Глава седьмая
В это утро посуда не звенела, не стучали двери, не скрипели половицы. Занятые сборами, мы не обратили внимания на необычную тишину в доме. Когда все было готово, мы вышли на кухню.
Антонина сидела за столом. Она выглядела усталой, лицо ее болезненно осунулось. Отчужденно посмотрев на нас, не столько спросила, сколько ответила:
— Уезжаете, надо разбудить Ника.
— Пусть спит. Вы сами ему объясните, — тихо произнес я, не отрывая от нее глаз, на нее больно было смотреть.
— Пусть спит, ты никогда не умел прощаться, — зачем-то заметила она.
Ася тянула меня к дверям, а я не находил сил сдвинуться с места. Вдруг из комнаты выскочил Ник, прыгнул мне на грудь. Он был растерян, напуган.
— Вы не можете вот так, нет, мы же на озеро?
Я опустился перед ним на колени, тщетно пытаясь что-то объяснить. Он только глотал слезы и непонимающе хлопал длинными ресницами. На долю секунды мне показалось что-то знакомое в его лице, это меня напугало.
— Понимаешь, — терялся я перед его беззащитностью, — нам надо ехать. У меня появились срочные дела…
— Разве так бывает? А чуть-чуть срочные дела отложить нельзя? Ну на денечек, мы бы… я…
Словно в родник я смотрел в его глаза. Его ожидание, надежда, непонимание – обескураживали меня.
— Нельзя… – дрожащим голосом ответил я.
— И до вечера тоже? от его преданного взгляда у меня все внутри переворачивалось.
Внезапно поднялась Антонина с такой решимостью во взгляде, будто она собиралась взорвать дом.
— Это… это… — не успев договорить, она схватилась рукой за сердце, неестественно задышала, утратив равновесие, пошатнулась…
— Боже! — вскрикнул я, подхватывая ее на руки.
— Ко мне, дядя Виталий, ко мне! — Ник распахнул дверь. Я внес Антонину, осторожно положил ее на кровать. — Вот тут лекарства. — Ник достал из шкафа целую коробку лекарств. — Вы воды принесите! — не по-детски приказал он.
— Может, скорую? — спросил я, когда Ник уже убирал лекарства.
— Не-а, она сейчас спать будет.
Мы все трое вышли на улицу. Ася нервно мерила двор шагами. Ник сидел на пороге, с той глубокой задумчивостью, когда в сердце ребенка внезапно проникает чувство тонкого края жизни, когда постоянное, неизменное обозначается печатью временного, скоропреходящего.
— Что с мамой? — спросил я.
— Сердце, — выдохнул он. — Ей нельзя нервничать.
— Сердце? И давно?
— Всегда. Она почти каждый год лежит в больнице. Нынче это дорого, да и потом, здесь я. Если вам надо ехать, вы езжайте, – до странности взросло проговорил он.
В этой взрослости я услышал укор.
— Нет-нет, мы останемся, тебе одному не справиться. Твой отец вернется только завтра. Жара, вон, какая, тебе с поливом не справиться.
— Как, мы остаемся?! — возмутилась Ася.
— Сама видишь, нам нельзя сейчас ехать, как только ей станет лучше, мы уедем.
— Ей никогда не станет лучше! — досадливо выпалила Ася, но тотчас взяла себя в руки. — Ладно, надо убрать со стола, да и с обедом что-то нужно придумать.
— Я помогу! — обрадовался Ник, первым убегая в дом.
Глядя ему вслед, я подумал, что у этого парня сложился уже свой внутренний мир. Мир, переломанный судьбой матери, и он так же затаен, как ее душа. Мне почему-то было страшно за будущее этого парня, как сейчас за настоящее его матери.
—————
После обеда я зашел к Антонине. Она не спала, ее взгляд отсутствующе блуждал по потолку. Пододвинув стул к кровати, я сел. Когда-то это была заповедная комната, где царил таинственный мир рождающихся героев, где стоял пьянящий аромат книг. Здесь так не хватало того рабочего беспорядка.
— А где книги? Где все?
— В кладовке.
— Вы свою душу заперли в кладовку?
— Зачем ты приехал? — вдруг прямо спросила Антонина.
— Помните, здесь на столе стояла ваша фотография, где вы были еще девчонкой.
— Она куда-то пропала.
— Нет, это я ее украл. Долго хранил, а потом она затерялась, должно быть, из-за переезда. Ася недавно случайно ее нашла. Я много рассказывал ей о вас, чем, вероятно, возбудил интерес к вам. Ей очень захотелось вас увидеть, вот мы и приехали. В общем, все не так. Не так! — с горечью произнес я, злясь на сжатость в груди. — Вы знаете, мне всю жизнь хотелось обрести нечто твердое, осязаемое, а не эфемерное. Находя, довольно легко терял. Ася была моим спасением, если бы не она, я ничего бы не добился. Я жил для нее и работал для нее. С ней легко, без полутонов. Мне нравилось ее баловать и я, действительно, к ней относился как к ребенку. В последнее время у нас что-то не заладилось. Я весь в работе, у нее появились сомнительные богатые друзья. Не знаю, может, под их влиянием, ее запросы стали расти, она стала требовать то, чего я дать не могу. Нет, я не виню ее. Нынче все вокруг кричит о том, что силен тот, кто богат. Ася не развращена, просто она продукт своего времени. Нам необходимо было уехать из города, быть вместе, чтобы не расстаться. Мне пришлось закрыть журнал, я чуть было не бросил Асю. Этого сбоя, наверняка, не произошло бы, если бы у нас был ребенок. Ася не понимает, как это много изменило бы в наших отношениях. Да и мне хочется иметь живую душу, которой я был бы нужен только за то, что я есть. Поверьте, я не хотел сюда ехать, но, может быть, я приехал за тем, чтобы сейчас говорить с вами, за всем тем, что когда-то потерял, за самим собой? Впервые я пытаюсь устоять на доске, грозящей
каждую минуту обломиться. Я, вот говорю с вами, а вас нет! Я вас не знаю, из вас ушла жизнь, в вас погас огонь. Вы мать, жена — все это как-то не совмещается. Вы любите своего сына и ненавидите…
— Замолчи! — резко оборвала Антонина.
Ее голос ранил меня, я кинулся к ней, схватил за плечи, непроизвольно затряс.
— Что с вами произошло? Куда вы исчезли? Какой демон подменил вам душу? Я должен знать, должен! Вы постоянно пытаетесь меня убедить, будто вас нет, и никогда не было, но вы были, были!
— Ради бога, уходи! — в изнеможении она отстранилась от меня рукой.
И мой взгляд застыл, ее рука была вся в синяках.
— Что это? — обомлел я.
Так, о косяк стукнулась, – она поспешно убрала руку под одеяло, я же вырвал другую, на ней тоже были черные разводы.
— Что это? Вы в дверной проем не вписались? — задыхался я, чувствуя, как кровь бешено приливает к голове, ощутив такой взрыв возмущения, что будь Андрей здесь, у меня вполне достало бы сил задушить его, несмотря на его медвежью силу. — Я убью этого подонка! — в исступлении закричал я и, не помня себя, начал целовать ее руки…
— Ты спятил! — как от ожога, Антонина подскочила на подушке. — Ты сошел с ума! Войдет кто… прекрати… не надо… пусти же! — приказывала она, пытаясь высвободиться, выпрямиться, при этом невольно вздрагивая.
Я же терял сознание, опьяненный запахом ее тела, и уже целовал ее плечи, лицо, мной владело странное уничтожающее чувство, я жадно искал ее губы…
— Вит! Нет! — вскрикнула она, с силой отталкивая меня. — Уходи! — жестким, не своим голосом потребовала она.
— Как вы меня назвали? — растерялся я.
— Уходи, пожалуйста, уходи!
— Но я не могу так это оставить, я должен поговорить…
— Вит, если тебе дорого наше прошлое, ты все забудешь и оставишь нас в покое, меня в покое…
— В покое?! Неужели вы его любите? — не без ужаса в сердце спросил я.
— Господи, да уходи же ты, уходи! — с обессиленной досадой крикнула она, отворачиваясь к стене.
Я с огромным трудом сдержал чувство бешенства, мне хотелось не просто уйти, а ногой вышибить дверь. Не будь Антонина больна, я, вероятно, так и сделал бы. Мне же пришлось осторожно прикрыть дверь.