не могла оставить равнодушной даже сухую душу Федора. Он расслабился, подобрел и, улыбаясь, катил вперед, окруженный буйством расцветающей природы.
Показались корпуса клиники. Въехав в ворота, он остановил машину у здания, в котором размещались спокойные пациенты. Он прошел в дверь, представился и попросил вызвать дежурного врача. Дверь открылась, к нему вышла очень красивая, высокая, рыжеволосая девушка в белом халате.
– Здравствуйте, – произнесла она звучным голосом. – Я дежурный врач, Ада Ильинична, – и выжидательно посмотрела на Пустобаева.
– Федор Иванович. Очень приятно. Вот не думал, что встречу здесь саму красоту.
Ада улыбнулась:
– Это лишнее. Пойдемте, я все вам покажу.
Они долго переходили из палаты в палату, иногда разговаривали с больными. Ада знала каждого пациента и рассказала все, что Федора интересовало. Он искоса посматривал на девушку. Такой красивой женщины Пустобаеву видеть еще не приходилось. Говорила Ада Ильинична весьма толково. Он понял, что она умна. Весна размягчила его сердце и растревожила душу. Федору не хотелось расставаться с таким умным и красивым гидом. Однако пора уезжать. Но Пустобаев решил, что не вернется в город без ее телефона. Ему милостиво его продиктовали. Через день, выдумав пустяковую причину, Федор позвонил Аде. А в конце разговора Федор, внутренне обмирая, предложил встретиться в одном из городских кафе. Видно, Ада не ожидала подобного предложения, но ей показалось неудобным отказать, и она согласилась.
Предстоящая встреча взволновала Федора. Впервые он так беспокоился. Обычно, встречаясь с женщинами, Пустобаев был уверен в себе. Он знал весь сценарий таких встреч и ни разу не ошибся. Но то были обычные женщины! Совсем иное – Ада! Ему повезло: он встретил богиню, равную себе. Причем он понимал, что она не только так неправдоподобно красива, но умна и решительна.
Пришел заветный день и назначенный час. Федор в дорогом костюме, пропахший французскими духами, с тщательно подобранным галстуком, ждал Аду в кафе. Он сидел за столиком, пил кофе и разглядывал прохожих. Он заметил ее издали. Она шла медленно и красиво. Голубое платье сложного края из неизвестной Федору ткани подчеркивало стройность фигуры. Голубой цвет оказался чудесным фоном для ее волнистых темно-рыжих волос и зеленых глаз. Пустобаев оторопел. Воспитанный грубым отцом, презиравший женщин, он понял, что о такой женщине всегда тайно мечтал.
– Она будет моей! Навсегда! – решил в эту минуту он.
Ада увидела Федора, подошла, села и начала непринужденный разговор, какой могла вести только эрудированная и уверенная в себе личность. Пустобаев попал под влияние ее обаяния. Их беседу вела Ада. Но постепенно Федор Иванович заинтересовал ее своими идеями.
Он не говорил о своих последних выводах, но беседа людей одной специальности всегда им интересна. Они проговорили до позднего вечера. Федор проводил Аду домой. Идти рядом, вдыхать тонкий аромат ее духов и ловить восхищенные взгляды прохожих оказалось неизведанной частью жизни, очень приятной частью. Он чувствовал, что она довольна вечером. Домой Федор вернулся в блаженном и мечтательном настроении. Лег на диван в своей «профессорской» комнате и принялся размышлять.
– Какова! Лучше, много лучше, чем я предполагал. Эрудированна и умна! А уж как красива и обаятельна! Счастливец ее будущий муж. Да что я говорю! Этим счастливцем должен стать я. Теперь только не упустить ее…
Он задумался, анализируя себя, и понял, что отчаянно влюблен, а значит, подчинен, что было немыслимо. Но пока ничего не мог с собой поделать.
– Боже мой, не хватало только оказаться под каблуком у женщины. Вот дела!
Но что-то подсказывало ему, что это – сладостное подчинение. Не суетись, вкушай его, и ты ни о чем не пожалеешь.
* * *
Ада перед сном тоже думала о Федоре Ивановиче, молодом психиатре, бесспорно заинтересовавшем ее. Он казался симпатичным и даже видным мужчиной, но внутренне весьма непростым. Таилась в нем какая-то загадка, и девушка совсем не была уверена, что будет довольна, если разгадает ее.
– Однако придется рассекретить вас, господин психиатр! Здесь затронута моя профессиональная гордость, – улыбнулась она, вспомнив выразительные глаза Федора.
Следующая их встреча неожиданно произошла в клинике, куда Пустобаев привез жену знакомого на обследование в своей машине. Весна бушевала. Во всем чувствовалась тяга к расцвету и размножению. Молодой человек ощутил эту тягу в себе, многократно усиленную влюбленностью. На время он забыл о новой теории, переполненный одним желанием любить.
Некогда сердобольный архитектор спроектировал и построил здания клиники среди обширного парка. Теперь место человеческих страданий непосвященному могло показаться раем – так отчаянно красив весной был старый парк. Здесь Ада и Федор гуляли во второй раз. Снова говорили на близкие обоим темы, но Пустобаев пока не решался посвятить Аду в свои новые идеи, а просто пригласил ее в шикарный ресторан. Ада долго колебалась, но согласилась.
Пустобаев уже не нервничал так, однако оделся с особой тщательностью и даже заколол модный галстук золотой булавкой.
Ровно в семь вечера он стоял у входа в ресторан с названием, претендовавшим на особый изыск – «Мельпомена». Витиеватая надпись над внушительным, дорого отделанным входом давала понять, что это место для избранных. Ада пришла вовремя. Он увидел ее, выходившую из такси, и обомлел. Она была божественно красива в своем черном парчовом платье с великолепным дорогим ожерельем на шее. Она сверкала! Платье, облегающее ее безупречную фигуру, не закрывало ступней, и он заметил изумительные туфли на высоких каблуках, особенно подходящие к роскошному наряду. К нему направлялась уверенная в себе и спокойная богиня.
Они вошли в зал. Интерьер ресторана, выдержанный в стиле «модерн», понравился им. Пока осматривались, подскочил молодой официант. Он развернул меню, и они выбрали несколько изысканных блюд. Из спиртного заказали только шампанское. Федор Иванович ощущал себя на пике блаженства. Он был счастлив по-своему, по-пустобаевски: «Я добился многого! Уважаемый врач с ученой степенью, работаю в центральной поликлинике, имею множество престижных знакомств. Я преуспел в личных делах, а сегодня одержал новую победу. На свидание со мной пришла дочь известного профессора психиатрии, самая красивая женщина в городе! Она неплохо относится ко мне, и я добьюсь ее расположения».
Ансамбль заиграл медленную, романтичную мелодию, и Федор, улыбаясь глазами, взял Аду за руку:
– Потанцуем?!
Она кивнула, поднялась, и они поплыли под музыку, слегка касаясь друг друга.
Эти легкие касания тел, завораживающий аромат ее духов опьянили Федора Ивановича. Избалованный вниманием слишком многих женщин, он страстно желал теперь внимания одной, самой красивой и умной. Вернувшись к столику, он разлил шампанское в бокалы и произнес тост, попросив выпить до дна. Затем налил еще и вновь они выпили. Ада развеселилась, сбросив кольчугу недоверия и настороженности. Она полностью доверилась Федору. Играла музыка, они танцевали, разговаривали, веселились. Федор использовал все свое обаяние, чтобы расположить Аду к себе. И это ему удалось. Одновременно он прикидывал, где остаться с девушкой наедине, и решил, что лучшего места, чем его дом, его комната, не найти. Между прочим, он сказал Аде, какие редкие книги по психиатрии стоят в книжном шкафу в его кабинете, зная, что Аду наверняка заинтересуют книги по любимой специальности.
Ресторан закрывался, и они вышли в сумрак весенней, пряной ночи. Свежий воздух пьянил больше, чем несколько бокалов шампанского.
– Ада! Давайте пройдемся. Хочется еще поговорить, – предложил Федор.
– Конечно. Как хорошо! Спасибо за удивительный вечер, Федор.
Ада весело улыбалась, разрумянившись от вина и танцев. Они шли рядом. И Пустобаев решил рассказать о своих последних размышлениях. Начал издалека и постепенно подошел к главному:
– Особая способность к чему-либо есть зародыш развивающейся в человеке психической анормальности, которая гипертрофируется по мере перерастания способности в творческую деятельность. Сам рост творческого потенциала – это обострение процесса болезни разума, начало пути «отрицательного развития», завершающегося сумасшествием в той или иной форме…
Ада хотела возразить, но Федор шутливо закрыл ей рот:
– Жизнь человека, не имеющего ярко выраженных способностей, но умеющего кропотливо и много трудиться, – вот двигатель. Истинный двигатель общества. Благодаря посредственным обывателям и происходит движение прогресса в действительно нужном и правильном направлении, без пагубных творческих ответвлений.
Федор Иванович говорил с пафосом, явно любуясь собой. Ада недоумевала и тревожилась. Хотелось узнать Федора поближе. Когда он назвал тему диссертации, недавно им блестяще защищенной она заинтересовалась уже всерьез. Федор как бы между прочим сказал, что диссертация у него дома. Можно зайти и посмотреть. Заодно он покажет антикварные книги. Это займет совсем немного времени. Хорошо, что они люди одной профессии. Ему очень интересно с ней общаться.
– Идемте, Ада! – Пустобаев ждал. Сердце глухо и быстро стучало где-то внизу живота.
– Не вздумайте соблазнять меня. Я человек серьезный и зайду к вам исключительно ради книг. Да, книги, диссертация и общение, – весело согласилась Ада.
* * *
Осторожно повернув ключ и приоткрыв дверь, Федор прислушался. Отца дома не было – опять гулял.
– Отлично! – подумал Пустобаев. Не хотелось, чтобы отец видел его таким счастливым.
Они прошли в «профессорскую» комнату. Ада с интересом осмотрелась, приятно удивившись добротности и роскоши обстановки. Подошла к книжному шкафу. Действительно, многие книги по психиатрии были редкими и интересными. Проведя рукой по тисненым переплетам, Ада вынула одну и, раскрыв посередине, села на диван. Федор опустился рядом. Заговорил охрипшим внезапно голосом о своей теории, постепенно придвигаясь к девушке. Темные глаза его сверкали, губы растянулись в странной улыбке. Когда Ада заметила перемену и поняла, что попалась, было уже поздно. Обеими руками Федор обхватил ее как кольцом. И жадно стал целовать шею, губы, руки девушки, шепча что-то о любви. Ада поняла, что слишком доверилась полузнакомому мужчине и приняла его увлечение за товарищеские отношения. Она попыталась вырваться, но Пустобаев был сильнее.
– Сейчас же отпустите меня! – приказала Ада металлическим голосом. Она выпрямилась и напряженно застыла в объятиях Федора.
– Нет, не могу! Уже не могу отпустить! Дорогая, я люблю вас. Не волнуйтесь и расслабьтесь, нам будет очень хорошо! – с этими словами Федор повалил Аду на диван. Он раздевал ее умело и быстро. Она отчаянно сопротивлялась, но он оказался ловким и опытным противником. В тишине слышался только шум жестокой борьбы. Вдруг Ада громко вскрикнула, застонала и потеряла сознание.
Когда она пришла в себя, Пустобаева в комнате не было. Он появился через минуту в массивном банном халате, умиротворенно улыбаясь.
– Не хотите принять душ? Надо было сказать, что я у вас первый. Ада Ильинична, дорогая! – он довольно расхохотался.
Ада, глядя на самодовольное существо в халате, противно смеющееся ей в лицо, решила: она отомстит за унижение. Отомстит больно, чего бы ей это не стоило!
Она молча прошла в ванную. Выйдя вскоре, взяла сумочку.
– Откройте двери, – посмотрела на Федора, который все еще улыбался, засунув руки в карманы халата.
– Конечно, конечно! Выпущу. Но сначала договоримся о встрече. Дорогая Ада, когда я увижу тебя снова?
Ада, усилием воли подавив гнев, спокойно ответила:
– Позвоните на днях. А теперь откройте дверь. Она на замке.
Он вынул из кармана ключи, отпер замок и распахнул дверь.
– Вот ты и спустилась с Олимпа! – крикнул он вдогонку спускающейся по ступенькам Аде.
Этой ночью Ада, одна бредущая по пустынным улицам, стала старше. Она постарела душой, и в ней созрела твердая уверенность жестоко наказать обидчика.
* * *
После ухода Ады Федор вдруг понял, что ошибся. Он не смог сдержать желания, так как привык получать любовные ласки безотказно. Но в этот раз он не должен был позволять себе ничего подобного! Если он хотел ее удержать, то не должен был брать силой. Он совершил очень серьезную ошибку!
– Ничего, позвоню через пару дней. Извинюсь, сделаю дорогой подарок, и все образуется, – подумал Федор, еще ощущая ее близость всем своим телом.
– А теперь спать! – приказал он себе и сразу уснул.
Всесильный
На следующий день Федор еще раз просмотрел свою диссертацию и убедился, что она хороша! Это его воодушевило. Он записывал свои выводы и мысли, подтверждающие новую теорию. Получилось несколько статей, и Федор буквально заболел своим открытием. Пустобаев тщательно отшлифовал основные постулаты, стараясь придать им строгость и логичность. Между тем, подобно пленному хищнику, идея рвалась наружу. Он решил опубликовать выводы. Вскоре в газетах и некоторых журналах появились его статьи об угрозе регресса человечества с ростом «отрицательного» творческого интеллекта. Он нашел единомышленников, даже не ожидая того: они вцепились в его идею мертвой хваткой. Появились статьи других авторов в поддержку Пустобаева. В печати начиналась мощная волна антитворческих настроений.
Несколько дней Федор не звонил Аде, увлеченный важными делами. Когда же он, наконец, решился, ему ответили:
– Ада Ильинична занята серьезным больным. К телефону подойти не может.
В следующий раз сообщили, что доктор на обходе. Он звонил каждый день, а ему отвечали: «Занята».
– Как она сердита. Надо поскорее нести подарок!..
Пустобаев задумался. Он понимал, что помириться будет трудно. Но вновь закрутился, пристраивая статьи в газеты и журналы, позабыв на время о своих благих намерениях. Стол его домашнего кабинета был завален статьями и публикациями. Федора уже многие узнавали, спешили пожать руку. Он слышал уважительный шепот за спиной. И это было почти то, чего он хотел. Но Пустобаев не собирался останавливаться. Идеи Федора Ивановича оказались очень популярными. У него появились почитатели и даже последователи. А смутное время и хаос, в котором погрязло общество, являлись главными доказательствами правоты пустобаевской теории. Вскоре идеи Федора зазвучали по радио, о нем заговорили на телевидении.
– Вот куда мы вверглись, бездумно доверяя гениям разных мастей! А будем продолжать, закончим всемирным крахом, – вещал Всесильный. Так Пустобаев теперь величал себя. Он, всезнающий, желающий спасти больное общество ученый, пишущий докторскую диссертацию, мог зваться только Всесильным.
Пустобаев собирал все свои статьи и статьи других авторов по интересующему его вопросу. Они могли понадобиться при написании очередного научного труда.
Но жил на свете еще один человек, который собирал все материалы о пустобаевской теории и пристально следил за его триумфом.
* * *
Ада подошла к дому. Несмотря на поздний час, окна квартиры ее родителей были освещены. У Ады сжалось сердце: ее ждали. Девушка изобразила на лице беспечную улыбку и нажала кнопку звонка. Почти сразу же дверь открыл отец. Он был бледен и взволнован:
– Ада! Ну наконец-то! Слава Богу, ты цела! Мы с мамой не знали, что и думать… Проходи и все рассказывай!
Ада вошла в зал и увидела мать с перекошенным от волнения лицом. Ее мать, еще не старая женщина, была очень красива – рыжеволосая и статная. Она сидела в глубоком кресле, а увидев дочь, подалась вперед, всматриваясь в лицо своего единственного ребенка. Ада улыбнулась и виновато произнесла:
– Дорогие мои! Не волнуйтесь, у меня все хорошо. Просто сегодня я поступила совершенно несерьезно. Ходила с друзьями в ночной клуб. Я не предполагала, что вечер закончится так поздно. Простите, больше не буду вас волновать. Разрешите пойти к себе.
Она подошла, обняла и поцеловала мать. Потом – отца. Расслабилась Ада, только закрыв дверь своей комнаты. Она первый раз в жизни так неуемно и горько рыдала, уткнувшись лицом в подушку…
* * *
С того вечера Ада Ильинична заинтересовалась Пустобаевым. Это был особенный интерес – очень пристальный. Она просматривала газеты и журналы, слушала радио. Публикации, подписанные Ф.И. Пустобаевым, она аккуратно вырезала и подшивала в папку, которую бережно хранила. Статьи «сочувствующих» тоже нашли свое место в этой папке. Одновременно она обдумывала план будущих действий. Понимая, насколько нелепа «идея» Пустобаева, она писала серьезный, логичный ответ, уничтожающий теорию Федора.
Когда материалов в папке оказалось достаточно, Ада, вернувшись домой пораньше, вошла к отцу и положила на его стол собрание пустобаевских сочинений.
– Прочти, отец! Уверена, тебе будет интересно. Когда прочтешь, хотела бы с тобой поговорить и все обсудить.
Улыбнувшись на прощанье отцу, Ада вышла. Ее ждала редкая книга по психиатрии. Она увлеклась чтением, и только стук в дверь вернул ее к действительности. Вошел Илья Исаакович с пустобаевской папкой в руках. На его лице играла ироничная улыбка, брови приподняты.
– Ты решила разыграть меня, Ада? Это что за галиматья? Все статьи написаны графоманом от психиатрии! Выводы, как и сама теория, в корне ошибочны и маниакально извращены.
– Отец, я дала тебе прочитать этот бред, чтобы ты и твои коллеги обратили внимание на происходящее. Вот уже несколько месяцев по радио и телевидению только и говорят об этой «прогрессивной» теории и новом вкладе в психиатрию. Многие газеты и журналы неоднократно печатали труды Пустобаева. Общество в неописуемом восторге от его «революционных» идей. Прошу тебя, защити культуру, не дайте этому неучу и проходимцу запачкать основные человеческие ценности!
– Ты хочешь, чтобы я разоблачил его?
– Да, очень хочу! Но не только ты. Организуй, пожалуйста, своих коллег. Пусть каждый из них напишет свои соображения. Устроим пресс-конференцию на радио и телевидении. Я тоже хочу в ней поучаствовать. Мы должны остановить деградацию общества и торжество идей эгоистичного маньяка. Он презирает всех, в том числе и нас, его коллег. Ты ведь знаешь, как я люблю психиатрию. Поэтому не могу и не стану терпеть издевательства над смыслом моей жизни. Помоги, очень прошу!
Илья Исаакович внимательно разглядывал взволнованную дочь. Он взял пухлую папку и, подойдя к Аде, положил руку на плечо:
– Понимаю твой гнев. Возможно, и автор не симпатичен тебе, дочь?! Но неважно, ведь его идеи просто губительны! Обещаю, я займусь его теорией. Пачкать науку не позволю. Не волнуйся, когда соберем пресс-конференцию, я позову тебя, дорогая!
– Спасибо, отец! – Ада прижалась щекой к его руке.
* * *
Федору Ивановичу показалось мало пропаганды новых идей в печати. Теперь он вдохновенно читал лекции, посвящая в свои выводы обывателей, работников разнообразных фирм и учреждений. Слушать его уверенный, громкий и спокойный голос собиралось множество народа. Желающие уже не вмещались в небольшие залы. Им приходилось стоять в проходах и проемах открытых дверей.
Основная масса слушателей яростно аплодировала молодому, умелому оратору.
Фамилия Пустобаев стала известна почти каждому. «Низвергать ложных первопроходцев» стало модно. Постепенно люди понимали, кто на самом деле виноват в их многочисленных бедах. Слова «культура», «творец», «гений», «ученый» и «художник» стали оскорбительными и почти непристойными.
Между тем, Пустобаева все чаще называли Всесильным.
– Это Всесильный! Вот идет Всесильный! – шептали за его спиной.
А он постепенно свыкся со своей ролью Отца новой истины. Он так долго готовил свой триумф! Тот, кого теперь называли Всесильным, искренне считал себя полубогом. Он забыл прошлые ошибки и мелкие хитрости, помнил только, что его идеи нужны людям так же, как в свое время им были нужны идеи Христа. Федор был уверен, что он – современный Иисус, и толпа очень скоро это поймет.
Пока же Федор Иванович создавал общество Правильного Пути.
Обросший многочисленными почитателями, он легко набрал нужное количество членов и зарегистрировал общество. Председатель модного движения, Всесильный и Отец Истины, претендовал уже на роль Учителя, ведущего учеников к единственному свету – свету «чистого» труда.
* * *
Ада с воодушевлением писала ответ Всесильному. Она вложила в него душу. Получилось ярко и убедительно. Это определенно была самая удачная ее работа.
Отец тем временем готовил пресс-конференцию и раздавал коллегам статьи Пустобаева. Научный мир всколыхнулся. Многие видные и известные ученые-психиатры звонили друг другу и не могли совладать с возмущением. Переполненные негодованием и недоумением, они не могли понять, как в их среде вообще мог появиться столь странный субъект, буквально повернувший общество спиной к разумным доводам, завладевший сознанием обычных людей и уже почти изменивший его.
– Неужели люди действительно нуждаются в таком учителе? – вопрос оставался без ответа, хотя был очевиден:
– Увы, нуждаются…
Отрицательный резонанс
Федор Иванович Пустобаев процветал. В последние месяцы он все более проникался уважением к себе. Чем больше он думал о других, тем лучше понимал: серенькие людишки недостойны внимания его – Сверхчеловека, придумавшего, да чего там! – извлекшего из забвения настоящую истину и создавшего Теорию, которая вот-вот перевернет и изменит все ценности человечества. Он потрясет мир! Он – Всесильный, покажет тем, кто не оценит его, свое могущество.
– Все приползут ко мне на брюхе! – злорадно мечтал Федор. Устав от многочисленных толп, от своих артистически совершенных выступлений и восхищенного ропота обожавших его поклонниц, оставшись в полутьме домашнего кабинета, Пустобаев вспоминал Аду. Она всегда была с ним рядом. Иной раз ему казалось, что девушка только что вышла из комнаты, но обязательно вернется – такая же красивая, как в последний их вечер. Но они больше не встречались. После рокового вечера Ада избегала Федора. Она заколдованной феей ускользнула от него. Когда Ады ему очень не хватало, Пустобаев приводил к себе симпатичную поклонницу, привязывал за руки и ноги к деревянным набалдашникам дорогого дивана и «любил», пока женщина не теряла сознание. Сил у Федора Ивановича Пустобаева на это хватало.
Садистские шалости спасали только на время, а потом мысли снова возвращались к ней. Ада так и осталась для Федора недосягаемой богиней, взирающей с Олимпа на суету окружающего мира.
В последнее время Федора начали беспокоить странные посетительницы. Они приходили ночью. Внезапно проснувшись, Федор видел в темном углу женскую фигуру, протягивающую к нему руки, а иногда она грозила ему пальцем. Иногда он узнавал мать, но чаще это была Стелла Радзинская. Ночь, тишина, полное одиночество и фигура умершей в углу комнаты. От ужаса Федор не мог даже кричать, позвать на помощь. Тело покрывалось липким, холодным потом. Сердце билось часто и гулко. Дыхание перехватывало.
Страх стальным обручем сковывал члены. Он боялся, что женщина прикоснется к нему. Боже, как ему было страшно! Пытка продолжалась недолго, лишь несколько минут, затем образ матери или Стеллы тускнел и рассеивался. Но сон в такие ночи пропадал. Он купил сильные успокоительные и снотворные таблетки и стал принимать их. Только тогда «они» не приходили. Но стоило забыть о спасительных пилюлях, женщины вновь являлись в дальнем углу его комнаты.
Пустобаев совсем измучился. Он думал о лазурном море, кафетериях на берегу, в которых подают кофе, горячий шоколад и холодный апельсиновый сок. О горячем песке, пляжных девочках, пальмах. Он решил отдохнуть и совсем было собрался, но на телевидении устроили незапланированную пресс-конференцию. Пустобаев получил приглашение выступить с рассказом о своей новой теории «низвержения ложных первопроходцев» и «идее чистого труда».
– Быть посему! – решил Федор. – Выступлю перед народом и поеду недельки на две, поваляюсь на песке под пальмами.
* * *
В назначенный день и час он отправился на пресс-конференцию, как он думал, устроенную распространителями его идеи и почитателями его таланта. Он знал свою речь наизусть. Он даже знал, какую позу примет перед телекамерой, какими эффектными жестами станет помогать хорошо поставленному голосу. Облачился в темный пиджак и черный гольф, чтобы выглядеть серьезнее обычного. И, улыбаясь, безмятежно вошел в студию.
Она была полна народу. Собрались в основном пожилые врачи и люди среднего возраста. Некоторых он знал. И вдруг среди этих практически чужих лиц Федор увидел Аду! Он остановился, как вкопанный, улыбнулся, но подойти к ней не решился. Она мельком взглянула в его сторону и продолжила что-то говорить стоящему рядом пожилому мужчине.
Вошел ведущий и попросил всех занять свои места. Пустобаев сел на отведенное ему центральное кресло. Оглядел аудиторию и удивленно отметил, что публика почти незнакома. Его почитателей в зале не было. Ведущий начал передачу. После нескольких вступительных слов он предложил Пустобаеву рассказать о своем открытии. Федор Иванович вдохновенно разъяснил суть своих идей. Он вошел в образ, красочно расписав, как доверчивое человечество «заблудилось среди ложных истин», и только он, Всесильный, может показать выход из тупика и вывести всех из темноты никому не нужного творчества к свету «чистого труда».
Он увлекся, смотрел в камеру горящими глазами и оживленно жестикулировал. Голос его звучал уверенно и вдохновенно. Федор Иванович чувствовал, что его выступление блестяще. Оно явно удалось! Он знал, что долго говорить не следует, поэтому уложился в полчаса.
Все это время Пустобаев ждал привычных аплодисментов и поддержки студии. Вот один из присутствующих встал и начал говорить. Пустобаев вначале не прислушивался, занятый разглядыванием сидевшей напротив Ады. Она на Федора не обращала внимания, но он чувствовал, что она очень возбуждена. В этот момент речь говорившего привлекла его внимание: и Федор Иванович стал прислушиваться.
Злое негодование окутало Федора горячей волной. Докладчик критиковал его идеи и всю его теорию! Пустобаев беспокойно заерзал в кресле. Он не привык к откровенной критике. Но дальше стало еще хуже. Следующий оратор вообще не оставил камня на камне от пустобаевской теории. Третий, четвертый и еще несколько специалистов, врачей-психиатров логично и четко доказывали, что идеи Пустобаева – бред неуравновешенного, закомплексованного и даже психически не вполне здорового человека. В завершение выступил Илья Исаакович, отец Ады, и поставил на Федоре жирную точку. Затем с кресла поднялась Ада. Она не сводила с Федора зеленых сверкающих глаз. Каждое ее слово звучало приговором, окончательным приговором молодому врачу, возомнившему себя спасителем человечества. Она вбивала слова и фразы, будто молотом, в его сердце и сознание. Федор ужаснулся. Он догадался, что пресс-конференция – месть красивой и гордой девушки за «тот вечер», за ее унижение. Месть состоялась. Теперь он унижен ею. И как унижен! Перед ведущими психиатрами города и множеством телезрителей, наблюдавших грандиозный спектакль развенчания Отца Истины. Прошло полчаса, и вот он уже не Всесильный, не председатель Общества Правильного Пути, не Учитель, а больной несчастный человек. Все рухнуло, словно в пропасть, ужасная бездна разверзлась под ним, и он летит в нее, не чувствуя опоры под ногами и трепеща от страха.
Пустобаев был в шоке и, едва дождавшись конце эфира, убежал домой.
– Все кончено! – закричал Федор, едва переступив порог комнаты.
– Боже мой! Все кончено! Теперь я посмешище!..
Он зарычал от ярости. Подскочил к зеркалу и внимательно вгляделся в свое отражение.
– Какой же ты Всесильный?! Ты простак, позволивший себя одурачить смазливой девчонке! – Пустобаев задумался. – Такой взлет загубить! – тихо и яростно прошептал он.
Порывшись в ящике стола, нашел деньги, надел огромные черные очки и выскочил из комнаты. Ему уже чудился смех за спиной. Пустобаев направился в туристическое агентство и через час вернулся с «горящей» путевкой.
– Завтра же уеду из этого проклятого города! Поеду к морю, отдохну и пережду, пока забудут меня и мои идеи. А там видно будет…
Он вытащил из шкафа чемодан и аккуратно сложил летние вещи. Утром написал отцу короткую записку, взял денег и через два часа уже сидел в красивом, комфортабельном туристическом автобусе, увозившем его к берегам желанного Черного моря.
Пустобаев тяжело переживал свой провал. Он хотел даже вернуться и отомстить Аде. Но потом вспомнил, что сделал это раньше.
– Выходит, мы квиты?! – подумал он и успокоился. Он даже крепко заснул в кресле, просыпался лишь при пересечении границ, механически подавал паспорт и отвечал на вопросы таможенников.
Наконец автобус прибыл на побережье и остановился у гостиницы, расположившейся на Солнечном Берегу. Размяв затекшие ноги, Федор получил ключи, перенес чемодан в номер, позавтракал и вышел из отеля под южное солнце почти спокойным. Улыбка играла на его красивом, холеном лице. За последний год он заметно возмужал. Маска брезгливости и презрения исчезла с его лица. Лоб разгладился. Словом, он стал видным молодым мужчиной, из тех, которые нравятся женщинам любого возраста.
На берегу Федор осмотрелся. Место и природа понравились ему. Немного погуляв и выпив чашку кофе в экзотическом кафе, он вернулся в номер, взял пляжные принадлежности и отправился к воде.
* * *
Когда пресс-конференция закончилась, Ада почувствовала удовлетворение. Она добилась цели, указала мошеннику его место и отомстила за себя. Она подошла к отцу и поцеловала его:
– Спасибо, папа. Ты очень мне помог.
– Могу я узнать, дочь, за что ты так возненавидела этого несчастного?
Слегка смутившись, Ада уклончиво ответила:
– Он подвел меня на работе, а я терпеть не могу плохих специалистов.
Отец внимательно посмотрел ей в глаза, желая что-то спросить, но лишь похлопал ее по плечу. А отмщенная Ада вспомнила свою полную надежд встречу с Федором, которая закончилась так мерзко. И незаметно смахнула с зеленых глаз прозрачную слезу. Ведь даже на кольце Соломона было написано: «Все пройдет. И это тоже…» А у нее осталась любимая психиатрия. И она пошла к коллегам, оживленно беседовавшим у входа.
* * *
Прошло несколько дней. Федор успел познакомиться с симпатичной молодой болгаркой, наполовину русской. Федор пустил в ход свое неотразимое красноречие и сразу покорил ее сердце. Подобно Мефистофелю, он охотился за новой, неопытной душой. Через несколько дней, после совместных купаний, гуляний и разговоров в самых интересных ресторанчиках Солнечного Берега, она оказалась у него на крючке. Пустобаев решил жениться, чтобы переехать к молодой жене, оставив врагов с носом. Он хотел бросить все и начать совершенно новую, беспроигрышную жизнь в другой стране. Вскоре он познакомился с родителями девушки, которая уже смотрела на него с восхищением. Они спешно поженились, и Федор Иванович уехал домой, чтобы подготовиться к переезду в Болгарию.
Он быстро все устроил. Разменял квартиру и продал свою часть, уволился с работы и отказался от гражданства, предъявив свидетельство о браке.
Всесильный ехал покорять новую страну. Он был уверен, что в этот раз у него все получится, ведь он стал хитрее, опытнее и осторожнее.
Он будет Всесильным и Отцом Истины! Он поведет за собой множество сереньких людишек, всегда склонных винить в своих бедах умных и одаренных.
– Толпы приползут и станут, раскрыв рты, слушать меня. Они поймут, что я – второй Иисус, а мое учение распространится и охватит весь мир. Вот тогда все падут предо мной на колени, моля каждый о своем. Но я откажу им в милости и не дам им ничего, как они в свое время не дали мне. Пусть никто и никогда не получит облегчения! Да будет так! – думал Федор Иванович Пустобаев, и на его красивом лице играла новая, с виду добродушная, но самодовольная и коварная улыбка.