Глава третья
Прошло еще несколько дней. Пожалуй, я впервые наслаждался нашим с Асей уединением. Мне нравилось, что никуда не надо спешить, разрешать неразрешимые проблемы, беззаботно лежать у синей прохлады, и любоваться стройным и загорелым телом Аси.
Так было, когда мы уходили со двора и совсем иначе, когда
возвращались. Стоило мне только подойти к калитке, как что-то угнетающее падало на плечи, будто на них бросали мешок с картошкой. Радость и беззаботность дня тотчас исчезали.
—————
В тот вечер, Ася, как обычно, бросилась к сериалу, а я сидел на скамейке, курил и никак не мог решиться войти в дом. Ветер лениво шелестел листвой, казалось, ему не хватало сил гнать облака по голубому небу. Солнце медленно и устало клонилось к горизонту. Ничто не хотело возвращаться на круги своя. Наконец выдохнув, я, бросив окурок в ведро с водой, вошел в дом.
Антонина, одним глазом посматривая на экран, одновременно разговаривая с Асей, накрывала на стол. Через несколько минут прибежал Ник и плюхнулся рядом со мной, схватил со стола хлеб и начал его уплетать с завидным аппетитом. Антонина прикрикнула на него, заставила пойти на улицу мыть руки. Он нехотя повиновался, но подозрительно скоро вернулся, вновь садясь рядом со мной. Как можно спокойнее Антонина попросила его пересесть на место. Ник делал вид, что не слышит. Тогда она пронзила его строгим взглядом, и он медленно переместился на свой стул.
— Не все ли равно, где сидеть? — спросил я, не понимая ее упорства.
— Важно не то, где сидеть, важно понимание своего места, а оно начинается со стула, — менторским тоном заметила она.
Спорить я не стал. Передо мной неожиданно побежали эпизоды, на первый взгляд, не связанные между собой. Почти каждый раз, когда мы возвращались с Асей с прогулки ли, с озера ли, Ник катался на калитке. Увидев нас, его глаза загорались. Он соскакивал на землю, бегом сопровождал нас до крыльца дома и исчезал. Припомнился мне и недавний случай, когда Ник незаметно втянул меня в разговор. Как
все дети, он хотел быть на виду у взрослых, но без той капризной и своевольной навязчивости, что обычно свойственна детям его возраста. Устав от однообразия лиц и местоположения, он непроизвольно тянулся к новым людям, как бы сошедшим с других планет. Вероятно, я и был для него одним из таких инопланетных существ, ибо я его, похоже, интересовал всех. Мне вдруг подумалось, почему бы нам парня не брать с собой на озеро, о чем я тут же и заявил. К моему изумлению, обе женщины будто сговорились. Ася с силой надавила мне на ногу, а Антонина ударила холодным взглядом. Меня словно обстреляли из двух пушек разом. Ник же подскочил от радости.
Здорово! Отец все равно занят, а ты не можешь…
— Коля, будто не слыша сына, несколько лет назад тонул, поэтому на озеро он ходит только с отцом, — поспешила объяснить Антонина.
Мне бы промолчать, но что-то обидное послышалось в ее словах, особенно в тоне.
— С тех пор Ник повзрослел и думаю, вам нечего опасаться…
— Я же сказала, Коля ходит только с отцом, — сдержанно повторила Антонина.
— Но Андрей в самом деле занят, чего парню - то томиться, если мы…
— Ты знаешь, я не люблю повторять! — резко оборвала она.
— Стало быть, вы мне не доверяете? — я в упор посмотрел на Антонину.
— Глупости.
— Тогда что же? — уже с вызовом спросил я.
— Ничего. У вас своя жизнь, у нас – своя.
Расставляя все на свои места, Антонина дала понять, что
полемика закончена.
Я же, задетый недоверием, не мог остановиться.
— Всегда легче учить других, чем учиться самому, не правда ли! — Ася! — Вскакивая, я схватил жену за руку. — Мы в этом доме не останемся ни на секунду! Здесь слишком душно!
Втащив Асю в комнату, я начал лихорадочно собирать вещи. Нет, я ничего не понимал, кроме того, что не могу больше оставаться здесь. Перепуганная, Ася какое-то мгновение стояла неподвижно, потом бросилась ко мне и повисла на шее.
— Нет, мы не можем вернуться, не можем! Ты там меня бросишь! — плакала она.
Я видел только ее слезы, но тут тихо отворилась дверь, вошла Антонина. Она попросила Асю оставить нас вдвоем. Мне же приказала успокоиться и сесть. С удивлением я обнаружил, что ее голос все еще имел надо мной власть.
— Ты, как и прежде, горячий и дерзкий. Мы оба были неправы…
— Но…
— Ты должен принять все так, как есть и не искать подводных течений. Не усложняй ни своего, ни моего положения. Я прошу, слышишь, умоляю!
— Вы? – у меня дрогнуло сердце.
— Мне бы хотелось, — продолжала она ровным, в то же время безучастным тоном. — Чтобы ты себя напрасно не терзал. Тебя отсюда никто не гонит, разве что сам себя.
Дверь за ней захлопнулась.
Да, я повел себя глупо, как обиженный школьник. Однако и твердость
Антонины была более чем нелепа. В этом доме, чтобы жить, нужно
быть слепым.
Почти сразу после ее ухода вернулась Ася, я обнял ее.
— Прости, не думай ничего плохого, нас ничто и никто не разлучит, — прошептал я, целуя ее в губы.
Ася всей доверчивостью души прижалась ко мне. Эта девочка жила ради меня и мной, поэтому я обязан был ослепнуть.
—————
Ночью сон не шел. Ася спала у меня на груди. В окне повис кусок неба, затянутый звездной дымкой. Вдруг
Я спал. В ту ночь мой дух дежурил.
Раздался стук. Зажегся свет.
В окно врывалась повесть бури.
Раскрыл, как был – полуодет.
Не то сами собой прозвучали в памяти эти строки, не то их кто-то нашептывал мне. Этой «повестью бури» меня отнесло в один из тех дней незабываемого лета.
Мы шли, скользя по сухим иглам, вдыхая аромат хвои, Антонина читала стихи. Я ее не слушал, рассказывал о своих любовных похождениях, об очередном увлечении розовыми щеками и стройными ногами. Она снисходительно улыбалась.
— В твоей жизни розовые щеки растают, как снег весной, а это небо, та сосна, и еще вон тот заблудившийся клен останутся. Помнит сердце, а не глаза, чувствует душа, а не тело.
Меня часто раздражала ее романтичность и сентенциозность. Менее всего меня интересовало, что останется в сердце, я был поглощен желанием обладать девушкой с розовыми щеками.
— По-вашему, я должен думать о какой-то сосне вместо того, чтобы мечтать о приятных мгновениях? Вы постоянно пытаетесь направить мое сознание куда-то поверх земли. Но жизнь — это равновесие. День обязательно сменяется ночью, а ночью…
— На то и ночь, чтобы оценить день.
— Порой она горячее и страстнее дня, и ее нужно прочувствовать…
— Например, прикосновением к розовым щекам?
— Да, черт возьми! Вы же не станете утверждать, что это неважно? Телу услада необходима так же, как и душе!
— Душе услада не нужна, она труженица и мученица, ее стройными ногами не возьмешь. Ей не нужен самолет, чтобы летать.
— Но и полеты бывают разные. Я сегодня совсем не хочу вашей воздушной романтики, мне нужна та девушка.
— Зачем же ты тогда здесь? А Лена, как же Лена? — уже серьезно спросила она?
— Я клятву верности не давал, и потом, она будущая жена, а не настоящая. Да и она об этом не узнает, как не знает ничего.
— Мужская самоуверенность. Женщина сердцем видит. Впрочем, сколько у тебя таких розовых туманов было, что осталось от них? Ты всегда возвращаешься к Лене.
— Вероятно от безысходности.
— Скорее от глупости. Молод ты еще, чтобы себя ограничивать в возможностях. Вот увидишь, ты все забудешь, а эту дорогу, лес, синеву над нами – никогда, — пророчески произнесла она.
— С вашими представлениями жить только в монастыре, — разозлился я. — Не каждому дано жить на вершине горы.
Как всегда, соглашаясь, она добавила:
— И у подножия горы можно сажать сад.
Вспоминая о том далеком нашем разговоре, который мне казался отвлеченным, я подумал: насколько тогда Антонина была отрешена от земного, настолько сейчас погружена в черную сердцевину быта. Та отрешенность была естеством ее души, она не умела иначе. Ныне же это была мертвая женщина. Быть может, мой непроизвольный взрыв был вызван внутренним протестом против мертвой Антонины.