Часть вторая
Глава первая
Время идет в одном направлении – вперед. У него один пункт назначения – будущее. Человек же неумолим в своем желании остановить или повернуть время вспять. Что гонит его в прошлое? Что-то недопонятое, недожившее, недолюбившее или возврат в начало, чтобы понять свое настоящее.
—————
Когда мы вышли из автобуса, я обомлел, совершенно не узнавая деревни. Больше не было березовой рощи, исчез сосновый бор: дома, дома, дома – разбросались на многие гектары в бесформенном уродливом беспорядке. Тишина ушла отсюда, как уходит зверь из своих угодий, вытесненный цивилизацией. Деревня походила на сошедший с ума муравейник, нарушенный чьей-то грубой рукой.
— Хорошо-то как! — вдыхая всей грудью, блаженно протягивая руки к небу, произнесла Ася, жмурясь от яркого солнца.
Его было слишком много на голом небосводе.
— Хорошо?! Вот эти задницы, упирающиеся друг в друга, — хорошо? Эти уродливые дома, теснящие друг друга, — хорошо? Заборы-заборы, ни одного дерева, рев машин, визг магнитофонов, — это деревня?!
— Чего вскипел-то! Сейчас всюду так, балда, ведь это недвижимость. Генка на этом капитал себе сделал, ты был бы ум…
— Закрыли тему! Ты хотела сюда, я тебя привез. Пойдем, — обрезал я, сам не понимая, на что злюсь: то ли на перемены времени, то ли на самого себя.
Я вел Асю не столько по памяти, сколько наугад. То, что не узнавали глаза, помнили ноги. Березовая роща не выходила из головы. Сколько споров, задушевных бесед, стихов слышала она. На тех стихах, на юношеском биении сердца стояли теперь безликие дома.
Мне было страшно возвращаться в тихую ли теперь обитель спустя двенадцать лет. Хотелось, чтобы время все перекроило, чтобы Ее не оказалось, чтобы самого дома не оказалось. Зачем только поддался, нет, не на уговоры Аси, на зов прошлого? Может, то не зов, а тоска была? Нет, я хотел Ее увидеть! Ноги тяжелели и сердце, как барабан, билось в груди. Господи! Я сам не знал, чего хотел больше: увидеть, или самому исчезнуть.
— Почему мы встали? — Ася толкнула меня в бок. — Мы не туда пришли? Ты забыл, где она живет?
Я заметил, что мы стоим перед калиткой.
— Нет, не забыл, что ж, пойдем, — и шагнул во двор, как перед неизбежным прыжком в воду.
Первое, что бросилось в глаза — присутствие мужской руки. Некогда вольный сад теперь был окольцован добротным забором. Странно было видеть грядки, теплицы, парники. И колодец не грозил развалиться, обновленный умелой рукой.
А вот и сам мужчина. Он неподвижно сидел на ступеньках сарая. На вид ему было лет пятьдесят, несмотря на его совершенно седую, как снег, голову. Он был мощного, но бесформенного телосложения, с большими руками. Низкий скошенный лоб был изъеден глубокими морщинами. Небольшие круглые глаза, слегка вдавленные, нос большой, рот широкий и сжатый. Несмотря на яркие черты, это лицо ничего не выражало, оно казалось окаменелым.
От растерянности я хотел, было, повернуть обратно, уверенный,
что здесь живут чужие люди. И все же я решился обратиться к мужчине, возможно, за подтверждением:
— Простите, — робко заговорил я. — Не скажете, хозяйка дома?
Мужчина медленно повернул голову, измерил нас пустым взглядом.
— Небось, дома, — неразборчиво пробормотал он басом и, тяжело поднимаясь, мешковатой походкой направился к дому. — Тут погодьте, — остановил он нас у крыльца.
Я уже приготовился увидеть незнакомую женщину, как вдруг услышал голос, которого не мог не узнать, и как тряпка повис на собственных костях.
— И чего тащишь в дом кого попало! Говорила же, не сдаем, не продаем, олух!
Шаги приближались стремительно, громко. Казалось, я перестал видеть и чувствовать. Она вышла на крыльцо, на ходу вытирая о передник руки; не глядя на нас, сухо отчеканила:
— Мы ничего не сдаем и с огорода ничего не продаем. Извините. Кто их только посылает, хоть на заборе пиши: «не сдаем»!
Передо мной стояла усталая от жизни женщина, с изнуренно-опустошенным лицом, ничего уже не жаждущая и не ждущая. Проседь неровно съедала золотисто-каштановый цвет волос. И все же ее лицо сохраняло былую нежность, открытость. Крупные черты лица стали обнаженнее и еще более беззащитнее. Но тень безысходности уничтожала подкупающее очарование этих черт. Во взгляде пронзительных глаз застыла бесконечная печаль. В этом лице будто жизнь с душой спорила.
Она развернулась, чтобы уйти. Преодолевая боль и страх, я заставил себя заговорить:
— Ан… Антонина Ивановна, вы… меня не узнали?
Физически я ощутил в ней внезапную перемену. В ее груди будто оборвалось что. Она вздохнула, как при сердечном спазме. Лицо ее страшно побледнело. В потухшей зелени глаз вспыхнул страх. Внезапно, утратив равновесие, она подалась всем корпусом назад. Я не сразу догадался, что она теряет сознание, инстинктивно подхватывая ее на руки.
— Что с вами?
— Ничего-ничего, — отстраняя мои руки, улыбнулась она. — Не обращайте внимания. Это сердце отвыкло радоваться, — проговорила она, вскользь оглядывая Асю.
Однако воля этой женщине не изменяла, в доли секунды она овладела собой. Лишь испуг продолжал стоять в ее глазах. Она словно не доверяла происходящему.
— Вы прямо к обеду. Проходите, проходите в дом! — засуетилась она со странной неуклюжестью в непослушных движениях.
Мы прошли на кухню. Мужчина сидел у стола, смотрел в окно, она толкнула его в плечо.
— У нас гости. Знакомьтесь, это Виталий, мой старый друг, а это Андрей, мой… мой муж, — как-то неуверенно произнесла она.
— Приятно, — пробубнил этот огромный человек, чуть не раздавив мою ладонь медвежьим пожатием.
— Мне… тоже, — процедил я. — А это моя жена, Ася.
Мне показалось от слишком любопытного взгляда Аси, правое плечо Антонины дернулось, однако она не столько мягко, сколько снисходительно улыбнулась.
— Располагайтесь как дома, я скоро, сейчас будем обедать. Андрей, оглох что ли? Обедать будем, — как бы на что-то намекая, проговорила она, внимательно следя за уходом мужа во двор, а затем спешно скрылась в комнате.
— Сумки разбирай, — приказал я Асе, закуривая.
Наконец-то можно было перевести дыхание и попытаться понять, что же произошло и произошло ли? Я не ошибся, здесь действительно жила незнакомая мне женщина: усталая, раздраженная и какая-то обыденная. Теперь, когда по воле судьбы, я вновь оказался здесь, нелепо было скрывать, что я давно ждал этой встречи. Ждал и боялся. Я многое мог вообразить, но только не ее опустошенность.
— Здесь все, как в допотопные времена, этой мебелью можно год топиться, телику только линзы не хватает, смешно. Как это могло тебя восхищать. А эта, твоя, забитая какая-то, правда, она уже старая, но ее глаза не смотрят, а сверлят…
— Заткнись! — крикнул я, вылетая на улицу. Ася бросилась за мной.
— Прости, сморозила… я не хотела…
— Мы здесь не останемся, твоя идея с самого начала была неудачной, а я, дурак! Мы уедем сразу после обеда…
— О нет! Виталик! — взмолилась Ася, обнимая меня. — В кои веки выбрались, я не хочу в город! Виталик, пожалуйста…
— Мы не можем здесь оставаться…
— Отчего же?
Антонина появилась неожиданно. Она внезапно преобразилась. На ней было уже другое платье, довольно простенькое, с полурукавами, оно мягко облегало ее похудевшую фигуру. Я заметил, что ее руки были по-прежнему красивы. На лицо она набросила легкий, почти незаметный макияж. Казалось, оно вспыхнуло прежним, одухотворяющим огнем. Однако страх в глазах, напряжение
не позволяли гореть этому огню. Антонина улыбнулась, стараясь быть
непринужденной, но она как будто стояла на мине.
— Ты плохо думаешь о старых друзьях, — натянуто улыбнулась она, почему-то постоянно оглядываясь. — Асенька, тебе, я вижу, у нас понравилось?
— У вас классно!
— Наши места нынче напоминают афинские развалины, но все же еще кое-что осталось, есть где отдохнуть и, что посмотреть. Виталий хорошо знает наши места, он тебе все покажет.
— Но не березовую рощу.
— Время на месте не стоит, оно живет будущим, — сентенциозно заметила Антонина, пристально посмотрев на меня.
— Вы всегда философски подходили к жизни.
— Асенька, — обратилась она к моей жене. — Вы можете оставаться у нас, сколько захотите.
— Нам бы не хотелось стеснять вас, Антонина Ивановна, — ответил я за Асю.
— Какая я тебе «Ивановна»! — вспыхнула она. — У самого уже седина наметилась. Плечи еще шире стали. И весь ты такой представительный, точно из Думы. Возмужал. Это я должна обращаться к тебе на «вы»!
Но тут:
— Мам, мам! У нас гости! — раздался радостный детский крик.
Парень лет десяти с размаху уткнулся в колени Антонины. Она замерла, побледнела. В ее глазах смешалось: волнение, страх, тревога, она заставила себя улыбнуться.
— Вот, знакомься, это дядя Виталий, давний-давний друг, — она пыталась говорить легко, да голос ей не подчинялся.
Ошеломленный, я смотрел на худенького, светловолосого, с большими синими глазами пацана. Он что-то мне говорил, я не слышал.
— Ма, он что немой, иль детей никогда не видел?
— По крайней мере, не в этом доме. Что уставился, как баран на новые ворота, протяни парню руку-то! — вскинулась Антонина, давая выход напряжению последнего часа.
— Меня зовут Коля, мама кличет Ником, мне нравится.
Я механически пожал маленькую, хрупкую, теплую ладонь.
— Ник, пригласи тетю Асю в дом, и папу с собой возьми.
Я понял, отсылая всех в дом, Антонина хотела лишь дать мне время прийти в себя. Когда мы остались одни, я закурил.
— Угости-ка своими фирменными, — попросила она.
Я молча протянул ей сигареты. Она нервно затянулась.
— Виталий Сергеевич, я хочу…
— Не надо, — перебил я.
— Вот и прекрасно, значит, обойдемся без объяснений.
— Да, как всегда, вы сами по себе, мы сами по себе, — отрешенно подхватил я, выщелкивая окурок в густоту сирени.
Антонина бросила на меня пронизывающий взгляд, затушила сигарету, убрала окурок в карман, и вернулась в дом.
Женщины ходили по огороду, о чем-то весело разговаривали. Ник то и дело путался у них под ногами: угощал Асю ягодами, дарил цветы, и приходил от этого в восторг. Я сидел на скамейке, не отрывал глаз от мальчишки. Мне чудилось, будто это я бегу, разрезая стену высокой травы, это я срываю цветы и ягоды, это я… От столь неожиданного перемещения времени, от неумения принять ни ушедшего, ни настоящего, жгло в груди. Хотелось плакать от необъяснимой тоски на сердце.
Вдруг чья-то рука камнем упала мне на плечо. Я увидел над
собой Андрея, он возвышался, словно огромный утес.
— Я чего? — пробасил он. — Комната свободна, Мы с Тонькой пока в сарае перекантуем.
— В каком сарае? — не понял я. — В этом человеке было что-то подавляющее. Он напоминал валун, который не знаешь, с какой стороны обойти. — Зачем же, мы можем в сарае…
— Нечего вам ютиться в моей берлоге. Я шофер, сутками не бываю дома. Короче, Тонька сказала, я освободил.
С ужасом я смотрел на этого человека, на мужа Антонины, это было так же несовместимо, как пустыня с тайгой.
— Спасибо, — протянул я, уже в спину Андрея.
Уходя со двора, он позвал с собой сына. Ник тотчас оторвался от женщин и помчался за ним.
—На! — Ася впихнула мне в рот свежий огурец. — Правда, вкусно! А это турецкие гвоздики, обалденно пахнут! – Она сунула мне под нос цветы. Сегодня я буду делать салат, меня научит Антонина Ивановна.
— Замечательно, — отстраняя от себя цветы, возвращая огурец, через силу улыбнулся я. — Андрей нам комнату освободил, можешь их туда поставить.
— Вот здорово, у нас своя комната, а ты уехать хотел! — Ася в долю секунды исчезла в доме.
— У тебя милая жена, совсем еще ребенок, — глядя вслед Асе, заметила Антонина, присаживаясь рядом со мной. Затем вынула из кармана недавний окурок, закурила. — Как живешь? Чем занимаешься?
— Как живу, вы видите сами, а занимаюсь? У меня небольшой журнал, правда, не очень-то преуспеваю. А вы?
— Преподаю никому ненужную эстетику два раза в неделю. В общем, дотягиваю до пенсии.
— До пенсии? — Даже сейчас возраст этой женщины ускользал от меня.
— Время неумолимо, — улыбнулась она.
Я не знал, чего именно ожидал увидеть, когда ехал сюда, но то, что обрушилось, словно лавиной, не вмещалось в моей грудной клетке. Почти все в Антонине вызывало во мне раздражение. Казалось, она чувствовала это, и поэтому, вероятно, заговорила о моем отце.
— Сергея Петровича часто видишь?
— Не очень, времени не хватает. Мы недавно были у него, говорит, сердце шалит. Выглядит он, действительно, неважно. Смурной он какой-то нынче был.
— А его…
— Ксения? Ей ничего не делается. Время ее не берет. Она живет по своим законам. Деньги из меня цыганит под разными предлогами.
— Я всегда подозревала, что она умная женщина. Чтобы жить с твоим отцом… Да, ее жизни не позавидуешь, — задумчиво произнесла Антонина. — У нее же, вроде, сыновья были?
— Они и есть. Я с ними как не знался, так и не знаюсь. Когда они там, я туда не езжу. Они то женятся, то разводятся, то работают, то нет. Ксения их тянет, как может, и никогда не жалуется.
— Я рада, что ты Сергея не забываешь. Хотела бы я на него посмотреть. Он до сих пор ершится и права качает?
— Бывает, но редко. Вы не узнали бы его, он не только постарел, как-то весь стих.
— Да, жизнь всех меняет, — грустно улыбнулась Антонина. — А ты все больше на него становишься похожим.
Я чуть было не ляпнул, что жизнь изменила и ее, и далеко не в лучшую сторону, однако сдержался.
— А вы… вы давно замужем?
Она ничего не успела ответить. Ася выбежала на крыльцо, схватила меня за руку, и увлекла в дом.
Мы вошли в ту самую комнату, где когда-то для меня впервые повеяло уютом, от которого потом было так трудно отказаться. От прежнего здесь ничего не осталось. Это была обычная супружеская спальня, лишь аромат гвоздик напоминал об ушедшем. Ася восторгалась нашим уединением, долгожданным покоем. Неожиданно для себя она почувствовала ту свободу, что некогда околдовала и меня. Бедная Ася, обнимая и целуя меня, она не подозревала, насколько я был сейчас от нее далек. Вместо ее сверкающих черных глаз я видел те, зеленые, захватывающие своей внутренней пронзительностью. Я слышал не ее милое щебетанье, а тот, другой, грудной, проникновенный голос. Я весь был там, в прошлом, и потому всем существом отвергал настоящее. Я утешался тем, что приехал сюда не на встречу с прошлым, а для того, чтобы спасти будущее. Пожалуй, я лишь теперь начал осознавать, что мог потерять это трепетное создание, которое с такой любовью и нежностью сейчас льнуло к моей груди.