Глава пятая.
С того дня, как я осмелился взять Ника с собой, прошла неделя. За это время мы очень сблизились. Я скучал по нему, даже когда расставались на час. Самыми блаженными мгновениями были те, когда мы оставались вдвоем. Ник оказался превосходным пешеходом. Почти каждый вечер мы уходили в поля, иногда спускались к речке, что незаметно протекала между холмами и полями. Возвращаясь, мы долго сидели на крыльце сарая и разговаривали.
Сегодня Ник уехал с отцом. Я никак не мог дождаться вечера. Мне недоставало звонкого голоса, неожиданных вопросов, умных глаз и его поразительного свойства, некогда присущего Антонине: быть рядом и оставаться незамеченным.
Сумрак мягко ложился на землю. В природе было особенно тихо. По горизонту разливался кровавый закат, тревожа душу. Он будто о чем-то предупреждал. Я напряженно прислушивался ко всем
звукам, ожидая услышать рычание мотора. Из дома вышла Ася, села
рядом.
— Пройдемся? — спросила она.
— Не сегодня.
— Ну да, с мальчишкой интересней, — ревностно бросила она.
Я, было, хотел оправдаться, но она уже скрылась в доме.
Наконец с шумом подъехала машина. Хлопнула дверца, скрипнула калитка.
— Дядя Виталий! — эхом разнесся голос Ника. Он со всех ног бежал ко мне. — Во, смотри, какую машину купил мне папа, она с пультом управления.
Мы тотчас увлеклись машиной, устраивая ей испытания по бездорожью, то гоняя по песку, то загоняя в траву. Андрей прошел мимо нас, будто нас и не было. Но я невольно почувствовал неприятный холодок в затылке. Этот человек внушал мне страх.
За ужином Ася и Антонина обсуждали дальнейшие судьбы героев своего сериала. Андрей молча стучал ложкой по тарелке. Ник рассказывал мне о своих впечатлениях от поездки.
— Андрей! — вдруг воскликнула Антонина. От ее крика все вздрогнули. — Не видишь, на брюки капаешь! Убери тарелку с края, что за привычка!
На этот раз Андрей не сжался, не промычал, а злобно сверкнул глазами, сбросил тарелку на пол, с грохотом поднялся.
— Зудеть-то не надоело! — пробасил он, с силой захлопывая за собой дверь.
Антонина оставалась непроницаемой. Единственное, в чем ей удалось меня убедить – это в своей ненависти к мужу. Андрей поразительно кротко сносил ее вздорный характер. Порой не она, а он заслуживал сочувствия. Сегодня я был на его стороне, считая вспышку Антонины беспричинной. Тем больнее было за нее. Своим
открытым презрением, она не его, себя унижала. Впрочем, саму ее жизнь я воспринимал, как унижение, отказываясь понимать, что могло заставить эту некогда вольную женщину обречь себя на столь чудовищный брак.
Это непонимание и заставило меня сказать то, о чем тотчас пожалел:
— Между прочим, он не только ваш муж, но и отец вашего сына, и вы могли бы…
Я невольно осекся, увидев, как она побледнела, растерянно заметалась глазами по кухне, словно ища поддержки. Она хотела что-то ответить, но не смогла, бросила на меня гневный взгляд и медленно ушла в комнату сына.
Тупо глядя на закрытую дверь, я развернулся и вышел на улицу.
Андрей сидел на крыльце сарая, опустив голову. Вероятно, ему никуда не хотелось: ни в сарай, ни в дом, а привычки уходить со двора он, похоже, не имел. Я всматривался в этого странного человека: большого, седого, и мне казалось, что его безразличие всего лишь маска, за которой прятались истинные чувства болезненной отринутости. Он бы и хотел не помнить, не видеть, но каждый новый день вносил в его душу еще больше холода, отчужденности, одиночества. Во мне даже появилось желание подбодрить его, но что-то подсказывало, что этот человек дик сердцем и не выносит сочувствия. Впрочем, от одного человека он его наверняка ждал и принял бы как благо. Устав сидеть, он вернулся в свою «берлогу».
Ник незаметно подсел ко мне. Я его легко угадывал, как когда-то Антонину.
— За что вы не любите маму? Почему вы все время ругаетесь на
нее?
Увы, я так был сражен прямотой Ника, что ничего не смог ответить. Он же лишь выдохнул. Это был выдох всего его детского непонимания. Нет, он не ждал ответа, приученный к тому, что взрослые не всегда отвечают на прямые вопросы. Я обнял его, он прижался ко мне, и мы еще долго смотрели, как ночь ложилась на землю. Застрекотали кузнечики. Дневные очертания таяли под темными сводами деревьев. Мое прошлое странным образом походило на этот закат, который никак не хотел исчезать.